Талант и страсть или обнажённый нерв

Человек талантливый, талантлив во всех областях.
Лион Фейхтвангер


Мы часто говорим: «Талантливая работа», «Он талантливый инженер, актёр, учитель и т.д.» Что мы подразумеваем под этим? Почему, глядя на картину одного художника, мы замолкаем от восхищения, а произведение другого художника той же школы, и той же манеры письма, мы с прохладцей пропускаем? Почему одни песни затрагивают самые тонкие струны души практически у всех без исключения, а другие - по вкусу лишь определённой группе? Почему работу одного специалиста мы оцениваем, как хорошую, а другого - как талантливую?
Зачастую талант сводят к интеллекту. Однако интеллектуальный потенциал необходимое, но не достаточное условие для проявления таланта. Видимо, есть что-то, во-руг чего выстраиваются различные человеческие способности, позволяющие реализовывать талант в трудовой, творческой или общественной жизни.
И этой составляющей является страсть, а талант - прямым её проявлением. Без страсти человек с интеллектом выше среднего или высокими способностями в какой-либо области не проявит таланта. Как говорят: талант без страсти - сирота, а страсть без таланта - лишь влечение.
Бернард Шоу настаивал на том, что среди всех разновидностей страстей, есть гораздо более захватывающая, чем физическая и резюмировал, что интеллектуальная страсть, страсть к открытиям и исследованиям - самая могущественная из всех страстей.
И если талант базируется на генетических свойствах и врождённых способностях человека, то страсть - это уникальная увлечённость, которая вырастает из детского исследовательского интереса к миру, и проявляется во взрослом желании постоянно совершенствоваться в том или ином деле, расходуя на это все свои творческие и душевные силы. Именно об этом писал Борис Пастернак в 1928 году в стихотворении «Мейерхольдам»:

... Вы всего себя стёрли для грима.
Имя этому гриму душа ...

Поэт Давид Самойлов писал: «В страстях, в которых нет таланта, заложено самоубийство ... Есть страсть духовная. Все остальное - ложь ...».
Вот об этой духовной страсти таланта Юрия Борисовича Марковина мы и расскажем вам, уважаемый читатель.
Талант, о котором мы хотим поведать, психологи относят к избыточному типу одарённости - в педагогике его называют художественная одарённость.
С детских лет Юра обнаружил целый «веер» различных избыточных (художественных) способностей - музыкальную, хореографическую, изобразительную и сценическую. Для него было комфортным пребывание в музыке любого жанра, он виртуозно владел пластикой танца, с юных лет рисовал, и создавал яркие образы на сцене.
Но с чего же нам начать рассказ о даровании Юрия Борисовича Марковина? Может быть об артистическом таланте, который сопровождал его всю сознательную жизнь. Этот его дар не раз властно вторгался в жизнь нескольких поколений людей, живших в военных гарнизонах и воинских частях, в больших и малых городах, в их думы о жизни и о самих себе. 
На сценах театров, Домов офицеров, клубов Юрию Борисовичу удавалось искусно перевоплощаться в разных людей, населяя окружавший зрителей мир «армией» знакомых незнакомцев.
Конечно же зрители понимали, что перед ними плод художественного воображения Марковина-артиста и его соратников по сцене, хотя и подсказанные жизнью, порой как бы перенесённые из неё.
Ирина Марковина развивает это замечание. «В период нашей службы во Владимире (значит, я ещё в школу не ходила) папа играл в спектакле Дома офицеров с послевоенным сюжетом, персонажи были однополчанами. В центре сюжета – любовный треугольник.  По пьесе папа -  второй герой, как и первый, влюблён в героиню. Правда, безответно. Мы с мамой и совсем маленьким Борисом присутствовали на всех репетициях, увлечённо наблюдали, как шла работа над папиной ролью. Помню, что я, сидя в зале, тихо ненавидела главную героиню за то, что она не любила папу, ведь он был в тысячу раз лучше своего счастливого соперника. Нет, главный герой был, конечно, хорош, и внешне, и по характеру, и поступкам, но папа так страдал!» 
Юрий Борисович Марковин - из числа тех талантливых людей, которые сами нередко подсказывают, как их понимать, как подходить к их творчеству. 
«Предполагаю, что против такого внимания он бы не возражал - отмечает В. Шубернецкий. - На заре своего офицерского бытия я часто обращался к Юрию Борисовичу за советом. Однажды я задал ему вопрос: «Как мне, молодому лейтенанту, комсомольскому вожаку, завоевать авторитет среди курсантов и офицеров?» Ответ его был афористичный: «Если у тебя нет авторитета звания, то следует наращивать авторитет знания». И добавил: «Надо развивать интерес не к своей персоне, а к тому, что ты делаешь. Такой интерес жизненно необходим».
Нам жизненно необходимо рассказать о том, что создано этим талантливым человеком, как и с чем он обращался к современникам, с которыми в ореоле страстей человеческих он размышлял, тревожился, надеялся, гневался и ликовал. И всякий раз сквозь любое его творческое действие, в которое он вкладывал всю свою душу и неукротимую пульсацию своего сердца, просвечивалась «персона» Юрия Марковина, личность несомненного таланта.
Ирина Марковина: «У папы был такой эстрадный номер, от имени ветерана только что закончившейся Отечественной войны он трогательно рассказывал о своих однополчанах, которых, по сюжету, ждал на встречу. В этом рассказе было столько тепла, юмора, любопытных деталей их недавнего героического прошлого, столько истинного фронтового братства! В самом конце звучала реплика, ожидавшего своих друзей ветерана: “Они придут...!»” А потом: “Они НЕ придут…”. И тут выяснялось, что все они погибли – молодые, весёлые, самоотверженные. Кто-то, спасая товарищей, кто-то, вызвав огонь на себя или бросившись с гранатой под танк… Каждый раз я плакала и всегда видела слезы в глазах зрителей. Очень сильное впечатление производило это выступление и люди в зале верили, что это папино военное прошлое. Хотя очевидно было, что он много моложе тех, о ком рассказ».
Касаясь сцены, Юрий Борисович считал, что для него увлечённость ею - это занятие в большей степени нравственное, нежели профессиональное. Он ведь никогда не учился актёрскому мастерству. Рассказанный эпизод – лишь один из многих и убедительное подтверждение этой жизненной позиции. Права, наверное, Фаина Георгиевна Раневская, со свойственной ей категоричностью утверждавшая, что «актёр -  не профессия, а диагноз..., что учиться быть артистом нельзя». Конечно, неоднократно повторяла актриса, можно развить своё дарование, говорить, изъясняться, но потрясать - нет. Для этого надо родиться с природой актёра. 
Говорят, что претендующий на звание артиста должен обладать «набором» из, скажем, девяти совершенно необходимых элементов облика и внутреннего содержания. И если это так, то Юрий Борисович Марковин соответствовал этому условию безоговорочно и в полной мере – выше высшей: эрудиция, образованность, такт, культура, юмор, темперамент, непосредственность, обаяние, общительность…
Юрий Марковин родился именно с этой уникальной «природой». Не будучи профессиональным актёром, он обладал, говоря словами английского актёра Ральфа Ричардсона, способностью «удерживать от кашля» любую публику - то ли зрителей в зале, то ли курсантов в аудитории.
В каждой из его реплик, в каждом изящном движении его рук и в сиянии глаз, была какая-то деталь, какой-то штришок, который окрашивал происходящее точным авторским отношением.
«Просятся на бумагу несколько оживших сценок с участием Юрия Борисовича, ситуаций, словно лента кадров-воспоминаний - продолжил В. Шубернецкий. - Теряюсь в выборе наиболее интересных, запавших в душу людей-слушателей-зрителей. В конце концов извлекаю из памяти 7 ноября 1982 года - день 65-летия Великой октябрьской революции. Переполненный зал Ярославского гарнизонного Дома офицеров, в котором собрались военнослужащие гарнизона и члены их семей.
В зале слышен шум зрительских голосов. Сцена освещена в центре. Через центральный проход зала к сцене движется мужичок в вязаной рубашке без галстука и в кургузой, потёртой кепчонке, надвинутой почти на брови, правая рука в чёрной перчатке висит плетью. Он останавливается и внимательно осматривает зрителей, опаздывающих к представлению. Многие зрители недоумённо разводят руки и пожимают плечами: мол, кто это? 
Мужичок уверенно, даже напористо продолжает движение. Он поднимается на сцену и останавливается в её центре. Цепким, пронизывающим взглядом охватывает зал, в котором свет не гаснет - виден каждый зритель.
Жёсткая складка у рта и чуть проступающие желваки на скулах - как сгустки воли. И вдруг:
- Не за своё дело взялись, братцы. Вы что же, хотели меня удивить? Меня? Который обкладывал целые батальоны? Да я матом вышибал страх из людей! И гнал их под кинжальный огонь! На смерть! На гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух...!
Звучит громкий птичий гомон (с записью этих звуков помогли сотрудники театра им. Ф. Волкова), перекрывающий «матерную» речь Марковина-Трубникова, беззвучно шевелящего губами. Мужичок ещё не закончил монолог, а из зала раздались громкие реплики:
- Хватит!
- Утешил, Егор Иванович, почитай полвека такой музыки не слыхивал.
- Задушевная речь.
Да, это была десятиминутная сценка, воспроизводящая эпизод из фильма «Председатель», которой и начался юбилейный концерт художественной самодеятельности гарнизона, где Юрий Марковин был ведущим (конферансье).
Юрий Борисович в короткой роли председателя Егора Трубникова выглядел впечатляюще: по-ульяновски горячен, страстен, ярок - глаза его говорили гораздо более того, что звучало в его монологе. Он говорил голосом, перехваченным волнением, всё ещё находясь в плену сомнений и тревог, разочарований и бессонных поисков. Даже на сцене он был во власти той творческой неудовлетворённости, которая охватывала его накануне. Это характеризовало его как подлинного художника, всегда видящего ещё что-то, что можно было, нужно было сделать, но чего, как ему кажется, он так и не добился.
Кто-то сказал, что высока радость художника, если он сумеет оставить хотя бы «зарубочку» в сердце зрителя. Но Трубников в исполнении Ю.Б. Марковина оставил не просто «зарубочку», он заставил многих зрителей из зала после концерта начать поиски фильма «Председатель».
Мне доподлинно известно, что несколько офицеров даже обратились в политотдел с просьбой показать этот фильм. Кое-кто решил убедиться в том, что там действительно был эпизод с тронным матом председателя.
Я был одним из тех, кто выкрикивал (по просьбе Ю.Б.) реплики из зала и мог наблюдать игру Марковина на сцене и реакцию на неё зрителей и должен заметить, что такие вершины в творчестве мимоходом, случайно не покоряются. Для того, чтобы так сыграть Трубникова, как сыграл его Марковин, я бы сказал, по-Ульяновски, надо было не только обладать мощным талантом, мастерством, но и многое скопить в своём сердце, в себе, многое продумать, пропустить, через себя, через собственный опыт, через «многоэтажное» знание жизни.
Одним вдохновением, интуицией таких высот не взять - нужна солидная школа, навыки, система и тяжёлый “гончарный” труд. Только так мог “родится” чудесный сосуд марковинского таланта.
Марковинский Трубников в театрализованном десятиминутном эпизоде завоевал зал не только неожиданностью своего появления и таким удивительным по тем временам театрально-художественным решением, но и тем, что всё, произнесённое в ходе этой сценки было выстрадано Юрием Борисовичем прямо на глазах у зрителя. И потому каждое его слово отозвалось в зрительских сердцах. 
Для меня до сих пор остаются открытыми вопросы: “Кто угадал в этом крепыше-тбилисце-москвиче, отнюдь не обладавшим той внешностью, которую принято считать актёрской, творческую силу, темперамент, что-то своё, индивидуальное? Кто был тем гончаром, что ваял артистическую душу Марковина? Кто были те учителя, которые помогли развиться и укрепиться основным корням его таланта, и которые впоследствии породили и напитали мощный ствол его дарований, окутанный самостоятельностью мышления и смелостью собственных творческих исканий?”
На эти вопросы мог бы ответить только сам Юрий Борисович, но, увы, я опоздал».
В какой бы ипостаси Юрий Марковин не находился - в роли актёра или режиссёра какой-нибудь театрально-художественной постановки, лектора общества «Знание» или в профессиональном качестве преподавателя философии - он не играл заданную роль, а жил в ней - жил в плену сомнений и тревог, разочарований и бессонных поисков новых идей, методов и приёмов донесения до зрителя или слушателя своих мыслей.
Выпускник НВВПОУ Александр Комиссаров пишет в письме своему однокурснику Алексею Якушеву о Ю.Б. Марковине: «У меня о нём хорошие воспоминания. Он (по сути) был актёром при лекции. Я был на новогоднем празднике в Академгородке, где он выступал, как конферансье и как нынче говорят - шоуменом. Он это умел…»
Действительно, Юрий Борисович Марковин был талантливейшим актёром при любом действии. Был он удивительно естественным и в роли конферансье.
«Он поразительным образом связывал концертные номера описываемого мной концерта между собой так, что их последовательность казалась мне вполне естественной - продолжает В. Шубернецкий. - Сцена и зрительный зал, как бы, сплелись его умелой рукой воедино - создателями концертного зрелища стали не только артисты, но и мы - публика.
Мне тогда показалось, что Юрий Борисович отнёсся к зрителям, как хозяин, к которому мы пришли в гости в надежде и ожидании познакомится с его друзьями-артистами. Так свободно разговаривать со зрительным залом, да ещё остроумно отвечать на неожиданные реплики, да ещё умно и квалифицированно говорить о номерах и жанрах, мог только глубоко эрудированный, остроумный и находчивый человек, обладающий настоящим чувством юмора, смелостью и талантом импровизатора. В этом Ю.Б. Марковин был «штучным товаром» на рынке конферанса.
Его речь была эталонной, дикция чёткая. Странным образом куда-то делась его лёгкая интеллигентная картавость - может быть я её просто не заметил, потому что его тембр голоса, какая-то завораживающая интонационная пластичность и словарное многообразие просто не оставили мне шансов услышать «р» на французский манер.
Вспомнил, что после одного из номеров в зале возникла какая-то нелестная реплика в адрес вышедшего артиста. Откровенно говоря, мне тот номер тоже не понравился - артист вышел на сцену с гитарой и что-то пропел. Голос у него был красивый, а вот инструмент не слушался его пальцев, то и дело соскальзывая с его плеча - аккорды брались в иной тональности. Я тогда подумал, что это признак волнения ...
Но дальнейшие события показали, что это не так. Артист поклонился и пошёл за кулисы. Навстречу ему – полковник Марковин. Молча, с суровым лицом, провожает артиста взглядом.  Не меняя выражение лица, смотрит в зал – как аплодируют: жиденькие и сдержанные аплодисменты были едва слышны.
Юрий Борисович, обращается к уходящему артисту печальным и скучным голосом: «Вернись, тут тебе аплодируют». Певец робкой походкой вернулся на сцену, а Юрий Борисович, не выходя из образа, продолжил разыгрывать какую-то сценку с артистом.
Публика, пока ничего не понимая, легко вовлеклась в игру взаимоотношений певца и конферансье, стала аплодировать громче, подыгрывая ситуации… И пусть сам по себе исполнитель не вызвал интереса у зрителей, зато актёрская игра Марковина увлекла, и незаметно для себя мы приняли участие в каком-то действии.
Аплодисменты, крики «браво», «бис» - зал включился в игру ... Но каково было наше удивление, когда гитарист вновь взял гитару в руки и сыграл симфонию номер 40 Моцарта. Публика была удивлена и покорена одновременно. Мы не сразу поняли, что это был просто розыгрыш и мы стали её вольными участниками.
Это была уникальная школа Юрия Борисович Марковина. Талант! Нечего добавить ...»
 «Когда закончился концертный вечер - вновь, после короткой паузы, подключился к повествованию В. Шубернецкий, - мы с Юрием Борисовичем пошли в сторону троллейбусной остановки, и он спросил меня о концерте, справедливо ожидая оценки его игры. Я не нашёл что сказать, лишь развёл руками от восторга.
 -  “А, ведь, врёшь, поди!” - слегка прищурясь, произнёс он. И, вздохнув, выдал на-гора что-то типа: мол, образ Председателя ему создать не удалось, чего-то “не дотянул”, где-то «недобрал”. 
Я с надрывом в голосе, закашливаясь, стал убеждать его в обратном ..., а он в ответ: “Да уж, Бетховенский замах, а удар по пословице - на копейку”.
Тогда я впервые столкнулся с Марковинской самокритичностью. Мне представляется, что такая самокритичность была продиктована вечно неутолённым его стремлением к совершенству.  Юрий Борисович был всегда в напряжении всех сил, в готовности продолжать работу, шлифовать, находить ещё не найденное, вскрывать ещё не до конца вскрытое. Он всегда видел: сделать можно было ещё что-то - труд ещё не закончен»
Да, Юрий Марковин был всегда во власти творческой неудовлетворённости, которая отличала его от большей части коллег по педагогическому цеху. Он всегда видел то, чего другие не замечали, он точно знал то, что можно было и нужно было сделать, но чего, как ему казалось, он так и не добился.
«Вспоминаю одну из его публичных лекций - опять прерывает ход нашего повествования В. Шубернецкий - она была на тему патриотизма. Высочайшее ораторское искусство Юрия Борисовича перевело всё то, о чём он говорил, в живой образ, погрузило меня и всех слушателей в сферу конкретных переживаний.
А когда он декламировал стихотворение Константина Симонова “Если дорог тебе твой дом”, то та страстность, с которой он это делал, как заклинание с пронзительной силой била по нервам, вызывая неистовую работу воображения. Невольно я представил себе того фашиста, который к моей матери “постоем став, по щекам морщинистым бил, косы на руку намотав ...”
Юрий Борисович цепким пронизывающим взглядом охватывал сидящих в зале слушателей, а глаза в этот момент наполнялись слезами. У его рта образовалась жёсткая складка и выступили желваки на скулах, чего я на его благородном, мягком и интеллигентном лице никогда не замечал. Сколько было жизненной правды в этом выражении его лица!
И только сейчас, спустя 40 лет после этого моноспектакля (я не могу назвать тот жанр лекцией), я понял, что Юрий Марковин пришёл в наш мир, чтобы сгорать, чтобы тратиться, но уж никак, чтобы сохранять себя. Каждое его выступление было   частицей его сердца, мозга, нервов.  Невосполнимой, бесконечно драгоценной частицей.  Пожалуй, я не смогу назвать таких же профессионалов педагогического ремесла, которые бы жили в профессии на пределе человеческого существования.  И от этого становится грустно.
И ещё одно моё наблюдение. Всякий раз, когда Ю.Б. Марковин встречал меня, он произносил: “А-а-а, мой друг пришёл!”. И это его дружеское расположение не заканчивалось приветствием.
Когда я находился рядом с Юрием Борисовичем, то он действительно был со мной: смотрел мне прямо в глаза и слушал так, будто я - единственный человек в этом мире. Этот внимательный взгляд на меня выдавал процесс энергичной душевной и мыслительной его работы. Он не шёл ни в какое сравнение со взглядом многих моих собеседников - хоть и смотрели они на тебя, но не слушали, оставаясь в плену своих собственных мыслей.
Проводить время в обществе этого одарённого человека было счастьем. Вспоминаю его сидящим на стуле в маленьком кабинете начальника кафедры - форменный китель полковника словно влитой, сидел на его статной фигуре. Большая, гордо поднятая голова с густой шевелюрой, слегка печальный и чуть насмешливый взгляд - всегда казалось, что он смотрит в самую душу ...
Насколько легче жилось бы мне сейчас, если бы мой день начинался со встречи с таким вот человеком.
С уходом от нас таких, как Марковин, мы теряем высочайшую генетическую предрасположенность, или, точнее, породу людей! Именно породу! Плохо просматриваются сейчас новые марковины. Все больше деятелей другого сорта: депутатов, «бизнесменов», болтунов … «Не очень борзых, не очень доберманов и догов, а все больше милых, неплохих, но “бобиков”» …
Наш замечательный артист Евгений Весник на вопрос «Кто, кроме вас, самый весёлый человек в Москве?» ответил: «Я делаю вид, что я весёлый. Это мой панцирь ... Я напуган с 14 лет и понял, что доверять людям нельзя ...  А напугал КГБ, который в 1937 ни за что расстрелял моего отца, и я - сын «врага народа» - не знаю, где его могила ..., а мать сослали в Казахстан ...».   
Как схожа в родительской части судьба народного артиста с судьбой героя нашего повествования - тоже сына «врага народа». Но был ли защитный панцирь у Юрия Марковина или он не желая ворошить прошлое, отказался «пилить опилки» истории?
 
........................

Великий Станиславский сказал: «50 процентов таланта - обаяние». Евгений Весник добавил: «Остальные 50 процентов - наблюдательность!»
Юрий Марковин обладал и обаянием, и поразительной наблюдательностью. Свои наблюдения, как правило, подсмотренные особенности человеческого характера, внешности, манеру говорить, он фиксировал чаще всего в памяти, но нередко и в маленьких записных блокнотиках.
Безусловно, если хочешь состояться в жизни, нужно много работать, но тем не менее думается, что ещё важнее быть полным вдохновения и решимости изменить мир к лучшему. Герой нашего повествования был полон такого вдохновения. Им двигало постоянное стремление обогащать окружающую действительность и жизнь показала, что ему это блестяще удавалось – ведь он был художественно многосторонне одарён.
Слово Ирине Марковиной. «Папа хорошо рисовал. И этим своим талантом, как и всеми другими, он щедро делился, не жалея ни времени, ни сил. Сколько плакатов, иллюстраций, стендов, портретов он нарисовал, пока я училась в школе! И таблицы-схемы для моей защиты в Институте языкознания Академии наук тоже рисовал папа.
Все квартиры, комнатки, избушки, в которых мы жили, переезжая от одного места службы к другому, сразу становились нашими, марковинскими. Во Владимире, до моего первого класса, мы жили в невообразимом бараке: длиннющий коридор в каменном доме красного кирпича. Чтобы попасть в нашу комнату надо было пройти весь коридор до конца. И в этой комнате с высоченными потолками и белыми оштукатуренным стенами, во всю высоту и размером во всю стену папа нарисовал две копии картин В. Васнецова “Алёнушка” и “Иван-царевич на Сером Волке”, обе из Третьяковской галереи.
Борис совсем маленький, только начинал ходить, я – за старшую, родители на работе, а с нами огромные, красивые, цветные сказочные персонажи! Мы их обожали, хотя волка побаивались… В Омске, получив отдельную квартиру, мы с папой сразу расписали коридор цветными геометрическими фигурами и дом стал уютным и нашим. А в новосибирском Академгородке пол в нашей уже трёхкомнатной квартире был разрисован квадратами, которые папа расположил так, что создавалась иллюзия их лёгкого наклона в разные стороны. Гости в первые минуты не решались пройти в гостиную. А наш любимый кот Оська бесконечно пытался собрать с полу нарисованные папой осенние листья, разбросанные так, как будто еще секунда – и их унесёт ветер.
А когда много позднее я побывала в США и подружилась там с дошкольным классом из 30 ребятишек, папа цветными карандашами нарисовал для них собор Василия Блаженного как самый узнаваемый символ Москвы и страны. Американские дошколята влюбились в этот, теперь бы сказали, постер. Не могли поверить, что это «живая», не напечатанная картина. Писали нам трогательные коротенькие письма, рассказывая, как им нравится Москва. Картина висела в американском классе в Сиэтле, выполняя важную миссию посла мира и дружбы, разрушая стереотипы. Это был ответ на просьбу молодого учителя, говорившего мне: “Вам обязательно нужно ознакомиться с моим классом. Я вырос на рассказах о том, что русский человек – это человек с ружьём, его нужно бояться, он придёт и убьёт меня. А Вы и Ваш отец – совсем другие русские!”. К слову сказать, он не знал, что папа – офицер советской армии…
Сохранилась фотография с изображением тех самых американских ребятишек, на которой девочка держит в руках папин рисунок собора Василия Блаженного. К сожалению, качество фото очень низкое: не все его детали можно различить, но я подтверждаю факт описываемого мной события.
Мы отправили в Америку ещё один рисунок: деревянной церквушки. Папа много раз её рисовал. Один из рисунков был создан специально для американских ребятишек. Написан он чёрной тушью и пером. Папиной рукой сделана надпись на русском и английском языках.
Есть замечательная история из семейного архива. Молодой офицер с женой идут по городу Рязани (надеюсь, помню правильно). Видят вдалеке человек в военной форме рисует с натуры какой-то особенный крест на храме. Офицер говорит: “Есть только один военный, который может рисовать церковный крест, это мой учитель, подполковник Марковин. Но, поскольку Марковина здесь быть не может, он в Новосибирске, я не верю своим глазам!”. Подойдя ближе, они увидели Ю.Б. Марковина, рисовавшего с натуры замечательной красоты крест. Папа был там в командировке: принимал госэкзамены в военном училище.
Наверное, талант художника как-то связан ещё с одним папиным творческим даром. Задолго до появления в нашей жизни иностранных штампованных пазлов, году в 1958, родители привезли из Тбилиси, где получали документы о реабилитации Бориса Мартирьевича и Елены Феоктистовны, коробочку с разрезанной на множество частей картинкой, наклеенной на толстую фанеру. Самое интересное заключалось в том, что кусочки, на которые распадалась картинка, имели каждый свой размер и конфигурацию. Все разные, ни один не похож на другой!  Собрать картинку из кусочков можно было только хорошо оценив, как они подходят друг к другу по форме, ну, или зная само изображение. Вот с этого и началось семейное увлечение. Под папиным руководством мы наклеивали на лист качественной фанеры выбранную нами репродукцию и укладывали все под тяжёлый пресс. А потом происходило чудо: папа брал лобзик и начинал распиливать репродукцию. Что примечательно, он никогда не делал никакой предварительной разметки, распиливал сразу начисто. И помнил каждый кусок в каждой картинке! Обработав кусочки шкуркой, мы начинали собирать картинку. Увлекательнейшее занятие. Мы даже так знакомых «диагностировали». Лучше всех тест прошла соседка, профессиональная портниха. Сразу видела форму и понимала, какой кусок с каким сойдётся. А вот один высокопоставленный военный так и не смог собрать самую маленькую картинку. Папа однажды на спор собрал картинку с завязанными глазами, был уверен, что помнит, как распиливал. И сделал! Выиграл! Я и сейчас в качестве психо- или трудотерапии занимаюсь этим замечательным тренингом. Не все из коллекции сохранилось, но остались любимые – “Грот” Верещагина, “Алёнушка” Васнецова, “Боярыня Морозова” Сурикова - это большие, до 200 кусков, их мы с удовольствием собирали всей семьёй. А есть любимая маленькая, но самая сложная - “Московский дворик” Поленова. Нечасто, но получается выкроить время и пока собираю какую-нибудь из сохранившихся картинок, кажется, что мы вместе… Что все живы…»

.........................
 
 Слушать время, жить временем и ощущать его токи в своём сердце, чтобы по неписаным законам передачи душевной (психической) энергии на расстояние заставить сердца слушателей в аудитории или зрителей в зале пульсировать с той же частотой, - этому научить нельзя. Это, наверное, как в природе электровозбудимость и электропроводимость: способность, свойство материи, которой одни тела обладают, а другие нет. Марковин обладал.
Изысканность и утончённость, аристократизм и чуткость Юрия Борисовича Марковина представали как эквивалент творческой экстремальности, как обнажённый нерв жизни, неприкрытым смыслом которой была высочайшей степени активная творческая деятельность в профессиональной, общественной и социально-политической сферах, выходившая за пределы, принятых стандартов, а целью – проникновение в глубочайшие пласты человеческого бытия.
В любом обществе, в любой компании Юрий Марко-вин внешне ничем не выделялся, зачастую оставаясь на заднем плане. Но стоило ему начать какой-то разговор, и он сразу становился центром всеобщего внимания. Манеры, поза, осанка, жесты и даже дыхание во время публичного выступления говорили об его удивительной освобождённости от всякого фарисейства, ханжества, фальши, заботы о том, что о нём подумают или скажут. Облик его становился необычайно артистичным - он светился мыслями.
«Понять и изучить Юрия Марковина трудно – отмечает В. Шубернецкий, - как каждого талантливого человека. Мне это просто не под силу, так как моих знаний о нём совсем недостаточно. Но тем не менее моя безоговорочная влюблённость в его педагогические приёмы и сценические создания, в подсмотренные штрихи характера, в поступки, в особенности его творческого метода и манеру работать, влюблённость в его честность и принципиальность – это достаточный запас впечатлений, позволяющий постоянно сохранять в себе преклонение перед его талантом, перед его трудолюбием!
Для меня, как ученика Юрия Борисовича Марковина, его мысли были Абсолютом. Я долго не мог понять “Почему?”  С годами осознал, что моих собственных способностей не хватало на свои творческие поиски, находки и т.д.
Не знаю, как сложилась бы моя судьба, не сведи она меня с Юрием Борисовичем Марковиным, проявившим буквально отеческое внимание ко мне, следившим за моей служебной карьерой. И что главное - помогавшим реализовывать все мои начинания!
Юрий Борисович взрастил во мне первые ростки уверенности в себе».
 
..................................
 
Когда речь заходит об одарённом человеке, для описания берутся тоже яркие проявления, но только те, которые были нами восторженно восприняты и высоко оценены.
Но если пытаться написать портрет многосторонне талантливого человека, то лучше всего дополнить рассказ фотографиями, так как проникнуть в суть его творческих проявлений вербальными средствами или текстовым процессором компьютера дело безнадёжное!
Пришло время рассказать и показать вам, уважаемый читатель, еще одну историю, что поможет, надеемся, лучше представить и понять человека, о котором наша книга. И нам не обойтись без семейно-театральной истории Ирины Марковиной.
 «Папа обладал настоящим актёрским талантом перевоплощения. Опишу один из наших семейных спектаклей. На сцене - фрагменты из сатирической пьесы В. Маяковского “Клоп”. Картинки нэпмановского рынка. Идея этого представления с мгновенными переодеваниями заимствована у Аркадия Райкина. Перед зрителями - офицер в военной форме. Папа произносит вступление, уходит за кулисы и через три секунды выбегает в гриме и костюме одного из рыночных торговцев.
Далее, оставаясь в образе, идёт через всю сцену к противоположной кулисе, заходит за неё и через три секунды на сцену выбегает совершенно другой персонаж.
В зале многие думали, что это два актёра работают. На самом деле, в обеих кулисах - правой и левой - находилась наша мама, Зинаида Ивановна, с моим братом Борисом и я. Мы переодевали Юрия Борисовича мгновенно, благодаря множеству хитрых приёмов, отрепетированных до автоматизма. Все парики, маски (как у Аркадия Райкина), костюмы, весь реквизит - мы делали своими руками, дома, вместе.
Последний персонаж - женщина в чулках, с длинными волосами, в шляпе ... Через три секунды папа выходил на финал снова в военной форме. Китель был разрезан сзади и надевался мгновенно, а чулки были под военными брюками, которые нужно было за секунду освободить от резинок. Зал взрывался от оваций ...
Номер был фантастический. Им концерты обычно заканчивали, так как ничего другого зал уже не воспринимал. Помню, как на концерте, кажется, в ВПА имени Ленина, в первом ряду хохотал, выступавший в первом отделении знаменитый Борис Андреев, любимый нашим народом Саша с Уралмаша из фильма "Два бойца”.  Напряжение за кулисами было невозможное, настоящий стресс для нас. Но успех оправдывал все переживания и нервные затраты».