Таинственная незнакомка II

Следы недавнего происшествия исчезли со стола вместе со смертельными расчётами, и Сэд была этому несказанно рада. Подкатив к компьютеру, она выудила из сумки считыватель чипов и, настроив его, принялась методично прокатывать карту биометрического паспорта в надежде выявить подделку, но...
— Где Мэдди?
Внезапный вопрос, заданный незнакомым голосом, даже напугал сосредоточенную Мону, она подпрыгнула и резко обернулась.
— Я помешала, да? — виновато осведомилась Айя.
— Н-нет, — замотала головой Моника, — она где-то внизу, ей потребовалась помощь инженера, но сейчас она в порядке.
— Ладно... — Айя тревожно вздохнула и посмотрела куда-то вдаль по коридору. — Спасибо.
Ага! Лишняя переадресация при считывании! Значит, подделка.
— Идите отсюда, дамочка, — Моника брезгливо бросила в несостоявшуюся аферистку её документами, вновь появляясь в палате. — Я с таким же успехом могу прямо здесь вырезать себе новый паспорт и заявить, что я, Моника Кеннет-Селиванова, его законная жена! — на недоумевающий взгляд Сэд вздохнула и пояснила: — Паспорт поддельный. Качественный, но левый.
— О-ох, — с облегчением улыбнулась Ласточка. — А то я, вообще, перестала что-либо понимать.
— Но, послушай, киса! — Попытка перехватить свой документ маникюром у Эллисон не удалась, и паспорт шлёпнулся на пол. — Разве тебя не убедит семейный фотоальбом? Да и потом... зачем мне врать. — Она хлопнула наращёнными ресничками. — Я приехала к мужу.
Из уборной донёсся шум воды, после чего явился и сам Владимир – ещё шатающийся и с лихорадочными пятнами на лице, но решительный.
— Нет у меня никакой жены. Вот, можете проверить мои документы.
Моне очень хотелось пнуть паспорт подальше от этой девицы, чтобы рассмотреть, какого цвета у неё трусы, когда она наклонится, но вот незадача – она была парализована.
— Все фотографии можно легко фальсифицировать, — парировала Моника, скрещивая руки на груди в хозяйском жесте. — Уж я-то знаю. А уж где стянуть болванку для паспорта и оригинал бланка свидетельства, так это и я найду, высокоточный принтер можно найти у моего кореша на Центральной улице, а печать я могу макетным ножиком из картошки вырезать! Не верю ни единому слову!
Мона не переходила на крик, но голос её звучал необычно твёрдо и громко. Профессиональная деформация – документам не верить, как и людям, их приносящим. Почему же тогда она доверяла своим друзьям? Они прошли через столько всего, что всё притворство и враньё осталось позади.
Миссис Эллисон глубоко вздохнула, обиженно надулась и избрала другую тактику. Она повисла на руке у Дэннера, обвиваясь как ядовитый плющ.
— Ну, ко-отик, ну, скажи им! Почему ты меня не защищаешь?
Владимир вместо ответа болезненно застонал и рухнул на кровать, стискивая голову руками. К счастью, свою.
— Эллисон, дорогая, — Ласточка подцепила барышню под локоток. — Сейчас не время волновать пациента. Идём, я тебе чаю налью.
— От чая желтеют зубы, — страдальчески прошептала несчастная Эллисон.
— Ну, кофе...
— От кофе появляется на попе целлюлит.
— Ну тогда водки налью, — взорвалась Ласточка, — устроит?!
— Но от водки купероз.
— Слушай, тебе вообще не угодишь.
— А есть мартини?
Монику вдруг разобрала такая злость, что аж зубы заскрипели. Ей захотелось вышвырнуть эту фифу из палаты пинком под зад, чтобы летела дальше, чем видела, и сосчитала своим расфуфыренным личиком все ступеньки с девятого этажа по первый! Даже если это действительно по каким-то неведомым причинам узаконенная пассия Владимира, он сам видеть и слышать её не желает, а посему ей одна дорога – вон и к чёрту!
— Уходите!
Что произошло дальше, вообще не поддавалось никакому рациональному объяснению: совершенно инстинктивно схватившись за изножье койки Владимира, Мона подскочила и, встав на свои кривые тонкие ноги прямо перед лицом у Эллисон и превысив её, стоящую на каблуках, по росту, указала пальцем на дверь.
Что здесь творилось сейчас, Сэд не осознавала, у неё в голове вертелась одна мысль: выгнать к чёрту это пошлое недоразумение, чтобы уже оно не довело Владимира до гипертонического криза! Только его друзья имеют монополию на издевательства над ним!
Ласточка оперативно выпустила Эллисон и не менее оперативно подхватила Монику, в результате чего они обе едва не повалились на Владимира. Но, к счастью, всё обошлось.
Эллисон же совершенно застыла, хлопая накрашенными ресничками. Представить её женой Владимира было так же трудно, как представить холёную болонку в паре со служебной овчаркой. Ну, никак не удавалось, хоть ты тресни.
— Слушай, — сдалась Октябрина, принимаясь измерять Владимиру давление, — не хочешь уходить, так сядь тихонечко на скамеечку в коридоре. Ты же видишь: с твоим появлением приключился рецидив. Вот, — она, не глядя, протянула корпоративную карту, — сходи в кафетерий, пообедай пока. Мы тебя позовём.
Эллисон понуро удалилась. Ласточка устроила Дэннера поудобнее и поставила новый пакетик в капельницу.
— Ну? — мягко осведомилась она, ласково пригладив ему волосы. — И как ты это объяснишь?
Владимир покосился на дверь, так, словно боялся, что оттуда сейчас вывалится медведь и откусит ему голову.
— Понятия не имею.
Сама Моника, когда Октябрина оперативно запихнула её обратно в инвалидку, тоже вдруг поняла, что только что случилось, и застыла в полном ступоре, прислушиваясь к своему телу и ощущениям. Именно поэтому, когда Ласточка поинтересовалась у Владимира, как он собирается это объяснять, Мона подумала, что этот вопрос адресован ей, и ответила упавшим голосом:
— Никак. Я сама ничего не понимаю.
У неё порой случались фантомные боли, для паралитиков это вполне нормальное явление, но они у неё были слабыми, похожими на неприятную нудь после долгой ходьбы, и вполне терпимыми. Иногда это была не боль, а обманчивое ощущение собственных ног, которое самоустранялось так же быстро, как и возникало, а тут... Что-то новое.
Мона сначала посмотрела на свои руки, которые явно не могли выдержать её собственный вес, пусть и очень маленький. Затем глянула на ноги. Ничего не изменилось за последние несколько дней, такие же уродливые, кривые и тонкие, как спички...
— Ласточка... Ты можешь меня проверить? Я не сошла с ума?
— Я пока не берусь ничего прогнозировать. Но, да, нам с тобой надо будет вплотную заняться обследованием. Возможно, я ошиблась в диагнозе...
— Зато это значит, что есть надежда, — очень тихо и осторожно, кривясь на каждом звуке, но всё же выговорил Дэннер. В правом глазу у него лопнул капилляр, но, кажется, лекарство действовало, и ему стало получше.
Мона в ту же секунду оказалась рядом с Владимиром и мягко погладила его по лбу холодной рукой.
— Тише, — шепнула она ему, мягко целуя в небритую щёку. — Отдыхай, я побуду с тобой.
В голове у Сэд всё перемешалось. Разумеется, препарировать Сэд ещё никто не успел, да и томограмму ей даже не делали – было не до того, так что в своём диагнозе она и сама могла ошибаться. Однако... Как тогда объяснить постепенное ухудшение её состояния в прошлом? И кошмар этот, с птицей, которая подарила Монике возможность ходить... Как специально! Даже как-то подыхать на фоне такой новости расхотелось.
— Иди отдохни, — тихо сказала Моника Ласточке. — Я подежурю. А тебе надо поесть, выпить чаю и поспать. Ты совсем замучилась с нами со всеми...
— Ничего, я в порядке, — героически сопротивлялась Ласточка. Потом поглядела сквозь дверь в коридор – Эллисон никуда не делась. Она что-то громко обсуждала по телефону, оттопырив наманикюренный пальчик. Попадать в её когтистые лапки второй раз за день Октябрине не улыбалось. Поколебавшись какое-то время, Ласточка сдалась и устроилась на свободной койке – здесь все боксы были на две кровати.
— Ну вот и славно, — улыбнулась ей Моника, подъехав и заботливо поправив одеяло теперь уже Ласточке. — Чуть позже я попрошу вам обед принести обоим, сама тоже не против поесть... В кои-то веки.
Она вернулась к Владимиру, но на Октябрину всё ещё поглядывала, как на шаловливого ребёнка.
Как бы она хотела начать лепетать с Дэннером о чём-нибудь добром, но он сейчас не мог говорить, уж кому, как не ей знать, каково это – валяться с повышенным давлением, когда тебя при этом ещё жутко тошнит, а встать и бодро добежать до уборной ты не можешь. Моне было ужасно жалко Володю, до той степени, что ей хотелось плакать, но плакать было категорически нельзя: он ещё больше расстроится, а там давление и всё по новой. Поэтому Мона просто мирно сидела рядышком и гладила его сильную руку.
— Я без вас обедать не хочу, — пробормотала Ласточка, но на сегодня это оказались её последние слова. Она уже спала.
Эллисон устала ждать довольно быстро – не прошло и десяти минут, как её аккуратная голова опять просунулась в приоткрытую дверь. Владимир стратегически прикинулся крепко спящим. А может, правда, уснул.
— Это нечестно, — заявила Эллисон. — Почему меня не пускают к мужу?
В этот момент мимо протиснулся Олег. Малыш явно в больнице прижился, и даже немного окреп за это время – умилительного большеглазого мальчугана активно подкармливал весь Парадайз. Причём, если врачи это делали просто по доброте душевной, то медсёстры и пациенты только рады были спихнуть профицит продовольствия. Первым все таскали шоколадки, вторым, вообще, всю еду подряд, да в таких количествах, что столько в себя впихнуть физически невозможно. Особенно старались отделения деликатных направленностей – венерология, проктология и акушер-гинекология. Олег, разумеется, от угощения отказаться не мог. У него даже щёки порозовели.
— К какому ещё мужу? — обалдел он. — Тёть, а ты к кому? Проводить?
— Отойди, — почти испуганно потребовала тётя. — Я не люблю детей.
— Ну, вот, ещё, — обиделся Олег. — Тебе надо, ты и отойди, а я пришёл к своим.
Это слово он произнёс очень весомо: к своим.
Моника недовольно покосилась на дверь, затем вздохнула обречённо и, потрепав Олега по голове, отправилась на деликатную беседу к этой самой тёте, предварительно выжав её в коридор и закрыв дверь на случай, если придётся всё-таки орать.
— Вам уже было сказано: паспорт ваш поддельный! В госорганах это могли не заметить, они сейчас работают спустя рукава, а такое свидетельство вообще либо наглая ложь, либо ошибка. Хотя... Чего это я такая злая, — сдалась Моника, понимая, что своей агрессией только ухудшает положение – обречённый и почти что грустный взгляд Эллисон её разжалобил. — Давайте вы мне всё расскажете, а я попробую придумать выход. К счастью, профессиональным нарушителям законов дипломы и справки не выдают, но в моей квалификации можете не сомневаться. А к мужу я вас не пускаю потому, что он перенёс гипертонический криз и очень плохо себя чувствует.
— О, это было очень романтично! Мы познакомились, когда он был курсантом лётного училища...
Чем дальше она рассказывала, тем логичнее и стройнее выглядела её версия. Поженились почти сразу же. Эллисон мечтала о принце, и красивый молодой лётчик вполне на эту роль подошёл. Родители были против такого брака – им бы хотелось зятя из приличной семьи, да с мирной профессией, желательно, учёного или врача. Но в ЗАГСе уже приняли их заявление, и все соседи их поздравляли...
Узаконив отношения, молодые люди уехали в столицу. Поначалу было тяжело, и мужу приходилось много работать. Эллисон стремилась стать моделью, штурмовала одно агентство за другим, но в итоге открыла шоурум...
Жили как и все, от получки до получки, но Володю всё что-то не устраивало. Ему, будто бы, было всё время скучно.
И тогда появилась эта его таинственная работа! Эллисон, конечно, понимала, что у них с мужем разный уровень восприятия. Она мечтала стать звездой, не умела вести хозяйство и не хотела детей. Такой девушке нужен богатый муж со связями. А Владимиру на земле тесно. Он любит детей и животных, работает в МЧС, ездит на мотоцикле и играет на пианино. Но ведь все люди разные, и это нормально...
Эллисон явно не врала. Она искренне верила в свои слова, и походила на заботливую курочку, которую согнали с яиц, и теперь бедная курочка вертится вокруг и взволнованно кудахчет.
Ну, допустим, что она сумасшедшая... Но тогда откуда взялись документы?
— Так... — Моника сняла очки и потрясла головой, чтобы проверить, не выжила ли она из ума. Хотя, если честно, съехать с катушек тут мог кто-то один, а проблемы магическим образом возникают у всех. — Ну, допустим, что мы его не пустим, то есть... А как вы потерялись? И почему паспорт фальшивый?
Последнее как раз этой дамочке можно было простить – вряд ли она так же хорошо разбирается в двоичном коде, как сидящая напротив неё в инвалидной коляске её совершеннейшая противоположность. Да в конце концов даже правительство так могло её обмануть, пользуясь IT-безграмотностью обывателя. Помнится, Володя говорил что-то про своих любовниц, с которыми расставался так, что они даже вспоминать о нём не хотели, а тут... Может, девушка просто оттаяла?
Мона теперь почувствовала себя ещё более ущербной и уродливой рядом с этой ухоженной красоткой, у которой, к тому же, были свои ноги, причём довольно красивые. А вдруг Вовка сейчас её вспомнит, и Ласточка останется тут с сумасшедшей Моникой и разбитым сердцем? Нет, нужно разобраться во всём.
— Ох... — Эллисон глубоко вздохнула, прижав руку к упругой груди, — всё эта его работа! Как подменили... Сначала он сказал, что летит в командировку в Норильск... Где это, вообще?.. Потом пропал на две недели, а у меня фешн-вик, и он обещал там присутствовать! Но опять исчез... В эту его контору я не дозвонилась, адреса у них нет! Я назначила встречу в бизнес-центре, но никто не пришёл... А потом увидела его в новостях! Мой муж нашёлся! Я так долго ехала, и ещё границы до сих пор закрыты, после этой ужасной войны... И вот я здесь, а он меня даже не узнаёт! Что с моим мужем?! 
— Я не могу этого знать, — печально развела руками Сэд. — Я знаю его совсем недавно и пока мужем своим его сделать не пыталась. Хотя, если вам верить, он бы и со мной, выходит дело, так обошёлся... Но это неважно.
Моника оглянулась на стеклянную дверь, за которой мирно спали Владимир и Ласточка, задумчиво закусила губу и тяжело вздохнула.
— Я не семейный психолог, я программист, поэтому вряд ли помогу решить эту проблему... но сейчас он точно не в состоянии говорить о чём-то серьёзном. А с паспортом рекомендую обратиться в органы правопорядка, с ним действительно кое-что не так. Вы его никогда не теряли? Или, может, забывали где-то?
На этот раз химера продержалась совсем недолго, сдала свои позиции практически сразу, как напомнила Сэд о том, что она не совсем ещё безнадёжная. А ещё вселенная ненавязчиво давала понять, что Монике сердца Владимира не видать, слишком много на него других претенденток с куда как меньшим количеством недостатков. Обидно, но что ж поделаешь...
Готовая разреветься Эллисон застыла и хлопнула ресницами. Вопрос Моники частично пробудил разум, дремлющий в симпатичной ухоженной головке.
— О... — Я об этом не думала, как-то... Однажды у меня украли сумочку, и я очень расстроилась, потому что сумочка была файнл-тренд, лакшери, эко под крокодилову кожу... Ну, понимаешь, как я была огорчена её пропажей! Но в полиции мне её вернули, правда, из неё пропала помада оттенка Божественная Вишня, но остальное было на месте, а помаду я потом купила новую... О, я вспомнила! На моём паспорте была обложка с голограммой – розовая собачка! Это фирменный лейбл лучшего модельера в городе, она лично подарила мне её на вечеринке у бассейна в пентхаусе! Такой обложки больше ни у кого нет. В полиции мне сказали, что она потерялась, или что вор её взял себе... — Эллисон помассировала виски, — не помню...
— Видимо, тогда его и подменили. Я сама такое делала, так что знаю наверняка. Что ж... Прошу простить мою грубость, профессиональная деформация, — хакерша неловко улыбнулась и развела руками. — А что вам делать с Владимиром, даже представить себе не могу, правда. Я последнее время и сама ничего не понимаю.
В этот момент по коридору мимо пронеслась Мэдди, держащая в руках собственную голову, а за ней громко матерящаяся Элеонора с отвёрткой в руке. Проводив процессию удивлённым, если использовать цензурную лексику, взглядом, Сэд снова неловко улыбнулась Эллисон и предложила той отправиться в ординаторскую, чтобы там попить чаю без подобных экзотических происшествий.
— Тут много странных вещей происходит, — пояснила Моника, бодро орудуя кухонной утварью. — Даже взять то, что я сегодня встать смогла. Уж лет десять как парализована, а сегодня как в Библии: «...и сказал он Лазарю: встань и иди!». Ну, он и пошёл, — Моника немного истерически засмеялась, затем протянула Эллисон чашку с чаем. — И не злитесь на мою подругу, она очень устаёт на работе, а тут ещё постоянно какие-то проблемы возникают.
Эллисон, окончательно дискредитированная колоритностью тандема Элеонора-Мэдди, даже забыла, что от чая желтеют зубы, и машинально глотнула из чашки. Она была совершенно подавлена.
— А ты могла бы стать моделью, — сказала она. — Ты красивая... Но что же теперь делать? Вдруг, муж меня никогда не вспомнит? Куда я тогда пойду...
Растеряв напускную бойкость, она превратилась в наивную беспомощную девочку, у которой отняли любимого папу.
Чай ей понравился. Оно и понятно: когда долгое время что-то себе запрещаешь, потом становится невероятно вкусно. В мире Эллисон, воздушно-блестящем, шумном и опасном мире модельного бизнеса, такая мелочь, как чашка чая, в самом деле, могла стать приговором и поводом потери профпригодности. Но сейчас её это, определённо, не волновало.
Откуда она взялась такая – вся розовенькая, глупенькая и аккуратненькая – в окружении неуравновешенного офицера, оставалось загадкой.
— Могла бы, — усмехнулась Моника, тоже делая глоток из чашки. — Пока меня добрые детки с лестницы не спустили из-за того, что у меня грудь раньше, чем у других девочек, выросла. А теперь и её-то нет, — она снова истерично засмеялась. — Так что в итоге я стала помогать Владимиру. А что делать... Я тоже себе этот вопрос задавала, когда осталось одна и без крыши над головой. Но жива же как-то до сих пор, ещё и зарабатываю неплохо. Только вот живу здесь из-за мужа твоего непутёвого, да и по состоянию здоровья. Да и вообще одному не так прикольно, так что я понимаю твоё разочарование... Только у тебя хоть краткий миг счастья в жизни был, а я всегда одна. И теперь ещё и с разбитым сердцем... — Моника подкатила поближе к Эллисон и положила сухую руку ей на плечо. — Придумаем что-нибудь. А если не вспомнит – отпусти и забудь. Тебе развиваться надо, у тебя ж вся жизнь впереди.
Эллисон шмыгнула носом и обхватила чашку ладонями.
— А можно, я с тобой останусь? Ты хорошая, — спросила она. — Страшно одной.
— Можно, — вздохнула Мона. — Все так говорят, пока не узнают, что я грубиянка и истеричка. А вообще... Я уже и сама не знаю, кто я теперь. А одному всегда страшно, по себе знаю. Но ты не бойся, уж я-то тебя точно обидеть не смогу, сама видишь, что беседуешь с безобидным скелетом, — хакерша опять засмеялась. — Меня кстати Моникой зовут. Ну, ты, наверное, уже в курсе. И не плачь, у тебя пока что ситуация не безвыходная, да и макияж попортишь. Хотя, готова поспорить, что ты и без него хорошо выглядишь.
— Ой, правда, макияж! — испугалась Эллисон и изо всех сил постаралась не расплакаться. Потом вдруг оживилась. — О, а хочешь, я тебе тоже сделаю макияж? Надо будет подчеркнуть глаза, и у меня есть подходящая помада...
Переключалась она быстро, как ребёнок.
— Ну, давай, — усмехнулась Моника. Уж лучше это чудо в перьях со стразами займётся ею, чем будет доводить Владимира до инсульта. К тому же Сэд никогда не делала ничего со своим лицом, кроме тех приметных татуировок, сейчас очень удачно прикрытых чёлкой, которую хорошо бы постричь.
— Не бойся! — широко улыбнулась Эллисон. — Перед тобой троекратный лауреат премии «Розовая Кисонька» и стилист года по версии журнала Суперстайл!.. Ты ведь не возражаешь против укладочки?.. И надо бы подрезать секущиеся кончики, я тебе дам волшебный бальзам для волос, ты просто обалдеешь...
Продолжая щебетать, Эллисон извлекла из чемодана целый арсенал. Были здесь разнообразные расчёски, плойки, бигуди, маникюрная аппаратура, и неизвестные Монике инструменты, и целое море косметики. Декоративной и гигиенической. Под конец Эллисон из вороха платьев откопала единственное длинное и, придирчиво, оглядев его, пробормотала: «да, пожалуй, сойдёт...»
Она колдовала часа три. За это время успела не только облагородить руки и ногти, сделать макияж и укладку, но ещё и какие-то маски, скрабы, и спа-процедуры, как она их именовала. В конце, страшно уставшая, но довольная, придирчиво оглядела результат своего труда. И вынесла однозначный вердикт:
— Дорогая, тебе точно надо быть моделью!
Чтобы себя рассмотреть, Моника вынуждена была надеть очки, а то без них в зеркале было сплошное цветастое пятно.
Мона никогда не видела себя такой... Красивой. Она и правда не задумывалась о том, как может преобразить человека кисть визажиста, аккуратная причёска и одежда, отличная от мешковатой футболки с джинсами. Конечно, чтобы переодеться, пришлось попотеть, но зато на худенькой Монике это длинное платье смотрелось, как неотъемлемая часть, несмотря на то, что она никогда себя в подобном виде не наблюдала.
— Вау, — только и выдала Моника, когда оценила масштаб бедствия. Она впервые за долгое время хотела улыбаться, а не рыдать. — И тебе не лень было всё это делать ради малознакомой парализованной девицы?
Конечно, Сэд вполне могла пойти в нестандартное модельное агентство, коих уже было довольно много, но свет софитов и всеобщее внимание её не привлекали. За свою недолгую жизнь она полюбила быть тихой и незаметной.
— Конечно, не лень, — отмахнулась довольная Эллисон. — Зато смотри, как тебе идёт.
Она собирала многочисленные кисточки, пинцеты и губки обратно в чехлы. Что-что, а даже у неё обнаружился свой талант.
— Так если у тебя талант, то ты и одна не пропадёшь, — улыбнулась ей Мона. — Я же не пропала, хотя у меня, кажется, талант только портить другим людям нервы. Только давай ты меня обратно переоденешь, а то мне неуютно немного в чужой одежде... Да я тут пациентка всё-таки, а не приглашённый специалист, хотя умудряюсь работать, даже лёжа в интенсивной.
Мона не могла сказать, что ей не нравится быть красивой. Наоборот, она увидела, какой может быть, если перестанет загоняться и начнёт хотя бы дважды в день нормально питаться. И если над первым ещё долго будет нужно работать, то со вторым особых проблем нет. Для себя Моника решила, что просто будет больше времени проводить с Дэннером, а значит и есть по его расписанию. Хотя бы по одной ложке каши или супа, по одной вилке гречки или макарон. А то организм не выдержит физических нагрузок и воздействия лекарств, а лечиться она всё-таки хотела. До той степени, что даже забыла об изрезанной осколками ручки кисти и уже не обращала внимания на потасканный бинт на ладони.
— Ну, ладно, — огорчилась Эллисон. — Хотя, эта футболка уже лет двадцать, как вышла из моды. И где ты её только взяла...
Тут в их с Владимиром семью поверилось ещё меньше. Раз уж Эллисон так тревожит обыкновенная футболка, то как она могла бы ужиться с Дэннером, у которого вещи в гардеробе делятся на три категории: «форма тактическая, можно в ней ходить», «форма-парадняк, так её-растак» и «забытые трусы какой-то любовницы»? Непонятно.
— Знаю, — совершенно не огорчилась Моника. — Но ты сама видишь, я инвалид, а свиты и фрейлин у меня нет, работа опасная, втягивать людей не хочу.
— Опасная работа? — Эллисон сочувственно вздохнула и опустилась на диван. — Как у моего мужа, да? Он работает спасателем! Это когда авария какая-нибудь, или ураган, тогда они прилетают и спасают выживших... а знаешь... Как ты думаешь, может, мне причёску сменить? Обычно это помогает... пережить что-нибудь печальное. Я бы хотела оттенок «пшеница-01», чёлку и розовые прядки. Мне пойдёт чёлка?
— Не знаю, — честно сказала Моника. — У меня зрение минус восемь, я ношу чёлку потому, что не имею никакого понятия о её длине, — она засмеялась, — но тебе, наверное, должно быть к лицу...
Мона внимательно пригляделась к милому личику Эллисон, сперва через очки, а потом и поверх них, щурясь, чтобы в итоге вынести свой экспертный вердикт:
— Дерзай. Пока не попробуешь – не поймёшь, а волосы не зубы, отрастут. Ну или на худой конец можешь просто перекраситься обратно в тёмный, колористика вроде так работает.
— Ты так считаешь?! — радостно воскликнула Эллисон. Видно было, что она расстроена и подавлена, но изо всех сил старается не падать духом. — Ой, наверное, лучше будет «Платина-88»... А у меня тоже было плохое зрение. Но мне сделали операцию... теперь нельзя рожать. Я, правда, и не хочу особо, а то испорчу фигуру, и останусь без работы. Девочки говорят, ничего страшного, но я знаю, что они на самом деле так не думают. Однажды мне подсыпали в салат битое стекло! Как хорошо, что я вовремя заметила, иначе бы сорвался модный показ!
— Мне нельзя делать подобную операцию, — удручённо вздохнула Моника. — Мне вообще нежелательно переносить любые хирургические вмешательства. А уж что до детей... Я бы хотела, да не смогу, больная же насквозь. Да и кому же я нужна такая...
Так! Не унывать! Практика показала, что этот вопрос решаемый, и что диагноз неточен. А мужик найдётся. — О, так тебя ещё элегантно убить пытались, в меня-то просто стреляли. И не раз. А потом ещё катаной рубили. Но это другая история...
Эллисон так удивилась, что даже выронила «платину-88» обратно в чемодан.
— Зачем катаной?! Ну и ну... Похоже, завистники есть не только в нашем агентстве.
Она явно дальше своего агентства никуда не отлучалась.
Монику такая реакция не удивила.
— Это даже не завистники, — хакерша заботливо подлила Эллисон чаю. — Это люди, которым я неудобна, я для них опасна. Кому-то я испортила репутацию, на кого-то натравила его же родственников, кого-то благодаря моей работе убили, кто-то разорился и теперь нищенствует. Так что ты поосторожнее со мной, — Мона сделала жуткое лицо, а затем беззлобно засмеялась. — Шучу. Я больше никого не обижаю. Тут меня кто хочешь, обидеть может.
Эмоции на хорошеньком личике Эллисон пронеслись как облака в ветреный день. Она поэтапно удивилась, испугалась, затем улыбнулась.
— Да нет, — убеждённо сказала она. — Ты хорошая. Ты же не подсыпаешь кнопки мне в туфли, и не говоришь что-то непонятное, чтобы потом надо мной смеяться...
Чем дальше Эллисон рассказывала, тем отвратительнее выглядел модельный бизнес. С её слов изнанка мира глянцевых журналов перестала бы привлекать наивных школьниц в два счёта. Но наивных школьниц здесь и не было.
Мона только развела руками.
— В любой работе есть своя шиза, ненавистники и романтика. Я вот, например, вообще с людьми сладить не могу, в первую очередь из-за того, что никак не разберусь в себе. Хотела бы я стать попроще и прекратить себя грызть, но... Влюбилась я, короче, на свою беду. Да только занят этот товарищ, и у меня шансов ноль без палочки, даже теперь, потому что характер у меня дрянь, а тоналкой его не замажешь.
Сэд прорвало на откровения из-за совершенно детской честности и непосредственности Эллисон. Она казалась Моне ребёнком, которого закинуло в жернова взрослой жизни, и хакерша даже усовестилась тому, как впервые её встретила – грубо и жестоко. А ещё Моника отчаянно надеялась, что эта девочка не догадается, кто именно стал её избранником, а то могло выйти очень и очень неловко, вроде как при жене разговаривать о дом, как две левые тётки делят её мужа между собой и теми кошмарами, что творятся у него в голове... А если удастся сохранить анонимность предмета воздыхания, можно было и неплохой совет получить, поскольку Эллисон явно была поопытнее в делах амурных, чем её замкнутая и мрачная собеседница.
— Ой, это так романтично! — подскочила Эллисон. — Это же прямо как в кино! Ты не говорила ему о своих чувствах?..
Но, погоди, ты говоришь, занят... это очень грустно... он женат, да? Погоди, я сама угадаю... Ты не должна унижаться. Ни в коем случае не соглашайся стать любовницей! Такая красотка как ты всегда должна быть у мужчины на первом месте. И, вообще, на единственном...
Эллисон быстро намешивала в мисочке краску для волос.
— А вдруг, он увидит, какая ты красивая, и влюбится в ответ?! Тогда мы найдём самое красивое платье, и сделаем причёску... — Она так замечталась, что упустила кисточку. Ойкнула, засмеялась и вновь мечтательно зависла. Видимо, уже представляла свадьбу во всех красках. Удивительно было, как этакое чудо, вообще, ухитрилось остаться в живых среди любительниц подсыпать битое стекло. Повезло, наверно.
— Вряд ли, — вздохнула Мона. — Говорю же, характер у меня дрянь. А ещё я умереть могу довольно скоро. Ну и плюс со мной возни как с младенцем, потому что я инвалид... Будь я мужиком, не стала бы на себя такую ношу взваливать.
Избитый Сэд где-то на задворках разума ехидненько захихикал.
— Я его бешу, — грустно заключила хакерша после недолгой паузы. — Ему нужна другая, а я постоянно под ногами путаюсь и со своими сопливыми подростковыми чувствами лезу...
— О-о, дорогая... — огорчилась Эллисон. Она вздохнула, продолжая мешать краски. — А у тебя теперь, получается, так же, как у меня... Муж ведь меня не помнит, и у него от меня голова болит. Мы должны быть сильными! Моя мама всегда говорила так: «Принцесса, мужиков много, а ты одна!» Правда, страшно очень... — завершила Эллисон и опять принялась шмыгать носом.
— Ага. Одна я, что правда, то правда. Ладно, как бы оно ни было, у меня пока работа есть. По крайней мере, надо заставить мужа твоего всё вспомнить, а то вообще полная несправедливость получается.
Как же Моника сейчас хотела заплакать навзрыд! Опять разныться, стать жертвой этого жестокого мира, потому что так проще... Но Владимира от этого тошнило, и Сэд поняла это только сейчас. Значит, видимо, она и правда его недостойна, и быть ему с Ласточкой, сильной и неунывающей, упрямой и прекрасной, как цветок, проросший сквозь тротуарную плитку. В таком цветке гораздо больше прелести, чем в благородной розе с шипами, которую ни на секунду нельзя оставить без внимания – любой сквозняк её прикончит. Вот ведь, идиотка... Думала всё это время только о себе!
Всё-таки доктрина каменного сердца опять казалась очень привлекательным ходом, потому что тебя ничего не задевает, ты ни к кому не привязываешься, всё идёт своим чередом, и ты плывёшь по бурной – или не очень – реке жизни. Как там в Бусидо? У самурая нет цели, только путь. Путь принятия, достоинства и отрешённости. Что, даром, что ли, на спине куртки Сэд красуется стилизованная надпись SAMURAI?
— Но сейчас от него точно ничего не добьёшься, поверь мне на слово. Может... Вернёшься чуть позже? Я могу тебе нужных людей порекомендовать, если с работой туго, связей у меня достаточно.
Эллисон совсем расстроилась и понуро опустила плечи.
— Ну... пойду в гостиницу. Я вызову такси...
— Возьми, — Моника выудила из кармана кредитный чип и протянула его Эллисон. — Хоть в нормальной гостинице остановишься, а не в какой-то дыре. И за расходы не переживай, я при желании могу выкупить половину этого Города, так что считай это компенсацией за моральный ущерб. И если что – со мной можешь связаться в любой момент, я вряд ли отсюда куда-то денусь.
Мона почувствовала себя виноватой. Настолько паршиво, насколько вообще это было возможно. Когда Эллисон ушла, она снова посмотрела на себя в зеркало. Такая красивая, и правда, но... Владимиру нужно не это. Вдоволь налюбовавшись, Мона смыла косметику и снова увидела в зеркале обычную себя. Некрасивую, мрачную, худую, замученную и бледную, как стена в психушке. Нет, не видать ей Владимира, как своих ушей, какой бы красивой она ни была. Ему нужна не красота. Ему нужно что-то совсем другое, то, чего у Моны нет.
Именно поэтому она никуда не пошла, осталась сидеть в ординаторской и пить остывший чай. Она как чувствовала, что обратно в палату к Владимиру ей возвращаться сейчас не стоит, поэтому осталась грустить с чашкой чая в полном одиночестве. Может, оно и к лучшему – она ничего никому не наговорит обидного, не доведёт Владимира до нового приступа, да и вообще никому не помешает. А чтобы время шло быстрее, уставилась в телефон, как, впрочем, и всегда.
В этот момент Монику осенило: она ведь всё это время могла написать Владимиру письмо! На бумаге гораздо проще выразить то, что боишься высказать вслух! К тому же сейчас никто не смотрит и не мешает, не может никак сбить с мысли. Она давненько подумывала о письме, потому что результат личного разговора уже наблюдала, и его нельзя было счесть за результат, потому что он никакой. После двух откровенных бесед ничего не изменилось, только, кажется, Сэд Владимира стала больше раздражать.
Тут же, как нарочно, нашлась бумага с карандашом, будто зазывая, провоцируя на необдуманный и импульсивный, но такой нужный сейчас поступок. Мона тяжко вздохнула, потянулась за листком и сперва отдёрнула руку, но затем схватилась за бумагу и принялась лихорадочно строчить, то и дело зачёркивая. Писать по-русски она не умела, поэтому её послание полностью было написано на английском, а оттого и речь получилась довольно скупой, но Моника наполняла её эмоциями, как могла.

«Не знаю, прочтёшь ли ты это когда-нибудь, но если читаешь, то я, наверное, сошла с ума. Дело в том, что я не могу без тебя ни минуты на этом свете. Я невыносима: грублю, хамлю, бесконечно ною и постоянно влипаю в неприятности. Я понимаю, что тебе нужна тихая гавань, покой и уют, которые есть у Ласточки. Недавно это поняла. Я бесконечно предана тебе и, кажется, испытываю то, что другие люди называют любовью. Ты вытащил меня из своей норы, заставил осознать то, что я –  живая и вовсе не пропащая, как мне всегда казалось. Ты дал мне надежду, растопил моё сердце, и я оказалась навсегда к тебе крепко привязана. Я благодарна за это. Я хочу быть рядом, хочу выплатить этот долг, хочу жить, чувствовать и радоваться... но только рядом с тобой. Я не мыслю своей жизни без тебя, и, если твоё сердце занято, прошу, дай мне знать, чтобы я не терзалась, и мне было проще с этим справиться. Я не хочу становиться твоим ночным кошмаром и причиной долгих визитов в реанимацию, я хочу, чтобы ты был счастлив, даже если не со мной.
Прости за все, что успела наговорить, знаю, что сделала больно. Этого больше не повторится.
М. К.»

Листок пришлось тут же, на месте, дрожащими руками сворачивать и прятать в карман, потому что перечитывать было откровенно страшно, да и вся смелость, видимо, осталась на бумаге вместе со словами, потому что теперь Моника испугалась реакции Владимира. А что, если он опять окажется в реанимации на нервной почве? Тогда уж пусть лучше гонит прочь, от его страданий ей и самой становилось больно. Нет, лучше пока попридержать свою исповедь, вот, если выдастся удачный случай... сил не было уже держать всё в себе, таиться и притворяться. Лучше встретиться лицом с горькой правдой, чем тешить себя сладкой, но тяжёлой и ядовитой ложью. Призрачная надежда тоже была шуткой довольно болезненной и неприятной.