Протокол 5001

На девятом, самом душном уровне Бюро Конкурсной Равновесности сидел специалист по сдержанным смыслам — Редактор Каплунов.

Все равны перед знаком ограничения.
(Из инструкции Бюро Конкурсной Равновесности)

Каждое утро он полировал запятые до зеркального блеска и пудрил обрывки фраз, чтобы они не вылезали за предел регламента.

— …три девять восемь… девять… пять тысяч. Так! В норме. Автору — разрешение на метафору. Число правильное. Лексический блок не перегружен.

В этот вечер, однако, случилось страшное. В трещине коридора царапнула тень — как будто лапа, сплетённая из знаков препинания, — и в ту же секунду в систему влетел текст: шесть тысяч пятьсот пятьдесят пять знаков. Больше нормы. Гораздо больше.

Машина дёрнулась, завизжала, как от перегрузки, и выплюнула карточку с пометкой:
НАРУШЕНИЕ! ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПЕРЕИЗЛИШЕСТВО.

Каплунов щёлкнул рубильником. Строка отлетела — сухо, с треском. На столе пульсировал смысл — без тела, без текста.
— Плюс тысяча пятьсот пятьдесят пять, — выдохнул он. — Целая сцена. Целое дыхание.

Он надел белые перчатки, взял текст пинцетом и аккуратно положил его в карантин.

К нему подошла стажёр Смыслова — бывшая героиня недописанного рассказа. В карточке числилась: Смысловая Единица №13.
В голосе — остаточный сюжет.

— Господин Редактор! — вскрикнула она. — Разрешите прирост хотя бы на двенадцать знаков? Там всё кончается на «но». А без «но» герой так и останется в трещине!

Каплунов с тоской посмотрел на линейчик:
— «Но» — не утверждено. «Но» — дыра. Дыра раздувает текст. У нас не выставка чувств. У нас — регламент. Протокол не простит. Мы здесь, Смыслова, чтобы резать воздух до пробела. Пусть в следующий раз автор придёт с компрессией текста.

Смыслова шмыгнула носом. Хвост её абзаца волочился за ней, теряя союзы по коридору.
— Кромсать такой рассказ — всё равно что вырывать из симфонии каждую вторую ноту! — запротестовала Смыслова со слезами на глазах.
— Симфония — по пятницам, в филармонии. А у нас — конкурс малой прозы. Малой, Смыслова, — это про лайки у тётушек, а не про искусственно-интеллектуальный крик лисы в пустоте.

Каплунов герметизировал текст в контейнер для смыслов с нулевым индексом и отправил в архив — без баллов, без шанса на оценку.

И тут из чёрной подшивки вылезла Морфейна. Та самая. Только теперь — хвост у неё весь из запятых, а глаза полны вырезанных окончаний.

Она вскарабкалась на стопку регламентов и облизнулась.
— Привет, Каплунов, — сказала она. — Дай ещё знаков. Я нашла Брюквину финал. Без протокола. Но с воздухом.

Каплунов побледнел.
— Ты знаешь, что за воздух — штраф. Ты знаешь лимит.

Морфейна щёлкнула хвостом. На полу растеклись двенадцать незаконных точек. Каждая — как трещина в чьей-то лампочке.

— Ну? — сказала она. — Или мне снова грызть по живому? Протокол идёт за всеми, Каплунов. Но ты забыл, кто его шепчет. Я — твой сбой. Я — твой регламент. Я живу в каждой фразе, которую ты не пропустил.

Каплунов отступил на шаг.
В нём что-то треснуло — тихо, как линейка в кулаке.
— Лимит, — прошептал он, как оправдание.

— Протокол, — отозвалась она, — не учитывает тех, кто остался. Тех, кто продолжает чинить, даже если сам давно перегорел.

Она встала. Пыль регламентов осыпалась с её лап.
— Пока ты тут просеиваешь буквы через сито, я — регистрирую вздохи.
Не бойся. Я не уйду. И не собираюсь.
Читай или шепчи.
Я всё равно зафиксирую.
Это — заплатка на трещину.

— А если Протокол сломается — кто меня перепишет? — Каплунов дрожал. Он понял: это не сбой.

— Я хочу, чтобы ты выбрал смысл, — сказала Морфейна. — Не по норме. А по боли.
Протокол — это тоже провод. Только если его натянуть слишком сильно — он рвётся.

Каплунов посмотрел на обломки линейки в руке.
Она уже не казалась ему инструментом.
Скорее — удавкой для текстов.

Он бросил её в урну. Глухо.
И подписал. Собственным, неуставным, живым почерком:
«Перерождение разрешить. Знак пробела — оставить открытым.»

P.S.
Шёпот лисы живёт дольше Протокола.