Тени старой квартиры

На днях я столкнулась на улице с Максимом – человеком, которого не видела много лет. Время изменило его: густые когда-то темные волосы заметно поредели и поседели у висков, а в уголках глаз легла глубокая сеть морщин, говорящая скорее о пережитых тревогах, чем о смехе. Он был одет просто, но аккуратно: поношенная, но чистая темно-синяя водолазка, практичные джинсы и крепкие ботинки – одежда человека, предпочитающего удобство и не гонящегося за модой. В его некогда живых, смеющихся глазах теперь читалась какая-то усталая глубина, настороженность. Разговорились, и он, помявшись, вдруг поведал историю, от которой у меня по спине побежали мурашки. Историю про квартиру, из которой он сбежал.
Квартиру эту он снимал несколько лет назад на окраине города, в старом кирпичном доме с толстыми стенами, но душными, низкими потолками. Сама квартира была типичной "хрущевкой": крохотный коридорчик, ведущий в тесную кухню с вечно подтекавшим краном, совмещенный санузел и одна, зато относительно просторная, комната. Вот эта комната и была его пристанищем. Обстановка – минималистичная, доставшаяся от прошлых жильцов: тяжелый, поцарапанный деревянный стол у окна, диван с продавленными пружинами, шаткий стул и пара полупустых книжных полок. Обои местами отклеивались, обнажая пятна сырости и старую штукатурку. Воздух всегда казался спертым, несмотря на открытую форточку, и пахло пылью, затхлостью и чем-то еще… неуловимо старым и печальным. Солнце сюда заглядывало редко, большую часть дня царил полумрак.
"По началу," – начал Максим, понизив голос, будто боясь, что его услышат даже сейчас, – "все было почти нормально. Почти. Только по ночам... Слышались шорохи. Тихие, невнятные. Как будто мыши под полом шуршат. Или доски сами по себе скрипят, остывая после дня. Я не придавал значения. Старый дом, чего ждать?"
Но безобидные шорохи вскоре переросли во что-то более ощутимое. Скрипы половых досок стали громче, отчетливее. Они раздавались не где-то вдалеке, а прямо в комнате, будто кто-то невидимый медленно шагал от окна к двери или просто стоял рядом с кроватью, перенося вес с ноги на ногу. И это было не разово, а каждую ночь, все чаще, наглее. Воздух в квартире стал тяжелым, насыщенным необъяснимым напряжением. Максим начал ощущать постоянное, давящее присутствие. Чувство, что он в комнате не один. Что за его спиной, в темном углу, кто-то незримо наблюдает. Жуткость накапливалась, как грозовые тучи.
Затем пришли кошмары. Страшные, повторяющиеся сны. Ему снилось, что в этой самой комнате, много лет назад, жила женщина. Молодая? Пожилая? Лица он не видел, только ощущал ее отчаяние и боль. Снилось, что она умерла здесь страшной, насильственной смертью. То ли чья-то жестокая рука оборвала ее жизнь, то ли сама, в петле, искала избавления от невыносимых мук. Во сне он слышал ее – глухие, захлебывающиеся стоны, переходящие в пронзительный, леденящий душу крик, который будил его посреди ночи в холодном поту. Он просыпался с бешено колотящимся сердцем, и ему казалось, что отзвук этого крика все еще висит в темном, неподвижном воздухе комнаты.
Однажды, после особенно страшной ночи, наступила неестественная тишина. День прошел в полной, почти зловещей безмятежности. Ни скрипов, ни чувства чужого присутствия. Максим даже подумал, что все закончилось, что его нервы просто сдали под гнетом одиночества и усталости. Но это было затишье перед бурей.
Ровно через день, глубокой ночью, его разбудил звук. Не скрип. Капанье. Монотонное, настойчивое: кап... кап... кап... из кухни. Знакомый звук вечно капающего крана, но сейчас он казался громким, как удары молотка. Он встал, раздраженный, чтобы подтянуть вентиль. Не успел он сделать и шага по холодному линолеуму коридора, как старые доски под ногами взвыли с такой силой, будто их рвут гвоздями. И в тот же миг из кухни донесся оглушительный хлопок, звон бьющегося стекла и шипение!
Максим бросился туда. В полумраке кухни он увидел, как из-под раковины хлещет плотный, ледяной поток воды. Лопнула старая труба. Струя, под огромным давлением, била точно в его сторону. Он инстинктивно отпрянул, но не успел – мощный напор хлестнул ему прямо в лицо, ослепив и оглушив. Он поскользнулся, падая на мокрый пол, захлебываясь и отплевываясь от ледяной воды.
И в этот момент, сквозь шипение вырывающейся воды и его собственное отчаянное хрипение, он услышал **это**. Жуткий, отдаленный, словно доносящийся из самой глубины водопроводных труб или из-под толстых стен, хохот. Низкий, леденящий, полный нечеловеческой насмешки и торжества. Он не был громким, но пробирал до костей, звуча прямо у него в голове. Это был смех самой Тьмы, торжествующей над его беспомощностью.
Больше Максим не сомневался. Он вскочил, не обращая внимания на хлещущую воду и промокшую одежду, выбежал из кухни, схватил первую попавшуюся сумку, набросал в нее документы и самое необходимое из комнаты. Он не гасил свет, не закрывал дверь на ключ. Он просто бежал. Вниз по лестнице, на улицу, под холодный ночной ветер, который казался ему чистым и живительным глотком свободы после кошмарного удушья квартиры.
Больше он ни разу не вернулся. Не пошел за вещами, не стал разбираться с залитыми соседями или хозяином. Он просто исчез из той квартиры, как будто его и не было. И теперь, спустя годы, рассказывая эту историю под серым небом городской улицы, он невольно оглядывался через плечо, а в его глазах все еще читался отголосок того леденящего ужаса и нечеловеческого хохота, доносившегося из лопнувшей трубы.