Ода человеку в Бирюлёво

В конце Москвы, где ветви бьют в стекло,
и МКАД гудит, как вечность, монотонно,
живёт мужчина. В общем, повезло:
имеет угол, пусть и без балкона.

Его однушка — Ноев ли ковчег,
где каждой твари ровно по одной:
вот человек и здесь его ночлег,
шершавый дом, исхлёстанный судьбой.

Мужчина входит, сеткою звеня,
в которой пиво, сервилата палка.
«Ну, здравствуй, зверь.  дождался ты меня?»
А кот молчит. И ждёт колбаску жалко.

Он режет круг, кладёт на блюдце. Кот,
забыв про честь и прочую гордыню,
вгрызается. Мужчина пиво пьёт,
глядя в окно на серую пустыню.

Потом бельё закинет в барабан,
добавит порошка простою горстью.
Он сам себе и муж, и капитан,
и гость, увы, непрошеный  вот только.

И думает, глотая едкий дым,
что где-то там, в рязанской глухомани,
пасёт козу, справляясь с непростым
крестьянским бытом, баба в сарафане.

Простая, без затей и маникюра,
с мозолями от тяпки на руках.
И эта вот простая, право, дура
его б спасла, развеяв всякий страх.

Она б вошла, сказала: «Что ж ты, милый?»
И борщ сварила, и помыла пол.
И он бы ощутил приливы силы,
и жизненный свой смысл вновь обрёл.

Но нет её. Есть кот, однушка, вечер.
И пиво греет на его столе.
И эта мысль, что душу не излечит,
висит, как пыль, в московской полумгле.