Ритуля

Последние августовские денёчки. Подмосковный посёлок, известное дачное место, постепенно пустеет. Уезжают в Москву те, у кого дети-школьники. Надо подготовиться к школе, настроиться на учёбу. Бабушки с дошколятами не торопятся. Погода стоит сухая, тёплая, впереди бабье лето. В лесу полно грибов, в садах — яблок. Вот похолодает, пойдут дожди, тогда съедут и последние дачники. В посёлке станет тихо, пусто. Останутся только те, кто живёт там постоянно.

Маргарита Александровна — для всех родных и знакомых Ритуля — вчера проводила в Москву внука, ночь проспала как убитая, встала аж в половине девятого. Умылась, начесала крашенную хной химическую завивку пушистым шариком вокруг головы, надела красивое платье с коротким рукавом, сверху трикотажную тёплую кофту, мазнула помадой по губам. Положила в миску оставшиеся после детей московские деликатесы — тоненько порезанную сухую колбаску, сыр с большими дырками, четыре ломтя мягкой плетёной халы с маком, горсть шоколадных конфет из коробки. Добавила пяток пирожков с мясом и яблоками — сама вчера пекла, прикрыла пакетом и сунула ноги в удобные разношенные туфли с дочкиной ноги. Вышла на крыльцо, воткнула в петли замка деревянный колышек, привязанный к верёвочке — знак того, что дома никого нет, закрыла за собой калитку из штакетника проволочным кольцом, чтобы не хлопала от ветра, и пошла, довольно улыбаясь, вдоль по улице. Завтракать.

Идти ей недалеко. На другой стороне, наискосок через три дома живёт её подруга, Клавдия. Они много лет практикуют совместные завтраки в те дни, когда обе дома одни.  Через день — сегодня у Клавдии, завтра у Ритули. Скучно же завтракать в одиночестве. Повидаются с утра, поболтают — и за дела.

У Клавдии на террасе уже накрыт стол. В большом салатнике крупно порезанные мясистые помидоры, хрустящие огурцы, красный и жёлтый перец. Всё густо засыпано зеленью и щедро полито душистым маслом. На сковородке шкворчит обжаренная целиком некрупная картошка, на тарелке нарезанные острым ножом ломти холодной ароматной говядины, приготовленной в скороварке. Чайник кипит вовсю, на скатерти банка с дефицитным растворимым кофе, сахарница, вазочка с вареньем, в плетёной сухарнице вафли, печенье, пряники.

Ритуля обнимает подругу — неделю не виделись, раскладывает снедь из своей миски на тарелки, расставляет, поправляет. Она хорошо ориентируется на подружкиной кухне, знает, где что лежит.
- Насыпай кофе, - говорит Клавдия, выкладывая румяную картошку, - мне как обычно, себе как хочешь. Молока достать? Или сгущёнки?
- Давай молоко.
Садятся за стол, с аппетитом едят. Обе любят вкусно поесть за красиво накрытым столом.
- Проводила? — спрашивает Клавдия.
- Проводила. Виталик не хотел уезжать, просился ещё на два дня остаться. Но мать строго ему: никаких «остаться»! Мы специально всё рассчитали, сегодня за тобой приехали, сам знаешь, ещё кое-какие дела есть перед школой. Так что, без разговоров! Отпросился с друзьями попрощаться, собрался и как миленький уехал.
- Да уж,  - смеётся Клавдия, - у твоей Александры не забалуешь!
- Что ты! - делая большие глаза, с восхищением говорит Ритуля, - у неё и Виталик, и Сёма, оба по струночке. Командир!
- Молодец Сашка, - говорит Клавдия, - так и надо. Это ей характер от бабушки достался. Точно не от тебя.
- Какое там! - машет рукой Ритуля и вспоминает: - у них недавно стиральная машина сломалась. Она Сёме говорит: чтобы к пятнице починили! Иначе в субботу будете с Виталием стирать бельё вручную. И постельное! - Ритуля, изображая дочку, назидательно поднимает вверх указательный палец.
- И что? - заинтересованно подаётся вперёд Клавдия, - починили?
- Починили. Сёма какого-то мастера нашёл, привёз домой, тот полдня возился, что-то заменять пришлось, а с запчастями, сама знаешь, как. Но теперь снова работает. Ну, конечно, ремонт влетел в копеечку. С другой стороны, новую покупать ещё дороже встанет.
Клавдия одобрительно кивает головой.
- А как думаешь, если бы не починили, правда, мужики бы сами бельё стирали?
- Даже не сомневайся.
- Вот как с ними надо. Не то что мы с тобой, - усмехается Клавдия, - я бы своему так сказала, он бы лохань на голову мне надел.
- Да и я своему Сурику даже не заикнулась бы.

Подруги обе вдовы, Ритуля дважды.
У Клавдии муж был суровый, работящий, жену и сына держал в строгости. У него было чёткое понятие о том, какие дела мужские, а какие бабьи.

У Ритули второй муж был армянин. У него тоже были свои представления о том, что ему пристало делать по хозяйству, а что западло. Например, он один из первых в посёлке провёл в дом газ, сделал отопление, водопровод, новое крытое крыльцо, наружную лестницу с балкончиком, постоянно чинил и благоустраивал их старый, ещё довоенный дом. Но вот по весне, когда нужно копать грядки, сажать картошку, упросить его помочь было невозможно. Ритуля показывала ему через забор:
- Вот, Иван Ботин с раннего утра копает, и Василий, гляди, после работы до темна на пашне, и Толик вместе с женой на грядках. Да во всех дворах мужики, какие есть, все копают. А я вечно сама, в одну лопату, как будто у меня мужика нету! И тяжело, и от соседей стыдно.
- Ритуля!.. - со слезой в голосе взывал к её пониманию Сурен, - ты пойми — я армянин, я не могу грядки копать! Я даже в армии — в стройбате! - лопату в руки не брал, а ты хочешь, чтобы я на огороде, на виду у всех, в земле ковырялся. Я не могу! Зато смотри, лопаты, тяпку тебе наточил — ни у кого таких нет! Бриться можно.

Это правда. Весь инвентарь в хозяйстве в полнейшем порядке. Сурен — мастер золотые руки по металлу. Из железа, с железом он может всё. У него мастерская и гараж оборудованы, как хороший цех — станки, любой инструмент, он может что угодно выточить, собрать, смастерить, починить. Но только не на грядку с лопатой. Это для него почему-то позор.

Ритуля по первости обижалась: ты меня не любишь!.. И он как-то раз на рассвете, пока все ещё спят, вскопал большой кусок огорода. Ритулю это тронуло до глубины души. Она перестала приставать к нему и не сказала, что он перекопал две засеянные под зиму грядки, лилии, потоптал только что тронувшуюся в рост клубнику и прикопанные черенки. К тому же вскопал грубо, не разбивая комьев, не выбирая корни, вместе с дорожками, не соблюдая границ. Ритуля долго потом всё восстанавливала. Зато убедилась, что он её любит.

Подруги плотно поели, выпили по две чашки кофе, в четыре руки всё убрали и вышли на двор. У Клавдии на двадцати четырёх сотках ни одной травинки. Сад с плодовыми деревьями и кустарниками, плантация клубники, малинник, огород, три теплицы, курятник, крольчатник, сарай, баня, беседка, палисадник с обязательной круглой клумбой и на каждом свободном пятачке — цветы. Клавдия — страстный садовод-огородник. Вот уже больше десяти лет она справляется со всем этим хозяйством одна. Всё успевает, выращивает огромное количество всего, солит, варит, сушит, закручивает банки. Снабжает и себя, и семью сына, и семью сестры, и ещё приторговывает излишками. Она невысокая, худая, энергичная, востроносая. На загорелом лице молодо сияют голубые глаза. Одета в тесные потёртые джинсы и в клетчатую рубашку, завязанную на животе узлом.

У Клавдии сын, Славик, у Ритули дочь, Александра, примерно ровесники. Живут в Москве, имеют высшее образование, хорошую работу, семьи, детей. Регулярно приезжают к своим матерям, что-то привозят, чем-то помогают, оставляют денежку. Грех жаловаться.

У Ритули внук, Виталик, уже взрослый, идёт в десятый класс. У Клавдии двое внуков помладше.
- Мои этим летом две смены в лагере были, в пересменку на один день приезжали, да в августе на пару недель. Большие стали, скучно им у меня. А в лагере, говорят, классно, столько интересного! Конечно, там и кружки разные, и соревнования, и самодеятельность, и ребят много. Вот, жалко, они здесь себе друзей не завели. Сначала маленькие были, всё вдвоём на участке играли, подросли, в лагерь стали ездить. Да ещё у другой бабушки дача рядом с речкой, там им нравится, ни грядок, ни курей, только лужайка, берёзки, ёлочки, гамак, качели, рыбалка, купание. Тридцать три удовольствия.
- А у Витальки, наоборот, все основные друзья здесь.

С самого его рождения Александра с мужем всё тёплое время года жили у мамы, как на даче, пока он не пошёл в садик. Ездили отсюда на работу. И потом привозили его на все выходные, праздники, каникулы. Вот как он гулял ещё маленьким с несколькими местными мальчиками, так они и дружат до сих пор. А лет с десяти ездит к бабушке на электричке один. В пятницу, после школы. Здесь с утра на велосипед — и гоняет где-то до вечера с друзьями. Не всегда и  обедать придет. За эти годы компания их расширилась, но Ритуля знает почти всех мальчишек.

- Картошку выкопали? - спрашивает Клавдия.
- Выкопала всю, - говорит Ритуля и смеётся: - ведро посадила, ведро накопала. Без потерь.
На самом деле, конечно, накопала она больше, вполне прилично. Но сажает немного, чтобы в сезон поесть да дочке с собой в Москву дать. Для еды себе купила мешок картошки с машины, которая медленно ездила по улице и гудела, призывая покупателей. Ей до нового года хватит.
- Хорошая, крупная. Три штуки — и полная сковородка.
- Не щелястая? - живо  интересуется Клавдия.
- Да нет вроде, не попадалась.

Ритуля не торопится, медленно идёт с Клавдией по дорожке, с удовольствием разглядывая её участок. Доходят до теплицы. Около неё лежит огромная куча спутанных огуречных плетей.
- До завтрака огурцы все выдрала, сейчас буду теплицу убирать.
- А это куда денешь? - спрашивает Ритуля, присматриваясь к сваленным стеблям. На них много крохотных огурчиков — пикульчиков, встречаются и покрупнее, сантиметров по пять-шесть, корнишончики. - Клав, да тут огурцов полно!
- Не, всё, хватит. Мне больше уже не надо. И насолила, и закрутила. Пора теплицу освобождать. Если хочешь, обрывай, законсервируешь.
- Да уж не откажусь, - говорит Ритуля, садясь на перевёрнутое ведро и придвигая к себе таз, - а то с тебя станется — самое вкусное выбросить.

Переговариваясь с Клавдией через открытую дверь теплицы, Ритуля нарвала полный таз маленьких пупырчатых огурчиков. Дома сразу разобрала по размеру и закрутила в небольшие баночки. В октябре у внука день рождения. Она поехала, нарезав поздних махровых астр — дочке и прихватив с собой эти маринованные огурчики. Виталик любит. Внук, действительно, обрадовался. Огурчики выложили в овальную хрустальную «лодочку» и поставили на стол.
- На столе чего только не было, - рассказывала потом Ритуля подруге, - любые разносолы и деликатесы…
- Да уж представляю, - уважительно поддакивает Клавдия.
- … а первыми улетели мои огурчики! Вернее, твои. Все были в восторге!
- И на здоровье, - довольно говорит Клавдия.
- А ты выбросить хотела!

В одной теплице у Клавдии огурцы, в другой перцы и баклажаны. А в третьей, шестиугольной, как соты, - помидоры. И не как у всех, обычные,  а диковинных сортов — розовые, огромные мясистые «Бычье сердце», крохотные кругленькие, висящие на длинных кистях, продолговатые «Дамские пальчики». Ритуле нравятся эти малюсенькие, они крепенькие, сладкие, не лопаются, когда их консервируешь. Клавдия протыкает помидоры снизу крепкой длинной колючкой от боярышника. Она несколько раз давала подруге рассаду этих помидорок, но у Ритули нет теплицы, а на грядке под плёнкой их не вырастишь. Они у Клавдии в просторной высокой теплице растут, подвязанные, чуть не до потолка. А «Бычье сердце» вырастает грамм по триста-четыреста, а то и больше. Один раз выросла помидорина-чемпион. Взвесили её — почти семьсот грамм! Когда Клавдия приносит такой помидор на завтрак, они из половинки делают салат, а потом Ритуля дня три его доедает. Вкусный!

Клавдии вся эта возня с помидорами, баклажанами, цветами, кролями в охотку и в удовольствие, да и привыкла. У неё всё чётко организовано — помечены все сорта, даты посадки, кролики спариваются по плану. Всё записывается, сравнивается, анализируется. И не лень ей!

Она и за Ритулиным огородом следит. Даёт рассаду, луковицы, выкапывает отростки, напоминает, понукает.
- Рит, пора тебе тюльпаны выкапывать. Да. Надо. Давай, давай! А то израстутся.
- Картошку положила на проращивание?
- Пометь, на какой грядке у тебя клубника какого года, чтобы знать, с какой усы брать!

Года два назад сказала:
- Рит, я там ромашки выкопала, разрослись, полезли куда не надо. Вон, в тазу под яблоней. Возьми, а то выброшу.
Садовые ромашки — нивяник — высокие, на прямых крепких стеблях, цветок размером чуть не с блюдце, яркий, весёлый. Ритуля посадила их в свободный угол, им там понравилось, цвели очень хорошо. Красиво. Чем травища сорная, лучше цветы.

В этом году Клавдия, оглядывая Ритулин участок, увидела разросшиеся ромашки и говорит:
- Давай, режь вот такой длины стебель примерно, - и показала руками, - и я пойду, у меня тоже полно. Поедем в Долгопрудный, продадим.
Ритуля всполошилась.
- Как продадим? Ты что? Я не умею!
- Чего там уметь? Цветы отдала, деньги взяла, и всего делов.
- Да ну, ещё знакомый кто увидит.
- И что? Со своего участка продаёшь, не ворованное. Режь! Через час приду, и поедем. Как раз перерыв в электричках закончится.

Ритуля взяла ножницы, пошла резать цветы. Вот вечно Клавке неймётся!

Ромашки они плотно составили в чистые вёдра. Получилось красиво — огромные белоснежные душистые шапки. На станции несколько баб торговали зеленью, редиской, морковкой, цветами. И ромашки тоже были. Но не такие роскошные. Клавдия подошла, узнала: ромашку продавали по двадцать рублей за штуку.
- Так, значит, мы отдаём по пятнадцать. Нам тут целый день стоять некогда.
Написала на бумажке ручкой: «15 руб.» и воткнула листочек между цветами. Сразу начали подходить покупатели.
- Ромашка садовая! Солнечный цветок. Хоть гадать на ней, хоть дом украсить, хоть девушке подарить! Добавьте в вазу сахару кусочек или активированного угля таблеточку, простоят долго. - Приговаривала Клавдия, ловко отбирая цветы и принимая деньги.
Мимо шла девушка, показавшаяся ей грустной, она протянула ей ромашку:
- Девушка, возьмите цветочек!
Девушка улыбнулась и прижала цветок к губам.

Ритуля быстро освоилась, осмелела, и через два часа они уже возвращались домой с пустыми вёдрами. И с приятно шуршащими денежками в кармане.

Ритуля весёлая, кокетливая, любит принарядиться, посидеть с гостями за столом, попеть, поплясать. Смолоду такая — приветливая, компанейская, характер лёгкий. Замуж в первый раз вышла рано, за москвича, из профессорской семьи. Жили очень хорошо, дочка родилась, Александра, красивая, правильная, с твёрдым характером. Отличница. Родители мужа Ритулю приняли, внучку любили, сватью свою уважали.

Приезжали в гости. С собакой. У них была овчарка, Джульбарс. Умный, воспитанный пёс. Ходил по дорожкам, лежал на крыльце или под черёмухой, в тенёчке. Грядки не топтал, цветы не ломал. Но была у него одна страсть — огурцы. Приходил к огуречной грядке, шумно сопя, рылся носом в широких колючих листьях, находил большой огурец, осторожно брал его зубами и шёл по дорожке в укромное местечко, чтобы полакомиться. А вся огуречная плеть за ним. Родители извинялись, делали собаке внушение, ходили с ней вместе на огород, сами срывали и давали огурец. Но Джульбарс любил всё-таки добыть огурчик сам.

Потом муж умер, молодой совсем, у него было больное сердце. Александра только в школу пошла. Осталась Ритуля с дочкой в большой комнате с балконом в коммунальной квартире в старинном трёхэтажном особняке в центре. На всё лето и на все выходные, каникулы отвозила Александру к своей маме в посёлок. Бабушка души не чаяла во внучке. У неё Ритуля, младшая, была любимицей из троих детей и Александра — самая любимая из трёх внучек.

Через несколько лет на работе познакомилась и сошлась с Суреном. Мать, женщина властная, категоричная, его не приняла.
- Зять-то у тебя какой, - говорили соседки, - руки золотые, гляди, как всё починил, отстроил.
- Зять мой умер. - Отрезала  мать. - А этот… - и хлёстко припечатывала нелестным словцом, выражая своё отношение к «басурману».

Сурен, мужчина горячий и задиристый, её боялся. И, несмотря на свой гордый и заносчивый кавказский нрав, этого не скрывал. Выпив, жаловался Ритулиной сестре:
- Она меня убьёт! Мамой клянусь! Веришь, нет, я её боюсь! Никого не боюсь, её боюсь!

Ритулина мать, которую все уважительно называли «бабка», действительно, в выражениях не стеснялась, а была она язвительной, на язык острой и, бывало дело, не шутя замахивалась на непризнанного зятя толстой палкой с массивным набалдашником.

Кратковременное перемирие наступало раз в году, на Троицу. В этот день обычно собирались гости — родня, соседи, сидели за длинным столом на террасе при распахнутых настежь окнах, обильно выпивали, вкусно ели, пели песни, плясали. Во главе стола сидела бабка, Сурен сбоку, среди гостей. В разговоре неизменно возникала тема «тёща-зять», и бабка, не желая выносить сор из избы во время святого праздника, отделывалась одним-двумя язвительными выражениями, к которым Сурен никак не мог привыкнуть и каждый раз воспринимал как свежее оскорбление его достоинства как мужчины в целом и армянина в частности. Но делал вид, что не слышит, потому что рядом с бабкой стояла её толстая суковатая палка, которую она в любой момент могла пустить в ход, не принимая в расчёт окружавшие его чужие головы и спины. Наоборот, поднимал за неё тост, избегая называть тёщей, а исключительно по имени-отчеству, и, смахивая пьяные слёзы с усов и бия себя в грудь, с надрывом убеждал всех, как он её любит и уважает. Гости, достигшие стадии сентиментальности, загорались желанием обеспечить хлебосольно принимающей их семье мир и покой и взывали к бабке о прощении и принятии.

Тут наступал кульминационный момент: Сурен вставал и торжественно предлагал бабке прокатиться на мотоцикле. Гости одобрительно шумели, хлопали  в ладоши, предвкушая редкое развлечение, горячо уговаривали бабку. И она, поломавшись для виду, соглашались.

Мотоцикл у Сурена был большой, старый, уже и не сказать, какой породы, перебранный его золотыми руками до последнего винтика, с пересаженным от неизвестного донора мощным мотором. Все выходили за калитку, Сурен выводил из гаража мотоцикл и, почтительно взяв бабку под пудовый локоток, помогал взгромоздиться на заднее сиденье. Потом садился сам, бабка обхватывала его поперёк туловища, Сурен картинно газовал, и, взревев мотором и чуть что не вздымаясь на дыбы, мотоцикл с рёвом нёсся по не заасфальтированной улице с кривыми колеями и засыпанными шлаком глубокими лужами. Гости, приложив ко лбу козырьком ладони, смотрели им вслед. Никого не смущало сильное опьянение водителя и пассажирки, равно как и отсутствие номеров на мотоцикле и прав у Сурена.

Они ехали по квадрату — два отрезка по немощёным улицам и два по гладкому асфальту. На протяжении всего пути из калиток и окон на них смотрели соседи, привлечённые треском мотоцикла к ежегодному аттракциону. Подъезжали с другой стороны, куда уже с нетерпением смотрели все гости, и, осадив мотоцикл, как горячего коня на полном скаку, Сурен эффектно останавливал его на том месте, откуда стартовал. Гости радостно их встречали, всем миром снимали бабку с сиденья, предварительно разомкнув едва не задушившие Сурена могучие объятия, вели обратно на террасу, к столу — отметить перемирие и благополучное возвращение.

Но чуда не случалось. Наутро Сурен, встававший с курами, тихо крался по коридору, стараясь не скрипнуть возле бабкиной двери половицей, а из её маленькой спаленки ему бодро сообщали, кто он есть такой на этом свете и какое место занимает под солнцем, и внушительно припечатывали сказанное тяжёлой палкой по полу.

Ритуля в их отношения не вмешивалась. Сурен, конечно, муж, но он мужчина, сам за себя постоит. Маму она однозначно любила больше.

- Рит, - беспокоилась мало пьющая Клавдия, - как ты её отпускаешь с ним кататься, он же пьяный да по неровной дороге… Не дай Бог, свалятся. Он-то ладно, на нём всё, как на собаке, а мама-то в возрасте уже.
- Ты же её знаешь, - устало отвечала испереживавшаяся за эти минуты Ритуля. - если её отговаривать или запрещать, во-первых, она не послушает, а во-вторых, его ещё подобьёт ехать куда-нибудь подальше — до станции или на аэродром, самолёты смотреть.  Нарочно, чтобы всем нервы пощекотать. И он по её требованию поедет хоть куда. Пусть уж лучше так.

Сейчас уже нет ни бабки, ни Сурена, царствие им небесное, может, хоть там они примирились. Хотя Ритуля, зная свою маму, понимала, что вряд ли. Бабка прожила долгий век и отошла дай Бог каждому — в полном разуме, во сне. Накануне Ритуля её искупала, перестелила постель, одела во всё чистое, посидела с ней, и они душевно поговорили, поцеловались на ночь, и бабка незаметно перекрестила в спину идущую к двери дочку. А утром та нашла её уже остывшей.

Сурен упился на её похоронах, плакал и надрывно рассказывал всем, как он её любил.
- Ты же говорил, что боялся, - напоминали ему.
- И боялся, - соглашался так и непризнанный покойницей гордый орёл, - и любил! И уважал! Несгибаемая была старуха! Характер — во! - он потрясал высоко поднятым волосатым кулаком. - И Господь её любил. Какую смерть послал! Мне такую не даст.
Падал головой на сложенные на столе руки и пьяно выл:
- Ох, не уйти мне так же легко! Чувствую, лютая смерть меня ждёт!..
- Будет тебе болтать, - увещевала его Ритуля, - какая смерть? Не пугай народ, поешь лучше. И хватит тебе уже пить. Наклюкался, сам не знаешь, чего мелешь.
- Женщина! Молчи!.. Отдай стакан! - стучал кулаком по столу Сурен, но Ритуля умела с ним обращаться.
Налила в стакан квасу, придвинула тарелку с едой.
- Пей!
Сурен послушно выпил холодный квас и даже крякнул от удовольствия.
- Ешь!
И он старательно ел, время от времени судорожно вздыхая и порываясь что-то сказать.
- А будешь опять не дело говорить, живо спать уложу, - пригрозила Ритуля.

Сурен притих и через некоторое время негромко стал говорить сидящим рядом с ним женщинам, чтобы принесли на его похороны красные розы. Женщины обещали, чтобы не заводился ещё больше. И посмеивались меж собой: надо же, какой романтичный, красные розы ему подавай!

Сурен пережил бабку на восемь лет и ушёл, не достигнув пенсионного возраста. Повесился на чердаке, перекинув через балку бельевую верёвку. Нашла его Ритуля. Это было страшно.

Так же летом на той же террасе опять справляли поминки. Было много красных роз. Помнили, отнеслись с уважением, исполнили просьбу. Пришли три женщины с его работы, тоже принесли красные розы. Сказали, что он часто про них говорил. Сокрушались:
- И как он на такое пошёл? С чего? Что это за возраст для мужика, жить бы ещё да жить! А специалист какой! Безотказный, весёлый.

Ритуля молчала. Последние годы Сурен много пил и стал уже видеть то чёрных котов, ходящих на задних лапах с сигаретой в зубах, то старух с косами на мотоцикле, то гонял по комнате несуществующих крыс. Она боялась уже не только за него, но и его самого. Пыталась лечить народными средствами, уговаривала, подливала в еду какие-то капли — на него ничего не действовало. Что интересно — на работе он был незаменимым работником, ответственным, который никогда не подведёт. Начальство закрывало глаза на то, что от него постоянно пахнет перегаром, а то и свежачком. На работе это не сказывалось. А придя домой, закрывался у себя в мастерской или в гараже, что-то мастерил, в углу у него всегда стоял ящик дешёвой водки, и часто он засыпал там, где упал. Но в пять утра срабатывал внутренний будильник, он похмелялся, брился, умывался, одевался в чистое и почти как огурчик ехал на работу. Женщины с работы этого не знали, поэтому скорбели совершенно искренне. Ритуля корила себя: не вылечила, не уследила, не смогла… Но так устала за эти несколько лет, так вымоталась морально, что сейчас испытывала даже облегчение и корила себя за него тоже. Её дочь сказала только одно слово:
- Допился.

После смерти бабки главой семьи стала Александра. И хоть внешне она пошла в отцову породу, характером удалась в бабушку, которая, как и мать, в ней души не чаяла. Александра крупная, яркая, улыбчивая, приветливая. При этом твёрдая, властная. Не повышая голоса, так скажет, так глянет своими большими карими глазами, что и Ритуля, и Сурен, а потом и муж с сыном мгновенно чувствовали себя виноватыми и бросались исполнять, что велено. А уж если начнёт кому-то выговаривать, то хочется провалиться сквозь землю. Клавдия случайно услышала как-то, как она распекала Сурена и делала внушение сыну, Виталику, и невольно стала лихорадочно перебирать в памяти — она-то сама ничего не натворила, о чём могла узнать Александра?

Ритуля с грустью вспоминала: на первом курсе дочь начала встречаться с парнем, стала поздно приходить домой и не скрывала, что у неё роман. Но домой его пока не приглашала, и Ритуля, и Сурен, и бабка переживали и сгорали от любопытства. Была весна, и Ритуля, карауля дочку у окна в комнате с выключенным светом, выяснила, что он её провожает, и потом они долго стоят у подъезда, разговаривают. Обнимаются, конечно, и — тут Ритуля, не успевшая привыкнуть к тому, что дочь уже взрослая, хваталась за сердце — целуются! Все беспокоились — кто он? Из какой семьи? Как обращается с Александрой? Не обидел бы.

Они с Суреном лежали без сна на кровати в комнате с открытой балконной дверью — а жили на втором этаже — и до них доносился сдавленный смех, шёпот. Сурен, не выдержав, вставал и на четвереньках в одних трусах подползал к балкону, распластывался на животе и, боясь приподнять голову,  не дыша пытался рассмотреть парочку сквозь бетонные, покрытые облупленной розовой краской толстые балясины. Ритуля в это время шикала на него, опасаясь, что Александра посмотрит на свой балкон и заметит слежку. Тем же манером — по пластунски, потом на четвереньках — Сурен возвращался в постель и, грея об Ритулю озябшие ноги, шёпотом докладывал:
- Высокий. Полный. Макушка русая. Уши красные. Голос грубоватый.

Вскоре они поженились, Ритуля полюбила Сёму, он отвечал ей взаимностью, они быстро нашли общий язык, и у них даже завелись секреты от Александры. Что было чревато.

Так, например, однажды Сёма, договорившийся с тёщей, которую называл «бабулей», привёз ей среди недели два мешка сахарного песка и выкатил из сарая двухсотлитровую дубовую бочку.

Тут надо сказать, что покойная бабка была мастерица гнать самогон. Не на продажу, для личных нужд — на стол поставить в праздники да и так выпить стопочку с устатку или с мороза в лечебных целях, заплатить за какие-то услуги. Вообще, чтобы в доме была натуральная живительная влага и универсальная валюта. И все, кому доводилось её отведать, в один голос утверждали, что лучшего самогона ни у кого не сыщешь. Чистая, как слеза, продукция пряталась в бабкиной спаленке в старинном шкафчике под замком и доставалась лично ею. Побочные мутные сивушные жидкости она сливала в банки и бутылки и оставляла в доступном месте, откуда их с каждым годом всё более смело таскал Сурен.

Когда бабке стало тяжело управляться с громоздким процессом, эстафету переняла Ритуля. Один-два раза в лето обязательно ставила брагу, пока Александра решительно не пресекла это  святое дело. Её беспокоило, что мать вместе с Суреном стала прикладываться к рюмочке. Ритуля обещала, клялась и божилась, но всё равно на свой страх и риск гнала. Тайком. Это было трудно, потому что Александра с мужем приезжали к ней почти каждые выходные. Внук, Виталик, бывал ещё чаще и дольше, но он ни за что не выдал бы обожаемую бабушку. А зять, хоть и имел проблемы с сердцем, любил со смаком выпить тёщиной самогоночки, настоянной на лимонных, апельсиновых корочках или на чёрной смородине. Поэтому они состояли в преступном семейном сговоре и понимали друг друга с полуслова.

И вот в очередной раз Сёма привёз сахар и дрожжи, залил водой из шланга рассохшуюся бочку и, торопясь домой, бубнил, глядя в понимающие тёщины глаза:
- Бабуль, бабуль, ну, да?.. Договорились? Моя в следующие выходные не приедет, её в гости пригласила подруга, потом я ещё постараюсь её отговорить, придумаю что-нибудь. А потом к тебе с бригадой приеду, мужиков привезу, они тебе сарай поправят и брёвна под навес перенесут, вот за обедом и попробуем, да?
- Конечно, Сёмочка, не волнуйся, всё сделаю. Главное, чтобы Александра не приехала. И в курятнике дверь пусть посмотрят, перекосило её, что ли, цепляется снизу, и замок не закрывается.
- Обязательно, бабуль. Всё починят. Ну, давай!

Сёма заведует гаражом в крупной организации. Время от времени он привозит к Ритуле  «бригаду» — двух-трёх мужиков для каких-то тяжёлых работ на участке и в доме. Они едут с удовольствием — этот день Сёма отмечает им как рабочий, а в выходной двойная оплата. Работают они в охотку, на свежем воздухе, считай, на даче, тёща начальника готовит ведёрную кастрюлю борща, гору котлет, большую сковороду картошки, выставляет на стол графинчик домашней самогоночки, да с собой каждому даёт что-нибудь с огорода — огурцов, зелени, яблок. Готовит Ритуля вкусно, сама приветливая. Кто ж откажется!

В субботу утром Сёма поехал ненадолго на работу, чтобы оттуда отправиться к тёще, узнать, как дела, может, чем помочь. Александра собралась к подруге, но та позвонила, сказала, что заболела, извинилась, перенесли встречу на потом.

Александра не долго думая поехала к маме. Ритуля, не ожидавшая её, была застигнута врасплох — полы не мыты, еды вкусной не наготовлено, сама в старом халате. Александра потянула носом воздух, поморщилась.
- Мама, чем у тебя пахнет?
Ритуля начала было что-то бормотать в оправдание, но дочь уже пошла по дому, принюхиваясь, и быстро нашла источник противного запаха — большую бочку с брагой, укутанную телогрейками и старыми пальтушками.
- Мама! Это что такое? Сколько раз говорить! Ты же обещала! Откуда сахар у тебя? Или Сёма привёз? Отвечай!
- Нет-нет, Сашенька, что ты! Сёма совсем ни при чём! Это всё я, старая, прости! Последний раз!
- Мама! Как не стыдно! Последний раз уже был. Хватит! А с Сёмой я разберусь!

Ритуля втянула голову в плечи и стала будто меньше ростом. Александра выволокла бочку и опрокинула её прямо с крыльца. Пенящаяся сильно пахнущая жидкость залила пятачок у крыльца, побежала по дорожке, затекла на огуречную грядку.
- Огурчики, - тихо вякнула Ритуля.
- Ничего, им только на пользу, - отмахнулась дочь, - расти будут как на дрожжах.

На запах слетелись мухи, осы, пчёлы, ещё какая-то летающая братия, а кот, лежавший на перилах крыльца, наоборот, ринулся в дом и удрал через форточку.
Когда жидкость впиталась в землю, оставив на траве мутную пену, а Александра, пообещав сжечь бочку, ушла  в комнату, появился довольный Сёма. Он не сразу понял, что случилось, и, поздоровавшись с тёщей, заговорщически подмигнул:
- Ну, что, как? Бабуль, как дела?
И тут заметил её виноватый и расстроенный вид, лежащую на земле бочку, почувствовал специфический запах.
- Бабуль, что случилось?
Тут на крыльцо вышла Александра. Ритуля скорбно поджала губы и кивнула на дочь.
- Вот, у неё спрашивай.
И ушла к Клавдии оплакивать утрату. Это ж сколько продукта псу под хвост! А труда! Эх!..

Когда вернулась, ни дочери, ни зятя дома не было. Уехали. Достанется Сёме, - с сочувствием подумала Ритуля. Бочки не было тоже. Неужели успела сжечь? Нет, слава Богу, бочка, перевёрнутая вверх дном, стояла на кирпичах у сарая. Ритуля перевела дух. Уж больно хороша была бочка. Где теперь такую найдёшь?

В другой раз Ритуля споткнулась на гнилой доске чужого крыльца, уходя из гостей, и сильно подвернула ногу. Врачи заподозрили трещину где-то в лодыжке и загипсовали ногу до колена. Было не очень больно, терпимо, но поначалу неудобно. Дети приехали, привезли обезболивающих, продуктов, велели лежать, предупредили, что в ближайшие выходные приехать не смогут. Но будет Виталик, он поможет.

Ритуля быстро приспособилась ходить с гипсом, опираясь на мамину палку, и, чтобы время даром не терять, поставила бражку. У неё уже стояли две сорокалитровые бутыли с надетыми на горлышки надутыми, словно воздушные шарики, резиновыми перчатками, когда прибежал внучок соседей, которые поставили себе московский телефон, и сказал, что звонила Александра, в субботу приедут. Ритуля подхватилась — куда спрятать? Как? Выход был один — на чердак. Александра туда никогда не заглядывает. Ритуля сделала невозможное — с гипсом, под дождём затащила вверх по наружной лестнице неподъёмную стеклянную бутыль в низкое подкрышное пространство, где решил свести счёты с жизнью Сурен. При этом и драгоценный сосуд не разбила, и сама не грохнулась. При попытке затащить вторую её манипуляции заметил сосед из дома напротив, зашёл и помог. Приехавшие дети увидели благостную картину: дома убрано, проветрено, бабуля возлежит на диване, подложив под многострадальную ногу подушечку. Вокруг неё хлопотали, угощали, Сёма уточнял, в какой день нужно ехать в больницу на приём и на рентген. Все они очень любили свою маму и бабулю. Сёма, улучив момент, вопросительно кивнул: мол, а с этим-то делом как?.. Ритуля незаметно показала ему большой палец. Сёма заулыбался, велел ни о чём не беспокоиться и, прощаясь, сунул в руку сложенную купюру.

Надо сказать, что каждый раз, уезжая, Александра клала на стол под клеёнку небольшую денежку. Сёма тоже подсовывал время от времени, но побольше. Ритуля не знала, в курсе ли каждый из них о материальном вспомоществовании бабуле-пенсионерке своей второй половины, и благодарила каждого отдельно, не в присутствии другого.

А ещё был случай. Ритуля раз в месяц обязательно ездила в Москву — за пенсией, помыться в ванной, прикупить что-то из вещей, продуктов. В тот раз пошла на рынок, ходила по рядам, ужасаясь неудержимо растущим ценам — за кочан цветной капусты просили сумму, равную почти половине её пенсии. Она в сердцах высказала продавцу, похожему на Сурена, своё возмущение и пошла к бакалейным палаткам, намереваясь купить пока ещё доступные макароны, гречку, длинненький рис. Перед глазами стоял некупленный кочан — белоснежный, плотный, аппетитный. Так хотелось цветной капусты! Отварить соцветия в подсоленной воде, потом чуть приобжарить на сковородке в сливочном масле. М-м-м!.. Сто лет не ела.

Около палатки с крупами выяснилось, что нет кошелька. Ритуля легкомысленно положила его во внутренний кармашек хозяйственной сумки, полезла, чтобы расплатиться, а карман разрезан снаружи чем-то острым и кошелька нет. Она ещё пошарила в сумке — может, завалился вниз, побегала по рынку, поспрашивала людей, но кошелёк совершенно явно был украден. А в нём вся пенсия. Хотя, какая пожива для профессионального вора — два кочана цветной капусты. Ритуля даже всплакнула от обиды и поехала домой, в квартиру. Их комната в старом особнячке давно превратилась в трёхкомнатную квартиру в том же районе, где у Ритули была своя комната. Там оказался один Сёма. Увидел расстроенное лицо тёщи, всполошился. Она рассказала ему про кошелёк и капусту, продемонстрировала разрезанный кармашек. И снова заплакала. Сёма обнял, погладил по плечу, побормотал:
- Бабуль, ну, не надо… Успокойся, бабуль… Сейчас ворья кругом… Ну, всё, всё, бабуль…
И, отчётливо сказав:
- Компенсируем. - ушёл в комнату.
Вернулся с бумажником.
- Сколько там твоя пенсия?
И отсчитал, округлив в большую сторону. Подвинул деньги Ритуле.
- А это на цветную капусту. Купи самый лучший кочан.
И подвинул к ней ещё несколько бумажек.
В двери заворочался ключ.
- Убирай, - сказал Сёма, кивнув на стол, - и молчи.

Ритуля боялась, что узнает Александра, будет отчитывать за невнимательность и безответственность, но она ни разу об этом не заговорила. Значит, Сёма не сказал, прикрыл. И тоже никогда потом об этом не вспоминал. Как не любить такого зятя? Ритуля переживала только, как он объяснит жене, куда делись этакие деньжищи — целая пенсия! - но Сёма помимо большой зарплаты имел ещё никем не учтённый левый доход, так что всё обошлось.

Вот бабы в посёлке, как сойдутся, так давай ругать — кто мужей, кто снох, кто зятьёв. А у Ритули Сёма — самый лучший. И дочка, Сашенька, лучше всех, и внук, Виталик. И бабы, кто с завистью, кто с досадой, признают: действительно, повезло Ритуле.

Она тогда купила всё-таки небольшой кочанчик цветной капусты — уж очень хотелось! - приготовила, пригласила Клавдию и всё ей рассказала. Та поохала, повозмущалась, посочувствовала и сказала:
- Да ты, чем на рынке такие деньги отдавать, посади на следующий год сама и ешь сколько   хочешь! Ещё и своим с собой дашь.
- Да ты что? - удивилась Ритуля, - а она у нас вырастет?
- А чего ж не вырастет, - спокойно ответила Клавдия, - у меня-то растёт. Сколько лет сажаю. Да ты что, не видела разве?
- Да как-то внимания не обращала.
- Покупай семена, - велела подруга, - скажу, когда на рассаду сеять, потом вместе высаживать будем. Будешь на следующий год с капустой. А пока, как захочешь, говори, я тебе срежу кочан.

И Ритуля, воодушевившись и внимательно слушая наставления Клавдии, стала с тех пор каждый год сажать такую капусту. И так наловчилась, что кочаны вырастали не хуже, чем на рынке. Она уже сама могла давать советы, где её лучше сажать, как притенять, как защищать от слизней. Даже придумала надевать на завязывающийся кочанчик колпак из газеты, какие раньше носили маляры. Сначала надломить зелёные листья вокруг кочана, прикрыть ими макушку, а сверху шапку из газеты. Кочан получается не рыхлый, белый, чистый. Её даже Клавдия хвалила. А как приятно было давать дочке с собой картинно красивый кочан дорогой деликатесной капусты!

Пять часов утра. Ритуля лежит в кровати, дремлет, чутко прислушиваясь. В горнице открыта форточка — кот Васька ещё не явился, загулял где-то, шельмец. Входная дверь не заперта — внук, Виталик, уже студент, тоже ещё не пришёл. Всё свободное время он проводит в посёлке, здесь у него все основные друзья. Большая компания.

В детстве целыми днями гоняли на велосипедах, носились с мячом, играли в войнушку. Теперь гоняют на мотоциклах, мопедах, собираются на большой поляне на опушке леса, где постоянное кострище и лежат толстенные брёвна, жгут костёр, поют песни под гитару, о чём-то спорят. Виталику у бабушки полная свобода — она не спрашивает, куда пошёл, да с кем, да зачем, да есть ли там девочки, не ставит условий, что надеть и когда вернуться. Только вкусно кормит, любуется и прикрывает перед матерью. Но и он выполняет все её просьбы и сам видит, что надо сделать, чем помочь. У них с бабушкой любовь и полное взаимопонимание.

Александра недовольна — ну, ладно, в детстве он много времени проводил у бабушки, но теперь он студент престижного московского вуза, новые знакомства, компании, новые интересы, а его так и тянет постоянно к поселковым ребятам. Она выговаривает матери:
- Мама, не разрешай ему гулять допоздна! В одиннадцать чтобы был дома.

Ритуля покорно кивает, обещает. Дома в одиннадцать! Да они в девять-десять только съезжаются на свои  вечерние сборища! Кто с гитарой, Виталик с магнитофоном, седлают своих железных коней, заезжают за теми, у кого нет колёс — и на опушку, подальше от домов. Днём переписывают друг у друга песни — то на магнитофон,  то на листочек, текст. Виталик часто даёт послушать Ритуле то зарубежные группы, то наших бардов. Ей нравится, она даже иногда сама просит ей что-нибудь поставить. Виталик только рад. И как она должна сказать взрослому парню, чтобы в одиннадцать был дома? Что, Ритуля сама не была молодой? Была. И очень хорошо понимает Виталика.

Скрипят половицы крыльца под тяжёлыми осторожными шагами, мягко хлопает толсто обитая входная дверь с террасы в дом. Ритуля встаёт, накидывает халат, выходит в коридор, включает свет.
- Бабуль, ты чего вскочила? Спи, я сам. Или я разбудил?.. Прости.
- Нет, Виталечка, я в туалет встала, ну, уж заодно и тебя покормлю. Раздевайся, мой руки, я сейчас.

Ритуля быстро ставит греть приготовленную сковороду — две котлеты, кусок печёнки с луком, жареная картошка. Тюкает туда два яйца. Ставит на стол огурцы — свежие и малосольные, помидоры, чёрный хлеб, масло, открытую банку шпрот, литровую кружку компота. Виталик вчера приехал вечером, поесть не успел, ребята уж тут как тут: ждём, ты чего так долго, погнали! Схватил бутерброд с ветчиной, Ритулю чмокнул и умчался. Пусть хоть сейчас нормально поест, не ложиться же спать голодным.

Внук выходит умытый, переодетый, садится за стол, с жадностью набрасывается на еду. Ни вином, ни табаком от него не пахнет, только дымом от костра. Ритуля садится напротив и, подперев щёку рукой, молча смотрит как он ест.

Виталька высокий, плотный, русые волосы крутыми кольцами, глазищи голубые, ресницы длиннющие, губы сочные, на носу несколько веснушек. Красавец. Прямо богатырь из былины.

А в детстве с ним намучились! До года он, не переставая, орал. И день, и ночь. Сытый, сухой, обласканный, на руках — и заходится рёвом, спать не уложить. Александра обошла с ним всех врачей — здоров. Одна старенькая медсестра сказала: потерпите, перерастёт. Терпели. Но ребёнка-то жалко! Почти весь год жили у мамы, чтобы дать возможность Сёме ходить на работу. Он в пятницу приезжал к ним на выходные. Да и легче с мамой. Сурен внука обожал. Ночью орущего малыша качали по очереди, расхаживая по дому, то Александра, то Ритуля. Каждая старалась дать другой поспать. К середине ночи обе валились от усталости. Тогда входил ложившийся, как и вставал — с курами — Сурен, отсылал женщин в кровать, бережно брал внука на руки и ходил с ним, распевая песни и дыша табаком и перегаром:
- По долинам и по взгорьям…
- Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой…
- Вдох глубокий, ноги шире…
И у него на руках Виталик успокаивался, засыпал, Сурен осторожно клал его в кроватку, и он немножко там спал один. Недолго, правда, но всё-таки передышка. И ему, и маме с бабушкой.

Мальчик был красив, как ангелочек. После года, действительно, стал спокойнее, сон наладился. Но возникла другая проблема — он не ел. Есть не хотел никогда и ничего. Кормили с песнями, плясками, отвлекая, развлекая, с шутками, прибаутками. Каждая трапеза превращалась в сплошную нервотрёпку и заканчивалась рёвом. Потом стало чуть получше, он пошёл в садик, но там тоже почти не ел. При этом был мальчиком не худеньким, с пухлыми щёчками. Хлебосольные мама и бабушка в отчаянии спрашивали:
- Виталечка, скажи, что ты хочешь покушать? Чего тебе хочется? Что приготовить?
И долгие годы у него было одно блюдо, которое он соглашался поесть:
- Мятую картошку с котлетой.
Причём, мятая картошка — это не пюре на горячем молочке со сливочным маслом, а круглая варёная картошка, просто размятая вилкой. И сверху ложка сметаны.

Летом родители ездили на работу с дачи, Виталик весь день был с бабушкой. Носился с мальчишками, то у одного во дворе играют, то у другого, то у Ритули. Забежит домой:
- Баб, дай попить!
Ритуля ему компотику.
- Виталик, может, поешь?
- Не, не хочу!
И опять убежал. Ну, вечером, когда приедут родители, поест немножко. Заставят.

Как-то Ритуля ему говорит:
- Виталь, ну так нельзя. Надо же поесть хоть что-нибудь. Что ж ты один компот да воду пьёшь. Вот, смотри, щи зелёные, кисленькие, со сметанкой, курочка с рисом, хочешь, макароны сварю, с сыром?
- Не, баб, не хочу.
- А что тебе приготовить?
- Ну, сделай гренки сладкие.
Точно, сладкие молочные гренки! Их он ел. Но вот беда — хлеба белого совсем мало осталось, думала, на завтрак хватит, а завтра в магазин сходить.
- Виталик, хлебушка белого мало, на гренки не хватит.
- Баб, а ты немножко сделай. Ты штучек двадцать сделай, и всё.
Ритуля засмеялась и пошла в магазин. В одном хлеб уже кончился, пошла в дальний. Купила два батона по тринадцать копеек. Нажарила румяных гренок полную тарелку. Виталик съел с компотом две, и всё.

В последнее лето перед школой Александра водила его ещё к одному врачу, и он посоветовал:
- Не кормите. Предлагайте, но не заставляйте. Хочет только пить — пусть пьёт. Ждите, когда сам попросит. Дайте ему проголодаться.

Александра передала слова доктора маме. Ритуля скорбно поджала губы:
- Не кормить? Значит, пусть ребёнок голодный бегает? Так я хоть что-то уговорю его съесть, под мультик, под книжку, а, выходит, это неправильно? Значит, не ест, да и ладно?
- Мама, так сказал врач. Давай попробуем. Значит, мы приедем в воскресенье, а ты до этого не заставляй и не уговаривай. Только предлагай и давай то, что попросит,  поняла?
- Поняла.  Я всё поняла. Кормить ребёнка не надо. Что это за врач такой…

Пятницу, субботу и почти всё воскресенье Виталик счастливо пробегал, выпив кастрюлю компота, съев пару хрустящих огурчиков, примерно блюдце клубники, ложку сметаны без ничего, несколько сушек и угостившись у кого-то из друзей конфеткой «Взлётной». Перед приездом родителей согласился поесть как следует — котлету с мятой картошкой.

Зато класса с пятого бабушка нарадоваться не может — ребёнок ест всё подряд, с аппетитом, большими порциями, с добавками. А в старших классах ситуация и вовсе поменялась на противоположную — теперь Александра строго предупреждает:
- Мама! Не корми Виталика на ночь!
- Как не кормить? Он с гуляния приходит, голодный!
- Не корми. Чаю с бутербродом, и всё.
- Как это я ему чаю с бутербродом? Он же ЕСТЬ хочет? - с отчаянием вопрошала Ритуля, понимая, что опять придётся обманывать любимую дочку.
- Так. - Непреклонно подтверждала суровая Александра, - на ночь наедаться вредно. Ты посмотри на него, какой кабаняка вырос! Не корми!

Виталик наелся, чмокнул бабушку и рухнул в кровать. Она подоткнула ему одеяло, как он любил с детства, погладила по упругим кудрям, поцеловала в горячую щёку с золотистой щетиной и вышла, тихо притворив за собой дверь. Спи, милый, немного тебе спать-то,  в восемь уж мать с отцом приедут, поднимут.

Родители приехали, как по расписанию. На самом просторном из доступных тогда автомобилей — на «Волге». Оба крупные, оба любят удобства, да и средства позволяют. Ритуля засуетилась на кухне — сейчас позавтракаем не спеша, вот кофеёк, яишенку, яички сегодня собрала… А Виталик пусть поспит, он не любит так рано завтракать. Сёма потёр руки в предвкушении плотной трапезы, но Александра мигом охладила его пыл.
- Нет-нет, мы уже завтракали. Сначала дело надо сделать, потом всё остальное. Где Виталик? Мы же договаривались. Почему он не готов? Мама, буди его!

На сегодня было запланировано спилить и выкорчевать старую корявую яблоню. Виталик знал, конечно. Ритуле было жалко поднимать его, недавно только заснувшего. Но уловка с завтраком не удалась. Она пошла в маленькую спаленку, которая теперь стала Виталькина. Внук спал богатырским сном, обняв подушку и согнув в колене мощную ногу. Небось, девок уже тискает, - подумала Ритуля и потрепала его по вихрастой макушке.
- Виталь, вставай… Вставай, милый. Родители приехали. Яблоню пилить. Ждут тебя…
Парень распахнул голубые непонимающие глазищи. Какая яблоня? Куда вставать? Зачем?
- Бабуль, я ещё немножко… Чуть-чуть… Я тебе всё сделаю!
И снова провалился в сон.
- Виталечка, - в отчаянии зашептала Ритуля, - вставай, мама ждёт, а то она сейчас сама…
- Виталий! - раздался из коридора властный голос Александры, - сколько тебя ждать? Папа уже пошёл с инструментами в сад. Давай быстро!

Виталик резко сел, потряс головой, прогоняя сон, протянул руку. Ритуля подала ему футболку, рубашку, помогла натянуть. Он вышел, поздоровался с мамой, умылся и пошёл на улицу. Ритуля и Александра за ним. Сёма уже топтался вокруг дерева, привязывал толстую верёвку к стволу — тянуть, чтобы упало ровно, не задело грядку и кусты смородины. Виталик не сразу включился в работу, он вообще тяжело просыпался.
- Виталий, что ты, как муха сонная? Не выспался? Раньше ложиться надо. Опять допоздна гулял?
- Да не, нормально, - хриплым баском говорит Виталик, сильно потягивается, встряхивается, берёт пилу и спрашивает отца: - Так? Или повыше?
- Нормально, - гудит Сёма, - засечку сделай и лезь, сначала вон те два сука отпили. А ствол я сам.
И бросает взгляд на тёщу — какое там допоздна гулял! Небось, под утро только и лёг? Ритуля еле заметно кивает. Сёма усмехается и добродушно бубнит:
- Давай-давай, по холодку хорошо работается. А то потом усвистишь на весь день. Знаю я тебя!
И подмигивает не сыну, а тёще. Виталик, примериваясь пилой к толстому суку, делает вид, что всё это его не касается. Александра неподалёку от яблони осматривает грядки.
- Мама, тут же редиска была посажена, что с ней случилось?
- Куры поклевали, окаянные, не уследила.
- Не надо было их сюда выпускать, пока всходы ещё маленькие, - наставительно говорит Александра.
- Я пересею, - обещает Ритуля, - успеет вырасти. Осенняя редисочка самая вкусная, день короткий, не жарко.
- Кур, главное, не выпускай, - напоминает дочь.

Давно, больше десяти лет назад, Сёма, чтобы бабуле не было скучно, завёл ей кроликов. Привёз клетки, два мужика установили их по стене дома за крыльцом, сделали навес и боковые стеночки. Получилось очень красиво. Поселили десяток кроликов. Виталька с друзьями часто стоял перед клетками, смотрели на зверьков, смешно двигающих носами, совали им траву, морковку. Ритуле тоже поначалу нравилось. Отдавала им засохший хлеб, ботву, очистки, стряхивала в старый ржавый бак содержимое поддонов — удобрение. Но кролики ели безостановочно. Ритуля замучилась косить им траву, резать крапиву, отходы от её маленького хозяйства были им просто как угощение, да и  то не всем хватало. Она устала и с ужасом думала: а зимой как? Сёма купил сена, соломы, комбикорм. Ритуля прикинула — дешевле раз в год кролика тушку на рынке взять без всех этих хлопот. Да и не привыкли они к крольчатине.  А кто их забивать будет? Ну, ладно, Сёма кого-нибудь привезёт, забьют. А шкурки куда девать? Раньше их принимали, платили деньги. Сейчас этого нет. Сами их выделывать они не умеют. На помойку? Золотое мясо получается. Тут наступила поздняя осень, пошли дожди. Ритуля занавешивала клетки плёнкой, но кролики, видно, простудились и в три дня передохли все. А может, болезнь какая напала. Вон, Клавдия к своим ветеринара приглашает, какие-то витамины, капли постоянно даёт. Ритуля удивлялась — зачем, они же сидят на одном месте, ни с какими другими животными не общаются, ничего ни от кого подцепить не могут. А вот, оказывается, могут. И Клавдия предупреждала, и про ветеринара говорила. Да что уж теперь. Опять приехал Сёма с мужиками, тушки увезли, клетки разобрали. Ритуле было жалко и кроликов — такие смешные, милые, и потраченных впустую сил и денег. Потом успокоилась.

Но тут Сёма, опять же, чтобы бабуля не заскучала, решил завести ей кур. Свежие яички, суп с домашней курочкой. Куры были Ритуле более привычны. Сёма снова привёз «бригаду», построили курятник. Сразу закупили солому, комбикорм, зерно.

С курами дело пошло лучше. Ритуле нравилось выпускать их осенью или весной в огород, когда она перекапывает грядки. Курочки беленькие, петушок пёстренький, ходят не спеша, гребут землю крепкими лапами — рыхлят, выклёвывают из земли разных жучков, улиток и прямо из-под лопаты жирных червячков, тут же удобряют. Ритуля копается на грядках и с ними разговаривает. С кормом проблем нет — Сёма привозит бесперебойно, с запасом. Ритуля только мешанку раз в день в большой кастрюле запаривает — все кухонные отходы тоже туда, да летом свежей травки им топориком помельче нарубит. А зато, действительно, яички, крупные, вкусные, часто двухжелтковые — ешь не хочу! - и детям с собой всегда пару десяточков. Для мяса каждую весну привозят ещё десятка три цыплят-бройлеров. Ритуля наловчилась и забивать, и ощипывать. А как все любят сочную мясистую курочку, запечённую в духовке, или суп-лапшу на крепком душистом бульоне! Виталик с Сёмой за раз по пол-курицы съедают, Ритуля и старается.

В этот же день уезжают дочь с зятем, на следующий день вечером — Виталик. Родителям на работу, ему в институт. Ритуля остаётся на неделю одна. Ну, как одна? С котом Васькой, собакой Пиратом и с курочками-несушками. Бройлеры кончились. Всех забили. В морозилке ещё лежат разделанные, замороженные тушки.

Пират — сын Сильвы, предыдущей собаки, и её точная копия. Среднего размера, хозяйке по колено, серо-белый, кудрявый, кудлатый, глаза закрыты густой чёлкой. Больше всего похож, как и мать, на овечку. Недаром Сурен называл обоих «курдючная порода».

Наутро, выспавшись, Ритуля идёт к Клавдии. От неё тоже вчера уехал сын с двумя внуками. Подруги пьют кофе, разговаривают о своих детях. Основные огородные дела закончены, у внуков полным ходом пошла учёба, и у обеих такое ощущение, что у них самих начались каникулы. Душа просит праздника.
- Давайте посидим у меня, - говорит Ритуля, - столько всего осталось! И винцо есть вкусненькое, Сёма привёз чуть начатое.
- Правда, - соглашается Клавдия, - крутились в последнее время, как белки в колесе, не грех и отдохнуть. Я сейчас соберу кой-чего, за Валькой зайду, могу к Геракловым заскочить, Райку с Марийкой позвать.
- Давай, а я за Зюркой забегу и картошку поставлю.

Через полчаса на террасе собираются бабы, соседки-подружки, знакомые с детства. Каждая приносит что-то из еды или выпивки. Стол ломится от угощений. И хозяйка, и гостьи прихорошились, принарядились, радостно возбуждены — давно не собирались вот так, чтобы посидеть не спеша, поговорить обо всём, столько всего накопилось за лето! Они примерно ровесницы, все загорелые, с ясными глазами, энергичные, ядрёные, языкастые. И все безмужние.

Кто, как Ритуля и Клавдия, вдовые, Зюрка вообще замужем не была, мать-одиночка, родила сына, Серёжу, никто не знает, от кого. Вырастила одна. Парень вырос — загляденье — высокий, красивый, воспитанный. Учился хорошо, с детства бредил морем. И добился своей мечты — поступил в Нахимовское училище, закончил, теперь живёт в Ленинграде, женат, двое детей, приезжают нечасто. Зюрка вообще-то Зина, но с детства так повелось — Зюрка и Зюрка, никто уже и не помнит, почему.

И Райка замужем не была. Она старая дева, худая, лицо рябое от оспы, но работящая, компанейская, за словом в карман не лезет. Всю жизнь по хозяйству то при родителях, царствие небесное, то теперь при брате и его семье. И до сих пор ещё работает.

Валя тоже вдова. Муж её, Виктор, был алкоголик. Ох, и намучилась она с ним! Сама Валя труженица, аккуратная, в доме чистота, в огороде порядок. Сын вырос умница, закончил институт в Москве, женился, там и живёт, квартиру от работы получил. Всё бы хорошо, кабы не Виктор. Он уже день, ночь не разбирал, шатался по посёлку пьяный, то в канаве заснёт, то в чью-то калитку вломится. Бегут к ней: Валя, забери своего! Валя тащит его, грязного, упирающегося, чуть не вдвое больше себя, домой. Там он начинает куражиться, что-нибудь разобьёт, сломает, напачкает. Сын переживал за мать, сколько уговаривал: брось его, выгони, дом твой, родительский, он тебя пришибёт когда-нибудь. Вале жалко. Куда он пойдёт? Кому нужен? Ну, жалко тебе его, переезжай к нам, будешь жить в любви, безопасности, со всеми удобствами, в одной комнате с маленькой внучкой. И нам поможешь. Внучку Валя очень любила, но как бросить дом, хозяйство, всё привычное? И работа у неё здесь рядом. Нет уж, видно, придётся терпеть. Жалко его. Даже больше, чем себя. Раньше он, хоть и пил, работал, был хорошим слесарем. И подрабатывал, кто что попросит починить, никому не отказывал. А расплачиваются чаще чем? Бутылкой. Валя сколько просила: не надо выпивку, дайте денежку, какую не жалко, может, хоть в дом принесёт. Нет, всё до копеечки оседало в карманах местных самогонщиков, которые продавали отраву хоть бутылками, хоть стаканами круглосуточно. А лет десять назад обнаружили у него рак горла. Бабы все были уверены, что от выпивки — столько лет заливать в себя разную сивуху, это ж какое горло выдержит! - и пугали своих мужей. Виктору сделали операцию, вставили в горло трубку. Он издавал через неё пугающие булькающие сдавленные звуки и страшно кривил лицо, силясь что-то сказать. Дети при виде него разбегались врассыпную. И рассказывали страшилки, что у него вставлен пищик, как у куклы, которая говорит «мама!». Ему дали группу инвалидности и отправили на пенсию. Тут уж он с полным правом пустился во все тяжкие. А что, на работу ходить не надо, дармовые денежки каждый месяц приносят на дом. И причина у него уважительная — страшная болезнь, рак, инвалидность просто так не дают. Здоровому не понять. Вот и жалела Валя. А он совсем потерял человеческий облик и умер в чужом сарае, подавившись варёной картошкой во время очередной попойки. Валя похоронила, отплакала да и расцвела — помолодела лет на пятнадцать, хоть заново замуж выдавай. Но нет, больше не хочет. Теперь у неё в жизни сплошное счастье — сын, внучка, чистый дом, ухоженный огород, работа, на которой её ценят, подруги, которые за неё рады. Хотя, по молодости была ведь у них и любовь, и жили первое время хорошо. Эх, Витя!.. Что водка с мужиками делает.

Последней на террасу вплывает Марийка — высокая, грудастая, с плоским задом, в туфлях сорок второго размера. На голове объёмная сложная причёска — шиньон, начёс, всё залито лаком, глаза и губы ярко накрашены. Одета в переливающийся яркими красками халат с драконами. Марийка считается модницей и красавицей. Работает в Москве, сидит за кассой в ресторане «Минск». Она ставит на стол квадратную бутылку виски, коробку конфет, упаковку сыра с плесенью.

Марийка хвастается, что одевается в «фирму» от спекулянтов и в валютной «Берёзке». Отчасти это правда. Но несколько раз она приносила Ритуле ткань, просила сшить платье, юбку, блузку по выкройке из импортного журнала и пришить ярлычок — лейбл — споротый с какой-то старой иностранной шмотки. Ритуля профессионально шьёт, у неё и машинка производственная, и оверлок. А уж из хорошей дорогой ткани шить — одно удовольствие. Вещи из-под её рук вышли на загляденье, хоть  сейчас в ГУМ, на продажу. Марийка заплатила половину того, что отдала бы в ателье — подруги же! - и притащила пакет импортных деликатесов и выпивки — в основном, сладости, колбаса, орешки, сыр, консервы. За неразглашение. Упаковки все начатые, бутылки открытые. Как будто кто-то пробовал, не понравилось, сложили в одну кучу и презентовали с барского плеча Ритуле. Взяла. Отказаться неудобно и намекнуть на полную оплату тоже неудобно — подруги же.

И не просто подруги, а заклятые. Дружат с детства, дома напротив. Время от времени ругаются насмерть и несколько лет не разговаривают, лаже не замечают друг друга. Но скучают. И потом под каким-нибудь благовидным предлогом мирятся. Но Ритуле это всё надоело, в последние годы Марийка стала как-то неприятна, и она с ней уже не ругается, а старается свести общение к минимуму и относится с прохладцей.

Марийка взывает к памяти о былой горячей дружбе и говорит, что все ссоры всегда затевает Ритуля. Та даже уже не спорит. Махнула рукой. Не хочется и вспоминать.

А подставляла её Марийка ещё со школы - перед матерью, перед учителями, парнями, одноклассниками. И всё вроде по простоте душевной — ну, вот такая она, Марийка, душа нараспашку, ничего скрыть не может, язык на привязи не держится.

Потом общались меньше — Ритуля жила в Москве, приезжала, конечно, на выходные, на лето, но там уже заботы были у обеих — мужья, дети, старые родители. Но Ритуле больше нравилось жить в посёлке, в родительском доме, да и бабка была уже старая, а тут и Александра замуж вышла. Ритуля оставила им свою комнату в старинном доме и переехала насовсем к матери. На работу ехать полчаса на электричке, а до станции километр по хорошей дороге. И электрички ходят часто, как трамваи.

Марийка жила в посёлке постоянно. Опять стали плотно общаться. Но Марийка с годами становилась всё более разухабистой, невоздержанной на язык. Могла при маленьком Виталике нести какую-нибудь похабщину, а то и прямо ему то песенку, то стишки, то загадки с непристойным смыслом и матерными словами. И всё это сочно, весело, громогласно, и ведь не остановить её никак. Ритуля запретила ей приходить, когда у неё дети и Виталик.

То во время застолий прилюдно вешалась на Сурена, а вырваться от хорошо выпившей, разошедшейся Марийки без шансов. Отдирали её от бедного мужика всем миром. Сурен, кстати, не любил грубых, несдержанных женщин. Она и к Сёме пыталась лезть — в шутку, по-матерински — но Александра сразу решительно сказала ей не являться в дом в их присутствии.

То, опять же, во время праздника, когда все поддатые, стравит мужиков на пустом месте, бывало, что и до драки. Тут уж и разъярённые бабы несколько раз учили её правилам поведения — по всей террасе и по двору летали клочья шиньона, из разорванной блузки бесстыже вываливалась чудовищного размера грудь. Простые поселковые мужики похохатывали и отпускали  недвусмысленные замечания. Бабы стервенели ещё больше.

Вообще, их семью, Геракловых, в посёлке не любят. Уж очень высоко себя ставят, всячески  подчёркивают своё положение, благосостояние, знакомства. У Марийки есть муж, импозантный Герард Гераклов, журналист. По паспорту, правда, Генка Тыркин, но всем представляется как Герард. Фамилию взял жены. Кстати, интересно, откуда такая фамилия? До общения с соседями снисходит редко, но, если уж оказывается за одним столом или на одной лавочке с местными мужиками, то разговаривает свысока, всячески демонстрирует, что все они ему в подмётки не годятся, хвастается, в каких ресторанах обедает, какие костюмы покупает, с какими девушками крутит романы — все красотки, не старше двадцати! - сыплет известными именами. Он стройный, симпатичный, но неприятный и уже сильно потрёпанный. Хотя одет всегда с иголочки, пахнет одеколоном, водку, купленную в магазине на станции, презирает. На соседские посиделки приходит со своей бутылкой коньяка, сам же её и выпивает. Правда, от Ритулиной самогоночки не отказывается. Выпив, разглагольствует о своей неотразимости. Послушать его, так молодые образованные красавицы просто прохода ему не дают, чуть не в очередь к нему стоят. А он ещё перебирает.
- Я, когда женщину раздеваю, - высокомерно говорит он мужикам — шофёрам, слесарям, строителям — и вижу, что у неё трусы и лифчик разного цвета, то велю одеваться обратно.

Мужики не знают, как реагировать, и по рабоче-крестьянски, не утруждая себя подбором изысканных выражений, затыкают журналиста. Тот, не найдя понимания у мужской части общества, попытался было повыделываться перед женской. Там его быстро оборвали:
- Охальник! Как не стыдно, жена вон сидит, что ж ты её позоришь!
- Восемнадцатилетние студентки на него вешаются, ну, надо же! Да кому ты нужен, сморчок ты жёваный?
- Ты на себя-то посмотри: пропитой весь, гонору, как у индюка. Да на тебя бабка Полюха, и та бы не согласилась! Правда, тёть Поль?
- Знамо дело. - Быстрым говорком отвечает старуха-соседка, - много строит из себя, а на поверку-то пшик!

Недавно произошла утечка информации — выяснилось, что Герард, он же Генка, образования имеет семь классов и работает в метро разнорабочим.
Марийка поднимает своего упившегося болтливого муженька и, закинув его руку себе на шею, уводит домой. Возвращается притихшая, опрокидывает махом первую попавшуюся рюмку, подпирает голову руками.
- Да, бабоньки. Я несчастлива  мужем, но счастлива детьми.

Так она говорила, ещё когда дети были школьниками. У Марийки сын, Гриша, и дочь, Леночка. Дети красивые, вежливые, учились хорошо. После школы пошли  то ли в техникум, то ли в училище, Марийка толком не говорила. Сейчас живут в Москве, у обоих семьи, по двое детей. Но вот к родителям приезжают редко и с внуками разрешают поиграть только в своём присутствии. Не доверяют. Марийку это обижает. А Ритуля понимает и Гришу, и Леночку.
- Понимаете, тёть Рит, - жаловалась ей как-то Лена, - она детей плохому учит. Вроде любит их, подарки дарит, просит, чтобы привезли к ней в гости. А сама все наши правила, запреты побоку. Что, мама не разрешает? Фигня! Можно! На режим плюёт, телевизор до ночи на всю катушку, вместо супа или каши, котлеток — сладости, газировка. И даже не то что потакает детям во всём — сама предлагает. И вечно какие-то шутки-прибаутки похабные. Книжку станет им читать, так комментарии какие-то непристойные отпускает. А они всё потом повторяют. Мне раз в садике замечание сделали. Вот стыдно-то было! А ей всё смешно. А отец, мало того, что выпивать стал часто, он с ними вообще не знает, что делать. И неинтересно ему. Нет, им детей давать нельзя. Как я завидую вашей Сашке, она вам Витальку привезёт, и спокойна. У нас тоже такая бабушка есть, моя свекровь. А мама… - Лена горестно махнула рукой. - Ну, вот почему они такие?

Только расселись за столом, налили по первой, притащилась бабка Полюха. Она любую выпивку за версту чует и является без приглашения. И не с пустыми руками — достаёт из кармана необъятной юбки пакетик с комком слипшихся фруктовых «подушечек», обсыпанных сахаром, из местного магазина. Раскрывает пакет, подворачивает края и пристраивает его на столе рядом с  двумя коробками шоколадных конфет, печеньем «курабье», зефиром в шоколаде, тортом «Подарочный», банкой персикового компота.
- Тёть Поль, ну, зачем? - говорит Ритуля, - и так всего полно.
- Ничего, ничего, - округло бормочет Полюха, - к чаю. Я их две штучки в чашку бросаю, они растают - душисто, сладко! Попробуйте!

Когда Ритуля принесла горячее — большую кастрюлю отварной картошки с тушёнкой и зеленью — пришёл Толик, сосед из дома напротив, двоюродный брат Марийки и родной брат Райки. По возрасту он чуть постарше Александры, но дружит именно с Ритулей. Раньше всё свободное время проводил в гараже у Сурена, теперь помогает Ритуле, если что надо, заходит поболтать, душу отвести. Ну, и выпить, конечно.

Толик строитель. Жена старше лет на восемь, толстая, горластая, краснощёкая баба, буфетчица. Молоденький Толик привёз её из дома отдыха. Дочка — вылитая мать и так же командует отцом, выговаривает ему, повторяя материны интонации. Из их дома часто слышны звуки скандала, выпившего Толика не пускают домой, он ночует в сарае. Года два назад он получил квартиру в одном из домов, которые сам и строил, в Москве, около метро Тульская. Сделал ремонт, вместе с женой обставили и переехали. Жена с дочкой. Толика оставили в посёлке, с сестрой Райкой. Она и накормит, и обстирает. А сами приезжают на лето, как на дачу. Толик побушевал и смирился. Ему самому здесь лучше — вольно, просторно, никто не ругает.

Соседки-подружки, среди которых затесались Толик и Полюха, душевно сидят, вкусно едят, выпивают, ведут разговоры о прошедшем лете, о делах, которые надо сделать осенью, о том, сколько чего вырастили, собрали, заготовили. Ритуля, смеясь, рассказывает, как пришла раз  утром к Клавдии завтракать.
- Только яичницу  из сковородки выложили, только кофе налили, Клавка как подскочит — и бежать! Я ей: ты куда? А она на бегу: парники забыла открыть! Заболталась с тобой! Начинай, я сейчас! Представляете? Кофе бросила, парники помчалась открывать. Ну, после завтрака бы открыла, ничего страшного. А так кофе остыл.
- Да уж, Клавдия, она такая. У неё всё чётко. Дело в первую очередь. Какой может быть кофе, когда парники не открыты? - смеются бабы.
Клавдия не остаётся в долгу:
- Ну, Ритуля кофе не бросит, хоть гори оно всё огнём! Да, Ритуль? А то какие-то парники.
- Да уж конечно, - соглашается Ритуля. - Утром кофейку попить спокойно — святое дело! А уж потом можно и за дела.
- Вот потому у Клавдии на одном огороде урожай больше, чем с наших всех, вместе взятых.
- Это точно. А у меня что-то морковь в этом году плохая уродилась, вся поеденная кем-то.
- Это морковная муха, - говорит Клавдия, и разговор переходит на морковь и на клубнику. Лето было прохладное, сырое, слизни объедали капусту и клубнику, многие ягоды гнили прямо на ветках.

Толик растопил старый самовар, вносит его и ставит на край стола. Переходят к чаю. Марийка режет торт.
- Раньше-то «Подарочный» сиротским считался, - говорит Толик, - а сейчас и такому рады.
- Я его почему взяла? - объясняет Валя, - чего-то сладенького захотелось, зашла в магазин, а их только привезли, свежие. Я и взяла. А тут Клавдия прибегает: пойдём, Ритуля зовёт посидеть. Я и прихватила.
- Конфеточки, конфеточки берите, - хлопочет Полюха, - в чай положите, вместо сахару.
И берёт большой кусок торта.

Кое-кто бросает в чашку фруктовые карамельки. Чего старого человека обижать. Ритуля потом соберёт Полюхе с собой угощений в крышку от торта, пусть завтра полакомится.

Она ставит локти на стол и затягивает песню. Раскрасневшиеся бабы подхватывают и слаженно выводят:
- Отчего, отчего, отчего гармонь поёт?
Оттого, что кто-то любит гармониста!..
Толик тоже подпевает хриплым баском.
Сурен любил эту песню.

Постепенно все расходятся. Ритуля прибирается и выходит на огород — пройтись, посмотреть, кур загнать, а то стемнеет скоро. Доходит до маленькой грядочки с ремонтантной клубникой — Клавдия давала усы — накрытой плёнкой от кур да и для тепла, по ночам уже холодно. Приоткрывает, смотрит. На кустиках по одной-две ягодки среднего размера, зелёные или уже белые, начинающие розоветь. Рядом, тоже под плёнкой, посеянная вместо склёванной курами поздняя редиска. В пятницу вечером приедет Виталик, как раз наберётся ему десятка два клубничек, а редисочка поспеет к дню рождения. Сделают на стол со сметаной. Ну, и что, что взрослый мужик, а бабулину клубничку и редисочку любит, как прежде. Ритуля заботливо поправляет плёнку, улыбается. Какое счастье, когда у детей всё хорошо! Правнуков бы ещё дождаться.

                25.06.2025