Монах

Те, кто проходил срочную службу, хорошо меня поймут. В армии раздражают не форма или еда, не отсутствие женщин, и даже не «дедовщина», которая цвела буйным цветом вначале «нулевых». Все эти факторы крайне неприятны, но терпимы. Тем более, что некоторые из них перестают быть проблемой ближе ко второму году службы. Как известно, человек привыкает ко всему, а солдат делает это в два раза быстрее. Когда проходит неуверенность, и появляется трезвый взгляд на вещи, сразу же открывается окно возможностей. Выясняется, что и еда присутствует не только в общей столовой, и женщины обитают не только на «гражданке». А все старослужащие давно демобилизовались и угрозы больше не представляют. С военной формой сложнее, от неё не избавишься. Но это и проблемой то не назовёшь, когда все вокруг одеты так же, как и ты. По-настоящему меня угнетала одна единственная вещь – отсутствие одиночества. Не беру в расчёт часы, которые я проводил, стоя в карауле или «на тумбочке». Нормальные солдаты «в наряде» спят, нарушая устав по всем пунктам. А вот побыть одному, не исполняя при этом никаких обязанностей да ещё, чтобы никто тебя не дёргал, приказывал или срочно искал, практически невозможно. Но однажды мне такой шанс выпал.
Было воскресенье. Единственный день недели, когда всё более или менее спокойно. Все обряды и традиции, вроде дежурств и уборки, конечно выполняются, но при этом все вокруг, как-то особенно дружелюбны и милы, насколько это возможно в коллективе половозрелых мужчин. Общее ленивое состояние негласно одобрено высшим командным составом. Поэтому даже дежурные офицеры на многое закрывают глаза.
- Рядовой Княжев, к дежурному по роте, - выкрикнул  дневальный мою фамилию.
Мне сразу стало не по себе. По случаю уикенда был запланирован совместный поход в ближайший населённый пункт который, разумеется, находился за пределами родного гарнизона. И внезапный вызов к дежурному по части, грозил поломать всю затею на корню. С другой стороны капитан Потехин, которому выпало сегодня нести вахту, никогда не отличался запредельным зверством, особенно в те дни, когда был трезв. Ко многим солдатам, в том числе и ко мне, он обращался по имени. Это вызывало уважение и раскрепощало. И всё равно, от похода к начальству ничего хорошего ждать не стоило, как учила старая солдатская мудрость. Особенно в воскресенье.
- Разрешите войти, товарищ капитан
- О, Серёга, заходи, - сказал Потехин и отложил толстый глянцевый журнал с картинками. – Во-первых, сразу хочу тебя расстроить – ваше рандеву с поселковыми барышнями отменяется. Можешь всем так и передать. Мне только ЧП сегодня не хватало. Понимаю, что расчёт был на мою лояльность и либерализм но, хрен вам в сумку ребята. Снимайте сексуальное напряжение старым испытанным способом.
- И кто настучал? – трагически спросил я, не особо надеясь на ответ.
- Рядовой Княжев, это не вашего ума дело. В каждом коллективе всегда найдётся ответственный человек, переживающий за общее дело. В любом случае, свои источники я по понятным причинам раскрывать не стану, дабы избежать народных волнений. Всё, этот вопрос закрыт
- Но товарищ капитан, - начал я протестовать, и тут же осёкся, потому что Потехин посмотрел на меня устрашающим взглядом по которому я понял, что капитан уже успел выпить, и в этом состоянии от него можно было ожидать чего угодно.
- Теперь о главном, - продолжил Потехин. – Наш дорогой и уважаемый Комод поставил мне задачу большой степени важности. А я в свою очередь, как старший по званию, спускаю эту задачу вниз по иерархической лестнице и поручаю её тебе. Так что можешь считать, что выполняешь приказ целого полковника. Цени Князь, дело серьёзное.
 После того, как он использовал вместо имён «кликухи», у меня немного отлегло. Значит, разозлить я его не успел. Но и на все эти закидоны про «целого полковника», не особо повёлся. Опыт позволял мне относиться к словам офицеров, с лёгкой степенью недоверия. Это была одна из армейских традиций придавать любому разговору с подчинённым, дополнительный пафос.
- Так вот, - продолжал капитан Потехин, блестя глазами. – Недалеко от командного пункта есть старая «караулка», которую срочно надо покрасить снаружи и внутри. Ей давно не пользуются, и я в душе не ебу, зачем она ему понадобилась. Но приказ, рядовой Княжев, дело святое. А в твоём случае – вдвойне.
- Почему именно в моём? – спросил я, заранее ожидая шутку про фамилию и все её производные.
- Потому что Князь, тебя обязывает благородное происхождение и фамильный герб. Ты же не хочешь, чтобы я наложил родовое проклятие на твою фамилию? – еле сдерживаясь от смеха, сказал Потехин.
 Пол-литра не меньше, подумал я про себя. А то и все семьсот. По капитану никогда не было видно, пил он или нет. Ходил прямо, говорил чётко. Но был один признак, который всегда его выдавал. Потехин внезапно начинал нести полнейшую ахинею, и при этом безудержно смеяться. Сначала все подозревали, что капитан увлекается наркотиками, но когда поняли в чём дело, махнули на это дело рукой. В гарнизонах и военных городках, жизнь в которых была довольно серой, умеренное пьянство не считалось чем-то из ряда вон выходящим.
- Завтра, после утреннего построения, отправишься к Иванычу. Он тебе выдаст всё, что нужно – краски, кисти и так далее. Короче, на всю следующую неделю, ты официально прикомандирован к этой караулке, и освобождаешься от занятий, построений и прочего говна. Усёк?
- Так точно, усёк, - ответил я, значительно повеселев. Разрешите спросить, а помощник мне полагается? Вдвоём веселее, товарищ капитан.
- А вот «веселее», как раз не нужно. Ты мне баки не забривай, Серёжа. Наверняка хотел своего дружка Касатина с собой взять? Представляю себе, что вы там накрасите вместе с этим мучеником. Даже не рассчитывай, один справишься. Всё, свободен.
 Правильно люди говорят, никогда не знаешь, что тебе приготовила судьба. Не знаю, чем я заслужил, но мне она преподнесла шикарный подарок. Целая неделя вдали от повседневного армейского идиотизма с его кантиками, подворотничками, дежурствами. А главное, неделя наедине с собой. Об этом можно было только мечтать. Надо будет не забыть взять у Монаха его плеер с наушниками, и раздобыть батарейки. Монахом звали моего друга Лёху Касатина, главного «залётчика» нашей роты и убеждённого анархиста. Он не признавал никакой власти над человеком, постоянно цитировал Кропоткина и Булгакова и ставил под сомнение приказы начальства. За что частенько отправлялся на «губу». Командира части считал своим антагонистом, и называл Прокуратором, намекая, тем самым, на своё   божественное происхождение. Полковник Блатнер, он же Комод, и Прокуратор, об этом, разумеется, не догадывался.
Впервые за полтора года, я проснулся в хорошем настроении. Даже не смотря на ненавистный вопль «Подъём», который неистово издал сонный дневальный. Утренняя пробежка и последующий за ней завтрак, прошли как всегда, без происшествий. Уже в половину восьмого, я понял, что произошло нечто неординарное. Из окна казармы было видно, как Потехин, не успевший смениться, выслушивает от командира части всё, что тот о нём думает. Голоса было не слышно, но по губам Комода, я абсолютно точно прочитал угрозу, завязанную на сексуальном насилии в конкретной позе. Через минуту Потехин бежал в казарму, придерживая свою фуражку. Было очевидно, что произошло ЧП нехилого масштаба.
Капитан Потехин влетел в расположение, задыхаясь от бега и обиды, и не ответив дневальному на приветствие, громко закричал:
- Раздолбаи, всем слушать меня! Даю тридцать секунд на сборы и построение на плацу! Добреетесь потом! Живо, бля!
Я осторожно к нему подошёл, и тихо спросил:
- Товарищ капитан, всем кроме меня? Мне же караулку красить, вы сами вчера…
Потехин прервал меня жестом и отвёл в сторону:
- Князь, караулка пока откладывается. Ворончихин, сука, кинул нам всем подлянку, и смазал лыжи. И теперь у Комода шишка дымится, не знает кому бы поглубже вставить. Так что натягивай штаны, и беги строиться.
 Здесь необходимо пояснить кто такой Ворончихин. Слава был уникальным человеком. Ни у кого, за всю историю российской армии, не получалось прогнуть систему. Тем более обычному рядовому. Так или иначе, годами выстроенный порядок единоначалия ломал через колено любого, даже самого свободолюбивого, человека. Но Славе Ворончихину это удалось. Впервые появившись в нашей части, и поняв, что ничего хорошего его тут не ждёт, Ворончихин избрал тактику угроз и шантажа. Он отказывался есть, игнорировал распорядок, не стирал форму, симулировал эпилепсию, и делал это очень талантливо. Сначала его пробовали наказывать. Но быстро выяснилось, что Слава не восприимчив, не только к приказам, но и вообще к человеческой речи. Ему назначали наряды вне очереди, а он смотрел сквозь человека со стеклянным взглядом и загадочной улыбкой. Офицеры, бить его опасались, и поэтому быстро поняли, что никаких рычагов давления у них просто нет. Тогда, как это обычно и бывает, бремя воспитания легло на плечи старослужащих. Но и тут система потерпела фиаско. Оказалось, что Ворончихин не восприимчив не только к словам, но и к боли. Однажды его били ногами в туалете семь человек, а Слава лежал на мокром полу, смотрел в потолок и улыбался окровавленным ртом. После чего направился в сушилку и попытался повеситься на своём ремне. Тогда его быстро вытащили из петли, и несколько дней не трогали. Ворончихин это запомнил, и стал повторять попытки минимум раз в неделю. Каждый раз его спасали, но радости по этому поводу никто не испытывал. Весь военный городок осознал, что ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов, и теперь именно рядовой Ворончихин диктует свои условия всем, вплоть до командира части. В конце концов, спустя полгода службы, от Славы отстали все. На одном из построений, Комод объявил, что Ворончихин отныне на особом положении, и служба его не касается. А тот, кто его тронет хотя бы пальцем или словом, будет иметь дело лично с ним, то есть с полковником Блатнером. Конечно, это всех раздражало. Невыносимо подрываться в шесть утра, в то время, когда кто-то продолжает сладко спать. Но страх перед Комодом был сильнее, и Ворончихина больше не трогали.
 Застёгиваясь, поправляясь и стирая на ходу крем для бритья, огромная толпа солдат высыпала на плац. Все построились секунд за десять, после чего наступила мёртвая тишина. Комод, с гневным выражением лица вышагивал перед строем и заглядывал в глаза впередистоящим, словно Черчилль в известной кинохронике. Только, полагаю, думал он в этот момент совершенно о другом. Природа наградила меня высоким ростом, о чём я впервые в жизни пожалел, потому что стоять приходилось именно в первом ряду. Прошагав вдоль строя несколько раз абсолютно молча, Комод вдруг резко остановился, поправил папаху, и громким басом начал:
- Дорогие сеньоры. Во-первых, я обязан спросить – кто видел этого мудака последним?
Строй зашевелился и наполнился тихим бормотанием.
- Я второй раз спрашивать не буду, лишенцы, - с угрозой в голосе, почти прокричал командир. – Капитан Потехин, ко мне.
Потехин вприпрыжку подбежал к начальнику.
- Скажи мне, Потехин, - ласковым, и от этого ещё более страшным голосом спросил Комод, - Ворончихин, перед отбоем, был в расположении части?
- Так точно, товарищ полковник, был, - ответил капитан, немного заикаясь.
- Так, хорошо, - продолжил Комод, упиваясь страданиями Потехина. – А утром, он был в расположении части?
- И утром был, товарищ полковник. Точнее спал, ну вы знаете.
- Знаю, знаю блять, - наливаясь кровью, перебил Комод. – Дальше что было?
- Дальше все пошли на утреннюю пробежку. Дневальный говорит, что Ворончихин из казармы не выходил.
Полковник закрыл глаза, борясь с приступом гнева.
- Тогда где он, вашу мать?! – заорал Комод на Потехина и выпучив глаза. – Идите с глаз моих, - сказал командир, и махнул рукой в сторону удаляющегося Потехина.
- Значит так, сеньоры. Вы все мудозвоны – это факт номер один. После того, как все ушли на пробежку, дневальный разумеется уснул, Ворончихин спокойно вышел из казармы и исчез в неизвестном направлении – это факт номер два. Вы дружно забили на мой приказ не трогать этого убогого, и жестоко за это поплатитесь – это факт номер три. Пока мы его не отыщем, никто из офицеров домой не уходит. Это касается лично вас, Потехин. Ваше дежурство, с этого момента, не ограничено по времени. Надеюсь вам удалось поспать этой ночью. Далее. Судя по времени, он пропал около полутора часов назад. Следовательно, сейчас может быть где угодно. В комендатуру звонить не будем, потому как, эта история нам всем, и мне в частности, грозит гигантским геморроем.
- Прокуратор сегодня в ударе, - прошептал Монах, стоявший у меня за спиной.
- Товарищи офицеры, - продолжал Комод, - распределитесь по два человека, и отправляйтесь немедленно на вокзал, автостанцию и ближайший посёлок. Если к вечеру не найдём эту сволочь, капитану Потехину приготовится отбыть к месту жительства Ворончихина. Необходимые документы получите в штабе. Весь личный состав, кроме тех, кто на дежурстве, отправляется на поиски в ближайшую лесополосу. И ещё одно, когда я узнаю из-за кого конкретно Ворончихин смазал лыжи, я эту гниду задушу собственными руками. Так что, кто бы ты ни был, спокойно дослужить до дембеля, я тебе не дам. На этом всё, Ровно в 15:00 всем прибыть в расположение части, и доложить. Разойтись.
Все мои планы летели к чёрту. Ещё два часа назад, я рассчитывал, что к этому моменту буду сравнительно далеко отсюда, никуда не спеша лежать в высокой траве и слушать музыку, погружаясь в собственные мысли.
 - Княжев, ты же хотел Касатина себе в помощники? Вот и отправляйтесь вместе вдоль озера, и дальше в том же направлении, - выудив меня из внутреннего монолога, сказал капитан Потехин, неожиданно оказавшийся рядом. И мы отправились на поиски Славы Ворончихина.
 Признаюсь, что задание было не сложным. Контроля за нами не было, что меня особенно радовало. Надо было просто идти вперёд и внимательно смотреть по сторонам. Старший нашей группы, молоденький лейтенант Кравцов,  шёл метрах в ста, приглядывая, в основном, за «молодыми», и нас с Монахом не беспокоил.
Мы с Лёхой говорили о произошедшем:
- Монах, ты не в курсах, какого хера этот дурачок свалил? Может кто-то не выдержал и прописал ему?
- Не думаю, - ровным и тихим голосом сказал Лёха, - Кому охота с Комодом связываться? Только мне под силу обуздать эту стихию. И кстати, Слава совсем не дурачок. Ему просто выгодно, чтобы все его таким считали. Большой воли человек.
Я невольно ухмыльнулся, но ничего на это не ответил. Это было в духе Монаха, иметь точку зрения отличную от мнения остальных.
- Слушай, Монах. Давно хотел спросить, чего у тебя такой стояк на Комода? Не самый плохой командир, кажется. Наверняка в гражданской жизни нормальный мужик.
- Это не важно, хороший он или плохой. Понимаешь, я человек…
- А я не человек? – перебил я его.
- И ты человек, и Комод человек. А человек не может подчинять себе другого человека. Просто не имеет права. Это противоестественно и преступно. И так получилось, что  самый большой, до кого я теоретически могу достать, это Комод, он же Прокуратор. Не Потехину же мне противостоять. Он и сам с удовольствием сбежал бы. Только слаб.
- Ну, это ты в своих книжках начитался. Как иначе-то? Если всё будет по-твоему, тогда хаос и неразбериха. Мы же все разные. Кто-то умный, кто-то глупый. Если дураков не держать в узде, что тогда будет?
- Скажи мне, Князь. А почему всегда и везде необходима именно узда? Разве человек рождается, для того чтобы его запрягали? Человек по природе своей свободен. Даже Господь не отрицает свободы воли, а на земле эта штука давно под сомнением. Ты вот говоришь, что Ворончихин дурачок. А я думаю, что для него свобода превыше всего. И заметь, он своего добился. Я даже завидую. Во мне столько силы нет.

- Если он, как ты говоришь, добился своего, и стал, наконец, свободным, зачем тогда сбежал? Живи, радуйся, нихера не делай.
- Радоваться тут особо нечему. И почему ты решил, что он сбежал? Комод кипешь поднял, потому что за должность свою боится. Ему страх думать мешает, как и всем остальным. Я сразу подумал, что Ворончихин где-то на территории. Спит, где-нибудь, под деревом. К обеду отыщется, вот увидишь.
- Это он вместо меня под деревом спит, сука, - сказал я с досадой.
- Потому что заслужил, вот и спит.
- Монах, мы друзья с тобой конечно, но иногда тебе хочется врезать. С какого ляда он заслужил? Это мы тут служим, а он балду гоняет.
- Потому и заслужил, что сам принял решение спать, и непременно под деревом. А тебя туда отправили в приказном порядке. Вот и получается, что он пользуется дарованной Богом свободой, а ты – нет.
Я не знал, что ответить, и поэтому минут пять шёл молча. Монах был прав, а мне не хватало и знаний и слов, чтобы с ним спорить, и я его за это ненавидел.
- Ну, хорошо, во мне нету воли. Так получается, её и в тебе нету. Ты мне целый год рассказываешь, что противостоишь Комоду, Прокуратором его называешь - кстати, что это значит? Лепишь какую-то дичь про свободу, но ничего при этом не делаешь, - выпалил я Монаху со злостью то, что давно копил в себе.
- Всё верно, Серёжа. КПД моей борьбы равен нулю. Всё чего я пока добился, это тридцать пять суток на гауптвахте и массы нарядов вне очереди. Но, с другой стороны, это не мало. Я же совершенно не протестный человек, и сломать меня легко. Десять лет в школе, были для меня Адом. Меня били даже за то, что я читал другие книжки. Ты не представляешь, в какого зверя превращается толпа, когда не понимает что перед ней. Она начинает бояться, и в этом состоянии готова на всё. И когда я попал сюда, сразу начал готовиться к худшему. А потом я увидел, как Слава Ворончихин борется за своё простое право не делать того, чего он не хочет. Я был поражён.
- Он вешался больше десяти раз. Это эгоизм, как минимум.
- Не надо называть эгоизмом, поступок одного, который не нравится всем остальным. Как же тогда быть со стадным эгоизмом? «Если мы все такие, то и ты должен таким быть». Это же ерунда, какая-то. И потом, эти попытки суицида, служили для него лишь инструментом. Не собирался он себя убивать, просто нашёл рычаг давления, и мастерски им воспользовался.
Тут мы услышали вдали чей-то крик. Обернувшись, я увидел, как в нашу сторону бежит капитан Потехин. Вся наша группа остановилась. Через минуту Потехин нас догнал, и тяжело дыша, сказал:
- Всё братва, шабаш. Этот гандон за клубом, под сливой спал. Сам вышел, и сразу на Комода нарвался. Он даже не знал, что его ищут. Командир так охерел, что не стал на него орать. Сказал только, чтобы далеко не уходил. Бля, кому рассказать, не поверят. Детский сад Ромашка, чтоб его. Короче, все уже вернулись, а с вами связи нет. Комод сказал мне бежать. Мол, ты просрал бойца, ты и отрабатывай.
 Я посмотрел на Монаха. Тот улыбался, и смотрел в небо, о чём-то задумавшись.