Монета

Я приехал в аэропорт имени Бен-Гуриона за полтора часа до посадки. Так не хотелось покидать посиделки с друзьями по случаю десятилетия создания нашей семьи… Дочурка уже давно спала, а жена то и дело провозглашала:
- Всё-всё, заканчиваем… Если сейчас мы не посадим его в такси, он обязательно опоздает на самолёт – сорвёт командировку, его выгонят к чёртовой матери с работы и мы лишимся материальных благ, обеспечивающих наше безбедное существование.
Наконец-то, затолкав меня в такси, разместив рядом на сидении маленький чемодан на колёсиках из поликарбоната – командировка на неделю, - жена чмокнула в щёку, добавив: "Позвони из аэропорта", и захлопнула дверцу.
Выпитый алкоголь вырабатывал в моём организме дофамин – гормон удовольствия и радости, - что позволяло мне одаривать окружающих радушной улыбкой.
Относительно быстро пройдя регистрацию и таможенный контроль, я влился в многочисленную пассажирскую толпу, начинающую собираться в очереди для посадки в Boeing 777, к которому уже присосался телескопический трап. На стойке высвечивалась авиакомпания EL AL, номер рейса, пункт назначения Нью-Йорк, время вылета 01:00.
"А самолёт будет полнёхонек", - подумал я, оглядывая критичным, нетрезвым взглядом своих попутчиков, по-прежнему излучая улыбку, провоцируемую гормоном…
Невольно взгляд остановился на худой, стройной и подтянутой старушке в брючном костюме бледно-голубого цвета, гордо держащую голову с, ниспадающими на плечи, прямыми седыми волосами, обрамляющие загорелое, морщинистое, заострённое лицо с пронзительно голубым немигающим взглядом, устремлённым на меня… Её худая кисть, поражённая ревматоидным артритом, с длинными ногтями бордового цвета покровительственно лежала на ручке красного дорожного чемодана…
Я подумал о том, что она чем-то похожа на мою сиамскую кошку, чей кошачий возраст вполне может соответствовать её возрасту, встречающую незнакомых людей точно таким же взглядом и, если ей что-нибудь в них не понравится, может зашипеть и даже распустить когти…   
Словно подслушав мои мысли, голубой взгляд старушки подёрнулся злобой, от чего по моему телу пробежал холодок… Но, всё ещё сохранившийся в организме, гормон удовольствия и радости нейтрализовал этот взгляд, отведя мой в сторону и включив мысль: "Как только доберусь до своего места 44С, завалюсь спать на все двенадцать часов полёта".
В самолёт входил одним из последних. Алкоголь к тому времени прекратил выработку дофамина, и я переходил в лёгкую стадию дискомфортных ощущений. Протискиваясь по широкой трубе-фюзеляжу сквозь, размещающих ручную кладь, пассажиров, я наконец добрался до хвостовой части и своего ряда 44… Старушка стояла в проходе рядом с моим местом 44С… Она окатила меня голубым взглядом, после чего перевела на, стоящий у её ног, чемодан, давая понять, что пока я не перемещу его в место для багажа, мечте о расслабленном состоянии в кресле не суждено сбыться…
Старушка в благодарности растянула плотно сжатые, напомаженные в цвет ногтей, тонкие губы, протиснулась на место 44А и, разместившись в кресле, повернула голову в сторону иллюминатора. Я заранее был благодарен пассажиру, который займёт пустующее кресло между мной и старушкой…, но оно оказалось единственно не занятым на этом рейсе…
Какое-то время слышал голос стюардессы, проводящей предполётный инструктаж, и сквозь затуманенный взгляд видел демонстрацию её слов другой стюардессой, стоящей в проходе. На словах о крайне маловероятном случае аварийной посадки и эвакуации, я погрузился в сон.
Меня разбудил, включившийся в салоне, свет и дребезжание, проезжающих по проходу мимо меня, тележек с едой и напитками. Пассажиры оживлялись по мере получения тёплых алюминиевых контейнеров с едой, отрывая взгляды от сенсорных экранов…
Стюардесса обратилась к старушке, которая по-прежнему сидела, повернувшись лицом к иллюминатору, и, не получив ответа, взглянула на меня и жестом - пожиманием плеч - заменила слова: "Ты же видел… Предлагала…". Я понимающе кивнул, беря из её рук контейнер, предназначавшийся мне, и, разместив его на разложенном столике, приступил к поеданию рыбы с пюре и овощами, с наслаждением запивая баночным пивом…
Стюардесса, пришедшая забрать опустевшую тару, какое-то время стояла в нерешительности, глядя на старушку, замершей в позе "смотрящего в иллюминатор", за которым была только чернота… Наконец, она решилась и, коснувшись её плеча, проговорила: "Мадам"… Тело старушки безвольно повернулось… Безжизненная бледность кожи её лица, смешавшись с загаром, отливала желтизной, мёртвый голубой взгляд устремился в потолок, губы скривились в довольной кривой ухмылке… Это язвительно-насмешливое выражение лица словно говорило кому-то: "Ну, ты доволен?..". И ещё… Я обратил внимание на ладони старушки: левая лежала на колени, демонстрируя длинные бордовые ногти, а правая была сжата в кулак…
"Странно, - подумал я, - как можно так плотно сжать кулак при наличии таких длинных ногтей".
Стюардесса ойкнула и убежала, чтобы вернуться в сопровождении командира самолёта и, отыскавшегося на борту, врача, которому предназначалось констатировать смерть старушки, что та и сделала, коснувшись пальцами её шеи, после чего в печали закатила глаза и обречённо закивала головой.
После бурного стремления далеко сидящих пассажиров услышать мнение о бездыханной старушке от тех, кто мог её рассмотреть, в самолёте наступила тишина, которую нарушало бормотание харедимами молитв…
Громкий шёпот: "Труп в самолёте не к добру" нарушил скорбящую тишину. Пассажиры ожили и в адрес прошептавшего тут же понеслись слова типа: "Типун тебе на язык"… 
Я обратился к стюардессе с просьбой пересадить, на что та, окатив недобрым взглядом, проговорила: "Разве что поближе к умершей". Она готова была уже продолжить свой путь, но что-то доброе её остановило и заставило сказать: "Простите, но свободных мест, кроме этого, нет". Вскоре она вернулась и соорудила бумажную ширму, опирающуюся на пустующее кресло, оградившую меня от трупа.
Оставалось десять часов полёта.
Моей мечте проспать весь полёт не суждено было сбыться. Какое-то время я ощущал чувство вины перед умершей старушкой… Мысленно извинился, что сравнивал её со своей сиамской кошкой Матильдой и, если бы проявил должное внимание, может быть, смог бы предотвратить смерть… Постепенно это чувство перешло в апатию и я сидел, уткнувшись в сенсорный экран с картой полёта, на котором по жирной линии перемещался самолёт…
Вдруг я услышал шорох… и увидел, выползающую из-под ширмы, скользящую по пустующему креслу в мою сторону, руку, на поражённой ревматоидным артритом ладони которой лежала монета – свет сенсорного экрана осветил её. Это была та, сжатая в кулак, ладонь – я видел на ней следы ногтей, проткнувшие кожу, при сжатии в кулак… Вид, ползущей руки, наводил на меня какую-то оторопь… Невольно огляделся – может кто-нибудь видит то же, что и я… Сидящие спереди и сзади не могли видеть – заслоняли спинки кресел, - а тот, кто сидел от меня справа, через проход, на месте 44D, запрокинув голову и напялив на глаза чёрную маску для сна, тихо посапывал.
Я с ужасом смотрел на старушечью руку, явно предлагающую мне взять монету. Что-то внутри меня настоятельно советовало это сделать… И как только взял, я вспомнил, что уже видел её раньше, во снах…
Первый раз я увидел монету, когда мне исполнилось двадцать лет…Да-да, это произошло в день рождения, точнее в ночь рождения, потому что я родился в час ночи. Она всплыла в моём сне и начала кокетливо кружиться передо мной, излучая золотой блеск и давая мне возможность рассмотреть её со всех сторон: с аверса монеты на меня смотрело лицо красивого мужчины, обрамлённое длинными вьющимися волосами, очень похожего на Иисуса Христа, только глаза были безумно злые; на реверсе выпячивались три шестёрки – Число зверя – и, наконец, гурт, испещрённый магическими рунами. Когда спустя год, ровно в час ночи, монета вновь появилась в моём сне, я уже знал, что с аверса на меня смотрит… Антихрист.
"Что только не привидится во сне…" – думал я тогда, пытаясь выбросить это видение из памяти. И мне казалось, что удалось, но сейчас, в самолёте, держа монету в руке, воспоминание вернулось и вместе с ним мерзкое ощущение – монета пристраивалась к моей ладони, словно радуясь, что нашла новое пристанище… Холодный пот залил моё тело… Вопреки накатывающей покорной слабости, конвульсивным движением я вернул монету в безжизненную ревматоидно-артритную ладонь старушки.
В тот же миг самолёт затрясло, зажглись предупреждения пристегнуть ремни безопасности, не курить, голос командира оповестил, что вошли в зону турбулентности… Наверняка эта турбулентность перевалила экстремальную, потому что на пассажиров вывалились кислородные маски, в кабине самолёта предупреждающе замигали "TERRAIN, PULL UP" – чрезмерная скорость приближения к поверхности, "DON’T SINK" – потеря высоты взлёта, установлена большая тяга, "TOO LOW GEAR" – земля близко, но шасси не выпущены… Плакали дети, родители, прижимая их к себе, просили помощи у, мечущихся в проходах, стюардов и стюардесс, взывали к Богу, харидимы неистово раскачивались, выкрикивая молитвы, в надежде, что они дойдут до Него быстрее…
Самолётом овладела ПАНИКА!
В тот момент мне показалось, что моя душа покинула тело, находящегося в состоянии ошарашенности, оглушённости, при котором трудно вздохнуть и действовать, взирала с высоты на происходящее в сопровождении голоса – лёгкого, насмешливого, - говорящего в ней: "Неужели ты хочешь, чтобы триста девяносто шесть пассажиров, два пилота и дюжина бортпроводников погибли, рухнув с высоты одиннадцати километров?.. Только ты можешь сохранить их жизни… - и после секундной паузы взревевшего: - Возьми монету!".
Как только монета оказалось в моей руке, весь ужас вдруг закончился… Это было так неожиданно: дети притихли, а взрослые недоумённо переглядывались, забывая радоваться своему избавлению… Осознание пришло чуть позже… Сначала оно было тихим, каким-то осторожным, а потом один из харедим выкрикнул, раскинув руки:
- Блаженно Богом! Он внял нашим молитвам… Он услышал нас… нас, посвящающим Ему жизни!.. И нас хотят призывать в ряды армии ЦАХАЛ… Да как они не поймут, что наше место в ишивах, наше предназначение в замаливании грехов евреев, пренебрегаемых Его заветами… Блаженно Богом! 
Он так кричал, орошая близсидящих брызгами слюны…
С аверса, лежащей в моей ладони монеты, смотрело улыбающееся лицо Антихриста, а в голове звучал его слащавый голос: "Молодей! Молодец!.. После посадки ты вернёшься в Израиль ближайшим рейсом… Ты меня слышишь?.. Такова моя воля!". 
Засунув монету в карман, был уверен, что уже никогда не вернусь в Израиль, никогда не увижу… Какое-то время сидел, вжавшись в кресло, предаваясь жалости к самому себе, к моей дальнейшей участи…, а потом подумал о бездыханной старушке: "Может она ценой своей жизни вывезла монету с Земли обетованной, предотвращая апокалипсис… Может она вовсе и не старушка… Может монета высосала жизнь из ещё молодой женщины, наказывая за ослушание… Может и я…".
Обычно израильтяне аплодируют, когда колёса самолёта касаются земли, или выражая благодарность экипажу, или просто радуясь окончанию долгого перелёта… Обычно…, но в этот раз тишину в салоне нарушала только возня пассажиров с ручной кладью и, как напоминание о пережитом, шорох висящих кислородных масок, раскачивающихся при неосторожном прикосновении к ним.
На выходе из самолёта выстроились члены экипажа, которые, словно япошки, раскланивались, прося прощение за причинённые неудобства, надеясь, что это спасёт авиакомпанию от коллективного иска… Наивные. Может это и сработало бы с кем-нибудь, но не с израильтянами.
Прошло полгода, с того дня, как я прилетел в Соединённые Штаты. Первым делом избавился от паспорта, что лишало меня, в моменты слабости, приобрести билет домой, и от телефона – соблазна запросто связаться с родными, - обрекая себя на боль и страдания…
Полгода изо дня в день я слышал в голове голос, призывающий к возвращению на Святую землю… Господи, сколько раз я пытался избавиться от этой чёртовой монеты, но тут же в памяти воскресало последствие отказа от её…
"Не просто так же был выбран старушкой для продолжения её миссии, -думал я. – Мне необходимо разобраться, как она меня нашла, потому что и мне придётся найти своего продолжателя - кто знает сколько времени продержусь".
По совету знакомого бездомного, я из Нью-Йорка перебрался в Сан-Франциско, где, как он сказал, легче перезимовать, и растворился в основном районе обитания бездомной массы - Тедерлойне, - находящегося почти в центре города.
Однажды под вечер, возвращаясь к своему "лежбищу", увидел китаянку, играющей на эрху – китайской скрипке. Она нежно касалась смычком струн, извлекая мелодию тоски, жалости, обречённости… Из-под закрытых век китаянки сочились слёзы… Я примостился в отдалении, чтобы своим присутствием не нарушить её мирок…
Вскоре она признала во мне своего постоянного слушателя и, заметив моё присутствие, кивала головой, улыбаясь краешками губ… Мы сидели вдвоём, отгородившись от окружающего мира звуками эрху, выманивающие воспоминания, от которых кружилась голова, до тех пор, пока злые окрики бездомной братии не требовали "заткнуться".
В музыке эрху мне слышалась надежда, что однажды, вдруг произойдёт чудо и кто-то бросит мне спасательный круг, чтобы вытащить из омута, в который меня забросила судьба, и не даст погрузиться до самого дна.
И это случилось.
В тот вечер никто не крикнул китаянке заткнуться - она сама перестала играть… Прижав эрху к длинному, когда-то синего цвета, платью с выцветшими лотосами, висевшему на её измождённом теле, китаянка какое-то время смотрела на меня, затем улыбнулась - морщины разбежались по её лицу и, добравшись до глаз, превратили их в щёлочки. Я улыбнулся ей в ответ, чувствуя, что улыбка получилась какая-то неестественная, вымученная. Китаянка низко поклонилась, словно благодарила за аплодисменты... или прощалась…, а потом я почувствовал прикосновение руки к моему плечу…
Я оглянулся и увидел элегантно одетых мужчину и женщину, одаривающие меня радостными улыбками.
- Мистер …? – проговорил мужчина, назвав меня по имени, и тут же представился: - Меня зовут Иса, а это, - он повернул голову в сторону женщины, - моя коллега и по совместительству жена, Лера. Мы представляем агентство "Дом" *. Вряд ли вы слышали о нём, но сейчас это не так уж и важно… Гораздо важнее, что мы…
Мужчина не договорил и причиной этому стали собирающиеся вокруг нас бездомные – думаю, что поводом стать им на защиту, был мой растерянно-испуганный вид…
- Скажите своим друзьям, что вам ничего не грозит, - спокойным голосом сказал Иса.
- А мне действительно ничего не грозит? – спросил я.
"Не слушай его, - услышал я испуганный голос в моей голове, - он хочет отнять меня у тебя… А ведь мы вместе должны вернуться на Святую землю…". 
- Конечно же, вам ничего не грозит, - проговорила Лера, доставая из кармана куртки фотографию и протягивая её мне. – Скажите, вы встречались с этой женщиной?
С фотографии на меня добрым взглядом смотрела "старушка" и вид у неё не был измождённый…
"Наверное, - подумал я, - её фотографировали до того, как она превратила себя
Мужчина, словно подслушал мои мысли…
- Нам ещё предстоит выяснить каким образом у неё оказалась монета – семя Антихриста, - не дав ему завладеть сознанием человека, которое покорилось бы для свершения небогоугодных дел. – сказал он. -  Эту женщину звали Сара Айнгорт, великой Сарой Айнгорт, которая ценой своей жизни не дала прорости его семени, а ещё, чувствуя, что силы покидают её, она нашла вас - человека, способного продолжить дело… Семя Антихриста должно прорости именно на Обетованной земле, где был рождён Иисус, поэтому оно так стремится вернуться туда…
- Вы, жертвуя собой, считая, что оберегаете от бед своих близких, - сказала Лера, - на самом деле оберегаете весь мир… Сара Айнгорт перед смертью послала сообщение… Простите, что так долго искали вас, чтобы освободить от этой ноши и вернуть вам вашу жизнь.
- Доверьтесь нам, - вновь вступил в разговор Иса, доставая из кармана небольшую шкатулку, на крышке которой кристаллами Сваровски был выложен масонский символ – всевидящее око, вписанное в треугольник.
Иса открыл шкатулку.
- Положите монету в неё… Я знаю, что это будет трудно сделать, но вы должны…
Только от одной мысли, что я могу избавиться от монеты, тело свело судорогой…
- Я избавлюсь от тебя, - превозмогая боль, прохрипел я, пытаясь вытянуть руку с зажатой в ладони монетой.
"Ты избавишься от меня, - звучал во мне голос, - только ценой своей жизни".
Боль была нестерпимая. Казалось, за то время, что Сара Айнгорт обрекла меня стать сосудом, изолирующим артефакт, тот, в неудержимом желании покорить мою волю, вцепился своими щупальцами в каждую клетку тела.  То, что происходило со мной вызвало ужас в глазах бездомной братии. Они разбегались, сочтя меня носителем неизлечимого вируса.
Я помню мелькнувший в руке Леры шприц, её слова: "Я облегчу вашу боль" и укол в область шеи…
Я нашёл себя в аэропорту… Многочисленная пассажирская толпа, начинала собираться в очереди для посадки в Boeing 777, к которому уже присосался телескопический трап. На стойке высвечивалась авиакомпания EL AL, номер рейса, пункт назначения Нью-Йорк, время вылета 01:00.
Мой взгляд искал худую, стройную и подтянутую старушку в брючном костюме бледно-голубого цвета, гордо держащую голову с, ниспадающими на плечи, прямыми седыми волосами, обрамляющие загорелое, морщинистое, заострённое лицо с пронзительно голубыми глазами, с худой кистью, поражённую ревматоидным артритом, с длинными ногтями бордового цвета, покровительственно лежащей на ручке красного дорожного чемодана… Искал и не находил…
Самолёт набирал высоту… Места 44A и 44В были свободны… Я даже помнил имя этой старушки – Сара Айнгорт.

* - читать "Дом 2".