Идиоты поневоле

­­Среди лугов и полей течёт река широкая, необъятная, разделяясь на два рукава и десятки ериков. А меж рукавов в стародавние времена раскинулось, то ли село, то ли деревня.

Вроде, церковь присутствовала, только без колокола — спилили его мужики и на металлолом сдали в ближайший околоток, где цветными металлами забавлялись, когда дьяк сдуру или после перепоя в очередной раз в четыре утра стал народ созывать на площадь. Да и зачем созывал, так и не узнали: сразу морду бить стали, а опосля полезли пилить.

Чужим был дьяк для деревни, случайно обосновался, пришедши из далёкой деревни Венишик, где всех Венишиками и кликали. А из-за того, что лицо у него было ярко-красное с болезненным пятном на правой щеке, которое само по себе, то увеличивалось в размерах, то уменьшалось, имя дали дьяку - Анаид, по названию болезни, прокатившейся несколько лет назад по округе.

Четыре бензопилы порвали, пока до мужиков дошло, что дьяк, сволочь распоследняя, бревно, на котором колокол висел, умыкнул. На лесопилке распустил на доски и хоромы себе отгрохал, а вместо бревна цепь приладил, что на бачке в общественной уборной висела, которая аккурат напротив церкви стояла. Хорошая была цепь, добротная. Покойная попадья Ашатан Авокинзер носила её, как модное украшение. Обмотает вокруг шеи, раз пять, и носит. Умной была покойница, хоть и из заморских стран прибыла, да с имечком непонятным. Мол, Авокинзер в переводе с молдавозабабацкого языка означало: страшная орчиха. Врала поди, с такой рожей ей только “аво” оставили бы. А фамилию получила от крестоносцев, с которыми её мама развлекалась, до того как родить это нечто. Вот и была мама у Ашатан вроде как одна, а отцов — целых восемь, потому и родилось нечто непонятное.

И ведь никто не сообразил снять цепь, когда в автомастерской тельфер сломался, а она догадалась. Да вот беда-то из-за той цепи с ней и приключилась, как раз на день водяного. Все прыгали с обрыва в воду, и она сиганула. И зачем? Никогда не любила подобные игры, а тут вдруг сходу. Поговаривали, что столкнул кто-то, но мало кто верил. Такую, чтобы с места сдвинуть, трактор нужно было пригнать. И высокий ведь обрыв, никто рыбкой не рисковал, все ножками в воду, а попадья в воздухе перевернулась и бултых головой, только парашют на поверхности плавать остался. Сначала все замерли от удивления, вот, мол, как попадья умеет, многие даже думали в ученики к ней податься. Это ж надо, как красиво вышло! И только на следующий день сообразили, что водяной её к себе призвал. Принесли багор, вот за ту самую цепь, и вытащили. А как в гроб класть, крышка не закрывается, цепь мешает. Кто-то и предложил в общественном туалете к бачку присобачить. Нет, конечно, бабы из-за цепи драку учинили, но опосля выяснилось, что кроме покойницы, никто, ни сидя и тем более стоя, модное украшение носить не может. Только лёжа или раком. Ну и нахрен оно сдалось, если только муж его будет видеть окосевшим взглядом после очередной попойки с дружками? Не оценит красоту. Скрипя сердцем, согласились отдать в отхожее место.

Стало удобно в уборную ходить. Раньше-то приходилось на унитаз вставать, чтобы до крючка дотянуться и воду слить, а теперь этого не требовалось. Вода текла постоянно, даже трубу, на которой висел бачок, перекособочило и погнуло.

А как цепь пропала, вновь пришлось карабкаться на унитаз, пока он под чьим-то могучим телом не выдержал и раскололся пополам.

Поговаривали, что сотворила с унитазом такой бедлам - Гортензия Макаковна Жур, только поди узнай, которая из них, ежели в селе у всех фамилия Жур, а по старой привычке или какому преданию, этого уж никто и не помнил, всех новорождённых девочек называли Гортензия.

С одной стороны, женской половине села - была забава. Зовёт муж на помощь жену или дочь, а они только переглядываются и не идут. Да хрен его знает, кто ему нужен? А с другой стороны и мужикам было неплохо. Выйдет вечером за околицу жену кликнуть — все и оглядываются.

И как тут ненаглядных вычислить? Морды синие, раздутые и помятые, да ещё вокруг правого глаза синяк здоровущий и воняет от всех одинаково, потому как бились дружно в большой луже, что на окраине образовалась, куда все отходы с деревни сливались, да порося целый день барахтались. Вот и тащили в дом тех, что ближе стояли. А какая разница? Даже в буйном состоянии имя не перепутаешь.

То, что дьяк - сволочь, цепь уволок, все помнили, а вот то, что гуртом тащили её под купол, давно забыли. Дьяк мужиков самогоночкой подбадривал, а была она у него забористой, с ног валила. Откуда он её брал, никто толком не знал, а дьяк рассказывать, что свиной навоз добавляет, для крепости, не торопился. А зачем лишний раз по морде получать. Вот и тащили цепь всю ночь, а уж как колокол подвешивали, так то и сам дьяк не помнил. Повесили и ладно. Зато, какой звон стоял по всей округе, мужики из соседних деревень прибегали с вилами, опасаясь, что басурмане через реку прут, вот и спешили на помощь. А не обнаружив иноземных кораблей выпивали за их погибель, а потом, как водится, разминались, бока друг другу наминая и лишь опосля, поздно вечером разбредались по своим деревням.

А уж как звон дьяку нравился, не описать. Шарахнет языком колокола, ухо приложит, глаза закатит и стоит одурманенный святой силой. Покруче всего будет.

В один из таких дней, когда буйство гуляло в его пропитанной адскими парами башке, и пришла безумная идея. Быть ему не просто дьяком Анаидом, а основать на селе школу оторв и стать главою ейною.

Два дня обдумывал он ересь эту, да как подать селянам. А потом, не глядя на часы, которые как раз показывали раннее утро, полез бить в колокол, народ созывать, чтобы объявить себя оторвой. Но как всегда ухо приложил к тяжёлому металлу и забылся в экстазе...