Друг Соломоша Враг

В тот день (3 октября 1974 года), на большой перемене в классной комнате 6-«А» организовалась игра в «войнушку». В качестве оружия использовалось очень популярное и всеми признанное школьное оружие - "плевательные" трубочки. Самыми «крутыми» признавались трубки из стекла или меди, самыми ходовыми — из корпуса автоматического карандаша или ручки. Зарядами были также общепринятые шарики из жёваной и, как следует обслюнявленной бумаги. Были, конечно и другие «материалы», например, шарики из пластилина. Но если в тебя стреляют мягким пластилиновым  шариком, то рано или поздно одежда покрывается плохо очищаемыми пятнами, а волосы на голове слипаются и потом очень непросто приводятся в порядок, при помощи горячей воды, мыла и расчёски. Иногда отдельные лучшие стрелки из трубочек могли использовать горох, рис или гречневую крупу, но это лишь в отдельных случаях, когда битва назначалась заранее. Но ведь не будешь же каждый день таскать с собой в школу крупу или горох… Так что жёваная бумага была самым подходящим и относительно безопасным зарядом. И летит красиво, и при попадании издаёт громкий шлепок, что означает прямое попадание в цель.
На перемене в классной комнате осталось шестеро или семеро бойцов. Противоборствующих сторон не было, каждый сражался сам за себя. Мы носились по классу, прятались между партами и учительским столом, игра доставляла нам немалое удовольствие.
И вдруг, в какой-то момент, как-то незаметно мы с Соломошей столкнулись лицом к лицу. И он выглядел отнюдь не дружелюбно. Между нами было не более двух метров и он навёл на меня своё оружие...

Вообще-то мы с Соломошей считались друзьями. Сейчас трудно сказать, были ли таковыми в действительности, но с ним (и ещё с Сусликом) я  проводил больше  времени, чем с другими одноклассниками или ребятами со двора. В шестом классе дружба заводилась с такой же лёгкостью, как случалась и вражда. И если человек не был открытым врагом, то он  мог считаться чуть ли не другом или по крайней мере хорошим приятелем. Я тогда не задумывался о том, что друзья иногда — это вовсе и не друзья, а просто те, которым от тебя что-то нужно.
С четвёртого по шестой класс  я учился в другой школе, в другом городе и в другой стране (по месту службы папы), а когда вернулся, то попросил родителей, чтобы они определили меня в ту же школу и тот же класс, в котором я учился до отъезда. И возможно, это было большой ошибкой, потому что за время моего отсутствия, всё очень сильно изменилось, а класс стал чужим. Месяца через три или четыре я на какое-то время остался почти в одиночестве. И хотя, уже на второй день после приезда ко мне в друзья (лучшие друзья) затесались Суслик и Соломоша (с Сусликом мы пытались дружить ещё до моего отъезда), они не могли повлиять на «общественное мнение» и «порядки», которые заводили один злобный хулиган и трое его дружков. Эта гоп-компания (как и Соломоша) появилась в пятом классе, когда я был далеко. Поэтому мои новые лучшие друзья вели себя как-то странно. У меня всегда было ощущение, что я им что-то должен. Вроде бы они делали большое одолжение своим вниманием. В последующем, когда тучи надо мною сгустились, а молнии уже сверкали так, что порой оставляли синяки под глазами, они сделали вид, что мы не друзья, а просто одноклассники.

   Соломоша для верности сделал ещё один шаг ко мне, основательно прицелился и начал плевать. Никакой жёваной бумаги — пластилин, запрещённый «конвенцией». Впрочем, пластилин закончился через пару-тройку его плевков. Когда пластилин закончился, он начал харкать слюной вперемешку с  соплями, всё ближе и ближе приближаясь ко мне. Всё моё лицо было в какой-то липкой жиже, а он всё плевал и плевал —было даже интересно, откуда  столько слюны может быть в одном человеке в возрасте 13 лет.
Я растерялся.
Во-первых, несмотря ни на что мы всё же числились друзьями, а друзья, по моему глубокому убеждению не плюют друг другу в лицо. Было похоже, что для меня он оставался другом, а я для него уже стал другом, которому можно без опаски плевать в лицо. Во-вторых, Соломоша был одним из самых крупных учеников класса, я бы сказал, что для нашего возраста, он был нереально большим (он был почти в два раза выше и тяжелее меня), чем постоянно бравировал. Разумеется, он стал плевать в лицо своему другу на глазах у других участников игры (все как-то притихли в этот момент), не опасаясь получить в ответ и таким образом обозначить своё превосходство. В-третьих стало понятно, что это уже не игра, а холодная война.
И тем не менее.
Пока он продолжал без устали поливать меня своими мокротами (назовём это так), я скатал хороший шарик и выстрелил в ответ. Попал в переносицу (ощутимо попал), ближе к левому глазу. На мгновение Соломоша остановился (не ожидал), затем злобная маска преобразовалась в не менее злобную гримасу.  Он отбросил трубочку, сгрёб меня в охапку и швырнул к противоположной стене класса.
Война перешла в горячую фазу.
Уже потом, думая о случившемся, я пришёл к выводу, что агрессор Соломоша долго искал и, наконец, подобрал нужный объект для самоутверждения в глазах одноклассников. Для противодействия хулиганствующей четвёрке он был слишком труслив (справедливо полагая, что за ними стоят настоящие хулиганы одного из самых опасных районов города), а я оказался очень кстати, поскольку, как и говорил, молнии уже сверкали время от времени. Он всё просчитал и, наверное, тщательно подготовился к своей акции. Хотя на первый взгляд, всё это и последующее выглядело спонтанно.
Это была чётко спланированная провокация. Если бы он просто меня избил, то, скорее всего пришлось бы отвечать, учитывая нашу разницу в габаритах, поэтому он вызывал меня на драку — именно таким вот способом.
И я, как говорят, купился. Меня задела подлость происходящего, а главное то, что все смотрят на нас и ждут, что будет дальше. Я просто утрусь или на что-то способен?  И я, без особой веры в успех провёл правый крюк снизу вверх, чтобы достать его жирный, лоснящийся от слюны подбородок. И я попал. Но удар получился смазанным и очевидного урона Соломоше не причинил. Зато Соломоша получил индульгенцию («он первый начал»), он зарядил мне сверху вниз и тоже попал. Но его удар оказался точнее и тяжелее, поскольку был тщательно отрепетирован и отработан заранее. Я не почувствовал боли, но  ощутил  ещё более сильное чувство обиды. Против воли, из глаз хлынули слёзы. Я бросился на обидчика, пытаясь провести проход в ноги, но это была попытка отчаяния. Он просто обхватил меня сверху и намертво зафиксировал это положение. В этот момент в класс стали возвращаться другие ученики и ученицы с перемены и все с интересом наблюдали за происходящим (думаю, что в наши дни они  снимали бы на телефоны). Я изо всех сил пытался повалить этого кабана, но он всё не валился и не валился, а просто давил всем весом и  сжимал меня в руках, на давая вырваться (и правильно, потому что я мог схватить, например, стул).
Прозвучал звонок, который прервал наше противостояние. Толик Конь с сожалением сказал мне:
— Эх… Если бы ты не заныл, всё было бы нормально.
Но слёзы злости и обиды, продолжали заливать моё заплёванное лицо, лицо же Соломоши излучало спокойствие и невинное довольство.

На следующей (короткой) перемене  я вышел в школьный двор и двинулся в сторону здания мастерских, где у нас проводились уроки труда. Там, за мастерскими, где  обычно курили и матерились старшеклассники, были в беспорядке сложены старые оконные рамы, батареи и трубы отопления, кое-какой поломанный инвентарь. Хватало и всякого  мусора.
Мне нужен был кирпич. Да-да, тот самый, который иногда падает на голову, хотя, в основном, гипотетически.
В течение урока географии я пришёл в себя, в детстве это происходит быстрее, чем в зрелые годы. Эмоции остыли, слёзы высохли, сопли и слюни Соломоши — тоже. Зато созрел план отмщения, поскольку кара за предательство и унижение  должна была состояться. О цене вопроса (а главное, о возможных последствиях задуманной акции)  я тогда не думал. Мне казалось, что если я не отвечу, проблема останется навсегда, и потом, даже случайно  вспомнив это «сопливое»  дело, я буду испытывать стыд и боль.      
Кстати… А что лучше, испытывать стыд и боль от неприятных воспоминаний или одним действием в одно мгновение изменить линию жизни как минимум двух человек? Вернёмся к этому позже.
За мастерскими никого не было. Не было и того, что я искал, а именно обыкновенного красного кирпича, желательно целого. Я собирался завернуть его в газету («Правда»), которую прихватил с собой, чтобы со стороны можно было подумать, что это книги из школьной библиотеки. Какие-то небольшие камешки валялись под ногами, но мне нужен был именно кирпич. Потому что модная в те годы приговорка «морда просит кирпича», а также связка «кирпичом-по-голове» крепко закрепились в моём сознании, в рамках плана проведения акции возмездия.
Я уже направился к основному корпусу, чтобы успеть к началу последнего урока, и тут мне на глаза попалось нечто похожее. Нет, не кирпич, а обломок старого кирпича, потемневший до черноты с зеленоватыми разводами, валявшийся у стены, наверное со времён постройки нашей древней школы и здания мастерских. На вид он весил не менее килограмма, что в общем-то тоже подходило для задуманной операции. Я обернул его газетой, сунул под пуловер  и, придерживая рукой вернулся в класс. 
Мой злейший друг сидел один за  третей партой в правом ряду. Суслик в тот день в школу не пришёл, а  кроме Суслика и меня с Соломошей никто не хотел сидеть за одной партой. Я занял позицию за предпоследней партой в центральном ряду. Щека, куда угодил своим кулаком Соломоша ещё саднила, и я подумал о том, что буду говорить старшим по поводу синяка, который скоро оформится и станет слишком  явным для того, чтобы вызвать вопросы. Впрочем эта проблема не очень меня заботила, мало ли, попали баскетбольным (футбольным, волейбольным)  мячом, например. А вот решимость к проведению акции возмездия мне следовало выработать как можно быстрее.
Дело было за малым. Нужно было решиться на пять, максимум шесть шагов и я у цели, а там…

На уроке литературы было непривычно тихо. Двое из четверых хулиганов незаметно играли в карты (они сидели за последней партой в левом ряду), другие ученики  слушали или делали вид, что слушают учителя, Евгению Михайловну. Она рассказывала о творчестве Некрасова и почему-то никого не вызвала в начале урока  для того, чтобы послушать ответ по домашнему заданию у доски.
Я упёрся взглядом в толстую шею и затылок Соломоши и пытался представить его реакцию (если таковая вообще последует) на мой ответный удар. Потом мне показалось, что Соломоша чем-то  обеспокоен. Он ёрзал на стуле, воровато зыркал по сторонам, и, наверное, очень сожалел, что сегодня в школе нет его прикрытия (мерзавцы всегда действуют под прикрытием) в лице Суслика. Наверное, не очень уютно себя чувствуешь, если почти физически ощущаешь на себе чей-то взгляд…
А я все сверлил и сверлил взглядом его затылок, представляя, насколько ощутимо обломок старого (довоенного) кирпича встретится с его макушкой. Но я почему-то не решался выполнить задуманное. Что-то мешало, нет, просто не давало мне подняться с места.
Наконец, Соломоша не выдержал и поднял руку.
— Что, Соломонов? — Евгения Михайловна с явным  неудовольствием посмотрела на  него поверх очков. - Не сидится?
— Можно выйти, Евгения Михайловна, — пробормотал Соломоша,  - что-то прихватило…
Его трясло довольно заметно и внимание класса захватила эта забавная сцена. А я думал, что мой план может и сорваться. На этот раз.
— Ну иди, раз прихватило, — видимо учитель тоже почувствовала неладное, - только не забудь вернуться.
Соломоша буквально сорвался с места и опрометью бросился к выходу. На его коротком пути совсем некстати оказался чей-то портфель, выставленный в проход между партами и Соломоша, зацепившись,  грузно и довольно громко повалился на пол.
В аудитории послышались лёгкие смешки, Соломошу в классе не любили. И если хулиганов просто боялись, то к нему  относились с опаской  за его злобу и мстительность под маской доброжелательности. Кто-то вполголоса процедил «обосрался».
Соломоша, видимо ушибся довольно сильно, потому что поднялся с трудом, предварительно встав на четвереньки. Потирая ушибленный локоть он, наконец, добрался до двери и, забыв, что дверь открывается наружу, стал дёргать её на себя. Все это происходило очень быстро, Евгения Михайловна выдерживала паузу, понимая, что в такой момент внимание учеников занято чем-то более интересным, чем творчеством великого русского классика.
Соломоша выглядел довольно жалко в этот момент, но это было ещё не всё. Когда он, наконец, сообразил, что дверь нужно просто толкнуть, организм его не выдержал и Соломоша густо испортил воздух, издав два коротких, но довольно  громких гудка.
На этом, в общем, урок можно было заканчивать, потому что по классу пронёсся вихрь веселья, сопровождаемый гиканьем и гаканьем. Кто-то свистнул.
— Точно, обосрался! — теперь уже громко прокомментировал происходящее Коля Андрюхин, один из четырёх наших «мушкетёров».
— Тихо! — взвизгнула Евгения Михайловна, - вы на уроке литературы, а не в общественном туалете. Это не ученики шестого класса, а пьяные мужики с кирпичного завода! Соломонов, вон из класса! И сейчас кто-то пойдёт за ним… к директору!
Соломоша вывалился за дверь, а в классе, хоть и не сразу,  воцарилась тишина. Никто не хотел последовать за Соломошей.

Я вдруг почувствовал, что моё желание мести как-то поблекло и съёжилось. И я понял, что не буду приводить «приговор» в исполнение в будущем. Что-то говорило мне, что этого делать не следует, несмотря на всю глубину обиды на выходку предателя и в общем, подлеца, который уверял, что он — друг. Я тогда не понимал, откуда у меня появились эти мысли, это  было просто знание.

Тогда я не мог знать, что через 30 лет, после неисчислимого множества примирений и новых ссор  Соломоша и Суслик останутся единственными из всего класса, с кем я буду поддерживать связь на постоянной основе. А через 35 лет именно Соломоша сыграет важнейшую, если не решающую роль во время одного из основных поворотов в моей жизни. И только через 40 лет наши пути разойдутся окончательно.
 
Теперь вернёмся в 6-й «А», в самое начало урока литературы 3 октября 1974 года. Евгения Михайловна никого не вызвала к доске и начинает свой рассказ о творчестве Некрасова.
Улучив момент, когда Евгения Михайловна читает отрывок стихотворения из книги, я подкрадываюсь, замахиваюсь своим орудием (всем известно, что булыжник, а в моём случае кирпич, это  — орудие… пролетариата), но  в момент удара, Соломоша поворачивает голову, подставляя под удар висок…  Что дальше? А дальше…. Другая, изменённая реальность. С этого момента действительность начинает развиваться по другому, непонятному и, возможно, довольно печальному сценарию, в зависимости от степени серьёзности травмы моего друга-врага и вообще, совместимости этой травмы с жизнью.
Вот почему «в правильной реальности»   Соломоша почувствовал себя плохо в момент «Х». Вот почему я не смог подняться со стула, а потом и вовсе понял, что не стоит воплощать свой план в жизнь или, может  быть, в  смерть. Прошлое состоялось и в нём не было предусмотрено моё отмщение таким образом. Это сейчас, из далёкого по меркам человеческой жизни  Будущего, вспоминая тот случай, я понимаю что Соломоша оказался  совершенно не случайным человеком, а его поступок — это проверка на прочность и урок для меня. Испытание на выдержку и терпение на пути к реализации своего предназначения.

Соломоша не вернулся. Прозвенел звонок и народ потянулся из класса. Евгения Михайловна, вероятно оставила без внимания отсутствие ученика Соломонова и что-то писала в классном журнале. Около неё образовалась стайка девочек, желающих что-то выяснить, наверное, очень важное. Я подошёл к парте, где сиротливо стоял портфель Соломоши, открыл его и вложил внутрь осколок кирпича, завёрнутого в газету «Правда».
Эта история была окончена.   
Начиналась очередная.