Анна

Дорога обратно казалась короче.  Шли быстро. Анна время от времени оглядывала  толпу.  Бабы, старики, дети. Вон и её дочери:    Катька  с младшим Ванюшкой на руках, и девятилетняя Танька ведёт  её дочку Шурочку. Отыскала глазами и сноху с  годовалым Игорьком. Анна  называла её по имени-отчеству   Варварой Васильевной   (всё-таки учительница!).

 «Хорошую бабу привёл Петька: красивая, статная, умная, -    засмотрелась на  неё Анна.  - Вот только налюбоваться не успел: война... А  Игорька  и вовсе не видел».

Она незаметно смахнула  слезу.  Плакать нельзя: бабы быстро подхватят, да такой вой поднимут! Ведь в каждой семье кого-то с фронта ждут.  Есть  и такие, что похоронки получили, но все равно ждут.

Ждёт и она. Ждёт старшего  Петьку и младшего Ваську. Давно от них  весточки не было... И  среднего Алёшку ... В  Бресте служил... «Неужели уже в первые дни? Нет! Он бойкий. Он  не пропадёт»…- гонит Анна дурные мысли. Мужа Митьку  ждёт... Не хватает ни его похвалы, ни совета, ни даже упрёка...

Защипало в глазах, и Анне захотелось поголосить... по-бабьи.  Ох, как захотелось!  Да чтобы   во весь голос!  Да  чтобы выплеснуть  из нутра эту неутихающую боль!..   

Она суетливо  поправила юбку, пряча лицо от  случайных взглядов.  «Ничего, придём домой, зажгу лампадку  перед Спасителем и Богородицей и отмолю всех. Сутками буду молиться - отмолю! Вернутся!  Все вернутся!» - успокоила себя Анна и оглянулась на растянувшееся шествие.

Детей,   сначала  храбро    шагавших в ногу со взрослыми,  всё чаще  стали   подгонять окриками:
-  Не отставай!
- Догоняй!
 
Самых маленьких по очереди   несли на руках, подсаживали  на подводы. Игорька невестка несла сама.  «Как бы не заболел! - забеспокоилась Анна. - Сегодня он какой-то  вяленький… Или утомился?» 

На мосту через Дон  намучились с коровами. Ведь всего   шесть дохленьких кормилиц остались, а как сопротивлялись: и уговаривали их, и толкали, упираясь в костлявые зады, и похлёстывать пришлось. Но уж когда оказались на другом берегу, понеслись во всю оставшуюся коровью прыть, почуяв  близость родного дома.

То коровы. А уж о людях и говорить нечего. И откуда силы взялись? Дети повеселели и надоедали   вопросами:
- Скоро придём?
-  Поднимемся на бугор - и  дома?

Анна то и дело искала глазами  невестку.  Росла тревога за маленького внука. Обычно весёлый  малыш всю дорогу  дремал на плече у матери. Во время отдыха   Варвара Васильевна  отходила в сторону покормить его, но Игорёк вяло брал грудь и смотрел на мать сонными  равнодушными  глазами.  «Заболел!  Надо спешить!» 

Но чем короче становился путь, тем  тревожнее на душе:  что    дома? 
   
...Эвакуировались спешно. Правда, сначала  наотрез отказывались:   как   бросить нажитое? Но  всё чаще прилетали самолёты,  падали бомбы, оставляя ямы в  огородах и на колхозных полях. Терпели, прятались по погребам.

А однажды затарахтели мотоциклы и в Лукино появились фашисты.  Промчались  по единственной   улице, задержавшись ненадолго у крайнего двора, залопотали по-своему, всё  пытались спросить что-то у  деда Лукахи.  Но от  внезапной икоты он не смог выговорить ни слова.  Зато потом  балагурил перед бабами, мол, уехали быстро, потому что  он знает, как с  ними  разговаривать.
- А ты что ж, по-немецки разумеешь? - посмеивались бабы.
- Да уж не дурак. Разумею немного.  Как  гаркнул: «Хэндэ хох! Гитлер капут!» - они и наутёк.
-   Вот кого на фронт надо, - хохотали бабы,-  увидят  фашисты  Лукаху с костылём -  сразу   разбегутся.

Немцев  больше  не  видели, а тревога осталась и нарастала с каждым днём.

Всё решилось, когда  появились верховые в красноармейской форме. Командир собрал   сход и коротко  прохрипел:
- Бабы, не дурите! Забирайте детей и бегите, пока живы!  Погреба вас  не спасут! 

Никогда они не оставляли свои дворы. На дальнее колхозное поле уехать с ночёвкой -  и то событие. А тут аж за 40 километров!  Когда  назад -  никто сказать не может.  Стали собираться, смахивая слёзы.   Хватило двух дней.

Ворон-Лозовка приняла новых жильцов с их скромным скарбом, коровами и детьми. Всех разместили на постой. Местные, хоть и не в восторге были от поселенцев, но сочувствовали, терпели.

Всё бы ничего. Но  пришла новая беда.   Здесь, в тылу,  за   8 месяцев похоронили 17 человек, из них большинство детей. Всех глотошная забрала. Побредит человек в жару дня два  - и нет  его.   В этих смертях  Анна винила себя.  И вот почему.

Главным лекарством  она считала молитву.   Пожалуется человек на свой недуг,  Анна выслушает, проводит его домой, а  потом  опустится на колени перед иконами Спасителя и Богородицы и   молится о выздоровлении.  Бывало, так  и   вылечивала.

А в эвакуацию,  подумав,    взяла  с собой икону - Спасителя.   А  дорогую ей икону  Тихвинской Божьей Матери, которую унесла   из родительского дома  вместе с   благословением, решила оставить. Ночь не спала,  прикидывала, куда спрятать. Решение нашла.

Закрывшись на все запоры, с   Катькой и Танькой  вырыли в сенцах  яму, куда   опустили  ящик, сбитый хозяином перед   уходом на фронт. В него-то и сложила Анна  самое ценное: фотографии, книгу, по которой Алёшка учился в полковой школе,  расшитую пеленичку, несколько   ширинок, в одну из которых и завернула икону. Ящик наглухо заколотила обрезками досок, накрыла куском толя, а   сверху  засыпала землёй. Да   и девок заставила потоптаться. 

Оглядела сенцы.  Не найдут! Ещё и подумала,  что теперь с лёгкой душой можно  уезжать. А   вон как  обернулось! Сколько людей умерло, а  она ничего не могла сделать. Не надо было оставлять Богородицу!

Хотя  по дороге, как ни прислушивались,    не услышали   стрельбы и не  увидели ни одного военного,  эта   тишина пугала неизвестностью.   А когда  заметили прятавшегося за кустами подростка, кинулись к нему с расспросами. Малец  рассказал, что немцы в Лукино  стояли несколько дней.  А потом началось наступление наших,  и с той стороны   слышались взрывы, а по ночам было видно зарево.

Бабы загалдели. Кто-то уже  зарыдал.

-Бабы, хватит мокроту разводить. Придём домой - увидим все своими глазами! - как на митинге строгим голосом прокричала Анна в толпу.   

Остаток пути почти бежали, не чувствуя усталости.

Лукино встретило   покосившимися  избами,  сиротливо глядящими на  вернувшихся хозяев пустыми глазницами окон. 
-Мамка, смотри, у нас только одно стекло разбито! - обрадованно закричала бежавшая впереди  Танька.

Все остановились, заметив  рядом с   избой воронку от разорвавшегося  снаряда.    Войти внутрь  не решались, стояли, молчали.
Вдруг тревожный шёпот  Варвары Васильевны: 
- Мама, Игорьку  плохо! 
  Анна  прикоснулась губами к маленькому лобику и сразу отпрянула.  Она узнала этот жар! Глотошная! 

Анна кинулась в сенцы. Икона Богородицы! Только бы успеть!  Но от увиденного ноги  подкосились, и  она   села на земляной пол. По сенцам валялись грязные  ширинки вперемешку с газетами и фотографиями.  В углу чернела пустая яма.

Варвара Васильевна заплакала. Она, учительница, атеистка, бывало, втихомолку посмеивалась над знахарством Анны.  Но прижимая к себе сына и прислушиваясь к его неровному дыханию,   всю дорогу,  как и её богомольная свекровь,  надеялась на спасительную икону.   

Анна  тяжело поднялась и, не найдя слов утешения,  взяла у  Варвары Васильевны внука. 
- Щас..., щас.., - бормотала она, потряхивая малыша, как бы пытаясь его убаюкать.  Она доходила до двери, останавливалась и возвращалась назад к раскопанной яме, оглядывала её и  снова - к двери.

Малыш, казалось, уже не вдыхал, а только небольшими порциями выдыхал последний воздух.
- Мама, да сделайте же что-нибудь! - захлёбывалась в плаче  Варвара Васильевна.
-Щас.., щас..,- бормотала Анна,  мечась с ребёнком от двери к яме. 

Она остановилась только когда увидела  прибежавших  на крики дочерей.  Танька держала   пропавшую икону.
- Где ж тебя носило!? - закричала Анна, передавая ребенка матери и выхватывая  образ.

Она   кинулась в горницу, смела рукавом с подоконника битое стекло и мусор и бережно поставила  икону   на освободившееся место. Потом  опустилась на колени.
-  Богородице Дево, радуйся..., - начала  Анна, но вдруг замолчала.
 
На иконе едва можно было  различить светлый лик Богородицы да пяточку маленького Иисуса.
- Она за сараем валялась. Я спешила, не  очистила, - оправдывалась Танька.

Анна ещё какое-то время всматривалась, потом  заплакала. Язык не поворачивался просить защиты у поруганной иконы.  Стыдно...  Она сняла с головы  платок  и  стала  бережно  вытирать   образ.   

- Мама, - заходилась в плаче  Варвара Васильевна, - помогите, он умирает!

Очнувшись, Анна   взяла Игорька на руки и, едва взглянув на неподвижное    кукольное личико внука, поняла: он  уже  не  дышит.

«Ангелочек!- думала  она. - И душонка чистая,  светлая, лёгкая. Хорошо, что успела окрестить  тебя...» (Она окрестила внука сама перед  эвакуацией  в  перерыве  между  бомбёжками).
 
Анна  боялась поднять голову, чтобы не встретиться взглядом с   невесткой.  Нужные слова не находились. Она осторожно положила ребёнка прямо на стол и вышла  во двор. За спиной слышались надрывные крики  Варвары Васильевны и плач её дочерей и внуков.
 
Анна не плакала.  Точнее, она плакала, но  беззвучно, без слёз. внутри себя. Казалось, рыдания сбились в комок у самого горла и наружу вырваться никак не могут.

С этим комком и дожила Анна до конца войны.  О Победе   узнала у колодца. Вот тогда и выдавила из груди эту закаменевшую боль.   Кричала, билась головой о мокрый сруб. Уговоров не слышала. Бабы водой отливали.   
                ***
Анна прожила девяносто лет.  Для  внуков  у   бабушки Анюты было много  историй, и даже самые добрые, как правило, заканчивались    нечаянными слезами.   А  утром и вечером она стояла  на коленях перед иконами Спасителя и Богородицы. Внуки понимали, что  бабушку Анюту беспокоить нельзя: она молится  о них,   о   не вернувшихся с войны близких, обо  всех,  кто, «оказался в недобрый час в недобром месте».