Заоблачный остров

Заоблачный участок

   История, которую я собираюсь рассказать, действительно произошла — в этом у меня нет никаких сомнений, но не обещаю, что всё было именно так, как я рассказываю. Память ведь удивительная штука: всякое событие каждый запомнит по-своему и потом будет уверять, что именно он рассказывает как было, а остальные только путают или сочиняют.

   Вот, например, одно детское воспоминание: был у меня одноклассник — все его называли Дурабумом, и было за что. Он и не обижался на эту кличку — просто обводил нас печальным взглядом, говорил: «Ну, вы понимаете…» — и объяснял свои бестолковые поступки, а слушавшие убеждались, что он действительно Дурабум — иначе и не назовёшь.

   Когда мы лепили снеговиков, только он клал большие шары на маленькие. Все смеялись и обзывали его Дурабумом, но он только смотрел с недоумением и продолжал своё: «Ну, вы понимаете, грибы же не падают».

   Пришла весна, снеговики растаяли и развалились, и только произведение Дурабума продолжало стоять посреди зазеленевшей травой поляны. Оно подтаяло и почернело, стало похоже на перевёрнутую Эйфелеву башню, но так и не рухнуло, пока дворник его не снёс.

   Учился Дурабум плохо: все задачи он решал неправильно, ответы никогда не сходились, но ошибок в его решениях никто не мог найти.

   Его голова была забита беспорядочными знаниями, а постоянно оттопыренные карманы — бесполезными предметами, которые он неизвестно где брал. Из них он мог сделать что угодно. Однажды, например, на спор собрал телевизор — он был совсем как настоящий, только показывал всё время один и тот же скучный фильм про сбор хлопка в Узбекистане, так что победу в споре не засчитали.

   Когда Дурабум собрал вечный двигатель, ему поставили двойку по физике и вызвали родителей к директору. А он так и не поверил, что вечных двигателей не бывает, — только моргал удивлённо и спрашивал: «Почему?»

   Самый большой скандал приключился с Дурабумом, когда он построил из консервных банок ракету и вместе с четырьмя одноклассниками полетел на ней в космос. Уж как нас тогда отругали!

   Где в этих воспоминаниях детские фантазии, какие домыслы на них наложились и есть ли тут хоть сколько-то правды? Как это узнать? Спросить разве у интернета.

   …Дурабума я нашёл быстро. На фотографии в соцсети он был таким, как я его и вспомнил: в синем школьном пиджаке и с красным пионерским галстуком на груди. На моё сообщение он ответил почти сразу. Он меня узнал, хотя на своём аватаре я выглядел намного старше пионера.

   Дурабум пригласил меня на выходные. Жил он где-то за городом и, чтоб мне не заблудиться, предложил встретиться у метро и отвезти меня на своей машине.

   В толпе я узнал его не сразу. Не было ни синего пиджака, ни пионерского галстука. Сам он не только вырос, но и сильно располнел, лицо стало одутловатым, волосы поредели. Одет он был в серо-голубой полукомбинезон поверх серого свитера.

   — Забыл сказать, чтобы ты оделся потеплее, — заметил он, пожимая мне руку, — у меня на участке может быть прохладно.

   Дело было летом, и я оделся соответственно легко. Заметив моё удивление, Дурабум поспешно добавил:

   — Зато комаров у меня на участке не бывает.

   Автомобиль Дурабума выглядел так, будто он приехал из нашего детства и в пути основательно разболтался: его трясло как шарик в лототроне, он подпрыгивал и дребезжал, словно мы ехали не по городской улице, а в лесу по корням.

   — И как ты на нём ездишь? — удивился я.

   — Я мало езжу по городу, — ответил Дурабум.

   Ответ был настолько исчерпывающий, что продолжать расспросы не имело смысла. Да и невозможно разговаривать при таком грохоте и тряске.

   Мы выехали из города и свернули с шоссе на просёлочную дорогу. Она тоже была будто из нашего детства: сплошные лужи, кочки и колдобины, островки растрескавшегося асфальта только усугубляли устрашающий вид дороги.

   Грохот прекратился, прекратилась и тряска, от которой я в городе чуть не откусил себе язык. Автомобиль Дурабума бесшумно скользил, будто лодка по закатной дорожке посреди зеркально гладкого озера. Он только слегка качался, поплёвывая грязью из-под колёс то в одну сторону, то в другую.

   — Не трясёт, — удивлённо заметил я.

   — Ну, ты понимаешь, — начал Дурабум с детства мне знакомым грустным, извиняющимся тоном — ему будто было стыдно, что я не понимаю таких простых вещей, — она трясётся: на кочках проваливается, на ямках подпрыгивает — дорога трясётся в одну сторону, а машина в другую — вот ход и выравнивается. В городе кочек и ямок нет, потому тряска там больше чувствуется. А здесь дорога старая, и ездить по ней надо на старой машине. Я специально её купил у местного старожила, который много лет ездил на ней именно по этой дороге.

   Теперь, когда тряска перестала нас беспокоить, Дурабум рассказал о своей жизни после школы. ПТУ он закончил с трудом: с каждого курса его чуть было не исключали за неуспеваемость. Несколько лет он работал автомехаником, а потом его коллеги организовали кооператив и стали продавать вечные двигатели, которые собирал Дурабум. Торговля шла плохо: батарейки в вечных двигателях быстро садились.

   — Вечный двигатель не может работать от батареек, — заметил я.

   — Почему? — удивлённо спросил Дурабум. — Мой работал. Он и от сети работать мог.

   Примерно тогда же у Дурабума появился компьютер с множеством проводов. Всякий знает, что как аккуратно провода ни укладывай, они обязательно спутаются в такой узел, какой и бывалому моряку не завязать. Заметив это, Дурабум изобрёл самозавязывающиеся шнурки, которые на некоторое время позволили кооперативу держаться наплаву. Но и это оказалось ненадолго: завязывались шнурки хорошо, но развязать их никто не мог. Претензии не принимались, поскольку производитель гарантировал только самозавязывание, а о развязывании речи не было, но продажи уменьшались. Потребовалась новая коммерческая идея, но денег на новое производство у кооператоров больше не было. Тогда Дурабум взял всё то немногое, что у них оставалось, и поделил на ноль.

   — Делить на ноль нельзя, — заметил я. — Нас этому в школе учили.

   Дурабум печально вздохнул.

   — Ну, ты понимаешь, — сказал он, — у меня с математикой всегда плохо было — тогда я ещё не знал, что нельзя. Да и помнишь же, что в стране творилось. Кто тогда разбирал — что нельзя, а что можно?!

   Денег стало много, и давно уже шедшая ко дну фирмочка превратилась в крупную финансовую корпорацию. В таком виде она просуществовала много лет, пока правоохранительным органам не стало известно, что деньги эта контора получает от запрещённой математической операции. То, что после этого случилось с фирмой, Дурабум описал одним коротким словом.

   Он не очень пострадал: хотя идея была его, сам он деньги на ноль не делил — в фирме были специальные люди, которые могли что угодно как угодно делить, — одного из них вскоре нашли убитым, другой сбежал за границу, третьего посадили, четвёртый успел стать депутатом, а Дурабум только лишь остался без работы. Он купил домик за городом и устроился в ближайший автосервис.

   Дом обошёлся дёшево. Прежние хозяева продали его, не выдержав соседства с необычайно деятельным полтергейстом, который, став героем нескольких телепередач, возомнил себя звездой и сделался совершенно невыносимым.

   В доме то и дело начинали подтекать электрические розетки, водопроводные краны светились по ночам, из холодильника вырывались языки пламени, электрические счётчики выдавали показания в кубометрах, а счётчики воды — в киловатт-часах, трубы отопления исполняли органную музыку, телевизор показывал время, оставшееся до конца света, а стиральная машина майнила биткоины.

   Неизвестно, приводила к этому сознательная деятельность Дурабума или шалости его сына, который явно пошёл в отца. Подозрений не вызывал лишь полтергейст, сбежавший через некоторое время, оставив слезливую надпись кровью на стене санузла.

   Следующей дом покинула жена Дурабума. Она оказалась слишком глупа или слишком умна, чтобы жить с ним. Найдя то ли работу, то ли другого мужа, она уехала за границу, поставив при разводе единственное условие, чтобы Дурабум не встречался с сыном и не оказывал на него вредное влияние. Для Дурабума это стало большим ударом, но он и сам признавал, что ничему хорошему научить не мог. Так он остался один в пустом доме — без жены, без сына и даже без полтергейста. Мог бы спиться от тоски, но тут ему попалась на глаза статья об умном доме, и Дурабум сразу загорелся этой идеей. Не сумев воспитать ни сына, ни жену, он вообразил, что справится с умным домом.

   Для много повидавшего дома началась новая жизнь, и вскоре дом понял, что настоящей жизни он ещё не знал. Его хозяин, вооружившись инструментами, приборами, гаджетами, компьютерами, книгами и шахматной доской, всерьёз взялся за дело. Он проводил с домом целые дни, читая ему вслух книги, проигрывая классическую музыку и показывая познавательные научно-популярные программы по телевизору. Последнее нравилось дому больше всего, особенно если показывали передачи о строительстве. Он громко сопел вентиляцией и скрипел дверями от волнения, когда по телевизору показывали, как строятся новые дома.

   Дурабум стал учить дом играть в шахматы, но тот оказался плохим учеником: зевнув фигуру, тут же тушил свет, включал отопление на полную мощь, сбрасывал со стола фигуры и начинал бить на кухне посуду.

   Вскоре в доме стали пропадать вещи. Дом их продавал. А после того, как пришлось оплатить подъёмный кран, неизвестно с какими извращёнными целями вызванный умным домом, Дурабум перестал показывать ему передачи о строительстве, чем привёл своё уже не в меру умное жильё в бешенство.

   В результате дом стал умнее Дурабума или, по меньшей мере, практичнее. Он переоформил на себя права на недвижимость и перестал впускать своего бывшего хозяина, а тот даже не пытался отсудить имущество: иск против собственного дома не принял бы никакой суд. Юристы подсказали, что ушлый, но неопытный дом переписал на себя только здание, но не земельный участок. Требовать с дома плату за аренду земли было бесперспективно, и Дурабум поступил иначе: на том же участке он построил другой дом и стал жить на том же месте, старательно следя за тем, чтобы никакие искры разума не проникли в его новое жильё.

   — А старый дом куда делся? — спросил я.

   — Никуда — как стоял, так и стоит.

   — Как же он стерпел, что ты строишься на том же месте?

   — Я думаю, он ничего не заметил, — Дурабум презрительно скривился. — Он вообще ничего вокруг не замечает.

   — Вокруг? — переспросил я. — Ты же сказал, что построил на том же самом месте, а не вокруг.

   — Ну, ты понимаешь, — задумчиво ответил Дурабум, — мы с ним разошлись в третьем измерении.

   Я не понял, что он имел в виду, но расспрашивать не стал: всё равно ведь узнаю, когда приедем.

   — А помнишь ракету из консервных банок? — как бы в шутку спросил я и удивился, когда Дурабум ответил совершенно серьёзно:

   — Конечно, помню. Мне от родителей тогда так влетело, что попробуй забыть!

   — Удивительно, что у нас это получилось.

   — Почему удивительно?

   — Как почему? Потому, что это невозможно.

   Дурабум на секунду задумался и ответил:

   — Но мы ведь тогда не знали, что это невозможно, — потому и получилось.

   Наверное, он прав: только тот, кто не знает предел своих возможностей, может создать что-то небывалое или совершить открытие, а тот, кто знает границы и никогда их не переступает, ничего создать не может — таких людей называют ограниченными. Потому гении так часто слыли дураками, а умные люди так скучны и предсказуемы. Дурабум заслужил своё прозвище и гордо пронёс его через десятилетия. Мало кому это удаётся — обычно люди с возрастом умнеют.

   Думая об этом, я рассеянно смотрел на то, как стволы деревьев за окном сменились верхушками. Машина свернула с дороги и теперь ехала прямо через лес, иногда задевая ветви самых высоких сосен. Туманный сгусток облака становился всё ближе.

   — Мы что, летим?! — спросил я и завертелся, надеясь увидеть у машины крылья или пропеллер.

   — Ну, ты понимаешь, — ответил Дурабум, — Земля — это большой магнит, а магниты могут не только притягиваться, но и отталкиваться. У меня в машине тоже есть магнит — когда я его включаю, он отталкивается от Земли, и машина поднимается вверх.

   Я заметил, как вдруг потяжелели ключи у меня в кармане — они притягивались магнитом, который был под днищем автомобиля.

   — Это невозможно! — воскликнул я.

   — Почему? — удивился Дурабум.

   Я вспомнил, что он плохо учился в школе. Впрочем, я и сам не мог толком объяснить, почему это невозможно. Разве только потому, что такого не бывает. Но ведь и на самолётах люди не всегда летали — думали, что это невозможно, и ошибались.

   — На такой мощный магнит не хватит автомобильного аккумулятора, — нашёлся наконец я.

   — Но это же не электрический магнит, — ответил Дурабум. — Ну, ты понимаешь, это магнит внутреннего сгорания — он работает на бензине.

   — Так не бывает.

   — Почему? Бывают же разные двигатели. И магниты тоже бывают разные: электрические, паровые, атомные, реактивные, парусные, на конной тяге, и магниты внутреннего сгорания, конечно, тоже бывают.

   — Ладно, — сказал я, — но мы ведь не просто поднимаемся вверх — мы ещё и вперёд едем. Это отчего? Значит, должен быть пропеллер. Или в этой машине реактивный двигатель?

   — У старых машин такой выхлоп из трубы, что никакой реактивный двигатель не нужен, — ответил Дурабум.

   Автомобиль выехал из тумана облака. Перед нами показалось сооружение, напоминавшее большое лежащее на боку прозрачное куриное яйцо, внутри которого виднелась плоская платформа с небольшим домом и несколькими теплицами. При нашем приближении прозрачный купол сложился, и мы заехали на летающий остров.

   Вот какое третье измерение имел в виду Дурабум: высоту. Его новый дом находился на том же участке, что и старый, только выше.

   Дурабум бодро высадился. Через раскрытую водительскую дверь меня обдало холодком. Я тоже открыл дверь и неуверенно ступил на непривычную почву. Моей осторожности не было логического объяснения: если остров выдерживал меня в машине, то, естественно, он выдержал бы и меня, вышедшего наружу. Так и оказалось: платформа была вполне устойчива и даже не шелохнулась.

   — Каркас из алюминиевого профиля, на нём доски, а на досках настелен синтетический ковролин, — пояснил Дурабум.

   Освободившись из тесной машины, он, весело пританцовывая, направился к небольшому, скромному и явно очень глупому дому. После долгого сидения за рулём в жаркой машине Дурабум наконец почувствовал себя в своей тарелке. И свитер стал уместен. А я сразу озяб. К счастью, в доме нашлась тёплая куртка.

   Мы вынесли наружу складные стулья и столик, Дурабум достал из багажника ящик пива, хлеб и колбасу.

   — А держится всё это тоже на магните внутреннего сгорания? — спросил я.

   — Ещё не хватало! — ответил Дурабум. — Это ж сколько бензина бы мой участок постоянно потреблял!

   — Электромагнит с солнечной батареей?

   — Участок упал бы ночью. Нет, магниты хороши, если надо вверх-вниз ездить. А чтобы просто висеть на месте, есть более простые решения без всяких энергозатрат.

   Он кивнул на баллон, выступавший над краями платформы по всему периметру. Я сначала подумал, что это бортик, чтобы с острова ничего не выпало, но оказалось, что это не единственное назначение баллона.

   — Аэростат, — пояснил Дурабум. — Несколько десятилетий он был любимой игрушкой человечества. Поиграли и бросили. Только было научились строить большие дирижабли, которые могли перевозить десятки тонн грузов, в комфорте доставлять пассажиров из Европы в Америку без посадок, как вдруг случилось несколько аварий, и развитие дирижаблей почти прекратилось. Все занялись совершенствованием самолётов, а про аппараты легче воздуха забыли. В кино показывали гибель дирижабля «Гинденбург» — он взорвался и сгорел за несколько минут. Зрители пугались, и летать на дирижаблях никто больше не хотел, но ведь и самолёты разбивались. При авиакатастрофах редко кто выживает, но даже при взрыве «Гинденбурга» погибла только треть бывших на борту. Дирижабль гораздо безопаснее самолёта: не падает камнем — он как парашют. И «Гинденбург» не взорвался бы, если б был наполнен не горючим водородом, а инертным гелием. Кроме того, дирижабли расходуют очень мало топлива, им не нужны взлётные площадки, они могут зависать в воздухе, не расходуя топливо и бесшумно.

   — Дирижабли медленно летают, — возразил я. — В этом им с самолётами не сравняться.

   — Не так уж и медленно, — возразил Дурабум. — Полтораста километров в час им было вполне по силам, особенно если ветер попутный. Тогдашние транспортные и пассажирские самолёты летали от силы в два раза быстрее. Если бы совершенствование дирижаблей шло так же, как и совершенствование самолётов, то и они бы сейчас носились как пули. Но даже с тогдашней скоростью дирижабль отсюда до Китая добрался бы по прямой быстрее, чем корабль, которому приходится оплывать вокруг континентов, или грузовой поезд, у которого средняя скорость ещё меньше. Так часто бывает: забрасывают хорошую идею из-за ерунды. Сейчас кажется, что воздушные шары устарели, а самолёты и спутники — техника будущего. Но стратостат дешевле спутника, а делать может то же самое. Он ниже летает, чем спутник, но это не обязательно плохо. Мой участок совсем не высоко висит, а мне это и надо. Что б мы сейчас делали на высоте в пару сотен километров?

   Дурабум знал довольно много о дирижаблях — очевидно, прочитал какую-то книжку. Он ещё в школе любил читать, но выводы из прочитанного делал необычные: кому ещё после книжки о дирижаблях придёт в голову построить летающий остров и поселиться на нём?!

   — А почему его ветром не сносит? — спросил я. — Приехали бы мы сюда, а участок уже где-нибудь за Уралом.

   Дурабум усмехнулся:

   — А что всегда делали, чтоб ветром не сносило?

   — Наверное, бросали якорь, — предположил я.

   — Вот именно. Я зацепился якорем за крышу моего… своего дома. К счастью, я не установил у него на крыше никаких датчиков, так что он ничего не заметил.

   — В наших местах бывают сильные ветры. Не боишься, что якорная цепь оборвётся или что у дома крышу сорвёт?

   — До сих пор не срывало, а если сорвёт, то так ему и надо — паразиту неблагодарному, — с явной обидой проворчал Дурабум. — А от ветра у меня есть купол. Ты его видел, когда мы подъезжали. Когда меня нет или если ветер сильный, купол поднимается. Он обтекаемой формы, и ветер его не сдувает. Замечательная штука. Сам Профессор рассчитал. Помнишь Профессора?

   Конечно, я помню Профессора. Это был наш одноклассник, отличник, который ещё в третьем классе читал вузовские учебники по физике и высшей математике. Про ракету из консервных банок он сразу сказал, что это чушь, но расчёты сделал безупречно, иначе мы бы не далеко улетели.

   — Он, небось, теперь настоящим профессором стал? — спросил я.

   — Нет, — ответил Дурабум, — представь себе, не стал. Окончил университет с красным дипломом, но в учёные не пошёл. Ему деньги были нужны, а в науке, да ещё и без английского языка, денег не заработать. Там надо писать статьи по-английски, а у Профессора с языками плохо — воображения, наверное, не хватает, он ведь только считать умеет. Вот и стал считать деньги — сначала чужие, а потом и свои. Теперь их у него так много, что он и сам, небось, со счёта сбивается. Зазнался — страшное дело, но, если уговорить, он и сейчас что угодно рассчитать может. Мне он и аэростат рассчитал, и купол, и магнит внутреннего сгорания.

   Говоря это, Дурабум нарезал хлеб и колбасу, выстраивая на столе башни из бутербродов. Опять вспомнилось детство: наш одноклассник Коля Зверев обожал живую природу и бутерброды с колбасой. Он был готов сутками наблюдать жизнь муравьёв или рост цветов и мог съесть сколько угодно бутербродов с колбасой. Он тоже летал с нами на ракете из консервных банок и всю дорогу рассказывал о внеземных формах жизни, а мы слушали и верили, хотя единственная форма жизни, с какой мы встретились в космосе, были мы сами. Если я, конечно, не забыл что-то существенное.

   — Ты никак для Коли Зверева готовишь бутерброды? — спросил я.

   — Он обещал зайти. Мы тут часто видимся. Эти теплицы — его работа. Ставит там эксперименты. Исследует влияние высокогорного климата на развитие растений, — ответил Дурабум.

   — У него ещё была ящерица, — продолжал вспоминать я. — Он с ней в школу всё время приходил.

   — Это не ящерица, — возразил Дурабум, аккуратно выкладывая последний бутерброд. — Это говорящий динозавр Митя.

   — Помню Митю, — ответил я, погружаясь в воспоминания, которые на глазах становились всё более явственными. — Только это был никакой не динозавр, а просто крупная ящерица, и говорил он совершенно невнятно — я ничего не мог разобрать.

   Дурабум пожал плечами:

   — Нормально он говорил — я всё понимал. Проблемы с дикцией у него, конечно, были — не человек всё-таки, но тогда и у меня дикция хромала, и у тебя тоже. А кто он там точно был — я в этом не разбираюсь, но, насколько помню, динозавры и есть крупные ящерицы, а какой размер у ящериц считается крупным, я не знаю. К тому же это был молодой динозавр — он рос.

   Это правда: я помнил Митю размером с небольшую собаку, Коля Зверев намеревался его откормить, но после всех его усилий ящерица выросла до размера разве что среднего пони. По моим представлениям это на динозавра не тянет.

   — Он здоровенный вымахал, — продолжал Дурабум, широко разводя руки. Размах рук Дурабума не соответствовал размерам динозавра, но, возможно, он имел в виду нечто большее. — Громадная такая зверюга.

   — И что с ним теперь?

   Дурабум печально опустил глаза:

   — Помер Митя. Выпил канистру бензина, испустил столб пламени, и всё.

   Дурабум загрустил, и я, чтоб сменить тему, спросил:

   — У Коли Зверева тоже есть магнит внутреннего сгорания или ты за ним заедешь?

   — Он не ездит на машине, — рассеянно пробормотал Дурабум, стараясь найти оптимальное положение колбасы на очередном куске хлеба.

   В то же мгновение порыв ветра опрокинул бутербродную башню, и на заоблачный остров опустилась крылатая ящерица размером с лошадь. Приземлившись, она слизнула со стола несколько бутербродов и, получив от своего наездника затрещину, аккуратно сложила на спине осиные крылья, распласталась и застыла, подставившись солнцу. Я, признаться, оторопел от такого зрелища. С одной стороны, оно было слишком невероятным, чтобы воспринимать его всерьёз, а с другой стороны, меня настойчиво свербила мысль, что это я уже видел, причём совсем недавно. Не справляясь с этими мыслями, я переключил внимание на Колю Зверева, лихо соскочившего с шеи ящерицы.

   Он ухитрился почти не измениться с пионерской поры: не растолстел и не обрюзг, вырос, конечно, но лицо оставалось моложавым, светлые волосы так же густы и аккуратно расчёсаны, очки в модной оправе и светло-коричневая замшевая куртка символизировали элегантность и хороший вкус их владельца, а руки Коли Зверева, как в детстве, были покрыты царапинами и следами свежих укусов.

   Представляться было не нужно — Коля Зверев узнал меня сразу, как и я его, хотя я-то как раз изменился очень сильно.

   Бодрой пружинистой походкой он подошёл к столу, широким жестом схватил бутерброд, откусил от него, сел на складной стул и принял от Дурабума стакан пива.

   — Здесь всегда холодное пиво, — сказал он, когда мы чокнулись за встречу. — В наших краях, чтобы оказаться на высоте, нужно сутки-другие добираться до ближайших гор или пойти в гости к Дурабуму.

   Мы выпили за горный климат. Коля Зверев выглядел так солидно, что мне неудобно было о чём-то расспрашивать, а расспросить хотелось. Собравшись с духом, я начал издалека:

   — А ты кем работаешь? Специалистом по животным?

   — По людям, — ответил Коля Зверев. — Они тоже животные те ещё. В процессе эволюции кем только не побывали, и всё в генетической памяти остаётся. Отсюда сказки вроде как про животных, а на самом деле про людей. Люди могут стадом идти на убой, как овцы, набрасываться стаей на одного, как волки, жрать друг друга, как пауки. Что бы там люди о себе ни воображали, всякий, кто разобрался в психологии животных, знает всё про людей.

   Я рассмеялся. Коля Зверев и в детстве был хвастуном. Он тоже рассмеялся в ответ и спросил:

   — Хочешь, я прочитаю твои мысли?

   — Ну? — сказал я.

   — Ты хочешь узнать, как я здесь оказался, но боишься признаться в этом. Нарочно не смотришь в ту сторону, делаешь вид, что не замечаешь, и болтаешь о всякой ерунде.

   Я хотел бы не согласиться, но не мог: Коля Зверев был прав. Действительно, я за всё время разговора не взглянул на ящера с осиными крыльями и ничего о нём не спросил, хотя, казалось бы, о чём ещё спрашивать, увидев такое… Неуверенно обернувшись, я убедился, что ящер никуда не делся. Мне было стыдно: я, взрослый, серьёзный человек, смотрю на то, чего быть не может, и, кажется, даже верю, что это не обман зрения. Дурабум смотрел туда же, куда и я, и, хотя на его лице не было заметно удивление, я подозревал, что он видит то же самое.

   — Ящер, — решился выговорить я, делая всё же вид, что не имею в виду кого-то из присутствующих.

   — Динозавр, — поправил меня Дурабум.

   — Птеродактиль, — уточнил я.

   — Нет, это не птерозавр, — возразил Коля Зверев. — У птерозавров крылья представляли собой кожаную мембрану, которая крепилась к пальцам передних конечностей, примерно как у летучих мышей. А это пластинчатые выросты как у насекомых.

   — Откуда он у тебя?

   — Помнишь динозавра Митю?

   — Ящерицу?

   — Динозавра! — почти хором возразили Дурабум и Коля Зверев.

   — Это почти одно и то же, — сказал я, надеясь на компромисс.

   — Нисколько! — настаивал Коля Зверев. — Динозавры больше общего имеют с птицами, чем с ящерицами.

   — Я со школы помню…

   — Мало ли чего мы помним со школы! Наука не стоит на месте, учебники устаревают, в них многое упрощено, да и память нас часто подводит. Когда мы учились в школе, ты называл Митю динозавром.

   — Называл, — подтвердил Дурабум.

   — Мы были детьми, — возразил я.

   — Были, — согласился Коля Зверев, — только Митя-то при чём? Если он был динозавром, когда мы были детьми, то почему он должен стать ящерицей, когда мы повзрослели?

   — Динозавры давно вымерли, –попытался возразить я.

   — Лопастепёрые рыбы, от которых произошли земноводные, тоже давно вымерли, — заметил Коля Зверев, — но в прошлом веке нашлись современные лопастепёрые рыбы латимерии. Дожили как-то. Так почему динозаврам не дожить? Вот Митя и дожил. Я обнаружил его на окраине города, за гаражами. Он рылся в свалке, бедняга, — единственный динозавр, доживший до нашего времени. Много, наверное, натерпелся: у него была рана на хвосте — кто-то хотел его обидеть, и людей он очень боялся. Неделя ушла на то, чтобы приманить его бутербродом с колбасой и приручить. Приходилось прятать от взрослых, чтобы его не сдали в музей. По-другому с ним бы не обошлись: я спрашивал в зоопарке, нужны ли им динозавры, но там посмеялись и ответили, что их берут только в музей на чучело.

   Я переглянулся с Дурабумом. Тот пожал плечами.

   Коля Зверев заметил наши переглядки и нахмурился.

   — Мне было десять лет. Я не употреблял ни алкоголь, ни наркотики, и врать я тогда тоже не умел, так что не вижу причин вашего недоверия, — сказал он.

   — Ладно, — согласился я, — в детстве тебе повезло встретить небывалое животное. Но перед нами сейчас другой динозавр. Не могло же тебе так повезти дважды.

   — Незадолго до своей трагической гибели Митя снёс яйцо…

   — Снёс яйцо?! — мне определённо казалось, что Коля Зверев просто издевается надо мной. — Митя оказался самкой?

   — Что значит оказался? Он всегда ей был. Имя Митя происходит от имени Деметры — древнегреческой богини плодородия. Это женское имя.

   Дурабум громко хмыкнул.

   — Ну, хорошо, — вынужденно согласился Коля Зверев, — имя мужское, но происходит от женского. Короче, он снёс яйцо. Дело было летом на даче. Я подложил яйцо курице, она его высидела, и вылупился этот молодой динозавр.

   — Замечательно! — воскликнул я. — Папа Митя снёс яйцо, мама курица его высидела и получился крылатый птенец динозавра! Ещё одно доказательство того, что динозавры — родственники птиц.

   — Курица не птица, — заметил Дурабум. — Куры не летают.

   — Да кончайте вы стебаться! — Коля Зверев от возмущения так взмахнул руками, что выронил бутерброд с колбасой, тот взмыл вверх, а динозавр, до сих пор лежавший неподвижно, резко рванул за ним и с громким чавком проглотил, окончательно убедив меня, что он не иллюзия, а вполне реальное существо, находящееся на одном летающем острове со мной. — Курица тут вообще ни при чём, — продолжил, успокоившись, Коля Зверев. — Она только высидела яйцо, а крылья — вы же видите — они не куриные. Вы разве не знаете, что из неоплодотворённых яиц вполне может кто-то вылупиться? Это называется партеногенез. Он бывает у пауков, термитов, пчёл, муравьёв, тараканов, ящериц, рыб и даже у кур. А крылья — ну, бывают же крылья у муравьёв — так почему им не быть у динозавров. Никто не доказал, что крыльев у динозавров не было, ведь такие крылья следов не оставляют, и окаменевать в них нечему.

   Коля Зверев порол явную чушь, но доказывать что-либо было бесполезно, поскольку главное доказательство — динозавр с крыльями был налицо и жрал бутерброды. Я взял один из них со стола и протянул дальнему родственнику птиц. Тот схватил его так шустро, что чуть не оттяпал мне руку, громко хлюпнув, проглотил, не жуя, и с благодарностью кивнул.

   — Разговаривать ты его тоже научил? — спросил я.

   — Ну вот ещё! Я ж не ребёнок, чтобы разговаривать с животными.

   Крылатый динозавр согласно кивнул, будто поблагодарил за то, что к нему не пристают с дурацкими разговорами.

   — И часто ты на нём летаешь? — спросил я.

   — Всегда, — ответил Коля Зверев. — Машины у меня нет. Непрактичная бесполезная вещь: вонь, пробки, правила дорожного движения. А так долетаю куда мне надо без стресса и всегда вовремя.

   Я попытался припомнить заметки в газетах, фотографии в соцсетях или сюжеты в телевизионных новостях о человеке, летающем по городу на динозавре с осиными крыльями, но ничто не пришло мне на память. Странно: уж такое-то ни пресса, ни граждане не могли обойти вниманием.

   — А как люди реагируют, когда тебя видят? — спросил я.

   — Никак. Они меня не замечают.

   Я не придумал, как на это ответить, но, видимо, выражение моего лица всё за меня сказало.

   — А что такого? — удивился моему удивлению Коля Зверев.

   — Ты умеешь становиться невидимым? — предположил я, решив не удивляться никакому ответу.

   Коля Зверев улыбнулся, налил себе ещё пива и взял новый бутерброд с колбасой.

   — Представь себе, — сказал он, — что ты идёшь по улице и видишь, как два гигантских жука доедают свежий труп. А люди вокруг проходят мимо, лишь мельком взглянув на жуков, — кто равнодушно, кто с осуждением. Что ты сделаешь в такой ситуации?

   Я с отвращением представил себе это и ответил:

   — Позову полицию.

   Коля Зверев коротко хохотнул:

   — Ха! Ты точно так не сделаешь. Ты сразу представишь себе, как будешь объяснять полицейскому: «Там два жука доедают свежий труп!», а он, даже не взглянув в ту сторону, вызовет санитаров со смирительной рубашкой. Ты разумно рассудишь, что это не твоё дело, пойдёшь своей дорогой, как и все остальные прохожие, и уже через пару минут решишь, что это была галлюцинация, иллюзия, игра воображения или что-нибудь ещё подобное, и напрочь забудешь, что видел, а потом, если и припомнишь, то посчитаешь, что это тебе приснилось или показалось.

   — Такое бы я запомнил, — возразил я не очень уверенно.

   — Брось! — махнул рукой Коля Зверев. — Всего не запомнишь без специальной практики. Целый день с тобой всякое происходит, а спросит кто вечером, что было сегодня, — ничего и не вспомнишь. А почему не вспомнишь? Потому, что мир полон чудес, которые ты пропускаешь мимо себя и тут же забываешь. А про собственное детство люди как правило вообще ничего не помнят, потому что дети видят слишком много удивительного, чтобы помнить об этом, став взрослыми. Вспомни, например, что было в прошлую среду?

   — В прошлую среду? — я напряг память. — Это был обычный будний день. Я проснулся, позавтракал, пошёл на работу, там занимался обычными делами, потом пошёл домой, поужинал, посмотрел телевизор и лёг спать. Вот и всё. Хотя, нет. Днём я вдруг вспомнил про школу и про ракету из консервных банок, а вернувшись с работы, я нашёл в интернете Дурабума и написал ему сообщение.

   — И это всё? Не больно-то много за целый день. Может, хотя бы вспомнишь, что навело тебя на мысли о школе и ракете?

   Я снова напрягся и представил себе, что я выхожу из автобуса и вижу, как мимо меня пролетает Коля Зверев верхом на динозавре с осиными крыльями. Кажется, он даже помахал мне рукой. Определённо, так и было, потому мне и сегодня показалось, что я его и этого летающего динозавра где-то видел. Конечно, тогда я не придал значения такому нелепому видению — я как обычно утром был невыспавшийся и подумал, что это продолжение сна, который я видел в автобусе.

   — Так это ты был! А я-то совсем было запамятовал.

   — Угу, — подтвердил Коля Зверев. — Так ещё поднатужишься и много чего вспомнишь. Только другим не рассказывай, а то в психушку попадёшь. Теперь понимаешь, почему на меня не обращают внимание? Кстати, не все. Дети меня часто замечают. Иной малыш закричит: «Мама! Смотри! Там дядя на драконе!», а мама только буркнет: «Не говори глупости!» — и даже не посмотрит в мою сторону. Пьяный, бывает, взглядом за мной проследит или наркоман какой-нибудь пальцем укажет: «Во! Мужик на крокодиле летит!» А нормальные, адекватные люди меня не замечают!

   Заново сведя наше школьное знакомство, мы отправились на прогулку по острову. Дурабум провёл для меня экскурсию по своим заоблачным владениям. Его новый дом был глуп как дровяной сарай. На первом этаже хранился хлам, не поместившийся в карманах Дурабума, на втором были спальня и кухня, а на чердаке был установлен телескоп. Дурабум признался, что ничего не смыслит в астрономии, но любит иногда посмотреть на звёзды.

   Коля Зверев показал мне растения в теплицах и рассказал про свои заоблачные биологические эксперименты. Он сумел скрестить картофель с помидорами, отчего клубни стали красными, росли на ветках, и их можно было есть сырыми, а помидоры стали расти из корней под землёй, затвердели, потемнели, и их надо было варить, прежде чем есть. Потом это растение Коля Зверев скрестил со свёклой, капустой и морковью — если это покрошить в кастрюлю целиком — с плодами, листьями и клубнями, можно сварить борщ, не добавляя даже соли и перца, поскольку соль и перец входят в состав изобретённого Колей Зверевым удобрения и уже содержатся в борщовом гибриде в достаточном количестве.

   Он вывел сорт клубники, ягоды которой были легче воздуха, — они поднимались над листьями и быстро созревали под солнечным светом, не лежали на земле и не гнили, и их было удобно собирать. При этом надо было только хорошо закрывать корзину, чтобы ягоды не улетели в космос. Варенье из такой клубники было не только вкусно, но и полезно для тех, кто хотел сбросить вес.

   В ходе долгих экспериментов он сумел вывести сорт арбузов с мягкой и прочной коркой, через которую можно было прощупать, созрел арбуз или нет. А из корок, после того как арбуз был съеден, можно было шить дамские сумочки или футбольные мячи.

   — Люди пока что не придумали ничего более совершенного, чем созданное природой, — рассказывал Коля Зверев, переходя к следующей грядке. — Солнечные батареи — жалкое подражание листьям растений, которые из солнечной энергии добывают жизненную энергию. При этом их не надо ни строить, ни настраивать — они сами растут и располагаются так, чтобы получать больше солнечного света. Люди издревле использовали жизненную энергию растений, полученную ими от Солнца, когда сжигали уголь и дрова, а сейчас из растений добывают топливо — этанол и биодизель. Но для всего этого используются мёртвые растения, а я добываю энергию из живых лопухов, которые прямо сейчас её производят и будут производить дальше, при этом разрастаясь и наращивая свою мощность.

   Вот откуда на заоблачном участке электричество — от энерголопухов. Ни проводов на землю, ни солнечных батарей на острове не было.

   Вечером мы сложили костёр на специально подготовленном для этого месте посреди участка и при свете разгорающегося огня любовались закатом, который в наших пасмурных безгорных краях можно наблюдать только с острова, парящего над облаками.

   Костёр горел, весела треща головешками. Дым от него столбом уходил в безоблачное небо, в то время как люди внизу не видели нас из-за густых облаков. Коля Зверев играл на гитаре, и мы пели пионерские песни. Крылатый динозавр тянул к костру свои замёрзшие лапы и пытался нам подтягивать, но у него получалось плохо, ведь когда он рос, такие песни уже не пели.

   Когда костёр догорел, мы пекли в углях картофельные помидоры, студили их, перекидывая с руки на руку, ели, запивая пивом, и предавались фантазиям, которым так способствовала заоблачная ночь, красные блики тлеющих углей, белый свет луны и мерцание множества звёзд, каких никогда не увидеть из города.

   — С детства мечтал о путешествиях, — сказал я. — Мир тогда казался огромным, и в нём столько всего хотелось посмотреть! Сейчас, когда я вырос, мир уже таким большим не кажется, но в нём всё равно столько интересного! Был бы у меня такой вот участок — я бы весь мир на нём облетел.

   — Если бы он у меня в детстве был, я бы тоже на нём куда только не полетел бы, — ответил Дурабум. — Да, было время. А теперь и девочки постарели, и мечты измельчали, и возможности мы стали реально оценивать. Да и ракету из консервных банок теперь не построить. Не те стали банки.

   Мы хором вздохнули, вспомнив наше космическое путешествие. Ещё вчера ракета из консервных банок казалась мне детской фантазией, а сегодня я готов был поклясться под салютом, что мы на ней действительно летали — друзья детства не дадут соврать. Я думал, что мы тогда поднялись до вершин деревьев, но Коля Зверев утверждал, что мы слетали до Луны и вернулись домой, а Дурабум уверенно заявил, что мы долетели до края Солнечной системы, и менее уверенно добавил, что мы добрались до ближайших звёзд и встретили там инопланетян. На это Коля Зверев заметил, что фантазия — хорошо, но во всём надо знать меру, и Дурабум неожиданно согласился.

   — Трудно поверить, что мы улетели так далеко, — сказал он. — С таким-то примитивным фотонным двигателем, как был у нас! В лампочках от карманных фонариков разве фотоны! Тусклый световой мусор и только. Вот если бы у меня тогда были китайские лазерные указки, каких сейчас сколько угодно любой мощности, мы бы на них до центра Галактики долетели, причём не только нашей галактики. Ну, вы понимаете, фотоны от лампочки сразу разбредаются во все стороны, так что в метре от этой лампочки света уже почти нет, а от лазера фотоны бегут строем — сколько фотонов вылетело, столько и прилетит в финишную точку. Лазерная указка — это мощь!

   Дурабум мечтательно вздохнул. С того времени, когда в детстве мы с ним дружили, он повзрослел и внешне изменился, но в душе остался таким же. И Коля Зверев помнит наши полёты. И я их помню, хоть и не очень верю. Может быть, зря не верю, а говорящие динозавры действительно существуют, и каждый может полететь в космос, если очень хочется, а родители не узнают.

   — А где сейчас наша ракета? — спросил я.

   Дурабум указал пальцем вниз.

   — Её остатки ржавеют у меня в гараже, там, — ответил он и поспешно добавил: — Но мы в неё точно уже не поместимся.

   При тусклом свете догорающих углей было видно, как грустно он посмотрел на звёзды, будто извиняясь перед ними за малодушный отказ от их приглашения.

   — Интересно было бы узнать, как развиваются в космосе борщовые гибриды и энерголопухи, — задумчиво произнёс Коля Зверев, будто думая вслух и ни к кому конкретно не обращаясь.

   Мы смотрели в неоглядную мерцающую бездну, во все времена манившую непоседливых мечтателей. С особенным вожделением любовался звёздным небом динозавр с осиными крыльями. Скрип и посвистывание, вырывавшиеся у него из груди, вдруг зазвучали подобием песни — тихой и грустной, как реквием по славным героям, не побоявшимся отправиться в неведомые дали, величественной и торжественной, как гимн несгибаемому духу первопроходцев. Динозавр глядел вдаль, иногда украдкой косясь на нас. Мне показалось, что в его взгляде надежда на нашу решимость боролась с опасением за наше малодушие.

   — Этот остров… — начал было я.

   — На аэростате мой участок взлетит не выше стратосферы, — поспешно возразил Дурабум, — а его купол не герметичный и совсем не прочный.

   Никто ничего не сказал, но Дурабум, кажется, всё равно устыдился своих слов. Немного помолчав, он добавил извиняющимся голосом:

   — Конечно, купол можно укрепить. Выше стратосферы можно подняться на магните внутреннего сгорания — тут, конечно, понадобится магнит помощнее того, что в моей машине, а из китайских лазерных указок можно собрать маневровые фотонные двигатели. И отпуск взять придётся…

   Мы молча осознавали нелепость и неосуществимость сказанного Дурабумом.

   Жизнь только тогда обретает смысл, когда человек берётся за что-то по-настоящему нелепое и неосуществимое.

Тайна аксолотля

   — Так ты говоришь, для человека существует только то, во что он верит, — сказал я Коле Звереву. — Значит, этот автомат с газированной водой, который я сейчас вижу, существует?

   — Конечно, — ответил Коля Зверев, подходя к серому автомату. Он ополоснул стакан, подставил его под кран и порылся в карманах. — У тебя трёх копеек не найдётся?

   Я дал ему три копейки. Коля Зверев забросил монету и выбрал крем-соду. Автомат сплюнул сироп и со злобным шипением наполнил стакан газированной водой. Коля Зверев отхлебнул и медленно, с наслаждением выдохнул.

   Прополоскав другой стакан, я неуверенно опустил три копейки в автомат.

   — Сразу два сиропа? Разве так бывает?

   — Бывает, — выдохнул Коля Зверев, отхлёбывая из стакана. — Иной раз даже три. Редко, но бывает.

   Я нажал на кнопку с лимонным сиропом, вынул стакан прежде, чем он наполнился, поднёс брызгающуюся крупными пузырями воду ко рту и проснулся от стука в окно.

   Моя квартира на одиннадцатом этаже, и за всю жизнь мне в окно никогда не стучали.

   «Карлсон», — подумал я и продолжил спать.

   Стук не прекращался. Я приоткрыл глаза, подумал: «Нет, это Коля Зверев на летающем динозавре», — повернулся на другой бок и стал досматривать сон, так удачно подходивший к жаркому воскресному утру.

   Стук стал ещё сильнее и раздражённее. «Это же Коля Зверев на летающем динозавре!» — подумал я, сразу проснулся, выскочил из постели и бросился открывать окно.

   — Смотришь на меня так, будто я какой-нибудь Питер Пэн, — проворчал Коля Зверев, перелезая через подоконник. — Что тебе такое приснилось, что аж не добудиться?

   Спросонья я удивился было, что Коля Зверев задаёт такие вопросы: ведь он же сам мне и снился, но вслух ничего не сказал.

   Он говорил, что если человек не верит в то, что видит, то он принимает это за сон. Тогда странно, что я считаю сном Колю Зверева, пьющего воду из автомата с газировкой, а его же, летающего на динозавре, я сном не считаю.

   — Дурабум сегодня встречается с Профессором, — сообщил Коля Зверев, доставая колбасу из моего холодильника. — Надо поддержать Дурабума.

   — В чём поддержать? — спросил я, протирая заспанные глаза.

   Коля Зверев достал из пакета хлеб, сделал два бутерброда, скормил один из них динозавру, а другой стал было есть сам, но, вдруг вспомнив о чём-то, сделал ещё один бутерброд и протянул его мне.

   — Профессор упёрся рогом и отказывается участвовать в «безумной антинаучной авантюре». А без его расчётов нам на Луну не полететь. Надо его переубедить.

   — А как? — спросил я, пытаясь одновременно есть бутерброд и одеваться. — Это же и есть безумная антинаучная авантюра.

   Коля Зверев очень строго на меня посмотрел, доел последний кусок бутерброда и суровым голосом учительницы, спрашивающей домашнее задание, сказал:

   — Мы же решили полететь на Луну. Как ты собираешься лететь, не сделав расчёты?

   Я, конечно, куда угодно готов лететь, если мне десять лет или если я выпил несколько бутылок пива в компании школьных друзей. Но утром в воскресенье я ещё в своём уме… Или почти в своём — с поправкой на летающего динозавра за окном. Я взял хлеб и колбасу, чтобы сделать ещё один бутерброд и за ним обдумать, как выкрутиться из этой опасной истории, но Коля Зверев выхватил еду у меня из рук.

   — Нет времени на долгий завтрак, — сказал он. — Там поедим.

   Он потащил меня к окну.

   — Но почему Профессор послушает меня, если вас не послушал?

   — Дурабума он считает неучем и шарлатаном, меня — завравшимся фейкомётом, а тебя он давно не видел и подзабыл. Ты со своей недоразвитой фантазией вполне можешь сойти для него за здравомыслящего человека, — ответил Коля Зверев. — Да садись уже! Он двоих выдерживает — проверено.

   Он уже перебрался через подоконник на шею динозавра и тянул за собой меня.

   — Ну уж нет! — ответил я. — У меня недоразвитая фантазия, а тут одиннадцатый этаж.

   — Считать до одиннадцати я ещё не разучился, — резко ответил Коля Зверев, но вдруг улыбнулся и, меняя тактику, удивлённо спросил: — Ты не хочешь полетать на динозавре? Об этом все мечтают, даже те, кто боится в этом признаться. Не прикидывайся трусом — я ведь знаю, что это не так. Да и нечего тут бояться — на меня посмотри — я постоянно на нём летаю. Ты хоть раз слышал о человеке, который разбился, упав с динозавра? Это совершенно безопасно — просто держись за меня. Да не так сильно — задушишь же!

   — А ты когда-нибудь слышал о человеке, задушенном на динозавре? — проворчал я, устраиваясь позади Коли Зверева.

   Я знаю, что его слова — простенький приёмчик, чтобы меня подзадорить, и сел на динозавра не потому, что Коле Звереву удалось заговорить мне зубы. Я действительно с детства мечтал полетать на динозавре. Ну, кто бы от такого отказался?!

   Оно того стоило! Динозавр плыл над улицами, то плавно уменьшая, то увеличивая высоту. Нисколько не трясло и не укачивало. Динозавр не стрекотал крыльями как насекомое и даже не размахивал ими как птица, а только медленно поворачивал их, будто закрылки самолёта.

   Когда-то люди удивлялись тому, что толстый шмель может летать на своих маленьких крылышках. Самолёт с такими крыльями не смог бы взлететь. Шмель в отличие от самолёта машет крыльями, и в этом секрет его полёта. У динозавра по сравнению с его массивным телом крылья были ещё меньше, чем у шмеля, он ими почти не махал, и природа такого полёта была для меня тогда ещё загадкой.

   Люди внизу, как и рассказывал Коля Зверев, не обращали на нас внимания, да и я сам вскоре перестал воспринимать происходящее всерьёз и уже не цеплялся за спину водителя так сильно, как сначала. По воскресеньям в это время я всегда сплю. Вот только что видел сон про автомат с газировкой, а ведь он гораздо реальнее летающего динозавра — такие автоматы исчезли не так давно, как динозавры, когда-то я сам их видел и пользовался ими, а вкус той газировки я помню до сих пор. Если мой полёт на динозавре — только сон, то бояться нечего — во сне со мной ничего плохого случиться не может.

   От таких мыслей страх, которого у меня и так не было, пропал окончательно. Летать во сне мне приходилось нередко.

   — Прилетели, — сказал Коля Зверев, когда я только начал входить во вкус. — Надо найти место, чтобы причалить.

   — Просто оставить динозавра на улице разве нельзя? — спросил я.

   — Конечно, нельзя. Это собаку можно привязать у магазина, и никто не станет дёргать её за хвост, садиться ей на спину или тушить об неё окурки, а к динозавру обязательно привяжутся все кому не лень.

   — Но ты же говорил, что динозавра никто не видит.

   — Вовсе я этого не говорил. Конечно, его видят — люди же не слепые. Просто всерьёз не воспринимают. Думают, что это скульптура или скамейка — он всегда замирает и не двигается, когда ждёт, или думают, что он иллюзия, а со своей иллюзией каждый волен делать что ему вздумается.

   — Где же ты его оставляешь?

   — Там, где до него трудно добраться. Даже если кто и увидит динозавра на крыше дома, то вряд ли туда полезет. Впрочем, с тех пор как везде стали закрывать парадные, чердаки и пожарные лестницы, я его на крыше не оставляю. Надо найти какое-нибудь дерево в безлюдном месте, чтоб полиция не заметила, как мы слезаем. Хорошо, если полицейский с чувством юмора попадётся и просто выговорит за то, что мы в нашем возрасте так себя ведём, а то пару раз мне штраф платить приходилось. И, конечно, нельзя говорить полицейскому, что слез с динозавра. В этом случае штрафом не отделаешься.

   Мы опустились на крону какой-то липы, где динозавр удобно расположился среди веток и затерялся в листве, спрыгнули с дерева, поймав на себе несколько осуждающих взглядов бабушек, сидевших на скамеечке неподалёку, и направились к ресторану быстрого питания на углу сквера.

   — Они там встречаются? — удивился я. — Дурабум говорил, что Профессор — человек состоятельный. Я думал, он может себе позволить что-нибудь получше.

   — Если человек сосредоточен на чём-то важном, он не может отвлекаться на посторонние предметы, — ответил Коля Зверев. — Деловые люди едят там, где можно думать о деле, а не об еде. Если еда вкусная, мысли рассеиваются, и человек отвлекается от серьёзных дел. Деньги не любят, когда о них забывают, и человек, посвятивший им жизнь, должен от многого отказаться.

   «Бизнесмен должен, наверное, обладать немалой самоорганизацией, чтобы, придя в ресторан быстрого питания, не забыть там поесть», — подумал я.

   Дурабум и Профессор уже сидели за столиком у окна и что-то ели, разевая рты так, что нетренированный человек сразу же вывихнул бы челюсть. По хмурому лицу Профессора и пристыженному Дурабума было видно, что разговор у них не клеился.

   На нас с Колей Зверевым Профессор зыркнул как на врагов, когда мы ещё только подходили к их столику. Коля Зверев представил меня, и я прочитал в суровом взгляде Профессора: «И ты в этой компании!» Руку он мне пожал холодно, будто мы не были одноклассниками.

   — Вы должны повлиять на этого обезумевшего неуча, а не потакать его опасным фантазиям, — заявил Профессор. — Неизвестно, до чего вы с ним когда-нибудь доиграетесь! Я это не со зла говорю — вы же понимаете. Он талантлив — никто не спорит, но именно этим он и опасен для себя и окружающих. Нельзя же всю жизнь оставаться дурабумом — пора бы повзрослеть!

   Профессор обвёл нас высокомерным взглядом и вернулся к еде.

   — Но ты же делал расчёты для ракеты из консервных банок, — сказал я.

   Профессор отложил надкушенный гамбургер и свирепо сверкнул на меня казавшимися через толстые стёкла очков выпученными глазами.

   — Мы были детьми! — огрызнулся он. — Это была всего лишь игра.

   — Ну, игра — не игра, а до Луны мы тогда долетели, — заметил Коля Зверев.

   — Чушь! Никуда мы не долетели! — не повышая голоса, но с надрывом сказал Профессор. — Мы просто сидели внутри, завывали, изображая взлёт, и светили наружу карманными фонариками — делали вид, что это фотонные двигатели. Вот что было!

   — А как мы на Плутоне в снежки играли, ты тоже не помнишь? — еле слышно спросил Дурабум.

   Профессор поперхнулся. Коля Зверев похлопал его по спине и сказал:

   — Ничего же не случилось. Ну, слетали — ну, вернулись. Ты всё отлично рассчитал, Дурабум всё отлично сделал. Допустим, тогда у нас многое получилось не идеально — тут я с тобой совершенно согласен, но сейчас у нас совсем другие возможности и гораздо больше знаний и опыта. Ни о консервных банках, ни о совместном вое речи не идёт. Сделаем всё как взрослые образованные люди — разумно и умеренно, ничего экстремального: только долетим до Луны и сразу обратно. Что тебя так беспокоит? Тебя лететь никто не заставляет — сделай расчёты, и всё. Не воспринимай всерьёз, считай, что это только шутка.

   Профессор застонал.

   — Шутить пусть в цирк идёт! — глухо прорычал он. — Это не смешно. Это законы природы! Понимаешь?! С законами шутки плохи. Много таких шутников уже дошутились.

   — Да ладно! — придурковато улыбнулся Коля Зверев. — Что это ты такой законник оказался? Неужели ни разу ни одного закона не нарушил?

   Профессор наклонился к нам и тихо сказал:

   — Это с умом делать надо, а если ума нет — лучше и не пытаться. Если бы я к законам как Дурабум относился, сидел бы сейчас совсем в другом месте и очень надолго. Он думает, что с законами природы шутить можно — за это не сажают. А с ними всё гораздо серьёзней: если что — не отмажешься.

   Разумные слова Профессора нас всех смутили. Дурабум совсем стушевался, почувствовав себя преступником.

   — Тут дело в масштабе, — попытался поддержать его я. — Тех, кто нарушает по-мелкому, — сажают, про тех, кто нарушает по-крупному, — снимают кино, кто в мировом масштабе нарушает — получает международные премии, а для Чингисхана законы вообще не существовали. Дурабум же не палец в розетку суёт — он нарушает масштабно. Может и Нобелевскую премию когда-нибудь получить. Магнит внутреннего сгорания на неё, пожалуй, потянет.

   — Что-то не припомню, чтоб автомеханику давали Нобелевскую премию, — саркастически усмехнулся Профессор. — Если этот чудо-магнит действительно существует, то пусть Дурабум об этом заявит и получит патент на изобретение, а не скрывает его от человечества.

   — Когда человечеству что-то понадобится, оно это и так получит, — грустно сказал Дурабум. — Ну, ты понимаешь, Герон Александрийский изобрёл реактивный паровой двигатель две тысячи лет назад. Заявил — а что толку? Его современники пожали плечами и тут же забыли. Не строили древние римляне ни железных дорог, ни самолётов. Когда паровые двигатели людям понадобились, тогда они и появились, и реактивные двигатели тоже. А когда понадобилось радио, его почти одновременно изобрели несколько инженеров из разных стран. Когда-нибудь люди снова захотят полететь на Луну, тогда им понадобится магнит внутреннего сгорания, и его сразу кто-нибудь изобретёт, а сейчас все только пожмут плечами и скажут, что это ерунда бесполезная и быть такого не может.

   Профессор раздавил нас строгим взглядом и сказал:

   — И ты хочешь, чтобы я делал расчёты того, чего нет, не может быть и никому не нужно?

   — Почему же нет? — спросил Коля Зверев. — Если уж на то пошло, то магниты внутреннего сгорания в США уже давно применяются.

   — Ничего про такое не слышал, — по-прежнему хмуро, но уже с некоторым интересом сказал Профессор.

   — Неудивительно. Это военные разработки.

   По торжествующему лицу Коли Зверева можно было заметить, что он не сомневается в силе последнего аргумента, но Профессор не впечатлился:

   — Тогда откуда ты про них узнал?

   Выражение лица Коли Зверева не изменилось, он ответил сразу, но голос его звучал уже чуть менее самоуверенно:

   — Кое-что просачивается и в открытые источники. Вот, недавно по CNN рассказывали, что Илон Маск…

   — Только вот не надо сравнивать Илона Маска с Дурабумом! — раздражённо перебил Профессор.

   — Отчего же не сравнить двух умных людей?

   — Если вы такие умные, то почему такие бедные? — выпалил Профессор.

   — Ты неправильно рассказываешь, — тихо сказал Дурабум. — В анекдоте говорилось: «Если вы такие умные, то почему строем не ходите?»

   — Александр Македонский как-то раз пристал с подобными вопросами к Диогену, а тот, не вылезая из бочки, сказал: «Отвали, Саня, — солнце заслоняешь», — сказал Коля Зверев.

   Профессор скучающе взглянул на него и совершенно профессорским тоном провещал:

   — Ты мне про бедность Диогена рассказывать будешь? А ты не забыл, что дело было в Греции? Там такой климат, что можно спать и на улице. Все знают, что у Диогена была бочка, а какая ещё недвижимость у него была, какие счета в каких банках — про это умалчивают. Одних гонораров, небось, столько получал, что Дурабуму и не снилось. И вообще, нашли с кем Дурабума сравнивать — то с Илоном Маском, то с Диогеном, то с Героном Александрийским или вообще с Чингисханом. Они люди известные, всего добившиеся, а этот — обычный неудачник. Чего он в жизни создал? На что заработал? В космос он лететь собрался! Ты для начала хотя бы бизнес свой организуй, вместо того чтобы на автосервисе корячиться. Бизнес-план я бы другу помог составить, а помогать тебе угробиться самому да и ещё этих двоих сумасшедших угробить — этого я делать не буду. Запретить тебе быть самоубийцей я не могу, а меня ты убийцей не сделаешь.

   Методы Коли Зверева на Профессора, похоже, не очень-то действовали. Оно и понятно — кому легко заговорить зубы, тот богатым не станет. Воспользовавшись паузой, пока Коля Зверев обдумывал новые доводы, я высказал Профессору свой аргумент. Меня же для того сюда и притащили, чтобы я убедил Профессора, когда у других это не выходит:

   — Спорим, что магнит внутреннего сгорания и летающий остров существуют? — предложил я. — Если проиграешь — рассчитаешь нам полёт на Луну.

   Я скосился на Колю Зверева, рассчитывая, что он оценит этот мой ход, но его лицо почему-то выражало не радость, а скорее досаду.

   Профессор тяжело вздохнул, подняв взгляд к небу.

   — У меня нет времени на детские игры, — страдальчески произнёс он.

   — Это не долго, — настаивал я. — Больше времени препираться будем.

   Мы встали из-за стола. Коля Зверев пошёл в сквер за динозавром, а мы — к машине Дурабума, стоявшей рядом на парковке.

   — Когда ты себе нормальную машину купишь? — проворчал Профессор. — Неужели не стыдно ездить на таком хламе?

   — Я на ней за городом езжу, — стал оправдываться Дурабум. — Ну, ты понимаешь, старые машины проще ремонтировать, и переделки всякие в ней легче сделать. Магнит внутреннего сгорания я в современной машине и разместить бы не смог…

   — Да всё уж понятно! — буркнул Профессор и, сердито отмахнувшись, сел в машину.

   В городе трясло неимоверно. Мрачный Профессор сидел, вцепившись в дверь, и угрюмо молчал, чувствуя свою правоту: конечно, на таких машинах могут ездить одни неудачники. На просёлочной дороге трясти перестало, но Профессор этого не заметил: он был так же угрюм и молча держался за дверь. Когда машина оторвалась от земли и поднялась над деревьями, он закатил глаза и тяжело вздохнул. Я ткнул его в бок и указал за окно, когда там показался летящий параллельным курсом Коля Зверев на динозавре. Профессор взглянул и с тихим стоном отвернулся.

   На острове, как только Дурабум заглушил магнит, я выскочил наружу и несколько раз подпрыгнул, размахивая руками, чтобы согреться и показать Профессору, что остров надёжен и можно выходить. Но он моему примеру не последовал — только приоткрыл дверь, обвёл остров безразличным взглядом и вопросительно на меня посмотрел:

   — Ну?

   — Теперь-то ты поверил? — спросил я, обводя рукой вокруг себя.

   — Во что? — устало спросил Профессор.

   — В летающий автомобиль, в остров на аэростате…

   — Ага! И ещё в Колю Зверева на динозавре! — Профессор задохнулся от возмущения. — По-твоему, значит, я должен поверить в этот очевидный, грубо слепленный фейк?!

   Я растерялся. Мой план не сработал. По лицу стоявшего рядом Коли Зверева было видно, что ничего другого он и не ожидал.

   Дурабум высунулся из машины и грустно спросил:

   — Ну что, обратно поедем?

   — Да уж избавьте меня от постановок вашего убогого драмкружка! — потребовал Профессор. — В любом заштатном доме пионеров изобразили бы убедительней.

   Коля Зверев достал смартфон и с озабоченным видом что-то в него написал.

   — У тебя какая модель? — спросил Профессор, в первый раз за всё время проявляя какую-то заинтересованность.

   — Десятая.

   — А у меня восьмая. В твоём сколько памяти?

   Он вышел из машины, и они с Колей Зверевым стали сравнивать телефоны, а Дурабум в это время вынес из дома три бутылки пива.

   Смартфон Коли Зверева пискнул. Взглянув на экран, тот поспешно сунул гаджет в карман.

   — Пива будешь? На ход ноги, — спросил он Профессора, распоряжаясь как у себя дома.

   — Я за рулём.

   — Ничего, Дурабум отвезёт. Он пить не будет — у него, сам знаешь, дури своей хватает.

   Профессор согласился, видимо, обрадовавшись, что неприятная ему тема закрылась. Дурабум, глупо улыбаясь, чокнулся с нами кулаком, мы выпили.

   Профессор расспросил меня, чем я теперь занимаюсь, а Коля Зверев у него за спиной показал Дурабуму свой смартфон. Тот в ужасе прижал ладонь ко рту и умоляюще посмотрел на Колю Зверева, непреклонный взгляд которого будто говорил: «Иначе никак».

   Коля Зверев рассказал анекдот, Дурабум вспомнил историю, приключившуюся с одним клиентом автосервиса. Мы смеялись и болтали, не касаясь в разговоре ни нашего школьного прошлого, ни окружавшей нас фантастической реальности. Коля Зверев и Дурабум явно замыслили что-то отчаянное и теперь тянули время. Не знаю, догадывался ли об этом Профессор — по крайней мере, он повеселел, вёл себя непринуждённо и тоже рассказывал что-то смешное.

   Запищал звонок.

   — Это у меня, — сказал Коля Зверев Профессору, потянувшемуся было за своим телефоном.

   Посмотрев на экран, Коля Зверев изящным движением вернул телефон в карман.

   — Хорошо посидели, — сказал он. — Всегда приятно увидеть старых друзей. Чаще встречаться надо. Полечу к себе, а Дурабум вас отвезёт.

   Профессор стойко перенёс обратный путь, ни словом, ни вздохом, ни фырканьем не выдав своего отношения к происходящему. Он сидел рядом с Дурабумом и, вцепившись в дверь, неподвижно смотрел вперёд.

   На перекрёстке за въездом в город перед нами появилась зловещая фигура в плаще и с пластиковым пакетом в руках.

   — Ой, вы только посмотрите, кто это! — с наигранным удивлением воскликнул Дурабум, съезжая на обочину.

   Незнакомец, саркастически улыбаясь, приблизился к нам. Я узнал его. Прошло много лет, он изменился до неузнаваемости, но эта улыбка выдала его сразу — только один человек мог так улыбаться.

   — Ого! — воскликнул я.

   Профессор охнул.

   Экипаж ракеты из консервных банок состоял из пяти человек. Пятым был Яблочков.

   «Если вы меня не возьмёте, я обо всём расскажу классной, и вы всю жизнь будете жалеть, что толкнули меня на такой подлый поступок», — сказал тогда он, и, хотя мы прекрасно понимали, что он этого не сделает — Яблочков слишком презирал нашу классную, чтобы опуститься до разговора с ней, взять его с собой пришлось, или после нашего возвращения он извёл бы всех своими жалобами. Изводить он был мастер.

   Именно этот человек ждал нас теперь на перекрёстке.

   — Это что, совпадение?! — прошипел Профессор.

   — Ну, ты понимаешь, всякое в жизни случается, — пробормотал Дурабум.

   — Знаешь, какая вероятность встретить в городе динозавра? — попытался пошутить я, но Профессор обернулся и так на меня посмотрел, что я сразу осёкся. Пожалуй, действительно не стоило поминать динозавров.

   — Привет, мерзавцы! — дружелюбно сказал Яблочков, садясь рядом со мной. — Куда едем?

   — Лично я еду домой, — не оборачиваясь и не отвечая на приветствие, проворчал Профессор.

   — Отлично! — сказал Яблочков, оттесняя меня к двери и располагаясь поудобнее. — Посмотрим, как ты устроился, когда весь народ страдает.

   — Кстати, — вдруг вспомнил Дурабум, не дав Профессору ответить, — ты же говорил, что твоя семья уехала на Мальдивы, то есть мы никого не побеспокоим.

   — Мальдивы! — подхватил Яблочков. — Когда одним не хватает денег, чтобы поехать за город, на дачу, другие отправляют семью на Мальдивы. Как это типично!

   — У меня нет дачи за городом, а на Мальдивах есть, — буркнул Профессор.

   Яблочков мечтательно уставился в потолок и сказал:

   — И я мог бы быть миллионером, в любом нормальном обществе я бы им был, но долг интеллектуальной элиты в наши дни быть рядом с народом. А на Мальдивы пусть едут другие.

   — Спасибо, что разрешил, — проворчал Профессор.

   — Я что?! Езжай, если совесть позволяет.

   Дурабум, видимо, подумал, что эти слова обращены к нему, и мы поехали. Яблочков небрежно повернулся ко мне, вдавив меня в дверь ещё сильнее.

   — А ты всё такой же бездарный графоман? — дружелюбно спросил он. — Как же! Я видел в интернете. Пытаешься отсутствие вкуса и таланта скрыть за потугами на детсадовский юмор? Поверь, это сейчас никому не интересно. Тебе стоило бы самому прочесть что-нибудь хорошее, прежде чем браться за то, на что не хватает ни ума, ни способностей.

   Надо же! А я и не знал, что в интернете меня кто-то читает.

   Квартира Профессора занимала два верхних этажа нового высотного дома.

   — Хорошо живёшь! — сказал я, оглядевшись в прихожей, которая одна была больше всей моей квартиры.

   — Индивидуальный проект, — с гордостью ответил Профессор. — Долго дом выбирали. План квартиры я сам разработал.

   — Это ж сколько пенсий наших нищих стариков на это ушло! — высказался Яблочков.

   — За эту квартиру я платил, а никакие не старики, — проворчал в ответ Профессор. — И вовсе они не нищие. Мои родители очень приличные пенсии получают.

   — Нисколько в этом не сомневаюсь! — с сарказмом произнёс Яблочков.

   Из огромной гостиной на верхнем этаже был сделан выход на обширную террасу. За прозрачной стеной, отделявшей квартиру от террасы, открывался шикарный вид на город, который был, пожалуй, не хуже вида с заоблачного острова Дурабума. Неудивительно, что Профессора тот участок нисколько не впечатлил.

   Противоположная стена гостиной тоже была прозрачной. За ней в разного размера аквариумах резвились рыбы невиданной красоты, разноцветные кораллы колыхались то ли сами по себе, то ли от искусственного течения, проплывали черепахи, тритоны и другие подводные создания, названия которых я не знаю.

   Пока я любовался красотами стеклянной гостиной, с террасы вошёл Коля Зверев.

   — Привет всем, кого не видел! — бодро сказал он и добавил, кивая на дверь террасы: — Зря не запираешь.

   Профессор что-то невнятно пробормотал. Интересно, в полной ли мере он заметил Колю Зверева. Конечно, в том, что тот вошёл через дверь террасы, не было ничего фантастического, но как он оказался на террасе на крыше высотного дома? Профессор не мог не задать себе этот вопрос, а ответив на него, имел все основания не замечать Колю Зверева.

   — Ну, здравствуй, убийца! — ответил Яблочков, к которому приветствие было обращено в первую очередь.

   Коля Зверев отреагировал на эти слова не сразу. Аквариумная стена, конечно, заинтересовала его больше, чем чьи-то язвительные замечания.

   — Так ты тоже интересуешься живой природой? — спросил он.

   — Нет, — ответил Профессор. — Это была идея дизайнера. Я только смотрю иногда, чтобы нервы успокоить. Сюда каждый день приходят специалисты из зоопарка и делают всё, что там надо.

   — Жаль, что не интересуешься, — рассеянно сказал Коля Зверев. — Тут о многом интересном можно было бы поговорить.

   Он подошёл к аквариуму, в котором плавало серое создание с длинным плоским хвостом, большой головой и коротенькими лапками. Жабры твари были украшены бахромчатым воротником, глазки-точечки казались слишком маленькими для такой крупной морды, а огромная пасть от жабры до жабры была растянута в наивной детской улыбке.

   — Вот, например, аксолотль, — сказал Коля Зверев. — С виду взрослое, солидное животное, и сам себя таким наверняка считает, а на деле личинка, вроде головастика. Не взрослеет. Уже и большой, вроде бы, и дети собственные завелись, а он всё головастик. Если с ним приключатся какие-нибудь невзгоды: вода, например, пересохнет, то он может стать взрослой особью, если не околеет. А так обычно остаётся ребёнком до конца жизни. Это называется неотенией. Бывает и у людей, особенно у мужчин: взрослый, солидный, большой человек, уж и внуки растут, а он всё паровозики по полу катает.

   — Ты на что намекаешь? — недоверчиво спросил Профессор.

   Коля Зверев в ответ только пожал плечами.

   Мы расселись за круглым столом, стоявшим посреди гостиной.

   — Так чего же это я убийца? — поинтересовался Коля Зверев.

   Яблочков развалился на стуле, принимая трагическую позу.

   — Вы убили во мне поэта, — произнёс он. — Ещё тогда, в школе. С какой жестокостью, свирепостью и беспощадностью бездарность всегда преследует талант! Впрочем, я не первый, кого подвергли травле такие, как вы. Мир потерял поэта. Поэт умер для человечества. Вы все его убили. Вы убийцы!

   — Ну, значит мы хоть что-то хорошее сделали для человечества, — бодро ответил Коля Зверев.

   В школе Яблочков действительно терроризировал всех своими депрессивными стихами, а мы всеми доступными школьникам средствами старались объяснить ему, что его стихи плохие. Значит, всё-таки смогли убедить, и поэт в нём умер. У меня от сердца отлегло, когда я это услышал.

   — Да что мы сюда за разговорами пришли?! — воскликнул вдруг Яблочков. — Народ нас не поймёт!

   — Виски? — предложил Профессор.

   — А хотя бы и так! — ответил Яблочков. — Я, вообще-то, человек простой, плоть от плоти народной — предпочитаю заграничной дряни нашу простую, исконную водку. Надо, надо быть ближе к народу в такое время.

   — В какое время? — тихо спросил Дурабум.

   — В то время, когда народ пьёт водку, — тихо ответил Коля Зверев. — Не раньше и не позже.

   — Водка у меня тоже есть, — сказал Профессор.

   — Нет уж — нет уж: сказал виски, значит виски, — поспешно отозвался Яблочков. — Приобщимся к чуждой культуре.

   Профессор достал из бара виски и разлил по стаканам.

   Яблочков вытащил из пластикового пакета, который всё время держал в руке, толстую чёрную книгу с белым заголовком: «Под железной пятой. История геноцида интеллигенции», достал из кармана ручку с золотым пером, расписался на титульном листе, толкнул книгу через стол Профессору:

   — На, вот, почитай, — и вдруг, вспомнив, указал на меня пальцем со словами: — Сегодня у меня второй нет. Не забудь напомнить, чтоб в следующий раз я и тебе принёс.

   Профессор задумчиво перелистал книгу.

   — Труд многих лет, — пояснил Яблочков. — Только факты. Уникальное издание. Всего сто экземпляров. Пришлось за свой счёт — ни в одно издательство не принимали. Мне по большому секрету сказали, — тут Яблочков понизил голос до шёпота, впрочем, довольно громкого, — указание исходило с самого верха. Вы бы видели, какая там у них паника началась, когда они только узнали, что я собираюсь писать эту книгу!

   — Да, читал я её, — подтвердил Коля Зверев. — Кошмар! Хорошо, что я не интеллигент.

   — Это про какое время? — спросил я.

   — Про любое, — ответил Яблочков. — Интеллигенцию всегда преследовали и подвергали страшным гонениям: Сократ, Жанна д’Арк, Джордано Бруно… Да что за примерами далеко ходить — я сам. Пепел стучит в моё сердце, и боль каждого страдальца проходит через мою душу. Я Сократ, я Галилей, я… — он замолчал, осторожно озираясь, и, наклонившись к нам через стол, заговорил совсем тихо: — Одно я вам всем скажу, — тут он сделал паузу и медленно, подчёркивая каждое слово, проговорил: — Валить отсюда надо.

   — Зачем? — наивно спросил Профессор.

   — А что, скажешь, тебя тут всё устраивает?! — свирепо рявкнул Яблочков.

   Вопрос явно не допускал положительный ответ, и Профессор смущённо пропищал:

   — Ну, не всё… А куда? Думаешь, в Европе или в Штатах намного лучше?

   Яблочков презрительно усмехнулся:

   — Европа, Штаты! Ну, сколько же мы будем мыслить местечковыми категориями?! Дескать, вот мой двор, моя хата, а за поворотом дороги мир кончается!

   — Да что ж там такое за поворотом дороги? Я много где был. Ну, климат другой, ну, говорят на другом языке, а жизнь-то в принципе…

   — Слушай, Профессор! — резко оборвал его Яблочков. — Ты вообще на нормальной планете когда-нибудь жил? Вот и нечего мне рассказывать, как у нас тут всё прекрасно!

   — Но ведь на других планетах, — растерянно забормотал Профессор, — там атмосферы нет, и жизнь невозможна, и излучения вредные…

   — Ну, конечно! А у нас, значит, прекрасная атмосфера, жизнь замечательная и никаких излучений! Так?! А повальное пьянство, нищета, хамство, воровство — это не у нас? Это где-то на Марсе? Да ты вспомни, как мы на этой, как её? — он прищёлкнул пальцами и указал на Дурабума.

   — В системе Альфа Центавра, — напомнил Дурабум. — Но мы там были совсем недолго.

   — Да! Так вы помните, какие там зарплаты, пенсии, как там права человека соблюдаются, а главное, как там ценят настоящих интеллектуалов! Меня там на руках носили, умоляли остаться. Но советское воспитание и какое-то гипертрофированное чувство патриотизма, которое я никак не могу в себе изжить, заставило меня вернуться. Я не смог тогда бросить Землю — изгаженную, измученную, погрязшую в пьянстве и воровстве, но всё же такую родную…

   Говоря это, Яблочков в порыве вдохновенья встал и, медленно двигаясь вокруг стола, приближался к Профессору. Чувствуя, что назревает кульминация их беседы, я и Коля Зверев стали так же медленно отодвигаться от Профессора. Дурабум, хоть он и сидел на другой стороне стола, тоже отползал на стуле назад.

   — Какая Альфа Центавра?! — прошипел Профессор. — Туда ещё ни один космический аппарат не долетел!

   — Конечно, Профессор, ни один не долетел. Продолжай верить дальше провластным фантастам и продажным СМИ. Нигде, кроме как у нас, жизнь невозможна, ракеты никуда не летают, так что живите где вам приказали и не жужжите.

   — А что же, мне тебе-трепачу верить?! — вскипел Профессор. — Я университет окончил и аспирантуру. А тебя, интеллигент хренов, с какого курса выгнали? Оставить его на планете хотели, как же! Да тебя гонят отовсюду, неудачник! Своим умом копейки заработать не можешь, нищеброд, а всё туда же — другим нотации читаешь!

   — Я, по крайней мере, ни копейки не украл, а ты в малиновом пиджаке народ в девяностые обирал, а теперь элитой себя возомнил! Умный ты, да?! Образованщина! Только деньги считать можешь! А ну скажи, Профессор, сколько будет дважды два?!

   — Не твоё дело! Четыре!

   — А семьсот девяносто два на пятьдесят шесть?!

   — Сорок четыре тысячи триста пятьдесят два! Сам считать поучись, халявщик!

   — А четыреста триста семьдесят восемь на тридцать два квинтильярда?!

   — Чего?!

   — Что, цифры кончились?! Так заткнись и слушай, когда с тобой интеллигентный человек разговаривает! Я тебя не боюсь — не надейся! Ни тебя, ни всю вашу олигархическую шоблу. Недолго вам всех мучить осталось! Знаешь, зачем я ночами не спал, недоедал и при лучине писал этот труд?! — Яблочков постучал пальцем по лежавшей на столе книге.

   — Знаю! — взвизгнул Профессор, вскакивая. — Вот зачем!

   Он обеими руками схватил книгу и с размаху стукнул ей Яблочкова по голове. Заметив, что Профессор собирается повторить удар, Яблочков резко развернулся и бросился бежать, а Профессор, подняв книгу над собой, мчался за ним. Они носились вокруг стола, осыпая друг друга неразборчивыми политическими, экономическими и нецензурными обвинениями. Невероятно, что в этих двух вовсе не молодых людях оказалось столько энергии. Мы едва успевали поворачивать головы, следя за их бешеной гонкой.

   Я понял, почему политики так любят вести переговоры именно за круглым столом: вокруг него можно с воплями носиться, не рискуя расшибиться об углы.

   — Детский сад! — не веря своим глазам, пробормотал я.

   — Аксолотль, — сказал Коля Зверев, — всю жизнь головастик.

   Между тем двое великовозрастных аксолотлей носились всё быстрее. Казалось, ещё немного, и они начнут излучать электромагнитные волны.

   — Ну, допустим, Яблочков действительно типичный аксолотль, — ответил я, — но Профессор-то… Серьёзный человек, бизнесмен, в летающие острова не верит…

   — Профессор-то? Аксолотль. Самый настоящий. Только скрытный. Так старательно корчит из себя взрослого, что иногда безбожно переигрывает. Но тут нашла коса на камень. Яблочков — этот кого угодно выведет на чистую воду. Даже меня!

   При этих словах Коля Зверев резко выставил вперёд ногу и тут же спрятал её обратно под стул. Яблочков, описав дугу, совершил жёсткую посадку в метре от того места, где предательская нога прервала его бег. К счастью, на полу был постелен мягкий ковёр. Профессор, не успев затормозить, споткнулся об Яблочкова и повалился на него.

   — Ты что! — поразился я.

   — Ну, я ведь немножко тоже… — смущённо ответил Коля Зверев.

   Профессор между тем зашевелился и приподнялся, осознавая, что с ним произошло.

   — Они так убиться могли, — сказал я. — Не дети всё ж таки.

   — Кто не дети? — спросил Коля Зверев.

   Он прыгнул к Профессору и вырвал у него из рук книгу, которой тот совсем было собрался вновь стукнуть противника. Профессор вскочил.

   — А чего он первый обзываться полез! — завопил он, пытаясь дотянуться до книги.

   — А ты всё равно провластный олигарх! — продолжал обзываться сидевший на полу Яблочков.

   Коля Зверев был на голову выше Профессора. Он держал книгу в вытянутой руке, и Профессор никак не мог до неё допрыгнуть.

   — Сделаешь расчёты? — спросил Коля Зверев.

   — Да летите вы хоть в Большую Медведицу! Сделаю!

   — Честное пионерское?

   — Честное пионерское, и чтоб вас там в чёрную дыру засосало!

   — Под салютом?

   — Моё до вас какое дело?! — кричал Профессор, поднимая над головой руку. — Воспитательница я вам что ли?! Гробьтесь, если вам охота!

   — Ладно, — сказал Коля Зверев, отдавая книгу. — Но только один раз.

   Профессор шмякнул Яблочкова по голове, внезапно успокоился, положил книгу, тяжело дыша, опустился на стул, порылся в кармане, достал упаковку валидола и сунул таблетку под язык.

   — Озверевшее быдло! — хныкал Яблочков, явно не ожидавший от Коли Зверева таких предательских действий. — Вам что, удовольствие доставляет измываться над тем, кто интеллектуально выше вас?

   — Доставляет, — ответил Коля Зверев. — Ты даже представить себе не можешь, какое это удовольствие.

   Он взял с кресла подушку и со всего размаха хлопнул ей Яблочкова по голове.

   Под хныканье и суицидальные угрозы интеллектуального исполина Профессор отдышался, рассосал таблетку и сказал:

   — У меня внизу стоит модель железной дороги. Большая. Одних только стрелок под сотню. Сам собрал. Её ещё никто не видел. Хотите, покажу?

   Железная дорога была грандиозная. Она занимала целую комнату, которую Профессор запирал на ключ — сюда он не пускал даже своих домашних. Он не знал, что играть в железную дорогу гораздо интереснее в компании.

   Забыв о времени, мы собирали составы, гоняли их от станции к станции и устраивали аварии. Только донёсшееся с террасы громкое зевание динозавра — единственного из нас, кого не заинтересовала железная дорога — напомнило нам, что уже начался понедельник и нам пора по домам.

   Была уже поздняя ночь. Мы не торопились. Динозавр слегка шевелил осиными крыльями. Сверху спальный район со своими прямыми улицами и прямоугольниками домов напоминал электронную печатную плату. Укрытый темнотой, местами нарушавшейся неярким светом фонарей и фар случайных машин, он казался таинственным и полным загадок.

   — Надеюсь, теперь Яблочков бросит писать так многословно, — сказал Коля Зверев. — Чем толще книга, тем больше читателю хочется стукнуть ей автора по голове.

   — Думаешь, теперь Профессор сделает расчёты? — спросил я.

   — Точно сделает, — отвечал Коля Зверев. — Он человек слова. Раз обещал, значит сделает.

   — Мне показалось, что он за нас беспокоится. Случится с нами что — он себя потом виноватым будет чувствовать.

   Коля Зверев еле заметно дёрнул плечами:

   — Вряд ли он такой сентиментальный — как-никак в девяностые богатым стал. Да и что с нами по его вине может случиться? Он ведь ошибок не делает.

   — Что же он именно сейчас стал отказываться? Раньше ведь рассчитал для Дурабума и магнит, и летающий остров.

   На этот раз Коля Зверев пожал плечами уже заметно:

   — Не знаю. Человек не машина, при одних и тех же обстоятельствах может повести себя по-разному. Может, он с тех пор кому-то проболтался, его на смех подняли, а он мнительный и очень дорожит своей тайной аксолотля: хочет, чтобы его все считали взрослым и солидным. Вот и упёрся так, что без Яблочкова с места не сдвинешь.

   — С Яблочковым нехорошо получилось, — сказал я. — Теперь мы от него не отделаемся — придётся с собой брать.

   — Ну уж в этом ты тоже виноват! — ответил Коля Зверев. — Мы и не хотели. Думали, что ты какой-нибудь свежий довод найдёшь, а ты? Машину на магните и остров на аэростате показывать стал! Думал, Профессор всего этого раньше не видел? Никто своим глазам не верит, когда ему показывают то, чего быть не может.

   — Ну, ты тоже не лучше придумал, — возразил я. — Что за чушь такая про CNN и про Илона Маска? Ты думал, что он в это поверит?

   — Мог поверить, — неохотно ответил Коля Зверев. — Ты не представляешь, в чём можно убедить людей, если сослаться на авторитеты и на международный опыт. Совсем недавно наша фирма, например, пустила в интернете слух, что весь мир отказывается от подземных переходов и заменяет их на зебру со светофорами. Научно, дескать, доказано, что так удобнее и безопаснее. И что думаешь? Ещё как поверили! Сразу и эксперты нашлись, которые доказали, что подземные переходы и права человека нарушают, и мешают дорожному движению, выяснилось, каким злодеям выгодно скрывать от народа правду. Убедить людей можно в чём угодно. Докажем, например, что никчёмный сарай, мешающий строительству дороги, — бесценный шедевр архитектуры, и за него вступятся даже те, кому эта дорога позарез нужна. А уж в таких делах, как, скажем, наука, природа или здоровье…

   — Но на Профессора это не очень-то подействовало, — перебил я.

   — Не подействовало, — согласился Коля Зверев. — Убедить всех проще, чем кого-то одного. На самом деле всегда остаются такие, кого убедить не удалось, но стоит им подать голос, как на них сразу накидываются все убеждённые, так что их голос никто не слышит. А Профессор — умный человек, его так просто не убедить. Аристотель учил, что убедить кого-то можно с помощью логики, примеров или личности убеждающего. Первые два способа не помогли, вот и пришлось Яблочкова подключать. Не было другого выбора. Если бы мы Профессора не переубедили, пришлось бы Дурабуму самому всё рассчитывать, а он если что-то делает руками, всё всегда получается, но если считать возьмётся, то обязательно где-нибудь плюс с минусом перепутает, и мы вместо Луны полетим к центру Земли, а нам туда не надо.

   — Есть вещи и похуже, — возразил я. — Психологическая совместимость в космической экспедиции — это же очень важно. А там, где Яблочков, никакой психологической совместимости быть не может.

   — Ну это уж ты загнул: «космическая экспедиция»! Там десяток институтов участвует, тысячи людей — они серьёзным делом занимаются: многолетними научными исследованиями. А мы просто слетаем на Луну, сделаем селфи и обратно. У нас на большее и времени ни у кого нет. А Яблочков пусть ищет свою «нормальную планету» — ему не до нас будет. И если вдруг на нас враги нападут — пообщаются с Яблочковым и побегут с поднятыми руками к космическому прокурору проситься в тюрьму с самыми толстыми стенами и самыми крепкими решётками, чтобы Яблочков не смог до них добраться. Он из нас всех самый боевой.

   Слушая Колю Зверева, я удивлялся тому, что ещё утром я не верил в наш космический проект, а сейчас говорил о нём как о решённом деле. Неужели это тоже из-за Яблочкова?

   Пожалуй, тут стоит описать его судьбу после школы, как он сам мне рассказывал.

   В институт его долго не принимали. Совершенно секретная директива, запрещавшая принимать Яблочкова во все вузы страны, была подписана на самом верху, и о ней знали все приёмные комиссии. На экзаменах ему всегда подсовывали билеты, к которым он не готовился, и задавали вопросы, ответы на которые он не знал. Наконец, благодаря родителям, «путём взяток и подлогов — по-другому это у нас не делается» он угодил в какой-то захудалый институт, где полные идиоты учили его не тому и неправильно, а Яблочков из-за своего инакомыслия не смог сдать ни один экзамен. По команде из Москвы его отчислили якобы за неуспеваемость.

   Незаконченное высшее образование позволило устроиться на работу в какой-то НИИ, где он ничего не делал, получая за это оскорбительно низкую зарплату.

   Во время Перестройки Яблочков бросил решительный вызов власти: он читал оппозиционные газеты, смотрел демократические телепередачи, рисовал плакаты и ходил на митинги. В результате власть пала, НИИ закрылся, работы не стало, а найти новую Яблочкову не дали.

   Он несколько раз женился. Но встретить женщину, в полной мере отвечавшую его интеллектуальным потребностям, так и не смог. Он был идеальным мужем: уважал право жены на труд и считал в порядке вещей, если в семье зарабатывает жена, но жёны ему попадались отсталые, меркантильные, взгляды Яблочкова они не разделяли и все чего-то от него хотели.

   После очередного развода он решил, «взяв в руки единственный чемодан, отряхнуть с ног прах» и уехал за границу. Там он не чурался никакой работы: «лучше мыть полы и посуду в цивилизованной стране, чем зарабатывать миллионы в России». Миллионы он, правда, никогда не зарабатывал, но и полы с посудой мыть не умел, и через пару лет Яблочкова одолела такая ностальгия, что пришлось вернуться. Его, конечно, умоляли остаться, предлагали большие деньги и высокую должность, но он всё равно вернулся с четырьмя чемоданами, набитыми всяким добром, которого, как оказалось, и в России было с избытком, так что всё пришлось выбросить.

   Вернувшись, он ушёл во внутреннюю эмиграцию. Там его и застало сообщение от Коли Зверева, что мы собираемся снова лететь в космос, надо только уговорить Профессора, и Яблочков, прервав вынужденное одиночество, все силы положил на то, чтобы открыть нам путь к свободе, подальше от этой постылой и безнадёжной планеты.

   Что было дальше — вы уже знаете.

   Я попрощался с Колей Зверевым на подоконнике моей квартиры, когда уже начинало рассветать. Воскресенье, сделавшее меня другим человеком, закончилось, и скоро надо было вставать. Но перспектива пойти на работу невыспавшимся меня не пугала.

   Человека, у которого есть мечта, вообще ничто не пугает.

Магнит внутреннего сгорания

   Ранним воскресным утром мы пили кофе с булочками на террасе профессорской квартиры и любовались просыпающимся городом.

   — Странно, что ты только сейчас решил полететь на Луну, — сказал я Дурабуму. — Мы ведь об этом ещё в детстве мечтали.

   Он опустил глаза, дуя в чашку, и смущённо сказал:

   — Ну, ты понимаешь, я же взрослый стал, а летать на Луну — это не серьёзно, никто из взрослых так не делал. Потом ещё и семья, работа, повседневка заедала. И всё казалось, успеется, времени много, вся жизнь впереди. А теперь вот всё больше понимаю, что жизнь впереди не вся и успеется только то, на что хватит времени, а времени не так уж много — надо сейчас браться за дело, чтобы когда-то успеть.

   — Уходит время, — согласился я. — На днях еду в метро, держусь за поручень, а передо мной девушка сидит — молодая такая, красивая. И всё на меня косится, будто сказать что-то хочет. Ну, понятное, думаю, дело: не первый раз девушки на меня засматриваются. Надо, думаю, познакомиться, пригласить куда-нибудь. Пока я об этом думал, проехали пару остановок, она всё это время на меня украдкой взглядывала и сразу глаза отводила. Вдруг вагон тряхнуло — я едва на ногах устоял, но всё-таки не упал. И тут девушка встаёт и говорит мне: «Садитесь, дедушка». Я-то считал себя таким же молодым, каким всегда был, а вдруг оказывается, что и у меня тоже возраст.

   — Дело не в возрасте, — утешил меня Профессор. — Я своим возрастом доволен и моложе быть не хочу. Не хватало мне только заново всего добиваться и доказывать, что я не сопляк какой-нибудь, тоже заслуживаю уважения, и со мной нужно считаться. А девушка тебя не из-за возраста пожалела: просто стыдно уже, дожив до седин, ездить на метро.

   — Ну, это ты брось, — ленивым голосом не согласился Коля Зверев. — Метро — дело удобное, если не набито. Сидишь себе, читаешь книжку и не надо баранку крутить и за светофорами следить или детьми, что на дорогу выбегают. Это как машина с собственным шофёром, и машина эта побольше твоей будет. Если бы у меня не было динозавра, я бы тоже только на метро ездил.

   Мы все посмотрели на лежавшего рядом с Колей Зверевым динозавра. Тот поджал хвост и лапы, смущённый таким вниманием. Профессор скептически хмыкнул: он всё ещё не мог относиться к доисторическому птицеящеру с осиными крыльями как к чему-то настоящему, достойному взгляда. Почувствовав это, динозавр сжался ещё больше.

   — Человек, которому не повезло иметь совесть, талант и интеллект, никогда не сможет заработать на машину, — печально произнёс Яблочков и, выдержав трагическую паузу, добавил: — На этой планете.

   — Всё-таки я хотел полететь в космос, — вдруг вспомнил Дурабум. — Но думал, что все туда и так летать будут. А теперь вижу, что не доживу до этого. Надо, значит, самому.

   Профессор насмешливо взглянул на погрустневшего Дурабума и сказал:

   — Всё ещё веришь в яблони на Марсе? Брось! Ни на что негодных мест и на Земле хватает. Ничего мы в космосе не потеряли, и искать там нечего.

   — Если не будем искать, то ничего и не найдём, — ответил Дурабум. — А потеряли мы там свою детскую мечту. Ну, ты понимаешь, когда-то мы хотели стать космонавтами, радоваться новым открытиям, летать в города, построенные на других планетах, и искать там на ночном небе далёкую Землю. И яблоки с Марса поесть мечтали. А теперь о чём мечтать? О новом смартфоне? А про что я буду по нему разговаривать, если вокруг ничего не происходит?

   — Так уж и ничего? — усмехнулся Профессор. — Уж за наш-то век в мире много всего случилось.

   — Ничего, — настойчиво повторил Дурабум. — Ну, ты понимаешь, Профессор, полетел первый спутник, четырёх лет не прошло, а в космос уже полетел человек, а всего через восемь лет люди высадились на Луну. Если бы так продолжали, то сейчас бы уж точно на Марс школьные экскурсии летали и привозили обратно марсианские яблоки. Но тогда на этом всё закончилось, и мы зря мечтали о продолжении. Мы забыли про космос, он снова стал далёким и недоступным. Люди ходили по Луне ещё до нашего рождения. А при нашей жизни никогда.

   — Тебя это удивляет? — с иронической усмешкой сказал Яблочков. — Если б всем можно было улетать в космос, то кто бы после этого на Земле остался?! Наверху об этом подумали и прикрыли это дело.

   Профессор с раздражением посмотрел на Яблочкова, заглянул в пустую кофейную чашечку, хлопнул руками по коленям и встал из-за стола.

   — Ладно, — сказал он, — хватит трепаться. Займёмся вашими детскими мечтами, раз уж собрались.

   Мы перешли в гостиную. Когда Профессор проходил мимо динозавра, он протянул к нему руку, но не наклонился, а динозавр голову не поднял и остался непоглаженным. Возможно, мне это только показалось.

   В гостиной всё уже было подготовлено для проведения фантастических расчётов будущего полёта. На круглом столе лежали сложенные в аккуратную стопку листы клетчатой бумаги, рядом из плоской коробки торчали острия готовых к делу разноцветных карандашей, но там не было ни компьютера, ни калькулятора, ни даже счётов или логарифмической линейки. Когда я сказал об этом, Профессор лишь коротко усмехнулся.

   — Хожу я пока без костылей, — сказал он, — чтобы думать и считать, мне дополнительные приспособления тоже пока не нужны.

   Он сел за стол, вытянул руки и размял пальцы как пианист перед выступлением.

   — Ну, — обратился он к Дурабуму, — излагай свою детскую мечту.

   Дурабум поспешно подсел к нему, дрожащей от волнения рукой положил перед собой чистый лист и сбивчиво принялся рассказывать, рисуя при этом корявые картинки, суетясь и ломая кончики карандашей:

   — Сначала я подниму участок на аэростате на максимально возможную высоту. Там я включу магнит внутреннего сгорания, оттолкнусь от магнитного поля Земли, выйду на орбиту, выключу магнит и стану вращаться по инерции. Повращаюсь, пока Луна не окажется прямо перед нами, снова включу магнит, разовью вторую космическую скорость и полечу к Луне. Пролетая мимо неё, маневровыми двигателями выведу корабль на орбиту. Облечу пару раз, теряя высоту, и прилунюсь.

   Профессор взял у Дурабума его чертёж, больше похожий на детский рисунок, повертел его, рассматривая с разных сторон, и сказал мне:

   — Вот ты спрашивал про компьютер. А можешь вообразить компьютер, рассчитывающий такую чушь? Это машина рациональная, ей не объяснить, что такое детская мечта, потому что компьютер никогда не был ребёнком и мечтать не может. А я могу рассуждать как Дурабум, хоть и знаю, что это всё чушь. А раз могу рассуждать, то, значит, и рассчитать смогу.

   Он положил перед собой рисунок, взял из пачки лист бумаги, проверил пальцем остроту кончика карандаша и приступил к расчёту.

   Мы стояли вокруг и наблюдали. Обитатели подводного мира прильнули к стёклам своих аквариумов. Динозавр воспользовался тем, что про него забыли, сперва осторожно высунул голову из-за двери террасы, а потом, осмелев, заполз в гостиную. Все напряжённо следили за невиданным явлением: Профессор производил расчёт детской мечты.

   Невозможно описать словами эту вычислительную феерию. Тот, кто не видел, как считает Профессор, никогда не сможет это себе представить. Ошибаются те, кто думает, что математика скучная и не зрелищная наука. Просто мы помним её со школы по унылым задачам из учебника, но разве тот, кто знает музыку по ученическим гаммам, может представить себе игру виртуоза?!

   Профессор залихватски чертил, размашисто писал, играл цифрами, колдовал формулами, жонглировал уравнениями. Цифры, переменные, латинские и греческие буквы, косинусы и логарифмы, вылетая из-под его карандаша, неслись в таком вихре, что голова кружилась даже у динозавра.

   Даже Яблочков зааплодировал, когда Профессор сходу взял тройной интеграл по замкнутому контуру, который каждый из нас посчитал бы неберущимся. Угри в аквариуме завязались узлом от одного вида системы параболических дифференциальных уравнений в частных производных, которую Профессор за минуту разделал так, что только корни засверкали. Комплексные числа он возводил в такие степени, что космические дали переставали казаться недостижимыми даже для самых водоплавающих скептиков, а Луна показалась не дальше соседнего гастронома, когда квадратные матрицы образовали коммутативное кольцо, изоморфное кольцу эндоморфизмов свободного модуля, а Профессор, нисколько не смутившись, вычислил по обычной формуле их определители и одним махом обратил все матрицы методом Жордана — Гаусса.

   Клетчатые листы мелькали один за другим, мы едва успевали точить карандаши. На наших глазах наивная и бесплотная фантазия в сбивчивом исполнении Дурабума превращалась в стройные ряды цифр и формул, надёжных, будто закованных в железо, неколебимых, как фаланга древних воинов.

   Захваченные математическим вихрем и унесённые им в страну детских грёз, мы не заметили, как прошло время обеда. Листы, исписанные Профессором при свете дня, предстали перед нами в окончательном виде только при электрическом свете вечера.

   Под наши аплодисменты Профессор вручил Дурабуму толстую пачку своих трудов. Мы подхватили Профессора и стали качать. Подбросив его несколько раз, мы подвергли той же почести и Дурабума — авансом за то, что он воплотит сегодняшние расчёты в будущий космический полёт.

   — И всё-таки занялись бы уж вы лучше делом! — пожурил нас напоследок Профессор.

   — Так ведь это настоящее дело и есть, — возразил ему Дурабум. — Видел бы ты себя сейчас со стороны! Разве ты чувствуешь такое вдохновение, когда зарабатываешь деньги?

   — Играть весело, — признался Профессор. — Но жизнь не игра.

   Всякий знает, что на подготовку космического полёта требуется очень много времени. В детстве мы готовились дня два — для детей это долгий срок, но не для взрослых.

   Дети ещё не знают, что возможно, а что нет, что нужно, а что бесполезно — тропинки для них ещё не протоптаны, и они могут пойти по чистому полю куда захотят. Взрослые ходят по известным им дорогам, а других путей для них как бы и не существует.

   Представьте себе старый заброшенный дом, в котором лежит древний клад. Дети обязательно заберутся туда и его найдут, но не поймут, что это такое, и родителям не расскажут, чтобы те не заругались. Взрослые бы поняли, но они в этот дом не полезут и клад не найдут — взрослые ведь не занимаются такой ерундой. В результате дом снесут, и сокровище пропадёт. Мир вокруг нас полон таких сокровищ, но взрослые их не замечают, а дети не знают, что с ними делать.

   Взрослые всё усложняют: для нас создание космического корабля оказалось таким трудным делом, что даже всего хлама, какой Дурабум носил в карманах и копил в своём глупом заоблачном доме, было недостаточно. Вдруг выяснилось, что нам понадобятся деньги, и немалые — а в детстве мы без них обошлись. Я, Дурабум и Коля Зверев отдали все наши сбережения, но этого оказалось мало. Яблочков сказал, что мы должны быть ему благодарны уже за то, что он с нас не требует компенсации за тысячелетия страданий и унижений, которым такие, как мы, подвергали таких, как он, и нам пришлось с благодарностью отказаться от его помощи.

   Дурабум собрался делить наши деньги на ноль, но, когда мы сказали об этом Профессору, тот возмутился и запретил заниматься математическим беспределом. Он основал благотворительный фонд по поддержанию интереса к космическим полётам, выделил нам крупный грант и так ловко списал расходы с налогов, что ещё и остался в выигрыше. Если бы космические исследования велись так же ловко, как финансовые дела Профессора, Марс был бы уже цветущим садом!

   Каждые выходные ко мне прилетал Коля Зверев, и мы, оседлав летающего динозавра, мчались на заоблачный участок, которому предстояло стать нашим космическим кораблём.

   Мы укрепили и герметизировали купол. Он больше не мог складываться, его форма изменилась: он по-прежнему был похож на яйцо, но теперь оно было повёрнуто не вбок — по ветру, а вверх, что придавало заоблачному острову больше сходства с ракетой. Лёгкий пластик мы заменили на пуленепробиваемые стёкла. Их много скопилось на автосервисе: в девяностые годы они пользовались популярностью, а потом их покупать перестали.

   У купола появились герметично закрываемые ворота, за которыми Дурабум обустроил шлюзовую камеру, чтобы можно было выходить из космического корабля и потом возвращаться в него. Пока мы оставались на Земле, ворота шлюза были открыты с обеих сторон — автомобиль Дурабума и динозавр Коли Зверева свободно через них пролетали.

   Мы основательно закрепили всё, что могло двигаться. Тряска нам предстояла большая, и то, что не было закреплено, могло разлететься по острову, ломая всё на пути. При разгоне космического корабля все предметы становятся тяжёлыми и летают с такой скоростью, что даже муха может сбить человека с ног. К счастью, мухи не водятся на такой высоте, и на острове их не было, а то и их пришлось бы приколачивать гвоздями. В невесомости не хотелось бы летать среди рассыпавшихся и разлетевшихся по всему кораблю болтов и гаек — их надо было собрать, разложить по коробочкам и коробочки привинтить или приклеить.

   Под островом был подвал. Дурабум перенёс туда всё, что хранилось на нижнем этаже глупого дома и не было использовано для преобразования летающего острова в космический корабль.

   Подвал служил не только для хранения всякого добра — он стал чем-то вроде киля. Подлетев к Луне, наш космический корабль должен был повернуться к ней своей более тяжёлой нижней стороной и ей же прилуниться. Чтобы он после этого не покатился по Луне как мячик, Дурабум пристроил к нему снизу выдвигающиеся стойки с амортизаторами от железнодорожных вагонов, которые он добыл на свалке рядом со своим автосервисом.

   На освободившемся нижнем этаже дома мы устроили спальню: пол, стены и потолок увешали матрасами, чтобы не расшибиться, если вдруг тряхнёт, а спальные мешки приколотили к полу, чтобы они не разлетались в невесомости.

   Подготовка к полёту не свелась к обустройству космического корабля. Мы составили длинный список покупок: от продовольствия, воды и бензина до скафандров и кресел. Большую часть списка мы без труда купили в обычных магазинах, но вот с креслами и скафандрами пришлось повозиться, ведь кресла для космонавтов — это не просто предмет мебели. Они должны выдержать большие перегрузки сами и помочь выдержать их нам. Автомобильные кресла мы отвергли и собрались покупать массажные — очень солидные, но дорогие — на них ушёл бы почти весь грант от Профессора. А скафандры оказалось невозможно найти даже в магазинах спортивной или рабочей одежды — все они либо недостаточно прочные, либо недостаточно герметичные. Недорогие скафандры с хорошими отзывами нашлись на Алиэкспрессе, но там надо было долго ждать доставки.

   Ознакомившись с нашими планами, Профессор их обругал, обозвал дилетантскими и легкомысленными и купил нам кресла и скафандры через свой фонд. Они, правда, были не такие красивые, как найденные нами, но зато они были настоящие — изготовленные для МКС. Профессор купил их для передачи в музей — это он собирался сделать после нашего возвращения.

   К полёту нужно было подготовить не только корабль, но и самих себя. Я ещё в детстве читал, как готовились к полёту первые космонавты, и очень в себе сомневался. В бытность студентом я взбегал вверх по эскалатору в метро и сразу после этого догонял отходящий автобус. Но с тех пор прошло тридцать лет — кто знает, получится ли у меня это сейчас. Помнится, в детстве я мог час простоять на голове, а сейчас голова кружится, когда шнурки завязываю. Я и на кровати мог прыгать, пока родители не прибегут. А теперь попробовал — всего один раз прыгнуть получилось: голову о потолок расшиб и кровать сломал.

   — Ты нас с первыми космонавтами не сравнивай, — успокоил меня Коля Зверев. — На то они и первые — никто не знал, чего ждать, вот их ко всему и готовили: от разгерметизации ракеты до нападения марсиан. Это ж когда было! Смотри, как техника изменилась. Какие были во времена Гагарина автомобили или самолёты? А тогдашний суперкомпьютер размером с дом сейчас поместится в наручные часы. При тогдашней технике весь расчёт был, конечно, на людей, и требования к ним были другие. А сейчас и мы справимся. В себе я по крайней мере уверен.

   — Древние греки в Грузию за Золотым руном четыре месяца плыли. В команде были одни полубоги, — заметил Дурабум. — И всё равно не все верили, что у них получилось, — легендой считали. В те времена это было как на Луну слетать. А сейчас корабль с обычными пассажирами пройдёт весь путь за несколько дней. И в команде будут вовсе не полубоги, а такие же люди, как мы. Сейчас матросам даже якорь вручную вытягивать не надо — всё машины делают. И в космос раньше герои летали, а потом туристы летать будут.

   Однако после Дурабум сам мне признался, что перед полётом ходил в бассейн, где нырял с аквалангом, готовясь к невесомости, и в спортзал, где поднимал штангу, готовясь к перегрузкам.

   Коля Зверев тоже был не так уверен в себе, как похвалялся. По утрам, выходя на балкон, я нередко видел, как он, паря над городом на летающем динозавре, выделывал в воздухе разные дух захватывающие фигуры высшего пилотажа: он то взлетал вертикально вверх, то падал, резко останавливаясь у самой земли. Он явно вырабатывал навыки, необходимые в космическом полёте. Но когда я его прямо об этом спросил, он, не задумываясь, ответил, что готовит к полёту динозавра, которого тоже собирается взять с собой, а поскольку для динозавра кресло не предусмотрено, ему придётся хорошенько подготовиться к перегрузкам.

   Занялся подготовкой и я: каждый вечер после работы стал заходить в парк аттракционов и катался до закрытия на американских горках. Билетёры вскоре стали меня узнавать. Их удивляло, что человек моего возраста так необычно проводит время, и, чтобы не вызывать подозрений, я говорил им, что готовлюсь в космонавты. Билетёры смеялись и больше ни о чём не спрашивали.

   Яблочков сказал, что любые перегрузки ерунда в сравнении со страданиями, которые такие, как он, веками терпели от таких, как мы, и он назло нам всё вынесет без всяких тренировок, а если с ним что-то случиться, то виноваты будем мы. Его тренировки свелись к хождению на митинги, где он готовился если не к перегрузкам, то уж точно к боям с марсианами.

   Закончилось лето. На улице холодало, но под куполом было уютно и тепло. Большой холодильник для продовольствия, собранный Дурабумом в подвале, хорошо отапливал наш будущий космический корабль, так что ни зимние морозы, ни космический холод были нам не страшны.

   — Профессор ругается и говорит, что это антинаучно, но я не понимаю, почему, — разводил руками Дурабум. — Что может быть антинаучного в демонах Максвелла?! Профессора, наверное, пугает слово «демоны», но Максвелл — великий учёный, а значит всё, что он придумал, полностью соответствует науке, как бы он это ни называл.

   — Демоны Максвелла? — переспросил я.

   — Ну, ты понимаешь, они отделяют тепло от холода. Холод идёт внутрь холодильника, а тепло наружу. Так в общем-то все холодильники работают.

   Я никогда не интересовался тем, как работают холодильники, но был почти уверен, что демонов там нет. Хотя рычание некоторых холодильников наводит на мысли о них.

   — А где ты взял этих демонов? — спросил я.

   — Из головы.

   Мог бы и сам догадаться. Глупо спрашивать, откуда берутся демоны.

   Только поздней осенью мы, наконец, назначили отлёт. Я взял на работе отпуск и никому не сказал, как планирую его использовать, — не потому, что будут завидовать. В детстве, вернувшись из своего космического путешествия, мы всем о нём рассказали — нам завидовали, делали вид, что не верят, и это было приятно. Теперь никто не поверит, потому и завидовать не станут, а это обидно. Взрослые мы — вот ведь беда!

   Взрослые серьёзно берутся за дело, стараются учесть всё, поэтому их планы обязательно нарушаются непредусмотренными мелочами. Можно было заранее предвидеть, что улететь в назначенный день не получится. Обязательно что-то должно было нам помешать, и это случилось: пропал Яблочков.

   Он весь день не отвечал ни на звонки, ни на СМС, не появлялся в соцсетях и не реагировал на имейлы. Мы даже подумывали, не улететь ли без него, но тогда лучше не возвращаться — он бы нас не простил и в покое бы не оставил.

   Лишь на следующий день он объявился, прислав СМС: «Как можно жить на этой планете?! Бежать, пока не поздно!» Оказалось, что он угодил в полицию, провёл там почти сутки, и теперь его надо было оттуда вызволять.

   Дурабум поехал на своей машине за Яблочковым и Профессором, который хоть и не верил в наше предприятие, не мог не прийти на отвальную, а мы с Колей Зверевым кружили на летающем динозавре над шоссе, идущим из города в сторону заоблачного участка.

   Машину Дурабума мы увидели, когда она выезжала из города. Не узнать её было невозможно: она то прыгала, то проваливалась на ровном месте — так дёргалась, будто её одолевала икота. Динозавр полетел вслед, как воздушный змей на верёвочке. Ехать оставалось совсем недолго, и ничто уже не могло нас задержать, кроме ГИБДД, на посту которой Дурабуму было велено остановиться. Он резко затормозил, динозавр попытался сделать то же самое, Коля Зверев выругался вслух, а мы с динозавром мысленно, нас тряхнуло, занесло, мы чуть не кувырнулись через крыло, динозавр заложил вираж, привычно отрабатывая тренировочную фигуру, какой его недавно учили, забыв при этом, что он несёт не одного седока, а двоих, попытался выровняться и, не справившись, совершил жёсткую посадку, чуть не сбив с ног инспектора ДПС. Тот ошарашенно посмотрел на нас и спросил:

   — Вы как здесь оказались?

   Положение было безвыходное: если мы признаемся, что прилетели на динозавре, он подумает, что мы издеваемся, а если скажем что-то другое, увидит, что мы врём.

   К счастью для нас внимание инспектора отвлёк Яблочков: он выскочил из машины с воплями: «По какому праву останавливаешь?! Ты кто такой?! Предъяви документы!» Дурабум с Профессором догнали его и потащили в машину, не дав совершить правонарушение.

   — Ну, вы понимаете, он вахтёром в следственном изоляторе работает, — затараторил Дурабум. — Трудоголик — даже после работы у всех документы требует.

   Услышав такое, Яблочков потерял дар речи, и Профессор сумел запихать его в машину, а инспектор подошёл к Дурабуму и представился. Он демонстративно встал к нам спиной, будто показывал, что если, обернувшись, он нас больше не увидит, то подумает, что мы ему померещились. Мы поспешили этим воспользоваться: взлетели и скрылись из виду за кронами деревьев.

   Общение с инспектором не заняло много времени. Вскоре автомобиль Дурабума пролетел мимо нас, и мы вместе отправились на заоблачный остров.

   Там перед домом были установлены кресла космонавтов и приборная панель. Рядом стоял привинченный к полу садовый столик, на котором был подготовлен фуршет с шампанским и бутербродами с колбасой. На почётном месте посреди острова, где мы когда-то жгли костёр, был установлен прямоугольный предмет несколько выше меня, задёрнутый простынёй. Ясно, что он как-то был связан с предстоящим торжеством. Дурабум хотел нам устроить сюрприз. Чисто ребёнок!

   Едва колёса автомобиля коснулись настила летающего острова, Яблочков выскочил с такой скоростью, что чуть не оторвал дверь.

   — Ты обозвал меня вахтёром в СИЗО! — завопил он, показывая пальцем на Дурабума. — Вы все ответите за клевету! Я правозащитник, а не правоохранитель!

   — Вахтёр или не вахтёр, но место твоё в тюрьме, — проворчал Профессор, с трудом извлекая себя из машины. — И как только ухитрился в самый последний день в полицию угодить?! Ещё и штраф платить отказался. Пришлось мне за него заплатить.

   — Именно, что в последний! — воскликнул Яблочков. — Я напоследок сказал полицейским всё, что о них думаю, а они даже не попытались извиниться за свой террор. Как бы не так! Они арестовали меня! Только на этой планете возможно такое беззаконие!

   — Отчего же беззаконие? — флегматично спросил Коля Зверев. — Имели право. Если бы я сказал всё, что о тебе сейчас думаю, ты бы меня за это убил, а они всего лишь арестовали. Неужели ты помолчать не мог?

   — Промолчать?! — с глубоким презрением ответил Яблочков. — Из-за вашего молчания людей хватают на улицах и тащат в застенки. Знаешь, сколько ночей я провёл в КПЗ только за последний год? Вот до чего вы довели эту планету своим молчанием!

   «А я за всю жизнь ни разу не был в КПЗ, хотя вроде бы тоже на Земле живу. Может, Яблочков инопланетянин, — подумал я. — Кто ж его знает, какая планета для него „эта“? Может, и не Земля вовсе. Если так — мне здорово повезло с планетой».

   Перепалка с Яблочковым могла продолжаться до тех пор, пока бы ему не заткнули рот, но он, к счастью, сделал это сам, заметив бутерброды с колбасой, приготовленные для фуршета. Динозавр тоже потянулся к ним, но Коля Зверев хлопнул его по морде. Впрочем, немного подумав, он протянул динозавру один бутерброд, другой взял сам и, глядя на яростно жующего Яблочкова, ехидно заметил:

   — Голод — вечный спутник революционера.

   — Нашли революционера! — возмутился Профессор. — Настоящие революционеры жизней не щадили — ни чужих, ни своих. А этот из-за ночи в участке так развопился, будто его к двадцати годам каторги приговорили. Тебе до революционера как дворовому гопнику до карибского корсара, а всё туда же — борется он!

   Яблочков попытался что-то возразить с набитым ртом, но я ничего кроме слова «травля» не разобрал. Пожалуй, действительно нехорошо получается — что мы все на него набросились? Всё ж нормально закончилось.

   Дурабум между тем разлил шампанское, мы выпили за успех нашего дела и, рассевшись по креслам, разглядывали предмет, накрытый простынёй.

   Дурабум встал перед ним и с загадочным видом спросил:

   — Как думаете, что там?

   — Похоже на автомат с газированной водой, — предположил я.

   — Клетка с гориллой, — сказал Коля Зверев явно первое, что пришло на ум.

   — Банковский сейф, — пожав плечами, сказал Профессор.

   — Памятник жертвам террора, — буркнул Яблочков. — Или их палачам — с вас ведь станется!

   — А теперь посмотрите! — закричал Дурабум, срывая простыню.

   То, что мы увидели, без простыни нисколько не стало более понятным. Это был высокий прямоугольный предмет, похожий на автомат с газированной водой, но сделанный явно не из жести, а из толстого металла, как банковский сейф. Такие непонятные сооружения в наше время часто служат памятниками тому, что написано на поясняющей табличке, которую ставят рядом с ними. Когда же Дурабум слегка повернул тумблер на панели управления, весь остров вздрогнул, а предмет издал такой звук, будто в нём сидел дикий зверь.

   — Так кто из нас угадал? — мой вопрос привёл Дурабума в замешательство. Он в очередной раз понял, что очевидное для него не всегда понятно окружающим и без его вечного «ну, вы понимаете…» обойтись снова не выйдет.

   — Ну, вы понимаете… — пробормотал он и задумался. Он очень хотел произвести фурор, но теперь уже момент был упущен, и что бы он ни сказал, это прозвучало бы слишком буднично для нужного эффекта. — Это… — тут Дурабум сообразил, что громкие слова можно заменить громким воплем — он подпрыгнул и, взмахнув руками как пропеллерами, завопил: — Это магнит внутреннего сгорания! На нём мы полетим на Луну!

   Фурора он всё-таки добился. Мы зааплодировали, похватали стаканчики и принялись ими чокаться. Даже Профессор выглядел довольным, ведь это он произвёл все расчёты.

   — Торжественный митинг по поводу нашего полёта на Луну объявляю открытым! — провозгласил Дурабум. — Слово предоставляется…

   Он оглядел нас в надежде, что кто-то захочет выступить, но таких не нашлось.

   — Зря стараешься, — сказал Коля Зверев. — Тут ведь нет ни восторженных масс, ни телевидения. Так что без митингов, песнопений и разбивания бутылок о борт можно обойтись.

   — А почему действительно не пригласить телевидение? — спросил я. — Ведь событие и впрямь выдающееся. При нашей жизни ещё ни один человек не летал на Луну.

   Профессор громко хмыкнул.

   — Вот уж событие так событие! — иронично заметил он. — Группа великовозрастных недоумков во главе с крылатым динозавром отправляется в космос на летающем острове с магнитом внутреннего сгорания. Какие бы фейки ни шли по телевизору, такую чушь показывать даже там постесняются. В это никто не поверит.

   — И правильно не поверят! — неожиданно согласился с ним Яблочков. — У меня перед домом уже третий год колдобину заасфальтировать не могут, а вы говорите: внутреннее сгорание! Ерунда! Не на этой планете! Сперва воровать перестаньте и дороги научитесь строить хотя бы как на Альфе Центавра, а потом уж в космос летайте!

   — То, что мы решили немножко впасть в детство, пусть останется между нами. Не надо телевидения, — подытожил Профессор.

   — Ну, раз так, объявляю митинг закрытым, — сконфуженно сказал Дурабум.

   Мы одобрительно похлопали и снова чокнулись пластиковыми стаканчиками. Всё-таки митинг состоялся: все высказались.

   Дурабум нажал кнопку на пульте управления, и магнит внутреннего сгорания медленно опустился через раскрывшийся люк в подвал. Люк закрылся, и магнит исчез из виду. Вообще-то его с самого начала надо было разместить в подвале, где было устроено что-то вроде машинного отделения, но Дурабум никак не хотел обойтись без театральных эффектов.

   Мы поддержали его очередной порцией аплодисментов и снова наполнили стаканчики.

   Отлёт был назначен на полночь: время, когда кареты превращаются в тыквы, а летающие острова становятся космическими кораблями и летят к Луне. Всё было готово к отлёту. Мы не торопились, пили шампанское и осматривали наш будущий космический дом: примерялись к креслам, спальным мешкам и скафандрам, обстукивали внешнюю оболочку, щупали мягкие покрытия, которые должны были уберечь нас от ударов во время тряски.

   Приближалось время отлёта. Дурабум сел за руль своей машины и сказал:

   — Ну, а теперь попрощаемся с провожающими.

   Эти слова относились к Профессору, но он не среагировал. Мы на него посмотрели. Он сделал удивлённый вид и обиженно проворчал:

   — Я полагаю, мой вклад подразумевает моё участие.

   Это прозвучало неожиданно. Конечно, было бы здорово полететь вместе с Профессором: его знания и способности могли бы нам очень пригодиться в предстоящем полёте — кто знает, какие неожиданности нас ждут и какие расчёты нам ещё могут потребоваться в пути, но Профессор с самого начала так скептически относился к нашей затее, что мы и подумать не могли, что он решит к нам присоединиться.

   — Этого не хватало! — воскликнул Яблочков. — И здесь они! А я-то думал, что от вас отделаюсь! Вы как хотите, а я с этим мироедом не полечу.

   — Так ты не летишь?! — простодушно обрадовался Дурабум, уже вылезавший из машины, и поспешно уселся обратно за руль.

   — Не дождётесь! — гордо ответил Яблочков. — Я знаю, что вы все хотите от меня избавиться, но не доставлю вам этого удовольствия.

   Дурабум вышел из машины, нажал кнопку на пульте управления, и машина медленно опустилась в подвал, как это раньше уже сделал магнит внутреннего сгорания.

   Нажав другую кнопку, Дурабум закрыл ворота шлюза, и заоблачный остров окончательно превратился в космический корабль, чтобы остаться им на весь предстоящий отпуск.

   У нас ещё было время, и через прозрачный купол мы любовались земным закатом.

   Закат умиротворяет, напоминая детям о предстоящем сне. И, как в детстве, казалось, что завтра обязательно случится что-то удивительное, но завтра так нескоро! У взрослых всё наоборот: дни проносятся так, что не успеваешь их заметить, ещё с утра понимаешь, что до завтра осталось всего ничего, и при этом чувствуешь, что ничего интересного завтра не будет, — в лучшем случае оно окажется не скучнее, чем сегодня.

   — Профессор, — сказал я, — ты что, всё-таки поверил, что мы полетим?

   Он скептически пожал плечами и ответил:

   — Никто никуда не полетит. Я прекрасно знаю, что это невозможно, и вы тоже это знаете. Но раз уж мы затеяли игру, то почему не поиграть в космонавтов? Играю же я в теннис и в бильярд.

   Я хорошо могу себе представить Профессора играющим в бильярд: он и сам похож на шарик, да и игра эта научная: сплошная геометрия и законы Ньютона, и название у неё математическое — как миллион миллиардов, а вот играющим в теннис я его плохо себе представляю, но, что поделать, мир полон чудес.

   — Помню время, — продолжал Профессор, — когда в кегли играли только дети — мы как раз были тогда детьми, а теперь даже взрослые люди играют в боулинг. Хорошая игра и не сложная: там главное — верно рассчитать бросок. В играх нет ничего плохого, про них даже есть математическая теория, надо только знать меру и не слишком увлекаться.

   Я и раньше заметил, что Профессор всё для нашего полёта покупал с запасом: и кресла, и скафандры, и спальные мешки он брал на одну штуку больше, чем требовалось. Тогда я подумал, что он так делает на всякий случай, для резерва, а оказалось, что он это для себя покупал.

   Оказалось, что он и к полёту готовился не меньше нашего: в своём космическом фонде он организовал для желающих тренировки по программе подготовки настоящих космонавтов и сам их прошёл. Конечно, при его возрасте и комплекции это было довольно рискованно, врач запретил Профессору такие нагрузки, но Профессор заплатил врачу, и тот разрешил.

   Последний луч солнца погас за горизонтом. Время отлёта было всё ближе. Нам было из-за чего волноваться: первый аппарат, запущенный на Луну, промахнулся и до сих пор летает вокруг Солнца как маленькая планета, а второй аппарат разбился, врезавшись в Луну. Но это меня, конечно, не беспокоило, ведь Профессор всё правильно рассчитал, а Дурабум всё правильно построил, и ничего плохого с нами случиться не могло. Если получилось в детстве — получится и сейчас. Я понимал это и вместо волнения испытывал всё более сильное детское нетерпение.

   Детское нетерпение совсем не такое, как у взрослых: «Скорее бы это кончилось!» — думают взрослые, торопя смерть; «Скорее бы началось!» — думают дети, торопя жизнь.

   По совету Дурабума мы старательно проверили, нет ли у нас каких-нибудь железных предметов. Магнит внутреннего сгорания непременно притянет их к себе. У меня ничего железного не было. Ключи от квартиры я уже отдал Дурабуму, и он отнёс их туда же, куда и все остальные железки: в подвал к магниту. Там они к нему, конечно, притянутся, но не полетят через весь корабль, как пули пробивая всё на пути.

   Я сел в кресло, пока не пристёгиваясь. Рядом уже сидел Коля Зверев.

   — Волнуешься? — спросил я.

   Он демонстративно расслабился, положил ногу на ногу и улёгся, закинув голову назад, будто загорал.

   — Пусть трусы волнуются — у них это лучше выйдет, — как всегда хвастливо ответил он. — Не велико событие — мало ли народу летало до нас на Луну!

   — Это ты про Мюнхгаузена и Сирано де Бержерака? — скептически спросил Профессор.

   — Не только, — неожиданно вмешался Дурабум. — Греческий писатель Лукиан летал на Луну ещё во втором веке.

   Солнце зашло, но темнота не наступила. Колбы с мутной жидкостью, развешенные по всему кораблю, засветились таинственным голубоватым светом, не таким ярким, как солнечный, но вполне достаточным, чтобы можно было видеть всё вокруг.

   — Экстракт глубоководных бактерий, — пояснил Коля Зверев. — Без них в глубинах океана было бы совсем ничего не видно. Некоторые рыбы специально носят на себе колонии таких бактерий — они им и вместо фар, и приманка для глупых мелких рыбёшек. Такие светящиеся колбы были в лабораториях учёных ещё в девятнадцатом веке, а сейчас люди ни о чём кроме электричества и думать не хотят, будто без него ни согреться, ни осветиться невозможно. Но ведь жили без него тысячелетиями, и ничего. Представь себе, например, египетскую гробницу: длинный тесный изгибающийся тоннель в горе, аккуратно обустроенный и расписанный красивыми фресками. Как, по-твоему, египтяне там работали, если туда ни луча солнечного света не проникает?

   — Наверное, факелами освещались, — предположил я.

   — Ну, конечно! — усмехнулся Коля Зверев. — Что ещё от древних дикарей ожидать! Только не сделали бы они такие росписи при дрожащем свете огня и закоптили бы всё, к тому же в таком тесном помещении без вентиляции огонь сразу выжег бы весь кислород и погас, а люди бы задохнулись, отравившись угарным газом. Так что не подходит такой вариант. А ты бы сам как сделал?

   — Ну, я-то понятно что сделал бы: поставил у входа солнечную батарею и провёл бы от неё свет в гробницу.

   — И очень глупо бы сделал. Преобразовал бы солнечный свет в электричество, чтобы тут же преобразовать электричество обратно в свет. Дорого и не рационально. Египтяне разумнее поступали: заводили в тоннель свет при помощи зеркал и расписывали гробницу при нормальном солнечном свете без всяких ненужных преобразований.

   — Всё гениальное просто, — сказал я.

   — Просто, — согласился Коля Зверев. — А люди везде ищут сложные решения и не хотят замечать простые. Знаешь, например, как работает атомная электростанция? Реактор разогревается, кипятит воду, пар вращает турбину, а она вырабатывает электричество. То есть обычный паровоз с атомным котлом. И эффективность как у паровоза — разбазаривание энергии и только. Одно хорошо: энергии ядерный реактор вырабатывает много — есть что разбазаривать.

   — Думаешь, можно было бы сделать проще и эффективнее? — спросил я. — Учёные-то не дураки, наверное. Раз сложные решения ищут, значит простых уже нет.

   Коля Зверев отрицательно помотал головой:

   — Вокруг нас множество простых решений, но учёные их не видят, как прохожие не видят летающего динозавра. Они ведь уверены в том, что всё простое уже известно, что без электричества ничего ни согреть, ни осветить, ни передвинуть нельзя. А ведь электричество само по себе ни светить, ни греть, ни двигать не может — его для этого преобразовывать надо. Сначала вырабатывать, а потом преобразовывать. Глупо! Так ли уж людям вообще нужно электричество? Может быть, есть что-нибудь получше? Наверняка есть, только учёные это не замечают, как тысячелетиями не замечали электричество.

   — Учёных легко ругать, если сам не учёный, — возразил я. — Ты говоришь, они чего-то там не видят. А кто видит? Ты, например, сам можешь предложить какую-нибудь другую энергию, которая лучше электрической?

   — Конечно, — не задумываясь ответил Коля Зверев. — Откуда, например, берут энергию живые организмы? Точно не от батарейки. И энергия эта точно не электрическая. А какая? Кто разбирался? А надо бы. Ведь это непосредственно нас, людей, касается. А то роботов придумываем — изобретаем то, что природа уже давно создала, а как мы сами устроены, знаем хуже древних египтян.

   — Думаешь, древние египтяне знали это лучше нас?

   — Думаю, что да. Многие древние авторы писали, какая у египтян прекрасная медицина. Люди там, якобы, по нескольку веков жили. Этому, конечно, нет доказательств, но то, что они покойников могли так обработать, что они тысячелетиями черты лица сохраняли — это факт. Может, они и живых могли так обработать, что они веками не умирали. Они ведь тысячелетиями каждого покойника не только вскрывали, но и мумифицировали. В Европе покойников всего несколько веков назад вскрывать стали, и сразу медицина развиваться пошла. А представляешь, как бы она за пару тысяч лет развилась! Мы не хотим верить, что далёкие предки что-то знали и умели лучше нас. А зря. Как люди забывают то, что они когда-то знали, так и цивилизация может утрачивать прежние знания. Многое из того, что дошло до нас от древних египтян, невозможно создать с помощью примитивных технологий, а если нашими технологиями они не владели, то, значит, владели другими — нам не известными.

   — Что же тогда археологи не нашли в Египте никаких древних технологий?

   — Кто знает… Может, и нашли. Представь себе, что археологи откопали какой-нибудь электроприбор, пролежавший в земле несколько тысяч лет. Что бы они подумали, если бы не знали, что такое электричество? Посчитали бы каким-нибудь древним предметом культа. А электростанцию посчитали бы храмом или усыпальницей. Для чего, например, пирамиду Хеопса построили? Никто ж толком не знает. И как построили — никто не знает.

   — Ну, это-то как раз известно, — возразил я. — Геродот описал. Сто тысяч рабов строили её двадцать лет. А до этого десять лет строили дорогу для подвоза камней.

   — Геродот писал с чужих слов, рассказывая о событиях, которые уже для него произошли в глубокой древности. И про технологии древних египтян он знал не больше нашего.

   — Но есть же доказательства. Эксперименты показали, что люди могут двигать тяжёлые каменные блоки примитивными орудиями.

   — Это доказывает, что они могли так построить пирамиду, но не то, что они её действительно так построили. Если бы Геродоту показали Эйфелеву башню, он тоже поверил бы, что её строили сто тысяч рабов двадцать лет. А что? Сто тысяч рабов за двадцать лет вполне могли бы построить Эйфелеву башню, это и экспериментально подтвердить можно. Но мы же знаем, что её строили не так.

   Вникать в эти рассуждения и опровергать их я был не настроен — мои мысли были о предстоящем полёте, на фантазии о древних технологиях их не хватало. К тому же вдруг заиграла музыка, и нам стало не до разговоров.

   Сигнал можно было подать и другим способом: гудком, свистком или обратным отсчётом, но Дурабум находил, что так будет лучше.

   Те, кто ещё не сидел, уселись в кресла, все пристегнули ремни. Послышался гул, остров задрожал и дёрнулся вверх — мы поднимали якорь. С шипением стали распухать аэростаты — мы поднимались в стратосферу. Перегрузки пока что чувствовались не больше, чем в скоростном лифте. Я, конечно, заметил, что моё тело несколько отяжелело и вдавилось в кресло, но я все последние годы только и делал, что тяжелел, так что мне не привыкать. Облака уходили вниз, горизонт отдалялся, Земля на глазах из плоской становилась круглой. Мы поднимались в стратосферу, чтобы там включить магнит внутреннего сгорания, развить первую космическую скорость и выйти на орбиту.

   Мы видели, как из-за отдалившегося и округлившегося горизонта среди ночи выглянуло солнце и помахало нам вслед своими лучами. Магнит внутреннего сгорания взревел и дёрнул нас вверх как морковку из земли.

   Узкий серп убывающей луны светил нам, указывая дорогу нашей детской мечты.

Звёздный дракон

   Начались настоящие перегрузки, такие что мозги чуть не вылезли через уши. Я так потяжелел, что боялся продавить кресло. Я не мог пошевелиться, будто меня сковали цепями. Шевелиться мне было незачем, но несвобода раздражала.

   Краем глаза я видел, как Коля Зверев внимательно наблюдал меняющийся вид за куполом.

   Яблочков с презрением и жалостью смотрел на родную планету, которая ещё не осознала, кого она теряет в его лице, не бросалась вслед, не пыталась задержать и вернуть.

   Профессор закрыл глаза. На его лице читались усталость и досада, что он позволил себя втянуть в эту глупую игру.

   Дурабум глядел с детским восторгом, будто никогда не видел ничего подобного. В это трудно поверить, ведь на фотографии из космоса он сколько угодно мог смотреть в интернете. Он отлично помнил наш давний полёт, и я не поверю, что за всё прошедшее время он ни разу не слетал на Луну, хотя бы в воображении.

   Маленькие дети постоянно видят вокруг себя множество чудес, а потом привыкают, перестают их замечать, и лишь немногие взрослые, такие как Дурабум, продолжают смотреть на мир с восторгом и удивлением.

   Легче всех перегрузки переносил самый тяжёлый из нас. Динозавр лежал на полу в своей обычной позе — поджав крылья и положив морду на передние лапы, и лениво водил взглядом из стороны в сторону.

   Небо между тем становилось всё темнее. Оно было синее, когда его осветили выскочившие из-за горизонта лучи Солнца, а пока мы поднимались всё выше, стало сначала фиолетовым, а потом чёрным как ночью и наконец исчезло совсем. Осталась только бездна космоса, и в ней появились звёзды. Они не мерцали как на ночном небе Земли. Солнце сияло, но его свет больше не заполнял всё вокруг и не забивал свет других звёзд. Солнце было просто самым ярким светилом, самым большим, но далеко не единственным.

   Магнит внутреннего сгорания перестал реветь. Он сделал своё дело, разогнав наш остров и вырвав из оков земного притяжения. Теперь мы продолжали лететь к Луне по инерции.

   Стало тихо и легко. Мои руки сами собой оторвались от подлокотников кресла, к которым они, как казалось только что, приросли навсегда. Я отстегнулся и попытался встать, но двинулся не вверх и не вперёд, а просто куда-то туда. Ни верха, ни низа больше не было, измельчавший шар Земли светил откуда-то сбоку, настил острова больше не был обращён в его сторону. Сила, выкинувшая нас с Земли, слегка закрутила космический корабль. Земля, Солнце, Луна и звёзды медленно вращались, заглядывая к нам то с одной стороны, то с другой.

   Оторвавшись от кресла, я кубарем полетел к куполу. Попытки упорядочить своё движение и лететь в определённом, нужном мне направлении давали обратный результат: я двигался ещё бестолковей. То же самое происходило и с остальными. Остров сделался просторнее, когда мы стали перемещаться не только по полу, но его пространства нам всё равно не хватало.

   Дурабум пытался ползать по куполу как муха, но, в отличие от мухи, он не мог цепляться за ровную поверхность и, пытаясь ухватиться, только всё время отталкивался, прилагал массу усилий, чтобы вернуться к куполу, и опять отлетал.

   Коля Зверев пытался брасом добраться до оранжереи, но умение плавать помогало ему не больше, чем умение ходить.

   Яблочков колесом носился по острову, радуясь внезапно наступившей свободе передвижения, налетая на всех и внося в общую сумятицу ещё больше хаоса.

   Профессор не отстегнулся. Он осуждающе смотрел на нас и только с раздражением отталкивал тех, кто на него налетал.

   Увереннее всех чувствовал себя динозавр. Расправив крылья, он медленно кружился по острову, ни с чем не сталкиваясь, будто невесомость была его привычным состоянием. Заметив бесплодные труды Коли Зверева, динозавр подлетел к нему и дал на себя вскарабкаться.

   До спального мешка я не добрался. Мы вылетели ночью, несколько бессонных часов поднимались в космос, неизвестно как долго носились по острову, привыкая к невесомости. Не знаю точно, сколько времени всего я не спал, но наверняка больше суток, а непривычные физические нагрузки совсем меня доконали, и я уснул, вися между полом и куполом.

   Уснул я крепко и спал долго. Я ухитрился проспать окончание невесомости и не проснуться, оказавшись на полу. Наверное, вес появлялся постепенно, и я не рухнул из-под купола, а медленно опустился, как осенний лист.

   Американские астронавты летели на Луну трое суток, но это было давно, и магнита внутреннего сгорания у них не было. В наше время долететь до Луны можно быстрее. Сколько это у нас заняло, я не в курсе: на часы я тогда не смотрел, сколько продрых — не знаю. Во всяком случае, когда я проснулся, наш остров, медленно снижаясь, облетал Луну.

   Снова появились верх и низ. Подобно тому, как Луна летит над Землёй, повернувшись к ней одной и той же более тяжёлой стороной, летающий остров, притягиваясь к Луне, повернулся к ней своей тяжёлой нижней стороной с магнитом внутреннего сгорания, автомобилем и складом хлама в подвале. Под нами теперь снова был пол, а купол был над головой.

   Спросонья мне показалось, что я снова могу ходить как раньше. Вскочив на ноги, я подпрыгнул как мячик и чуть не достал головой до купола. Опустившись на пол, я не смог удержаться и упал. Весу во мне теперь было как в малом ребёнке, и как малый ребёнок я опять учился ходить, терял равновесие, падал, набил себе пару синяков, но всё обошлось без серьёзных травм. Детям часто приходится падать, и грохаются они так, что взрослый на их месте стал бы инвалидом. Спасает малый вес. Поэтому и мы избежали больших бед, хоть и натворили безобразия, ведя себя совершенно неподобающим образом. Стоило взрослым и солидным людям полегчать до детского веса, как они сразу стали прыгать, кувыркаться, толкаться и визжать. Только Профессор всё ещё сидел пристёгнутый и строго смотрел на нас как единственный взрослый в этом великовозрастном детсаду.

   Дурабум привязал к рукам наскоро вырезанные из кусков картона крылья и пытался взлететь, забыв, как сам говорил, что курица не птица.

   Яблочков кувыркался, крича:

   — Вот она, настоящая планета! Вы только посмотрите: чистота, тишина, порядок! Ни окурков, ни битых бутылок, пьяные не валяются, дети не орут!

   — Не планета, а спутник Земли, — с досадой отвечал Профессор, отталкивая разбушевавшегося Яблочкова, одним собой заменившего на Луне и пьяных хулиганов, и орущих детей.

   — Вот именно! — разорялся Яблочков. — Вам непременно надо держать Луну на своей орбите, лишь бы не дать ей превратиться в нормальную цивилизованную и свободную планету. Ваши великопланетные амбиции миллионы лет не дают развиваться ни вам самим, ни соседним планетам.

   — Не амбиции, а Закон всемирного тяготения.

   — Кровавый, людоедский закон! Миллионы людей калечатся и умирают, падая с высоты или раздавленные тяжёлыми грузами. Этот преступный закон давно отменили на всех цивилизованных планетах, где заботятся, чтоб людям жилось легко, а нашим законодателям плевать на людей — им лишь бы удержать на орбите Луну и гордиться, что у их планеты есть спутник, на котором не действуют их бесчеловечные законы.

   — На Луне Закон всемирного тяготения действует точно так же, как и на Земле, — возразил Профессор. — Просто масса Луны в восемьдесят раз меньше земной, и притяжение у неё в шесть раз меньше.

   — А если бы на месте Земли появились восемьдесят нормальных планет, которые не цеплялись бы ни за какие спутники, не мучили бы своих людей невыносимой тяжестью и не заставляли бы никого гордиться непомерными размерами планеты! Вот это была бы жизнь! — мечтательно произнёс Яблочков.

   — Не было бы никакой жизни! Такие планеты не удержали бы атмосферу, и люди умерли бы.

   Яблочков всплеснул руками и схватился за голову:

   — Неужели трудно понять, что нормальным планетам не надо ничего удерживать! Просто деньги надо не воровать, а вкладывать в развитие атмосферы, в циклоны, в антициклоны, в леса и океаны.

   Яблочков говорил так убедительно, что я уже был готов подписаться под петицией за отмену Закона всемирного тяготения и разделение Земли на восемьдесят нормальных планет. Правда ведь, что многие люди падают и разбиваются насмерть, а закон, из-за которого гибнут люди, обязательно надо отменить. И деньги наверняка пошли бы на пользу атмосфере. Делают же некоторые деньги из воздуха — значит, и из денег воздух можно делать.

   Профессор тоже не нашёл новых аргументов. Он махнул рукой и сердито сказал:

   — Ну и живи себе без воздуха. Задохнёшься — не жалуйся.

   Яблочков смиренно опустил голову.

   — Я привык к угрозам, — произнёс он. — Я вам ненавистен потому, что не повторяю ваши великопланетные лозунги и хочу освободить вас от пут земного притяжения. Если свободно мыслящие люди объединятся и вместе потребуют отмены Закона всемирного тяготения, то он непременно падёт. Вы не хотите понять, что проблема вовсе не во мне. Я только лишь тот человек с молоточком, что стоит у вас под окном и напоминает про горькую правду.

   — Проблема не в тебе, а в этом самом молоточке, — вмешался Коля Зверев. — У меня прошлым летом на даче тоже дятел поселился. Каждое утро напоминал, что я ему вчера забыл шею свернуть.

   — Продолжайте! Продолжайте в том же духе! — печально вздохнул Яблочков. — Поддерживайте Закон всемирного тяготения, восхищайтесь своей вонючей планеткой, от которой тошнит всю Галактику, и, несмотря на это, считайте себя интеллигентными людьми.

   — Ты нас с кем-то перепутал, — ответил Коля Зверев. — Кто тут интеллигент? Не я точно. Дурабум автомеханик, Профессор в девяностые бизнесом занимался, а…

   Коля Зверев с сомнением посмотрел на меня.

   — Отнюдь! — поспешно ответил я. — У меня техническое образование. Я вообще матом ругаюсь.

   Последним под подозрением в интеллигентности остался динозавр. Воспользовавшись тем, что хозяин отвлёкся на разговор, он выхватил из руки Коли Зверева надкушенный бутерброд с колбасой и, громко чавкнув, проглотил его. Это был хороший ответ на не заданный нами вопрос: динозавр если и был интеллигентом, то очень склонным к эпатажу.

   А под нами между тем проплывала ярко освещённая Солнцем, испещрённая кратерами поверхность Луны. Горы отбрасывали длинные, резко очерченные чёрные тени без серых полутонов. Участки, освещённые Солнцем, были настолько яркие, что на них было больно смотреть, а тени были такие тёмные, что разглядеть в них что-то было невозможно. Горизонт впереди нас скрывала непроглядная ночь.

   Землю было не видно — мы летели над обратной стороной Луны. Эту сторону иногда называют тёмной, хотя Солнце освещает её так же, как и другую, видимую сторону, но когда Солнце заходит, там становится действительно совсем темно. А на видимой, светлой стороне Луны, даже когда Солнце её не освещает, из-за света, идущего от Земли, гораздо светлее, чем на Земле лунными ночами. В этом мы убедились, когда из-за чёрного края Луны показалась наша родная планета. Синеватый диск, прикрытый вуалью облаков, освещал местность под нами таинственным пепельным светом.

   Мы вылетели на видимую сторону Луны. Она не такая шершавая, как обратная. Как Луна притягивает к себе земные моря и океаны, вызывая приливы, так и Земля когда-то притягивала к себе жидкое нутро Луны. Лава вытекала наружу, разливалась по поверхности и застывала, образуя моря на видимой стороне. Теперь внутри Луны жидкая лава закончилась, и лунные моря больше ей заполняться не будут.

   Первое встретившееся нам море от следующего отделял гористый перешеек, рассечённый узкими трещинами, похожими на шрамы и ручейки. На нём выделялся похожий на огромную сковородку кратер, его дно было залито застывшей лавой, на которой местами проступали щербинки мелких кратеров.

   За перешейком до самого горизонта раскинулось лунное море. Мы летели между скалистым берегом и группой небольших островов в сторону мыса, возвышавшегося над тёмной, волнистой поверхностью. За ним, рядом с гребнем застывшей волны прибоя мы и прилунились.

   Сели мы мягко, железнодорожные амортизаторы не подвели. Нас всех только слегка подбросило под самый купол, и мы посыпались по полу как кегли, сбитые метким ударом. Только всё ещё пристёгнутый Профессор не принял участие в нашей куче мале и осуждающе глядел на нас.

   Динозавр тоже не поддался общему настроению. Он лишь воспользовался подбросившим всех толчком, чтобы сменить позу и устроиться поудобнее.

   Некоторое время мы, сидя на полу, обозревали через стекло купола равнину лунного моря и высокие скалы, окружавшие его. Мы прилетели ночью. Солнца на небе не было, но Земля светила достаточно ярко, чтобы всё было хорошо видно.

   Заоблачный остров совершил посадку у Мыса Лапласа, отделяющего Море Дождей от Залива Радуги. Место посадки было выбрано не случайно. Под нами находился маскон — когда-то здесь упал тяжёлый и плотный космический объект, который вызывает гравитационную аномалию. Я гравитационных изменений не заметил — не почувствовал, что стал именно в этом месте тяжелее. Но Профессор подтвердил слова Дурабума, что летающий остров притянулся к этому маскону и потому закончил полёт именно здесь. Ну, им виднее — я только пересказываю.

   Позади нас остались горы Альпы и кратер Платон — тот самый, что похож на сковородку.

   Мы быстро как смогли оделись в скафандры и выстроились в очередь перед шлюзовой камерой. Она была достаточно большой, чтобы вместить всех нас, но, используя её в первый раз, мы решили на всякий случай шлюзоваться по одному.

   Первым на Луну ступил Дурабум. Он непременно хотел лично всё испытать и убедиться, что техника не подведёт. Снаружи он радостно замахал нам руками, показывая, что всё в порядке. Мог бы это и сказать: в шлеме скафандра был микрофон и радиостанция, мы бы его услышали, но Дурабум от радости забыл об этом.

   Следующим в шлюзовую камеру вошёл Коля Зверев. За ним шустро проскочил динозавр и сел на корточках рядом со своим двуногим другом.

   — Брысь! На место пошёл! — скомандовал ему Коля Зверев.

   Динозавр не пошевелился, хотя команду услышал: звук с микрофона передавался не только по радио, но и выходил на динамики, прикреплённые снаружи скафандра. Ещё на шлеме были микрофоны, так что космонавт мог слышать звуки вокруг. На Луне от этого мало толку, поскольку звук не распространяется в безвоздушном пространстве, но там, где был воздух, человек в скафандре мог разговаривать с тем, на ком скафандра не было, и слышать при этом ответы.

   Коля Зверев безрезультатно попытался вытолкать динозавра, потом вышел из шлюзовой камеры, надеясь, что динозавр последует за ним, но тот остался на месте, давая понять, что с Колей Зверевым или без него, но он всё равно на Луну высадится.

   — У тебя нет скафандра, глупое животное! — воскликнул Коля Зверев, но динозавра этим не убедил.

   Дурабум снаружи скакал по Луне, люди внутри толпились у шлюзовой камеры, а в ней сидел упрямый динозавр и всех задерживал.

   — Ладно, — сказал Коля Зверев, — сейчас я его выживу.

   Он вошёл в шлюзовую камеру, закрыл дверь и слегка повернул рукоятку воздушного насоса. Воздух с тихим свистом начал перекачиваться внутрь корабля.

   — Сейчас сам отсюда запросится, — пояснил нам Коля Зверев.

   Но динозавр не просился наружу. Ни падение давления, ни недостаток кислорода не вызывали у него беспокойства. Коля Зверев медленно выпускал воздух, но не мог сломить упрямство крылатого питомца. Наконец воздух вышел весь, загорелась лампочка, разрешавшая открыть наружную дверь. Динозавр был совершенно спокоен.

   — С ума сойти! — пробормотал Коля Зверев, и все мы мысленно с ним согласились.

   Он открыл дверь и обернулся на динозавра, надеясь, что хотя бы мороз лунной ночи заставит того одуматься и запроситься назад. Но динозавр выскочил на Луну и вприпрыжку затопал по ней.

   — Конечно, зачем фантазии скафандр? — проворчал Профессор.

   Убедившись, что снаружи безопасно, мы по очереди вышли.

   Ходить мы уже почти научились, но только очень осторожно: сделаешь нормальный шаг, и тебя непременно занесёт вправо или влево, или вперёд улетишь и растянешься как маленький. Можно, конечно, прыгать на обеих ногах, но после этого опустишься примерно там же, где и прыгнул. Ещё можно осторожно семенить. Но всё это утомительно и медленно. Далеко так не уйти.

   Мы планировали пешком осмотреть всю Луну. Дурабум говорил, что лунные моря гладкие, ходить по ним легко, а притяжение такое слабое, что можно без труда пробежать пару сотен километров, а на Луне всё близко, поскольку она маленькая. Но в жизни всё оказывается не таким, как задумывалось. О забегах на сотню километров не могло быть и речи: лунная свобода передвижения, которую расхваливал Яблочков, как оказалось, имела обратную сторону, и за час мы смогли пройти считанные десятки метров. Поверхность лунного моря не такая уж и ровная: везде кочки, колдобины и мелкие кратеры, так что надо внимательно смотреть под ноги, а в скафандре это неудобно — будешь смотреть вниз — завалишься вперёд, а не будешь смотреть вниз — споткнёшься и тоже завалишься. А тут ещё и мелкий как пыль песок, который ко всему липнет, и ничем его не стряхнуть.

   Только Яблочкову лунный песок понравился.

   — У нас такой не на всяких пляжах бывает, — говорил он. — А здесь его везде насыпали. Культура!

   — Не только на пляжах, — возразил я. — Его на Земле полные пустыни.

   — Вот именно, что только в пустынях, — отвечал Яблочков. — А здесь его везде хватило! Представляешь, какая прекрасная пустыня могла бы быть на всей Земле! Но разве это кому-то нужно?!

   Я это себе представил, но восторга Яблочкова разделить не мог. Может быть, там, где нас нет, всё и хорошо, но нам этого не надо. Оставим дальним краям их необычности, а наши края пусть останутся такими, к каким мы привыкли. Хоть мне Луна и нравится, Земле я такого не желаю.

   Расстояния на Луне оказались не такими маленькими, как выглядели с Земли. Там от полюса до полюса ближе, чем от Москвы до Пекина — по земным меркам мало, а попробуй пробеги, да ещё и в скафандре, да ещё и по пыльным кочкам и спотыкаясь на каждом шагу.

   Переоценив свои силы, мы не позаботились о лунном транспорте. У нас была только машина Дурабума. На ней хорошо ездить по кочкам, но только по земным. Лунная пыль доконала бы её за полчаса.

   Пока мы обдумывали, как будем перемещаться, динозавр приподнялся над Луной — не подпрыгнул, а пошевелил крыльями и взлетел. На Луне нет воздуха, и там нельзя летать на крыльях. Впрочем, на таких маленьких крылышках и на Земле летать нельзя, но динозавр этого, очевидно, не знал. Он приподнялся на несколько метров, опять пошевелил крыльями и исчез. Вспыхнувшая на небе новая звёздочка мгновенно выросла в размерах и превратилась в летающего динозавра.

   В наушниках прозвучал общий вздох.

   — Летает со скоростью света! — пробормотал Дурабум. — Или что-то около того.

   Мы медленно направились обратно к космическому кораблю. Надо было переварить увиденное, прежде чем получать новые впечатления. К тому же мы все проголодались — завтрак был довольно лёгкий, а физические упражнения на… (чуть не сказал: «на свежем воздухе») на поверхности Луны отняли много энергии, которую надо было восполнить.

   Пришлось повозиться, собирая пылесосом лунную пыль. Противная штука, скажу я вам. Судя по тому, какие усилия и средства были потрачены полвека с лишним назад, чтобы доставить на Землю лунный грунт, это какой-то бесценный ресурс, мы же потратили много сил на то, чтобы от него избавиться. И найти эффективное средство от лунной пыли мы так и не смогли. Она липнет и забивается в щели, собрать её всю невозможно даже со скафандра. А попробуйте пропылесосить динозавра! Так что она была везде: под одеждой, в спальных мешках, на зубах скрипела во время еды. Даже сейчас, когда я давно уже на Земле, она, мне кажется, везде меня преследует, и я, просыпаясь среди ночи, отряхиваю простыню вокруг себя, и всё без толку.

   Коля Зверев занялся приготовлением борща. К счастью, дело это не сложное: из борщового гибрида суп почти что сам собой получается, и что-то сделать не так при этом невозможно. Это было очень удачно, а не то Коля Зверев обязательно сделал бы что-то не так. Я его и представить себе не мог таким растерянным. Он механически, как робот выполнял нужные движения, тупо глядя перед собой. Мы старались его не беспокоить, видя, что он пережил огромное потрясение. Мы даже обедали молча.

   Когда обед закончился, Коля Зверев сам первым заговорил:

   — Как я мог так ошибиться?! — воскликнул он. — Я принял его за обычного динозавра! Я не замечал очевидного — даже когда увидел, что он может обходиться без воздуха, ещё не понимал, кто он.

   — А теперь понимаешь? — спросил я.

   — Кажется, да, — пробормотал Коля Зверев. — Это звёздный дракон — вид, неизвестный земной науке. Он летает по Вселенной со скоростью света — от звезды к звезде, от планеты к планете. Потому он и яйца откладывает в одиночку: ведь даже если где-то во Вселенной есть другой такой дракон, вероятность того, что они встретятся, ничтожна. Не знаю, как он летает и как использует крылья, но для полёта воздух ему не нужен, наверное, даже мешает, ведь на Земле он летал хуже. Может, из-за атмосферы, может, из-за земной гравитации он не мог улететь к себе домой — в космос. У его родителя были отломаны крылья, а для этого Земля стала родиной. Он не мог её покинуть. А, может, не хотел.

   — Он не первый, для кого Земля стала тюрьмой, — заметил Яблочков. — Атмосфера там действительно такая, что никому не пожелаешь. Все хотят вырваться, но не могут.

   Все смотрели на динозавра, оказавшегося звёздным драконом. Тот уже долакал свой суп и тихонько отполз к стене оранжереи. Он ещё никогда не привлекал к себе столько внимания и выглядел очень смущённым. Пока он был обычным земным динозавром, его никто не замечал и не принимал всерьёз. Теперь же, когда он оказался пришельцем из космоса, ему и суп стали подавать первому, и смотреть на него как на звезду или министра.

   Удивительно, как мы уважаем всё не наше: самое невероятное земное чудо меркнет перед обыкновенным инопланетянином. Мне и, я думаю, всем остальным показалось, что в глазах звёздного дракона сияет свет вселенской мудрости, а ведь до этого он был обычной земной скотинкой.

   Выходя на послеобеденную прогулку, мы вежливо пропустили его первым в шлюзовую камеру. Коля Зверев зашёл с ним как сопровождающий, чтобы включить воздушный насос. Несомненно, мудрый инопланетянин справился бы и сам, но мы посчитали, что крутить тумблеры — занятие недостойное звёздного дракона.

   Оказавшись на поверхности лунного моря, мы продолжили учиться ходить. Теперь это получалось лучше, но всё равно ни о каких забегах на сотню километров речи быть не могло.

   Звёздный дракон, поджав крылья и положив голову на передние лапы, смотрел на то, как отбрасывающие при свете Земли чёрные тени пять фигурок в скафандрах прыгали, семенили, кувыркались, падали и поднимались, извалявшись в лунной пыли. На волнистой поверхности Моря Дождей, на фоне скал мыса Лапласа мы выглядели так фантастично, что я сам теперь не могу поверить, что это было на самом деле. Я и тогда в это поверить не мог: взрослые, вовсе уже не молодые люди, мои бывшие одноклассники кувыркались по Луне, засоряя радиоэфир детским визгом и взрослыми ругательствами, и я сам в этом участвовал.

   Некоторые говорят, что кино с астронавтами, гуляющими по Луне, снято в земной студии. Может и так: забыли на Луне сняться, не успели в этой суете, кинокамеры тогда были тяжеленные — в ракету с собой брать места жалко, вот и сняли потом фильм, как у них на Луне дело было. Бывает же такое. В детстве мы на Луну тоже фотоаппарат не взяли — забыли совсем, но, наверное, я там всё-таки побывал. Я помню, что видел уже лунные пейзажи. Детские впечатления быстро забываются, но остаются с нами на всю жизнь. И не важно, происходило ли то, что мы вспоминаем, в действительности или в воображении. То, что было раньше, всё равно уже не существует, а потому безразлично, существовало оно когда-то на самом деле или только показалось.

   — Я уверен, что неделя, проведённая на Луне, может принести какую-нибудь пользу для здоровья, — перебил мои мысли вдруг прозвучавший в ушах голос Коли Зверева. — Двести лет назад считалось, что всё здоровье от минеральной воды, и люди ездили отдыхать на воды. Сейчас все ищут здоровье в морских и солнечных ваннах и ездят отдыхать на морские пляжи. Выдвинем девиз: «Хочешь сбросить вес — лети на Луну!», и в лунных отелях отбою не будет от туристов. Пляжей в мире тысячи, а Луна одна. Кто первый застроит её отелями, тому и повезёт. Что скажешь, Профессор?

   Профессор в ответ буркнул что-то невнятное.

   — Ни один честный человек не сможет себе это позволить, — с печальным вздохом заметил Яблочков. — Порядочные, честные, мыслящие люди никогда не скопят на поездку в лунный отель. Сюда смогут приехать только воры и негодяи.

   — Поначалу, конечно, будет дорого, — продолжал Коля Зверев. — Сотовые телефоны сперва тоже были очень дорогие, а сейчас всякому по карману. Главное — взяться.

   — На частные деньги Луну не освоить, — проворчал Профессор. — Такое только государство потянуть может, а оно этим заниматься не будет — у него другие заботы.

   — Такая у нас цивилизация, — согласился Коля Зверев. — У нас всё идёт первым делом на войну, а потом уж что военным покажется ненужным, то на мирные цели. Когда люди научились обрабатывать железо, разве появились железные плуги? Как бы не так! Оружие сразу стало железным, а землю как пахали корягой, так и продолжали пахать. Что меч должен быть железным — это поняли сразу, а до железного плуга очень нескоро додумались. Когда говорим о мастерстве и изобретательности людей Средневековья, смотрим на эволюцию доспехов и ружей. Там действительно есть и на что посмотреть, и чем восхититься. Сколько ума и сил вложено! Умные люди — ничего не скажешь. А унитаз они ни изобрести, ни сделать не удосужились. Просто в голову никому не приходило, ведь он для войны не нужен.

   — Безнадёга, — посетовал я.

   — Посмотрим, — ответил Коля Зверев. — На европейцах свет клином не сошёлся. Китайцы, наоборот, порох изобрели для фейерверков, а до огнестрельного оружия не додумались — это уже европейцы сообразили. Сейчас китайцы космосом занялись. Может, у них и получится, а там, глядишь, и западная цивилизация подтянется. Сообразит, как в случае с порохом, что Луну можно использовать для войны, и подтянется.

   Рядом с нами прилунился звёздный дракон и выплюнул какую-то железку, Дурабум поднял её, и мы рассмотрели принесённый трофей. Это был покорёженный неправильный пятиугольник с отчеканенной звёздочкой, под которой было написано: «СССР СЕНТЯБРЬ 1959».

   — Кусок вымпела, который прилетел на космической станции «Луна-2», — сказал Коля Зверев. — Это был наполненный взрывчаткой шар, составленный из таких вот пятиугольников. Он взорвался, когда корабль упал на Луну в Заливе Лунника — недалеко отсюда. Осколки вымпела разлетелись — это один из них.

   Звёздный дракон улёгся перед нами, подставляя спину как он это делал на Земле, когда Коля Зверев на него садился. Скромный представитель инопланетного разума предлагал нам прокатиться по Луне. Предложение было заманчивое, но мы опасались, что инопланетный пришелец вздумает рвануть со скоростью света в открытый космос. Вряд ли мы бы это выдержали — всё-таки не молодые уже.

   Первым решился, конечно, Коля Зверев. Он лучше всех нас был знаком со звёздным драконом — бывшим летающим динозавром. Когда он с трудом перекинул закованную в скафандр ногу через шею неземного чуда и привычно устроился на ней, я вспомнил, что тоже летал на динозавре, и присоединился. На Земле это было безопасно, а значит, и на Луне ничем не грозит.

   Звёздный дракон огляделся, убедившись, что никто больше рисковать не хочет, взлетел и, не шевеля расправленными крыльями, заскользил через пространство как по рельсам к недалёкому лунному горизонту.

   Он и на Земле летал высоко — над крышами многоэтажек, а на Луне поднялся ещё выше. Летающий остров стал еле виден, а фигурки в скафандрах и вовсе слились с бурой поверхностью Луны. Летели мы очень быстро — на Земле при такой скорости нас наверняка снесло бы встречным потоком воздуха, но там, где воздуха нет, скорость почти не ощущается.

   Мы пролетели мимо мыса Лапласа, который хорошо был виден с места нашей посадки. За ним раскинулась большая, окружённая высокими горами полукруглая равнина, залитая застывшей лавой. На каменных волнах были разбросаны оспинки маленьких кратеров, с виду новых, ровных, с ещё не обвалившимися краями. Глядя на них, я подумал, что тут надо быть осторожным, ведь камни, выбивающие эти вмятины на поверхности лунного моря, возможно продолжают падать и сейчас. Камни с неба валятся и на Землю, но они большей частью сгорают в атмосфере, не долетев до поверхности планеты, а на Луне атмосферы нет, и всякий космический булыжник может налететь на неё с разгона. Я не хотел бы стоять там, куда он упадёт, даже если образовавшийся после этого кратер справедливо назовут моим именем. Впрочем, такие опасения были скорее всего преувеличенными. Камни на Луну падают, но не так часто, чтобы их всерьёз бояться. Мы летели высоко и далеко видели, но нигде вокруг я не замечал взрывов, от которых образуются новые кратеры.

   Мы пролетели мимо второго мыса, отделявшего Море Дождей от полукруглого Залива Радуги, и начали спускаться. Внизу всё крупнее становился с детства знакомый котелок на колёсиках — советский луноход. В нескольких километрах от него виднелась платформа, на которой он когда-то прилунился. К ней вели всё ещё сохранившиеся следы колёс.

   Уж и примелькался он, когда мы были детьми! Его изображения можно было видеть всюду. У меня было точилка для карандашей в виде лунохода, его копию я видел в музее, всюду можно было встретить картинки с луноходом на Луне.

   Настоящий луноход выглядел не так аккуратно, как его изображения. Он запылился и облез, солнечная батарея на его откинутой крышке помутнела и не отливала синевой как в музее, но это был точно он — взгляд его пучеглазых камер ни с чем не спутать. Что-то есть наивно-детское и в этом взгляде, и в самом луноходе. Здесь — среди пыли и серых камней при тускнеющем свете Земли он был похож на игрушку, которой когда-то радовались, которую любили, но, наигравшись, выбросили и забыли.

   Сделав круг над уже ставшим привычным лунным морем, мы вернулись к ожидавшим нас одноклассникам и рассказали им о своей экскурсии. Наш рассказ про луноход был короткий: мы просто увидели то, про что все и так знают. Послушав нас, навестить луноход захотели и все остальные.

   — Снова не полечу, — сказал Коля Зверев. — Я там уже был, и нечего перегружать звёздного дракона. Троих он, наверно, вынесет, а четверо на нём не поместятся. Хотите лететь — сами с ним договаривайтесь.

   Звёздный дракон лёг на брюхо и гостеприимно подставил спину. Первым решился Дурабум — человек, вся жизнь которого была сплошным экспериментом. Он больше всех хотел увидеть луноход, ведь для него было чудом всё кроме того, что он делал собственными руками. Он вскарабкался на шею космического птицеящера и протянул руки товарищам. Яблочков присоединился, почти не задумываясь, а Профессор поворчал, что полёты по Луне на драконе — это какое-то дурацкое детское фэнтези, которое он терпеть не может, но всё же забрался на звёздного дракона, тот взлетел и уже через несколько секунд скрылся за мысом.

   Мы с Колей Зверевым остались у летающего острова и, усевшись на краю небольшого кратера, стали любоваться родной планетой, светившей на нас таинственным голубым светом.

   Поверхность Луны хорошо видна с Земли, а вот Землю с Луны наблюдать труднее, ведь её большая часть скрыта облаками, и самое удобное для наблюдения место на Земле — это, конечно, Северная Африка. Над пустыней Сахарой облаков нет, и видна она с Луны лучше всего.

   — Ровесница человеческой истории, — задумчиво сказал Коля Зверев.

   — Кто? — спросил я.

   — Сахара, — ответил он. — Стала пустыней тысяч шесть лет назад, и тогда же на её окраине возникли первые известные нам цивилизации. И что удивительно: наш биологический вид существовал ещё семьдесят тысяч лет назад. А чем наши предки занимались шестьдесят тысяч лет до появления Сахары? Это ведь были такие же люди, как и мы. Неужели всё это время они только и делали, что придумывали, как камень к палке привязать?

   — Ну, мы ж не знаем, насколько они были такие, как мы, — ответил я. — От древних, доисторических людей ведь только кости остались. Черепа у них были, может быть, как у нас, а что там было внутри, мы разве знаем? Может, одна извилина, да и та прямая. Может, они дебилами были и кроме внешности ничем от диких зверей не отличались. Как раз шестьдесят тысяч лет ушли на эволюцию мозга.

   — Вряд ли. Не выжили бы они с недоразвитыми мозгами, ведь мозг у нас — единственное конкурентное преимущество. Дебилы без когтей, без клыков, которые и бегают медленно, и карабкаться толком не умеют, сразу бы стали добычей хищников — не успели бы мозги развить. Кстати, никакие дикие животные не захотят и не смогут так расселиться по планете. Ведь ни один высокоразвитый вид так по ней не распространился. В Австралии, например, не было животных, которые водятся на других континентах, а люди были. И как их в доисторические времена туда занесло? Чего ради? В Сахаре климат был идеальный для человека. Не зря в мифах древних народов говорится о рае, где некогда жили все люди. Жили-жили, а потом сделали какую-то глупость, и всё — не стало рая. Известно, что люди жили ещё десятки тысяч лет назад. Понятно, что жили они там, где сейчас Сахара — лучшего места для жизни по тем временам не было, но колонии они создали по всему миру. Это была очень высокоразвитая цивилизация, раз по всему миру путешествовали. Подумай только, какую технику и науку надо иметь, чтобы так радикально угробить свою среду обитания!

   — И где теперь остатки той цивилизации?

   — Песок Сахары. Может, под ним ещё что-то можно откопать, но что и где — неизвестно. Когда это случилось, в колониях по всему миру перестали работать гаджеты, а без них цивилизованные люди ни на что не способны. Через несколько поколений они одичали. А на краю погибшей метрополии, где были ещё люди, хранившие кое-какие древние знания, возникли новые цивилизации. Такое случается в человеческой истории: народы не только развиваются, но и дичают. Так в Средние века цивилизованные до этого народы только что обратно на деревья не полезли. Немало веков прошло, пока люди вспомнили, что такое водопровод и канализация. Только к девятнадцатому веку европейцы зажили так, как жили древние римляне в лучшие свои времена. И древние греки за две тысячи лет до нашей эры создали высокоразвитую цивилизацию, про которую до нас дошло много легенд. А потом на пятьсот лет даже писать разучились. Умирали уже цивилизации на Земле — это точно. Только вот ни греки, ни римляне не сумели создать такие развитые науку и технику, чтобы уничтожить себя начисто и без следов вместе со всей своей средой обитания. Мы к этому подошли, так что, может быть, через сотню-другую лет на краю великой европейской пустыни возникнут какие-нибудь новые цивилизации, а потомки будут считать, что с этих цивилизаций история человечества и началась. А если найдут какое-нибудь свидетельство нашего существования, то припишут его инопланетянам. А то и просто не заметят.

   Рядом с нами бесшумно опустился звёздный дракон. Экскурсия к луноходу закончилась.

   Мы вернулись на заоблачный остров — маленький кусочек Земли вдали от родной планеты и, поужинав, завершили первый день лунной экспедиции. Конечно, это был не совсем такой день, к которому мы привыкли. Не было ни дня, ни вечера. Всё это время была ночь, освещённая Землёй. И продолжаться эта ночь должна была две недели. Это дольше, чем мы собирались провести на Луне. Мы планировали прилететь и улететь лунной ночью, когда на Луне не жарко, и Солнце не слепит. Земные сутки мы отсчитывали только по своим наручным часам, а вокруг за это время никаких видимых изменений не происходило: Солнце не показывалось, Земля, медленно поворачиваясь, висела на одном и том же месте.

   По нашему земному времени наступала ночь, и мы забрались в спальные мешки.

   — Спите осторожно, — посоветовал Коля Зверев. — Британскими учёными доказано, что на Луне водятся посюсторонние сущности, очень опасные для человека.

   — Чушь! — сонно проворчал Профессор. — Нет никаких сущностей. Сказки.

   — Может и чушь, — подозрительно легко согласился Коля Зверев. — Но не зря же и американцы, и наши летать на Луну перестали.

   — А что они делают — эти сущности? — спросил Дурабум.

   Коля Зверев усмехнулся.

   — Кровь сосут, — предположил я.

   — Ну что за детский сад! — возмутился Профессор. — Кончайте трепаться, пора спать уже!

   — Вот и я говорю, детский сад, — не унимался Коля Зверев. — «Кровь сосут»! Это ж надо додуматься до такого! Ты что, чёрно-белых фильмов ужасов пересмотрел?! Ладно, давайте спать уже.

   — Нет уж, ты договаривай! — возмутился я.

   — Не стоит на ночь глядя! — Коля Зверев зевнул. — Какая разница? Главное — не храпеть. Они на храп слетаются. Если кто пять раз храпнёт…

   Коля Зверев замолчал. Не знаю, сколько времени продолжалась тишина, а потом я не выдержал и спросил:

   — Так что случится?

   Тишина.

   — Эй! — сказал я.

   Коля Зверев засопел. Это был не совсем храп, но всё равно обидно: всех напугал и теперь храпит, будто он ни при чём. Я дотянулся до него и толкнул.

   — Чего?! — буркнул Коля Зверев.

   — Так что сущности сделают?

   — Отстань! — пробормотал Коля Зверев, переворачиваясь на другой бок. — Почернеешь и волосами обрастёшь.

   — Бред! — возмутился Яблочков. Оказывается, он тоже не спал и слушал.

   — Ага, — пробормотал Дурабум, то ли засыпая, то ли уже во сне.

   Быстро уснуть у меня не получилось. Не в дурацкой страшилке дело — просто надо было уснуть до того, как Яблочков начнёт храпеть, а когда он захрапел, шансов уснуть у меня уже не было. Грохот страшный, а тут ещё эти посюсторонние сущности. Их не бывает, конечно, но зачем же их так откровенно привлекать?!

   Как назло Яблочков лежал далеко от меня, и я стал думать, чем бы в него бросить. Мысль подойти к нему или подползти не пришла в мою полууснувшую голову. Пока я выбирал подходящий предмет, куча мусора у двери в санузел зашевелилась, приподнялась и поползла ко мне. Почему ко мне — я не понял. Храпел-то Яблочков!

   Её глазки светились красными, пятнистыми, как лучи лазерной указки, точками. Неприятно. С одной стороны, она, конечно, глупость и фантазия, а с другой стороны как тут уснёшь, когда с одной стороны Яблочков храпит, а с другой посюсторонняя сущность подкрадывается?!

   Когда на вас ночью нападает монстр, надо сбить его с толку неожиданным поступком. Лучше всего задать вопрос. Если спросить у монстра, как его зовут, он обязательно ответит, а тот, кто знает имя монстра, навечно становится его хозяином. Я знал это с детства, да только воспользоваться этим лайфхаком мне не доводилось. Сказать легко, а как это провернуть, когда в ночи монстр подкрадывается, а Яблочков храпит так, будто хочет заглушить все подрывные радиостанции?! Я бы спросил у сущности, как её зовут, но полусонный язык не ворочался, и мне никак было не задать простой вопрос. Поскольку спросить имя не вышло, я как смог выговорил первое, что сумел:

   — Сколько времени?

   Сущность задумалась над вопросом, а я задумался, откуда рядом с санузлом взялась куча мусора — мы же всё убрали в подвал ещё перед полётом. Долго думать мне не пришлось: я проснулся и понял, что никакой кучи мусора у санузла быть не могло, и мне даже стало обидно, что я это сразу не сообразил. Единственным, что оказалось правдой, был храп Яблочкова. И стоило ради этого улетать на Луну! Уж здесь-то хотелось чего-нибудь более необычного.

   Я бросил в Яблочкова подушкой и, как ни странно, попал. Он резко замолчал, а я смог уснуть.

   Утром выяснилось, что этот сон видел не только я.

   — А ведь они приходили ночью, — сказал утром Дурабум. — Сущности эти. Приставали с дурацкими вопросами. «Сколько, — говорит, — времени?» Какого времени? По какому часовому поясу?

   — Сущности там или не сущности, но кто-то этой ночью хотел меня задушить, — сказал Яблочков. — Вот и подушка осталась.

   Несложно выяснить, чья подушка чуть не задушила Яблочкова, и расследование этого вопроса было вовсе не в моих интересах.

   — Посюсторонние сущности не душат, — сказал я, — от них чернеют и обрастают волосами.

   Надеясь, что этой репликой мне удалось направить Яблочкова по ложному следу, я быстро проскочил в санузел и заперся.

   — Я следующий! — только успел крикнуть мне вслед Яблочков.

   Оказавшись в уединении, я получил несколько минут, чтобы обдумать уход от ответственности за попытку ночного удушения. Я пролистал лежавший на тумбочке журнал. Его, видимо, оставил Коля Зверев — в основном фотографии африканской природы. Разворот украшала морда какой-то обезьяны — гориллы там, макаки или павиана — я не разбираюсь. По крайней мере, она была чёрная и волосатая. Я вырвал фотографию из журнала, прикрепил её к зеркалу и, раскрыв дверь, любезно впустил Яблочкова.

   — Ой! — сказал я. — Что у тебя с лицом?

   Яблочков удивлённо на меня посмотрел.

   — Ничего страшного, — пробормотал я, — ты совсем не изменился. Это посюсторонние сущности — в них всё дело.

   Я вернулся к своему спальному мешку и сразу увидел в нём подушку. Это показалось странным, ведь я помню, что кинул ей в Яблочкова. И сам Яблочков это подтвердил, когда сказал, что рядом с ним была чужая подушка. Или её кинул не я? Или я кинул не её? Когда я собирался что-то кинуть, щупал руками вокруг себя, а подушка была в это время у меня под головой, так что под руку попасть она не могла.

   Мои размышления прервал вопль Яблочкова. Он выбежал из санузла, размахивая смятой фотографией обезьяны, и бросился ко мне. Отвести подозрения не удалось — Яблочков меня раскусил.

   — Это что такое?! — орал он, размахивая у меня перед лицом портретом нашего общего предка. — Это как понимать прикажешь?!

   — Мою подушку никто не видел? — перебил его Профессор.

   Яблочков метнулся к своему спальному мешку, схватил вторую подушку и сунул её Профессору:

   — Эта?!

   — Да, спасибо, — пробормотал Профессор.

   Забыв, где мы находимся, Яблочков подскочил так, что чуть не расшиб голову о купол.

   — Так вы все против меня сговорились! — завопил он.

   Профессор надел очки и посмотрел на Яблочкова с неимоверным удивлением.

   Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не крик Коли Зверева, раздавшийся из оранжереи.

Опоним Слепал

   Отправляясь в космос на летающем острове, собранном из отходов автосервиса, мы были готовы к любым неожиданностям, но к тому, что в оранжерее вдруг завопит Коля Зверев, никто из нас не был готов. Я в первый момент не поверил своим ушам, а потом подумал, что он получил по заслугам за вечерний фейк и сам стал жертвой посюсторонних сущностей.

   Едва начавшийся скандал с Яблочковым был мгновенно забыт, и все помчались в оранжерею. Спросонья на ходу вспоминая, как надо ходить в условиях лунной гравитации, мы подскакивали, сталкивались, теряли равновесие и валили друг друга на пол.

   Я ожидал увидеть Колю Зверева почерневшим и обросшим, но он-то как раз был в порядке, только очень взволнован. Растерянно взмахивая руками, он жалобно матерился, глядя на грядку с энерголопухами. Их широкие листья покрылись дырками с обожжёнными краями, а несгоревшая часть листьев белела инеем.

   Я протянул к растениям руку и тут же отдёрнул её. Меня обожгло, будто раскалённая иголка вонзилась.

   Рядом вскрикнул Дурабум. Он тоже пострадал.

   Отступая от незримой опасности, мы попятились к выходу, закрыли за собой двери оранжереи и задумались.

   — Какие-то микроскопические насекомые, — предположил Коля Зверев. — Но как они здесь оказались?

   Я хотел пошутить насчёт посюсторонних сущностей, но решил, что шутки сейчас неуместны, и промолчал.

   Дурабум надел скафандр, взял лупу и пошёл в оранжерею. Мы видели, как он сел на корточки у лопуха и стал рассматривать его через увеличительное стекло. Выйдя, он развёл руками и сообщил:

   — Это демоны Максвелла. Ну, вы понимаете, они разбежались из холодильника.

   Профессор тяжело вздохнул, но промолчал. В демонов Максвелла он не верил и не поверил бы, даже если бы они загрызли его до смерти.

   Дурабум грустно посмотрел на Профессора и продолжил:

   — Хорошо, что они на людей не кидаются, а то бы решето из нас сделали. Их именно энерголопухи чем-то привлекли.

   — Это я виноват, — признался Коля Зверев. — Наверное, вчера плохо закрыл холодильник, когда брал мясо для борща. Вот демоны и разлетелись.

   Накануне он действительно был так потрясён перевоплощением летающего динозавра в звёздного дракона, что мог бы вообще не найти холодильник, и не удивительно, что он плохо закрыл дверцу.

   — Ну, ты понимаешь, — задумчиво сказал Дурабум, — демоны могут проходить через любые стенки и, если б захотели, разбежались бы и из закрытого холодильника. Но почуять энерголопухи они сквозь стенки не могут. Рядом с холодильником стоит банка с соком энерголопухов — ещё до полёта мы с Колей Зверевым собирались сделать из него аккумулятор биоэнергии. На эту банку демоны не позарились. Она герметичная, и они не почуяли, что там внутри.

   До меня дошло, откуда взялся первый демон, из которого размножились все остальные. Дурабум сказал, что демон появился из его головы. Так оно наверняка и было: Дурабум тогда с Колей Зверевым занимался биологическими экспериментами, и в голове у него были одни энерголопухи, вот демон Максвелла на них и залетел. Голова у Дурабума не герметичная.

   — Ну, предположим, разбежались они, — устало перебил Профессор, — это уже все поняли. Расскажи лучше, как мы их ловить будем? Сачком? Руками? Или позволим им по всему дому расхаживать?

   Конечно, мы не собирались терпеть демонов Максвелла, шастающих где вздумается и создающих везде температурные аномалии. Но и ловить их — дело безнадёжное, не потому даже, что они маленькие — можно попытаться поймать кого-то из них сачком из плотной ткани, но удержать не получится: он прожжёт сачок и улетит. И никогда не хватайте руками демона Максвелла: если не ожог, то обморожение гарантировано. Оно, конечно, будет небольшое, как и сам демон, но всё равно болезненное.

   Дурабум спустился в подвал, вернулся с рулоном металлической ленты и банкой тёмно-зелёной жидкости, поставил банку на стол и, разматывая ленту, смущённо сказал:

   — Ну, вы понимаете, они на энерголопухи летят как мухи на мёд, а значит, их можно ловить на липучку, как мух. Вот, — Дурабум показал металлическую ленту. — Намажем лопушиным соком и изловим.

   Профессор застонал, да и мы все не очень поверили, но других предложений не было. Дурабум смешал сок энерголопухов с какой-то клейкой жидкостью, и мы кисточками стали наносить его на металлическую ленту. Ещё пока мы это делали, с десяток демонов Максвелла с шипением и хлюпаньем на неё налипли. Закончив работу, мы растянули липучку перед входом в оранжерею, открыли дверь, и лента вскипела от налипающего роя. Не прошло и минуты, как она пошла пятнами, а через полчаса один её конец покрылся инеем, а другой раскалился докрасна. Мы срочно вытащили из подвала батарею парового отопления и привязали к ней горячий конец, а холодный сунули в холодильник.

   — Ну вот, — удовлетворённо сказал Дурабум, — теперь демоны будут передавать тепло по цепочке. Будет и холод в холодильнике, и в помещении тепло.

   Профессор взвыл:

   — Ты сам понимаешь, что несёшь?! Ты что-нибудь слышал о законах термодинамики?

   — Нет, — признался Дурабум. — А что это за законы?

   Профессор невнятно пробубнил что-то о законах и ответственности.

   — Ах, я тебя умоляю, Профессор! — ответил Коля Зверев. — Можно подумать, знание законов от ответственности освобождает!

   — Знание — сила, — сказал на всякий случай я.

   — Конечно, сила есть — ума не надо. Всё у нас так, — проворчал Яблочков.

   — А что, если соединить концы ленты? — задумчиво произнёс Дурабум. — Наверное, тогда по ленте потечёт тепловой ток, которым можно будет…

   — Нет! Только не вечный двигатель! — воскликнул Профессор.

   — Ладно, дети, не шумите, — примирительно сказал Коля Зверев. — Хватит с нас сегодня научных открытий. Обедать пора.

   Мы и не заметили, что уже наступило время обеда. К счастью, из всех растений пострадали только энерголопухи, а борщовой гибрид был в порядке, и его было по-прежнему много.

   — Как же мы без энерголопухов? — спросил я за обедом. — Электричества у нас теперь не будет, и сок мы весь израсходовали — аккумулятор биоэнергии собрать не из чего. Надо что-то изобрести.

   — А зачем нам электричество? — возразил Коля Зверев. — Для света у нас есть глубоководные бактерии, для тепла и холода — демоны Максвелла, телефоны остались на Земле, а телевизора у нас нет. Так что изобретения подождут нашего возвращения на Землю, а нам надо Луну осматривать, пока мы ещё здесь.

   Мы решили отправиться туда, где не ступала нога астронавта и не проезжало колесо лунохода, благо таких мест ещё очень много. Космические корабли садились на равнины, а луноходы катались там, где мало риска перевернуться. Летающие транспортные средства, такие как наш звёздный дракон, на Луне ещё не бывали, и местные горы пока не дождались своих исследователей и покорителей.

   Когда-нибудь дождутся, ведь на Земле непокорённых вершин уже не осталось, и альпинистам неизбежно придётся заняться лунными горами. Они ниже земных, и видно с них не так далеко, поскольку горизонт ближе, да и виды на Луне при всей непривычности очень унылые, однообразные и по мне так чересчур определённые: ни полутеней, ни облачков, ни таинственной размытости дали. И уж, конечно, нет ни горного воздуха, ни ветерка. Да и смотреть на мир через стекло скафандра, что ни говори, довольно тоскливо. Впрочем, тут дело вкуса и привычки.

   Звёздный дракон доставил нас на одну из гор, правильным кругом обрамляющих кратер Платон. Над ним мы пролетали, когда заоблачный остров садился на Луну. Тогда он напомнил мне сковородку. Теперь же с края горной гряды он показался мне огромным стадионом для соревнований великанов.

   Когда-нибудь вся Земля будут смотреть трансляцию гонок луноходов в кратере Платон. И это, конечно, будут не такие старинные тихоходы, как тот, что мы видели накануне, а сверхсовременные гоночные болиды, бесшумно проносящиеся по кругу кратера в облаках лунной пыли. Ведущие страны Земли будут соревноваться в том, кто сможет сделать самый быстрый и надёжный луноход, и по результатам лунных заездов будет определяться самая технически развитая страна.

   Но что-то я размечтался. Моё дело рассказывать о путешествии заоблачного острова, а не о праздных фантазиях.

   — Вот это настоящее! — восхищённо сказал Яблочков. — Не ваши земные болота с берёзками. Истинная, строгая красота Вселенной! Можете восторгаться вашей планеткой и её убогой природой, но когда-нибудь всё равно придёт время, когда и Земля станет как все нормальные планеты.

   Говорят, что несколько миллиардов лет назад Земля была такой же каменистой пустыней, и, возможно, Яблочков прав — когда-нибудь снова станет такой же, так что на Луне можно увидеть и далёкое прошлое Земли, и её далёкое будущее. Лично мне больше нравится настоящее Земли, но о вкусах не спорят. Побывать на Луне определённо стоит, но жить там я бы не остался. А кому другому на ней может понравиться так, что возвращаться не захочется. Было бы здорово, если бы каждый мог поехать куда захочет и поселиться там, где понравится. Но такое время наступит, боюсь, не скоро. А может быть, и никогда не наступит.

   Мы прогуливались, осторожно ступая по краю крутого склона. На Луне вершины гор не покрыты снегом, но от вездесущей пыли они всё равно очень скользкие.

   — Ерунда! — говорил Яблочков. — Это вам не Земля, где на каждой кочке можно шею сломать.

   Яблочков действительно не сломал шею. Поскользнувшись, он просто унёсся вниз, оглушив нас всех своим визгом.

   — Держись, Яблочков! — закричал Дурабум, бросаясь вслед за ним.

   Они помчались вниз по склону. Не покатились кубарем, что было бы, наверное, опасно, а съехали на заду по скользкой как снег лунной пыли.

   — Оба-на! — закричал Коля Зверев. — А ну как мы тоже!

   — Ты что, совсем!.. — вякнул Профессор, но Коля Зверев уже подхватил его одной рукой, меня другой, и мы вместе поехали вниз.

   Это, конечно, была не детская горка — тут было куда как выше и круче, но и мы всё-таки уже не дети. По возрасту, я имею в виду, — вес-то у нас был детский. Разгонялись мы не так быстро, как на Земле, но и ехали дольше, чем обычно съезжают с горки. Будто в замедленную съёмку попали. Ощущение было не такое острое, как в детстве: под ложечкой не сосало, и ветер в лицо не бил, но зато я испытал его в полной мере, а то, когда был ребёнком, и почувствовать ничего не успевал как уже оказывался внизу. А тут я много чего успел ощутить: десятка три кочек по пути насчитал, весь зад себе отбил — горку-то никто не разравнивал.

   — Вы совсем идиоты?! — заорал Профессор, когда мы остановились внизу. — Скафандры угробить хотите?! Знаете, сколько они стоят?!

   Он непременно хотел остаться взрослым, будто плохо быть самостоятельным ребёнком без родительского присмотра. И как всякий взрослый, он был, несомненно, прав — мы это понимали, но всё равно были недовольны ворчанием Профессора. Взрослые — ужасные зануды.

   Вернувшись на заоблачный остров, Дурабум, едва скинув скафандр, бросился в подвал и нашёл в сложенном там хламе круглый и блестящий отражатель спутниковой антенны.

   — Видели?! — кричал он, размахивая отражателем как древний воин щитом.

   — И чего? — удивлённо спросил Коля Зверев. — Ты что, телевизор смотреть собрался? Боюсь, что здесь спутниковые каналы не принимаются — сигналы со спутников все на Землю направлены.

   — Да нет! — сердито отмахнулся Дурабум. — Ну, ты понимаешь, на этой штуке можно съехать с горы, не повредив скафандр. Давайте после ужина!

   Мы все замерли, поражённые изобретательностью Дурабума. То, что он изобретательный, мы, конечно, знали и раньше, но сейчас он превзошёл самого себя. Его идея показалась такой захватывающей, что я лично был бы готов снова отправиться на горку даже не после, а вместо ужина. Но тут роль взрослого неожиданно взял на себя Коля Зверев.

   — Ну уж хватит! — заявил он. — Сегодня больше никаких катаний! Поздно уже. Этак мы совсем из земного режима выбьемся.

   Впрочем, после ужина и желание кататься с горки у нас пропало. День, полный лунных приключений, свалил нас с ног. Я заснул так быстро, что не успел послушать никакие страшные истории. Думаю, Коля Зверев их и не рассказывал. А потом я спал так крепко, что даже не знаю, храпел ли кто из нас и явились ли на его зов посюсторонние сущности.

   О том, что наступило утро, мы узнали по звукам будильника. Естественно, никакое солнышко к нам в окошко не заглядывало. Стояла всё та же лунная ночь, подсвеченная Землёй снаружи и тусклым светом глубоководных бактерий внутри заоблачного острова.

   Вчерашнее детское возбуждение за ночь прошло — даже Дурабум не вспомнил, зачем он вытащил из подвала отражатель спутниковой антенны. Всё-таки мы уже не дети и на Луну прилетели не для того, чтобы кататься с горки.

   Коля Зверев с Профессором отправились на поиски интересных мест. Они улетели на звёздном драконе в сторону моря, а я, Дурабум и Яблочков ждали у космического корабля.

   Дурабум кружил рядом с нами, подпрыгивая как на морозе. Мороз на Луне ночью, конечно, сильнее некуда, но в скафандре было не холодно, а скакал Дурабум не от холода, а от нетерпения.

   — Зачем ты изобретал вечный двигатель? — спросил я. — Ты же сам вечный двигатель и есть.

   Дурабум не понял шутку. Он остановился и серьёзно ответил:

   — Ну, ты понимаешь, я буду двигаться не вечно, а только пока не умру, а он будет двигаться и после этого.

   — А тебе-то какая разница, что будет после твоей смерти двигаться? — возразил я.

   Несомненно, Дурабуму было что ответить, но звёздный дракон, бесшумно опустившийся рядом, не дал нам провалиться в глубины философии. Он прилетел один, без наездников и лёг на песок, приглашая нас к себе на шею. Коля Зверев с Профессором прислали его за нами, а сами ждали нас на месте.

   С высоты, на которую он поднялся, мы вскоре увидели яму с пологими краями, которая, наверное, когда-то была кратером, а рядом с ней на шести ножках стоял космический корабль с нарисованным на боку красным китайским флагом. В паре десятков метров от него виднелся луноход. Он был раза в два меньше своего советского предшественника, а кузов у него был не круглый, а прямоугольный — он напоминал не котелок с откинутой крышкой солнечной батареи, а посылочную коробку с открытыми верхними клапанами. По следам колёс можно было отследить пройденный им путь.

   — Он должен был сесть в заливе Радуги, — сказал Коля Зверев, показывая в ту сторону, откуда мы прилетели. — Но что-то пошло не так, и он сел в четырёхстах километрах восточнее.

   — Почему-то меня это не удивляет, — проворчал Яблочков.

   — А почему он проехал так мало? — спросил я. — Наш луноход стоял довольно далеко от корабля, на котором прилетел.

   — Наш луноход катался по Луне десять месяцев и проехал десять километров, — сказал Коля Зверев, — а китайский сломался через месяц и проехал совсем недалеко.

   Яблочков скептически хмыкнул.

   — Зато связь с Землёй он поддерживал два с половиной года — в два раза дольше запланированного срока, — заметил Коля Зверев.

   — Просто за камень зацепился, — сказал Дурабум, посветив фонариком под днище лунохода. — Ну, вы понимаете, подтолкнуть было некому, вот он и застрял. Так бывает, если прилетишь не туда, куда собирался.

   — С первого раза ни у кого не получается, — добавил Коля Зверев. — Первый советский аппарат, посланный к Луне, промахнулся и улетел в космос, первый американский аппарат, посланный к Луне, не долетел и упал на Землю, Аполлон-1 сгорел, даже не взлетев, первый индийский и первый израильский аппараты разбились при посадке.

   — Ни наши, ни американцы уже полвека не делают ошибок при полётах на Луну, поскольку на Луну они больше не летают, — вздохнул Дурабум. — Хорошо, что китайцы этим занимаются, а то совсем было бы стыдно за нашу планету.

   — Правильно! — съехидничал Яблочков. — Гордись себе китайским луноходом, раз больше гордиться нечем.

   Мы сфотографировались на фоне китайских достижений. Точнее, впрочем, было бы назвать эти достижения земными. Земля из космоса выглядит такой маленькой, что, находясь на Луне, кажется нелепо как-то различать её обитателей — все они земляне, и космические достижения у них общие.

   За полвека, прошедшие со времён первого лунохода, на Земле вся техника изменилась до неузнаваемости. А этот современный луноход не казался намного совершеннее предшественника, которого мы видели накануне. На Земле прогресс намного заметнее, чем на Луне. Совсем другими стали автомобили и стиральные машины, не говоря уж о телефонах и видеоиграх, а луноходы почти не изменились.

   Дурабум попытался вскарабкаться на луноход, но оказался слишком неуклюжим для этого. Да и Профессор тут же оттащил его в сторону.

   — Он же почти не ездил! — капризно закричал Дурабум. — Мы могли бы на нём покататься. На звёздном драконе летаем же — так почему нельзя покататься на луноходе?

   — Что значит покататься?! — возмутился Профессор. — Он разве твой, чтобы на нём кататься? Думаешь, если его хозяин далеко и не видит, так можно брать что хочешь без спросу?

   — Хозяину всё равно — он разрешит!

   Профессор попытался принять позу строгого родителя, но из-за неудобного скафандра получилась поза испуганного осьминога.

   — Дети раскапризничались — пора домой, — со знанием дела сказал Коля Зверев. — И не на луноходе — на нём мы неделю возвращаться будем.

   Я снова подумал про гонки в кратере Платон. Да, нескоро они пройдут при таких темпах развития луной техники.

   Мы с Профессором должны были возвращаться со второй партией экскурсантов, и, глядя вслед улетающим на звёздном драконе товарищам, я подумал о следах, которые мы оставляем. Земля к ним давно уже привыкла и научилась от них избавляться, а Луне они в новинку. Наши следы так выделяются на гладкой, миллионы лет ничем не тронутой поверхности лунной пыли, что становилось стыдно. Я попытался ногой замести свой след, но только размазал его. Лунная пыль со временем темнеет. Под тонким серым слоем она светлая, и, если её размести, остаётся светлое пятно, которое невозможно скрыть.

   Среди наших следов я вдруг заметил такое же светлое пятно. Кто-то пытался, как и я только что, замести свой след. Подойдя к пятну, я смахнул с него верхний слой пыли, и в свете моего фонарика что-то блеснуло. Я разглядел бутылочный осколок, из-под которого виднелось что-то красное. Присмотревшись, я увидел октябрятскую звёздочку. Под своей стеклянной крышкой она казалась экспонатом в музейной витрине.

   Когда-то давно мы прятали такие секретики во дворах, где играли, а теперь кто-то оставил на Луне символ нашего детства. Здесь он сохранится навеки и когда-нибудь, возможно, сильно озадачит будущих лунных археологов. Кто это мог быть? Уж точно не Профессор — он и в детстве такой ерундой не баловался.

   Профессор стоял у края неглубокой воронки, которую я не назвал кратером потому, что у неё не было бортика. Густо покрытый лунной пылью склон уходил вниз. Я вспомнил наши вчерашние развлечения, и у меня появилась шальная мысль: подкрасться к Профессору сзади и спихнуть его в воронку. Конечно, я к нему никакого зла не питал, но очень уж он зазнавался. Серьёзный такой! А как у него получится сохранить серьёзность, когда он в кратер покатится? Раскричится, конечно, что я мог скафандр ему испортить, а я скажу, что он сам поскользнулся — зачем на краю стоял?

   Бесшумно, а на Луне по-другому никак, я подошёл к Профессору. Он, конечно, меня не замечал и продолжал неподвижно стоять, глядя куда-то вверх. Я тоже взглянул на небо и сразу забыл о своём коварном замысле.

   На меня миллионами звёзд смотрела Вселенная. Точечки, шарики, бусинки — яркие и тусклые, далёкие и близкие, монотонные и разноцветные. Кажется, до сих пор я смотрел только на Землю, которая привлекает к себе так много внимания, что блёстки далёких солнц можно и не заметить. Многие из них намного больше нашего Солнца, но близкое всегда кажется самым большим: время, в котором мы живём, кажется важнейшим в истории, планета, по которой мы ходим, кажется центром вселенной, а наша жизнь кажется самым важным, что есть во всём мире.

   Наша жизнь — несколько десятилетий от детства до старости, коротенький промежуток времени, за который свет множества звёзд даже не успевает долететь до Земли. Нам дали какой-то миг, чтобы взглянуть на вечную Вселенную, а мы тратим его на то, чтобы поудобнее устроиться в зрительном зале, будто не понимаем, что кино закончится раньше, чем мы найдём своё место. Мы похожи на человека, у которого есть только один день на осмотр интереснейшего музея, полного уникальных экспонатов, а он проводит первую половину дня в музейном буфете, а вторую половину дня в том же буфете дрыхнет.

   — Жизнь дана для того, чтобы видеть звёзды, — вслух подумал я.

   — Чушь! — буркнул в ответ Профессор, будто он сам в этот момент занимался чем-то другим.

   Я бы спросил, для чего же в таком случае дана жизнь, а если бы Профессор не дал убедительного ответа, то всё-таки столкнул бы его в воронку, как и собирался, но тут за нами прилетел звёздный дракон, прервав спор о смысле жизни в самом его начале.

   Сняв скафандр на борту нашего уютного заоблачного острова, я сразу почуял запах борща, который уже начал варить Коля Зверев, прилетевший первым. Все ходили вокруг, нагуливая аппетит и отдыхая от тяжёлых даже по лунным меркам и не очень-то удобных скафандров. Дурабум перечислял местные достопримечательности, которые он обязательно хотел осмотреть. Звёздный дракон мог отвезти нас хоть на край Луны, и мы могли посетить такие дальние её уголки, про которые никто и не вспоминал во время подготовки к полёту, потому программа отпуска, сочиняемая Дурабумом, получалась такой обширной, будто мы собирались провести на Луне остатки своих жизней.

   Только звёздный дракон, призванный осуществить мечты Дурабума, его не слушал. Доставив нас, он не стал заходить в шлюзовую камеру и, пропуская обед, куда-то улетел. Мы его не задерживали — это было разумное и взрослое внеземное существо. Он даже и пропитание мог бы сам найти, ведь его предков, летавших меж звёзд, никакие земляне борщом не кормили.

   За время лунной прогулки мы хорошо проголодались, и вскоре кастрюля опустела. Мы оставили что-то звёздному дракону, но, честно говоря, этого не хватило бы и только что вылупившемуся дракончику.

   Впрочем, он, вернувшись, даже не посмотрел на суп, положил перед нами какой-то предмет, отошёл в сторону и улёгся в своей обычной позе, положив голову на передние лапы.

   Предмет был явно не земного происхождения — не вымпел со старинного лунного зонда. По форме он больше всего напоминал правильный шар, если бы не острые выступы, торчавшие со всех сторон, к тому же он был не круглый, а скорее плоский с пупырышками. Размером он был с детскую ладошку или, точнее, со взрослую ладонь, только побольше. На ощупь он был мягкий и гладкий, но совсем не крошился и немного царапался. Проще всего описать его цвет: он был в точности как у зебры, только без чёрных и белых полос.

   Это описание может показаться сумбурным, но как ещё описывать предмет, не похожий ни на что земное?

   Пытаясь найти применение таинственному предмету, мы перепробовали всё возможное: смахивали пыль, тёрли о шерсть, заводили ключиком от детской игрушки, рассматривали в микроскоп, подносили к магниту, растворяли в кислоте, поджигали, поливали из лейки и измеряли температуру, но на внеземной артефакт ничто не действовало. Совместными усилиями пытаясь отыскать на нём выключатель, отсек для батареек или разъём питания, мы уронили его в кастрюлю с остатками борща, и над ней тут же появилось сияние, переливавшееся разными цветами как картинка в детском калейдоскопе.

   На этой картинке виднелось что-то вовсе не похожее на дома, рядом с которыми росли совсем не деревья и ездило что угодно, только не машины. На переднем плане появились два вещества или существа — я толком не разобрал. У одного из них были светло-зелёные глаза или ноги, но скорее всё-таки глаза, судя по цвету — не могут же ноги быть светло-зелёными, а другое было покрыто рыжей чешуёй или перьями, но точно не шерстью. И вот у того, что с глазами, вдруг зашевелилась мембрана на носу или на другой части тела, аналога которой нет ни у одного землянина, и послышались звуки нормальной человеческой речи. Вибрация мембраны с ней не совпадала, но при этом было понятно, что говорит именно это — с глазами.

   — Здравствуйте, Евгений, — говорило оно, — ты всё ещё продолжаешь шамзить Слепалом?

   — Да, Мария, — ответило то, которое без шерсти, — это продробляет мою эксгумичность.

   — Машинный перевод, — вздохнул Коля Зверев.

   — Новый Опоним Слепал с тройным эффектом сделает твоё наслаждение ещё более совершенным, — торжественно сообщило то, что перед этим назвали Марией.

   — Теперь я всегда буду шамзить только новым Опоним Слепалом с тройным эффектом! — обрадованно воскликнул Евгений. — С ним можно шамзить до полного опонимения.

   — Твоя эксгумичность достойна продроблённого опонимения, — охотно поддержала его радость Мария и снова повторила для тех, кто всё ещё не расслышал: — Новый Опоним Слепал с тройным эффектом!

   Выдав непотребный музыкальный аккорд, инопланетный артефакт выключился. Призрачное изображение над кастрюлей с борщом потухло.

   — Хорошая реклама, — сказал Коля Зверев.

   — Чего ж хорошего, если ничего не понятно? — спросил я.

   — А понимать не надо, — ответил Коля Зверев. — Главное, чтобы потребитель заинтересовался, запомнил и захотел купить.

   Некоторое время мы подавленно молчали.

   — Живут же люди! — прервал тишину Яблочков.

   — Ну, я бы это людьми не называл, — задумчиво возразил Коля Зверев.

   Взор Яблочкова яростно вспыхнул:

   — Что?! Что ты сейчас сказал?!

   — У людей есть всё-таки некоторые видовые признаки, — спокойно ответил Коля Зверев, демонстративно не замечая, что его собеседник закипает от гнева. — Где ты, например, встречал людей с зелёными щупальцами?

   — Разве это щупальца? — возразил Дурабум. — По-моему, это клюв, и он не зелёный, а скорее фиолетовый.

   Профессор громко вздохнул и закрыл лицо руками.

   — И только из-за этого, — Яблочков захлебнулся собственными словами, — ты отказываешься считать человеком всякого, у кого есть клюв или щупальца?!

   — Отказываюсь, — подтвердил Коля Зверев.

   Хриплый стон вырвался из груди Яблочкова.

   — Расист! — выкрикнул он. — Не могу находиться с тобой на одной планете!

   Коля Зверев флегматично пожал плечами.

   — Это не планета, а спутник Земли, — устало сказал Профессор.

   Яблочков повернулся к нам спиной, теряя на каждом шагу равновесие от волнения, засеменил к своему скафандру и стал его на себя натягивать.

   — Ты куда? — спросил Дурабум.

   — Подальше от расистов и великопланетных шовинистов, — не оборачиваясь бросил Яблочков.

   — В скафандре воздуха почти не осталось, — заботливо напомнил Дурабум. — Мы, как вернулись, воздушные баллоны не заправляли.

   — Боишься стать убийцей? — буркнул Яблочков — Не бойся — ты свои руки моей кровью не обагришь. Я тебя от этого избавлю.

   — Ничего, — хладнокровно заметил Коля Зверев. — Луна круглая. Если будет идти всё время прямо, то когда-нибудь вернётся на то же место. Счастливо добраться!

   — Так ведь задохнётся же!

   — Пусть отвыкает от вредных земных привычек. Дышать воздухом — это слишком по-земному!

   Дурабум хотел что-то возразить, но внезапно осенившая идея отвлекла его от человеколюбивых мыслей о Яблочкове.

   — Так значит, на Луне есть жизнь! — закричал он, опасно высоко подпрыгнув от волнения.

   — Совсем рехнулись! — застонал Профессор, сжав ладонями голову. — Один неизвестно что людьми называет, другой жизнь на Луне обнаружил, посюсторонние сущности какие-то, драконы сверхскоростные… Ещё немного и все мы сойдём с ума.

   — Действительно, коллега, — спокойно и медленно, будто объясняя ребёнку, что нехорошо брать с земли какашку немытыми руками, обратился к Дурабуму Коля Зверев, — что привело вас к такому неожиданному выводу?

   Дурабум с трудом выкарабкался из кастрюли с остатками борща, куда он рухнул после своего неосторожного прыжка, и объяснил:

   — Ну, вы понимаете, ведь этот предмет определённо создали какие-то разумные существа, дракон нашёл его на Луне, а значит, его обронили местные жители. Вот.

   — Совершенно не обязательно, — возразил Коля Зверев. — Звёздный дракон летает со скоростью света, и ему ничего не стоило смотаться до какого-нибудь Плутона. Кроме того, эта штука вполне может быть посланием внеземной цивилизации, пролетевшим сотни световых лет, чтобы попасть к нам.

   — Внеземная цивилизация отправила за сотни световых лет какой-то рекламный ролик? Ты действительно так думаешь? — не поверил я.

   Коля Зверев флегматично пожал плечами:

   — Для нас это рекламный ролик, а существа вроде тех, что в нём снялись, могут относиться к этому как-то иначе. Или ты думаешь, что приветствие на шумерском языке или обращение тогдашнего президента, которые увёз космический аппарат «Вояджер», приведут этаких внеземных субъектов в восторг и вызовут желание подружиться с нашей цивилизацией? Или схема излучения атома водорода понятная только тому, кто её рисовал? А рекламный ролик поймёт каждый. Честно говоря, если бы мне вздумалось отправить послание в космос, я бы предложил желающим разместить в нём рекламу. От рекламодателей отбою бы не было — посланий получилось бы не одно, а несколько десятков, и я бы окупил все расходы на их отправку. Представляешь, как бы всем захотелось прорекламировать свой товар на далёких планетах?! Это ж какой рынок сбыта!

   — Как всё продумано! — задумчиво сказал Дурабум, внимательно рассматривая артефакт. — Прочесть послание может только высокоразвитая цивилизация, владеющая секретом борща. Тут где-то есть борщовой детектор — он активирует аппарат, когда тот попадает в соответствующую среду.

   Коля Зверев скептически хмыкнул.

   — Возможно, тут дело не в развитости, — сказал он. — Представь себе цивилизацию, для которой борщ — естественная среда обитания. Они отправляют послание далёким и неизвестным братьям по борщу. Ясное дело, чтобы послание не прочитал кто попало, оно раскрывается только в борще.

   — Что-то я не заметил в их рекламе никакого борща, — возразил я. — Если бы он был их средой обитания, мы бы его увидели.

   — А ты видел воздух в наших рекламах? Самые очевидные вещи всегда самые незаметные, — ответил Коля Зверев, и я не нашёл, что ему возразить.

   Наступила пауза. Дурабум продолжал исследовать таинственный артефакт, Яблочков медленно надевал скафандр, украдкой посматривая в нашу сторону и ожидая, что мы о нём вспомним, Профессор сидел с обиженным видом — он принимал всё, что не соответствовало его научным представлениям, за личное оскорбление, а внеземной аппарат, реклама из борща и шамзящие инопланетяне были для него просто серией плевков в лицо. Наверняка он считал всё это очередным фейком, организованным Колей Зверевым на пару со звёздным драконом, которого Профессор тоже считал фейком.

   А сам Коля Зверев воспринимал происходящее всерьёз. Он подошёл ко мне и шепнул:

   — Как думаешь, он с нами?

   Я осторожно огляделся и тоже шёпотом спросил:

   — Кто?

   Коля Зверев покосился на звёздного дракона:

   — Почему он притащил к нам эту рекламу?

   — Просто так, — предположил я. — Нашёл и подумал, что нам это интересно. Как и советский вымпел.

   — Думаешь? А может, он на работу устроился. Смотри, обед пропустил, а есть не просит. Голодный он так себя не ведёт — уж я-то его хорошо знаю. Кто его накормил — вот в чём вопрос.

   — В этом только ты можешь разобраться — ты его знаешь лучше всех.

   — Я на Земле его знал… думал, что знаю. Здесь я уже не уверен. Он точно умнее, чем я полагал. А значит, от него можно ожидать что угодно.

   Я посмотрел на звёздного дракона. Его ископаемая морда как обычно ничего не выражала. А ведь он действительно умён. Живое транспортное средство, чудо природы, настолько невероятное, что на Земле его не хотели замечать, вдруг оказался представителем внеземного разума, и что у того разума на уме — неизвестно. Мы на нём летали, кормили бутербродами с колбасой и не знали, что он в это время думал, а он, не сказав ни слова, ничего, казалось бы, не делая, подбил нас на это космическое путешествие. Несомненно, именно он всё подстроил. Зачем? Что за идеи родятся в его драконьей голове?

   В это время Яблочков, которому осталось только надеть шлем, окончательно убедился в нашем бесчувствии, сбросил облачение и, гордо задрав голову, прошествовал в дом, на ходу ответив на никем не заданный вопрос: «Не дождётесь!»

   Мы с Колей Зверевым делали вид, что продолжаем шептаться, а сами внимательно следили за звёздным драконом. Через некоторое время к нему подкрался Яблочков и, глядя в сторону, будто обращаясь к кому-то другому, тихо спросил:

   — Опоним Слепал достанешь?

   Звёздный дракон не ответил. Я, по крайней мере, ответа не услышал — за Яблочкова утверждать не берусь. А тот присел на корточки и прошептал:

   — Пять бутербродов с колбасой… Хорошо, пятнадцать: пять сейчас и ещё десять, когда окажемся на цивилизованной планете.

   Прохиндей всё-таки этот Яблочков! Готов скормить звёздному дракону всю колбасу, замечу: не его колбасу, а общую, чтобы получить какой-то Опоним Слепал, про который никто ничего не знает.

   Правда, что это такое? Хорошо, если какие-нибудь джинсы или жвачка. А вдруг бомба или наркотик? От инопланетян чего угодно можно ожидать. Конечно, звёздный дракон не совсем уж инопланетянин — родился на Земле, Коля Зверев его с детства знает, но всё же… Откуда у него этот странный артефакт? Странный — это ещё мягко сказано.

   — За драконом надо проследить, — сказал я Коле Звереву.

   — Как ты за ним проследишь? Он со скоростью света летает.

   — По доплеровскому смещению спектра, — послышалось позади нас.

   — Чего?! — обернувшись, хором спросили мы с Колей Зверевым.

   Дурабум, сказавший странную фразу, покраснел и, кажется, застыдился.

   — Ну, вы понимаете, — пробормотал он, отступая на шаг, будто испугавшись, что его побьют, — я слышал, что за теми, кто движется со скоростью света, следят по доплеровскому смещению спектра. Не знаю, как это, но, если бы понадобилось, я именно так стал бы следить. Профессор! Что такое доплеровское смещение спектра?

   По закону жанра, на этом месте должна быть лекция с рассуждениями про гудок проезжающего мимо поезда и про свет удаляющихся галактик, но тут не научная фантастика, а фантастическая история из реальной жизни.

   — Тебе зачем? — сухо спросил Профессор, и мы сразу поняли, что нам это незачем. Действительно, звёздный дракон не такая уж звезда, чтобы следить за ним по смещению спектра.

   Так что про эффект Доплера мы ничего не узнали, а если кому интересно — пусть сам найдёт в интернете.

   Мы с Колей Зверевым задумались, как вывести на чистую воду затесавшегося к нам рекламного агента, а Дурабум с отвёрткой в руке и с блеском в глазах пытался разобрать таинственный артефакт. Но тот был сработан без единого винта и исследованию не поддавался.

   — Подпусти землянина к чуду техники, так он сразу в него залезет и сломает! — возмутился Яблочков.

   — А что там беречь? — спросил Коля Зверев. — Рекламу мы уже посмотрели, а больше он ничего не показывает.

   — Я думаю, он может показать и больше, — сказал Дурабум. — Ну, ты понимаешь, борща в кастрюле было всего ничего — вот он и показал совсем мало.

   За этими разговорами подошло время ужина. Мы, правда, ещё не проголодались, но настоящие космонавты всегда соблюдают режим дня. Коля Зверев приготовил новую порцию борща, мы съели по тарелке и не взяли добавку. Супа в кастрюле осталось много.

   Дурабум сказал правду: когда мы утопили в борще нашу новую игрушку, она проявила себя гораздо содержательнее и показала полнометражный фильм то ли про любовь, то ли про войну. Разобрать, что именно нам показывали, было невозможно, но смотреть это всё равно было интересно — фильм был про другую жизнь, совсем не похожую на нашу. Его герои мерцали и переливались, шамзили и опонимели — делали всё совсем не так, как это делаем мы, земляне. Их разговоры переводились на русский язык, но мы ничего не понимали — темы были слишком далеки от привычной нам реальности, а автор перевода учил русский язык, очевидно, по самому дешёвому разговорнику.

   Дурабум смотрел с любопытством, Коля Зверев иронически комментировал происходящее в светящемся над борщом луче и страшно злил Яблочкова, которого всё в фильме восхищало, Профессор глядел скептически и ничему не верил.

   — Чушь! — сказал он, когда фильм закончился. — Такие существа не смогли бы ни дышать, ни двигаться. Они же никаким физическим законам не соответствуют.

   — Вам в школе промыли мозги этими физикой, химией, биологией! — Яблочков попытался замерцать, как это делали персонажи фильма, когда возмущались, но получилось не очень похоже. — Жители цивилизованной Вселенной давно отбросили эти средневековые науки с их людоедскими законами. Только землянам с детства вдалбливают в голову: по полу ходи, а по потолку ни-ни, дыши воздухом и не пытайся даже подышать метаном или аммиаком. А уж о том, чтобы размножаться почкованием, даже думать не смей — и плевать, что миллионы существ не только в космосе, но даже на Земле именно так и делают. Вам лишь бы сберечь свои замшелые традиции, обычаи, законы!

   — Что ж ты сам не дышишь метаном и не почкуешься?! — закричал Профессор, вскакивая и сжимая кулаки. — Умрёшь и пикнуть не успеешь!

   — Плевал я на твои угрозы! — отвечал Яблочков, на всякий случай отступая от обозлившегося Профессора. — Лучше умереть свободным, чем жить по законам физики!

   — Что вы ссоритесь?! — попытался закончить спор Дурабум. — Ну, вы понимаете, всякий закон можно обойти. Не хочешь ходить — летай на самолёте, надень скафандр, и никаким метаном не отравишься, и почковаться тоже можно, если знать как.

   — Избавь меня от этой демагогии! — Профессор двинулся на Дурабума, размахивая суповой ложкой. — У любого предмета есть фундаментальные свойства, и всё в мире подчиняется законам. Если я отпущу эту ложку, то она упадёт вниз, а не полетит куда-то в сторону.

   Он отпустил ложку. Она медленно, как всякий предмет на Луне, полетела вниз, но Дурабум ловко хлопнул по ней, и ложка отлетела в сторону.

   Спорщики закричали — каждый что-то своё, но всех перекричал Коля Зверев, которому ложка попала в лоб. От неожиданности все смолкли, и голос Коли Зверева зычно прозвучал в наступившей тишине:

   — Дети беситься начали. Пора спать.

   Он прав: день пролетел быстро, и уже действительно наступило время сна. На самом деле мы всё-таки не дети — просто вес на Луне сбросили и расшалились, пока земные взрослые с нормальным взрослым весом нас не видят, но стоило нас одёрнуть, и проказники повзрослели, остепенились и, не капризничая, пошли расстилать спальные мешки. Мы уснули без полуночных бесед — все уже наговорились перед сном.

   Проснувшись, я увидел Яблочкова, вытворявшего что-то несусветное.

   — Утренняя зарядка? — спросил я, не разобравшись спросонья.

   Яблочков ответил мне презрительным взглядом и продолжил неимоверные действия с невероятным предметом, в котором я, продрав глаза и начав здраво смотреть на вещи, распознал Опоним Слепал. Тут-то я понял, чем занимался Яблочков: он шамзил подобно жителям цивилизованной вселенной. Получалось неважно: руки, ноги, голова и туловище ему мешали, и не хватало многих частей организма, из которых состояли субъекты из вчерашнего кино.

   — Ты так себе чего-нибудь не вывихнешь? — спросил я.

   Яблочков в ответ попытался хоботом облокотиться на ложноножку. Но у него не было ни ложноножки, ни хобота — выглядело это так, будто он хотел ухом дотянуться до копчика, и его движение получилось не величественно-надменным, как он имел в виду, а нелепым и смешным.

   — Почему бы тебе просто не оставить меня в покое?! — на словах пояснил свой жест Яблочков.

   Кривовато звучащая фраза была позаимствована из вчерашнего фильма, точнее из его дурацкого перевода. Яблочков подражал инопланетянам не только поведением, но и словами.

   Коля Зверев верно говорил, что каждый видит то, во что верит. Яблочков определённо видел себя инопланетянином, а нам для этого веры не хватало. Мне по крайней мере казалось, что он просто придуривается.

   — Будешь так себя вести — останешься вечером без фильма, — строго сказал Коля Зверев.

   Яблочков мелко задрыгался и заморгал. Это должно было соответствовать красивому мерцанию с сердитым переливанием всех цветов радуги из одного защёчного мешка в другой — так это выглядело в фильме.

   — А ты кто такой, чтобы лишать меня доступа к вселенской культуре?! — гневно вопросил он.

   — Я тот, кто готовит борщ, — ответил Коля Зверев. — А без борща вселенская культура не работает. Кстати, ноги со стола убери. Веди себя прилично, а то больше никакого кино не увидишь.

   Это было бы правильно. Яблочкову вредно смотреть инопланетные фильмы — он слишком податлив внеземному влиянию и недостаточно критически к нему относится. Конечно, в кино всё красиво, по меньшей мере необычно. Но это ведь только кино. Кто знает, как жизнь на других планетах выглядит по-настоящему. А если это всё сказки, и не шамзят они там беспробудно? А вдруг большинство инопланетян просто не может себе позволить опониметь? Может быть, они живут под каким-нибудь невыносимым гнётом, а их лживое кино морочит головы легковерным землянам, которые из-за него готовы забыть родную планету. Подражая герою фильма, Яблочков положил ноги на стол. В кино это не выглядело некультурно, поскольку у инопланетян нет ног, а у Яблочкова они есть, и он вёл себя некрасиво.

   — Это я веду себя неприлично?! — возмутился он. — Да знаешь ли ты, что моё поведение на всех цивилизованных планетах считается высшим проявлением культуры?!

   — Знаю, — согласился Коля Зверев. — Только здесь не цивилизованная планета, а спутник Земли. Правда, Профессор? Здесь это считается свинством.

   — А я презираю земные обычаи, за которые вы фанатично цепляетесь, даже оказавшись на другой планете! — пробурчал Яблочков.

   — Не хочешь — не цепляйся, — равнодушно ответил Коля Зверев. — Можешь отказаться от завтрака. Завтракать по утрам — это земной обычай.

   Яблочков гордо отошёл от стола и, устроившись на пороге глупого дома, стал демонстративно шамзить. А мы приступили к завтраку.

   Как и следовало ожидать, пяти бутербродов с колбасой мы недосчитались. Понятное дело: среди нас были хитрохвостый инопланетянин и бессовестный фарцовщик, так что следовало быть готовыми и не к таким негативным проявлениям. Впрочем, эти двое от завтрака отказались: звёздный дракон есть не хотел, а Яблочков сердито шамзил в сторонке, пока на столе не остался последний бутерброд. Только тогда Яблочков окончательно осознал, что ни совесть, ни сострадание, ни раскаяние в нас не проснутся. Он подошёл к столу и, непреклонно зажмурив несуществующие присоски на своих несуществующих клешнях, сказал:

   — А морить голодом несогласных с вами — это тоже земной обычай?

   — Безусловно, — ответил Коля Зверев, протягивая руку к последнему бутерброду. — И очень древний при том. Ещё в законах Хаммурапи было сказано: шамзить за едой строго воспрещается, а нарушители будут караться мучительной голодной смертью через лишение завтрака. Впрочем, нравы изменились, и завтрака теперь лишают не до смерти, а только пока не перестанешь шамзить.

   С этими словами Коля Зверев милостиво протянул Яблочкову последний бутерброд с колбасой. Тот гордо отказался, но бутерброд взял и съел его, всем своим видом олицетворяя моральную победу. За едой Яблочков не шамзил — то ли не хотел усугублять конфликт, то ли просто физически не мог жевать и шамзить одновременно.

   — Куда мы сегодня полетим? — спросил Дурабум после завтрака и тут же сам ответил: — Очень хочется посмотреть, где высадились американские астронавты. Это довольно далеко отсюда — в Море Спокойствия, но на драконе мы сможем быстро туда добраться.

   — И ты в это веришь?! — скептически проворчал Яблочков. — Земляне на Луну высадились? Что за глупости! Разве ты не знаешь, что всё это на Земле в киностудии снято?!

   Никто не ответил ни на предложение Дурабума, ни на ехидное замечание Яблочкова. За несколько дней космического приключения общий энтузиазм куда-то пропал. Кажется, все уже насмотрелись на серые, пыльные камни Луны.

   — А время-то летит, — заметил я, возвращая Дурабума с небес на грешную Луну. — У меня отпуск только до конца недели, и половина его уже прошла.

   — Да, — смущённо пробормотал Дурабум, — действительно, скоро пора возвращаться. Ещё и на полёт не меньше суток уйдёт. Но, может, всё-таки… Ну, пара дней у нас ведь ещё есть.

   — Возвращение ещё рассчитать надо, — заметил Профессор. — Я пока только путь сюда считал.

   Кажется, у меня подскочило давление от этих слов. Ведь Профессор сначала не собирался с нами лететь. Интересно, как бы мы возвращались, если б его с нами не было? И почему я раньше об этом не подумал? Ладно Дурабум — он всегда был без башни, но я и Коля Зверев — люди, кажется, здравомыслящие… Хотя, в нашем возрасте отправляться на Луну на летающем острове с магнитом внутреннего сгорания — это то ещё здравомыслие.

   Дурабум явно ни о чём таком не подумал.

   — Ну, вы понимаете, это ж не сложно, — легкомысленно сказал он. — Земля большая — мимо неё не промахнёмся. Бывало, что космические аппараты пролетали мимо Луны, но на Землю все, кому положено, возвращались.

   — Ага! Попробовали бы они не вернуться! — проворчал Яблочков.

   — Как раз сложно! — резко возразил Дурабуму Профессор. — Ты забыл про земную атмосферу? Если мы туда полетим как сюда летели, то быть нам Тунгусским метеоритом. А притяжение на Земле не то, что здесь. Мокрое место от нас останется, и никакие амортизаторы не спасут. И место для посадки надо выбрать так, чтобы и не посреди пустыни, где автобусы не ходят и такси не дозовёшься, и чтоб чей-нибудь дом не разрушить, и кошку не задавить.

   Дурабум нахмурился. Разговоры о сложности чего-то всегда портили ему настроение. Он любил думать, что всё просто — сделал и заработало.

   — Ну, ты понимаешь, — сказал он, недолго подумав, — атмосфера — это не обязательно плохо. У нас ведь есть стратостат. Это на Луне от него нет толку, а там мы с ним до земли даже не опустимся. Зависнем над моим участком, сбросим якорь на крышу дома и улетим на автомобиле. Что тут сложного?

   У меня отлегло. Действительно выходило совсем не сложно. Но Профессор уступать не собирался — не такой человек.

   — А как ты с Луны улетишь? — настаивал он. — Что-то я не заметил тут реактивного двигателя.

   — Зачем нам реактивный двигатель? — удивился Дурабум. — Он нам даже на Земле не понадобился. Ну, ты понимаешь, включаем магнит внутреннего сгорания, отталкиваемся от магнитного поля Луны…

   Речь Дурабума прервала внезапно наступившая зловещая тишина. Все замерли с открытыми ртами. Коля Зверев поперхнулся бутербродом с колбасой, Профессор прижал ладонь ко лбу, будто проверял температуру, звёздный дракон скрестил передние лапы и вытянул шею, присматриваясь к Дурабуму, Яблочков посмотрел на нас и тоже на всякий случай замер.

   Дурабум удивлённо осмотрелся:

   — Вы чего?

   — Ну, ты понимаешь, — ответил за всех я, — внутри Земли есть ядро из расплавленного металла. В нём происходят всякие движения, и от этого у Земли появляется магнитное поле.

   — Конечно! — воскликнул Дурабум. — Именно так работает магнит внутреннего сгорания.

   — Ну вот, — продолжил я, — у Луны такого ядра нет. Оно было, но в очень давние времена вытекло на поверхность через кратеры на видимой стороне и остыло. А раз нет жидкого ядра, нет и магнитного поля. А значит, взлететь на магните внутреннего сгорания мы на Луне не сможем.

   — Правда что ли? — переспросил Дурабум.

   Он недоумённо осмотрел всех, надеясь, что я пошутил. Профессор, встретившись с ним взглядом, мрачно кивнул.

   — Зря сказал! — проворчал Коля Зверев. — Если бы Дурабум этого не знал, то всё бы у него получилось!

Солнечный ветер

   Я не мог найти себе оправдание. И дёрнуло же блеснуть знаниями!

   Дурабум сидел с посеревшим лицом и тупо смотрел перед собой. Зачем я это сказал?! Разве нельзя было выразиться тактичнее? Сможет ли Дурабум вынести такое потрясение? А если он теперь утратит веру в себя? А вдруг он не сможет больше создать ничего невообразимого! Что мне было не промолчать? Неужели во мне заговорила скрытая зависть к его талантам? Я захотел поддеть гения и выставить его дураком только потому, что сам не способен ни придумать, ни сделать ничего, на что способен он?

   Дурабум плохо учился и многое не знает. Но это никогда не было для него препятствием. Чингисхан мало смыслил в политике, но чего надо всегда добивался, а Дурабум обходился без глубоких научных знаний, и всё у него выходило. И нельзя ведь сказать, что он совсем ничего не знает: знает, например, про доплеровское смещение спектра, но не знает, что это такое; знает, что у Земли есть магнитное поле, но не знает, что у Луны его нет. Мне захотелось показать, что я что-то знаю лучше Дурабума, но тут нечем гордиться. Вот если бы я что-то делать умел лучше него, то мог бы похвастаться, а так лучше бы помолчал.

   Другие, впрочем, тоже не молчали. Первым высказался Профессор.

   — Какой же я дурак! — сказал он, поразив меня своей самокритичностью. — Как я мог доверить свою жизнь недоучившемуся автомеханику, неудачнику и алкоголику?!

   Не берусь судить, насколько слова Профессора были справедливы — я для этого недостаточно знаю Дурабума. Конечно, стать при его способностях обычным автомехаником — пожалуй, неудача, но ведь и сам Профессор при его выдающихся талантах стал не великим учёным, а обычным бизнесменом — что ж, и он, значит, неудачник? А пил Дурабум при мне не так уж много. Были у него трудные времена — с учёбы выгоняли, работу терял, жена уходила — тут всякий бы запил, а Дурабум — человек увлекающийся, если ему дать ящик водки, то он не остановится, пока всё не выпьет, или пока не придумает, как из этого сделать тонну ракетного топлива.

   — Землянин! — презрительно заметил Яблочков. — Все они неучи и алкаши.

   — Сам-то ты кто? — буркнул Коля Зверев.

   — А я себя от народа не отделяю, — высокомерно ответил Яблочков. — Да, я землянин и этим горжусь.

   Ну, дожили! Яблочков гордится тем, что он землянин. Если земляне строят луноходы, он считает, что гордиться тут нечем, а как земляне оказываются пьяницами и недоучками, так сразу возникает повод для гордости.

   Только звёздный дракон промолчал — он был самым мудрым из нас.

   — И как мы отсюда выбираться будем? — спросил Профессор.

   Дурабум тупо глядел перед собой и молчал. Впрочем, сейчас ему действительно лучше было не высказываться. Наверное, мне тоже стоило помолчать, но я подумал, что раз уж всё началось с моих слов, сбивших с панталыку Дурабума, то и решение должен предложить тоже я:

   — В старину моряки, оказавшиеся на необитаемом острове, как мы сейчас, жгли костры, чтобы привлечь внимание проходящих судов.

   — Чушь! — перебил меня Профессор. — Никакой костёр на Луне гореть не будет. Да и корабли тут не ходят.

   — Ну, огонь-то жечь не обязательно, — поддержал меня Коля Зверев. — Можно сообразить какой-нибудь другой источник света. У Дурабума в подвале наверняка найдётся что-нибудь подходящее. Только вот будет ли толк? У нас прозрачный купол, и свет из-под него и так можно разглядеть с Земли. Но земные учёные не особо обращают внимание на всякие светлые точки на Луне. Объясняют их ошибками приборов, природными аномалиями, а то и вообще никак не объясняют. Много здесь таких огней вспыхивает. Никому и в голову не приходит, что это заблудившиеся космические путешественники шлют сигналы бедствия на Землю. Даже если мы специально станем моргать светом и посылать SOS морзянкой, учёные скажут, что это просто игра воображения.

   — Так значит кто-то уже посылает отсюда на Землю сигналы! Может, это такие же застрявшие здесь путешественники, как мы? — спросил я. — Нам надо обязательно узнать, что это за люди.

   — Начинается! — возмутился Профессор. — Во-первых, никаких людей на Луне нет, во-вторых, если они шлют сигналы бедствия, то помочь они нам ничем не могут — им самим помощь нужна, а мы не Армия спасения и не для того сюда прилетели, чтобы знакомиться с неудачниками, а в-третьих, если выяснится, что на Луне торчат больше пяти идиотов, то никому из них от этого легче не станет.

   Я не стал спорить с Профессором и сделал другое предложение:

   — А на звёздном драконе мы вернуться не сможем?

   Коля Зверев помотал головой:

   — Пятерых он точно не вынесет и вернуться обратно на Луну не сможет, земное притяжение — это не шутка.

   — Ну вот, — сказал я, — ты, например, полетишь на Землю, а там сообщишь о нас в МЧС — они пришлют спасателей.

   — Только этого не хватало! — возразил Профессор. — Знаешь, какой счёт нам за это выставят?! Представляешь себе, во сколько обойдётся спасательная экспедиция?! Наши правнуки ещё расплачиваться будут.

   — Ничего, — возразил я. — Мы станем такими знаменитыми, что деньги запросто соберём. У нас же будет брать интервью вся мировая пресса, нас на все телепередачи звать будут. За мемуары миллионы заплатят. Знаете, как встречали спасённых челюскинцев? И нас так встречать будут.

   — Ты не сравнивай, — возразил Коля Зверев. — Челюскинцы не баловства ради во льды затесались — их страна посылала, и все это знали. А про нас даже самая жёлтая пресса не напишет. Любой журналист, который расскажет, как мы на Луну летали, сам тут же вылетит из своей газеты с волчьим билетом за такие бредни. А мемуары — ну, напиши, если времени не жалко. Весь интернет таким графоманством забит, и никто ещё миллионы на этом не заработал.

   К сожалению, они оба были правы — и Профессор, и Коля Зверев. И Яблочков тоже был по-своему прав: он отошёл к оранжерее и там шамзил, не желая участвовать в разговоре. А что ему? Он-то на Землю возвращаться не собирался. Ему и на Луне хорошо: глядишь, инопланетян встретит и к ним попросится — шамзить-то он уже научился.

   Что ни выдумывай, помочь нашей беде мог только Дурабум, но он сидел, уставившись в одну точку, и молчал как звёздный дракон. А мне надоело вместо него сочинять безумные идеи.

   — В конце концов, — сказал я Профессору, — это же ты тут самый образованный. Мог бы предложить какое-нибудь научное решение.

   Он сердито фыркнул:

   — Наука может решить любую серьёзную проблему, но у нас сейчас не серьёзная проблема, а полный абсурд. Мы можем сколько угодно вести пустые разговоры…

   При слове «пустые» Дурабум вздрогнул, будто проснулся, и заговорил, прервав Профессора:

   — Пустая! Да, конечно, она пустая. Теперь понятно, где их искать!

   — Кого искать? — почти хором сказали мы.

   — Да их же — лунных жителей. Ну, вы понимаете, если ядро Луны вытекло из неё наружу, то, значит, внутри она теперь пустая, а обратная сторона Луны для них вроде купола. Как у нас. На Луне ведь жить нельзя, а у нас под куполом можно, а под таким большим куполом, как обратная сторона Луны, тем более. Вот там они и живут.

   — Погоди, Дурабум, не спеши, — сказал Коля Зверев. — Кто там живёт? Объясни толком, какие такие лунные жители? С чего ты взял, что они существуют?

   — Конечно, они существуют, — Дурабум с досадой отмахнулся. — Ты же сам видел: они в борще живут, кино снимают, шамзят как Яблочков, они и борщ на Землю завезли. И костры на Луне жгут, чтоб внимание землян привлечь, тоже они.

   Я-то решил, что Дурабум онемел от стыда, что по его вине мы не сможем вернуться на Землю, а он, оказалось, совсем о другом думал: вместо того чтобы искать путь к спасению, он гадал, куда могли попрятаться лунатики. Удивительно безответственный тип!

   — Вообще-то, мне в понедельник на работу надо, — заметил я.

   — У меня на той неделе деловая встреча назначена, — сообщил Профессор. — Если я на неё не попаду, сорвётся контракт на сто миллионов.

   — А я обещал жене пойти в театр в следующую субботу. Уже и билеты куплены, — сказал Коля Зверев.

   Дурабум отмахнулся.

   — Ну, вы понимаете, — сказал он, — магнитного поля у Луны нет, а значит, мы не сможем взлететь на магните внутреннего сгорания. Выходит, нам надо обживаться здесь, строить базу и заводить контакты с местными.

   Больше нам ничего не предлагалось. Дурабум вбил себе в голову обустройство лунной базы, а если у него в голове завелась идея, то вывести её оттуда или заменить другой невозможно. И уговаривать его бесполезно: нас трое — тех, кто хочет на Землю, а Дурабум и Яблочков не хотят, а если к ним ещё присовокупить звёздного дракона, которому тут явно лучше, чем на Земле, то их, получается, уже трое. Поскольку без Дурабума нам на Землю не вернуться, а уговорить его не выйдет, остаётся смириться. Ну и ладно — что мне работа? На Луне интереснее.

   А Дурабум вовсю придавался фантазиям:

   — Прилетят сюда космонавты, чтобы базу строить, а база-то уже вот она. То-то они удивятся! Глазам, небось, не поверят, а мы им скажем…

   — Чушь! — проворчал Профессор. — Ничего мы им не скажем. Космонавты, судя по всему, прилетят на Луну так нескоро, что никто из нас не доживёт.

   — И ладно, — легкомысленно ответил Дурабум. — Если мы не доживём, то наши потомки скажут.

   Коля Зверев стукнул кулаком по столу и со всей строгостью заявил:

   — Это ты, Дурабум брось! Не будет у нас тут никаких потомков — и думать об этом не смей!

   — Почему? — удивился Дурабум. — Ну, ты понимаешь…

   — Ничего понимать не хочу! Законы физики можешь нарушать сколько хочешь, а законы биологии я тут никому нарушать не позволю. Выдумали тоже! Это, кстати, Яблочков, и к тебе относится. Шамзить — шамзи, а почковаться не смей! Нахватались тут! Думаете, что раз не на Земле, то всё можно?! Законы природы на Луну тоже распространяются. Это спутник Земли в конце концов.

   — Ладно, — согласился Дурабум, — обойдёмся без потомков. Нам и без них тут дел хватит.

   — Кстати о «тут», — сказал Коля Зверев, задумчиво глядя на раскинувшуюся снаружи унылую серую равнину Моря Дождей, — именно тут мы долго жить не сможем. Лунная ночь длинная, но скоро она закончится, и тут будет такое пекло, что даже демоны Максвелла изжарятся. Я уж не говорю о солнечной радиации, от которой нас тут ничто не защитит — здесь ведь не Земля с её атмосферой.

   — Да ладно! — отмахнулся Дурабум. — Ну, ты понимаешь, проекты лунных баз на Земле уже давно разрабатываются. Значит, придумали уже, как с жарой бороться. И мы тоже придумаем.

   — Лунные базы предполагается строить около полюсов, — сказал Коля Зверев. — Там есть места, где всегда тень, но это далеко отсюда — до северного полюса не меньше тысячи километров.

   — Придётся лететь, — сказал Профессор.

   Это прозвучало неожиданно — Профессор словно бы поверил в реальность происходящего. Дело, очевидно, в том, что он не хотел терять контракт на сто миллионов и пытался подбить Дурабума, чтобы тот придумал, как заоблачному острову взлететь над Луной, а там уж можно будет настоять, чтобы вместо северного полюса он полетел к Земле.

   Дурабум глубоко задумался.

   Делать стало нечего. Дурабум думал, Профессор достал толстую книгу и, насупившись, стал её читать, делая время от времени пометки карандашом, Яблочков шамзил, звёздный дракон неподвижно лежал в своей любимой позе.

   — Пойдём — поможешь, — сказал мне Коля Зверев, и я пошёл за ним.

   Мы оделись в скафандры и вышли на улицу. Я удивился, подумав, как быстро мы привыкли к небывалому: высаживаемся на поверхность Луны, а кажется, что просто пошли во двор мусор вынести. Мы действительно вытряхнули из вёдер скопившиеся у нас отбросы. Я понимаю, что так делать неправильно — прилетели туда, где никогда не ступала нога землянина, и сразу начали мусорить, но, с другой стороны, как быть? Ну, нету на Луне мусорных баков. Мы думали увезти мусор с собой на Землю, но, раз уж мы на Землю не летим, то придётся его здесь выкидывать.

   Когда мы опустошили вёдра, Коля Зверев с помощью детского совочка наполнил их лунным грунтом. До этого мы старались не заносить пыль в дом, а тут Коля Зверев её нарочно собрал.

   В оранжерее мы смешали землю одного из горшков с принесённой нами пылью, и Коля Зверев посадил какие-то семена.

   — Интересно, что может вырасти в лунном грунте, — сказал он. — Конечно, в нём нет никакой органики, так что удобрять надо обязательно, но минеральные вещества в нём есть. Посмотрим, как они повлияют на рост растений. Земная почва, которую мы привезли с собой, когда-нибудь истощится.

   Его слова меня обеспокоили. Это чисто научный интерес или он и впрямь собирается дожить на Луне до того времени, когда истощится привезённая с Земли почва? А Коля Зверев между тем подошёл к грядке с кожаными арбузами. Они были небольшие, размером с баскетбольный мяч, но очень яркие и, по видимости, спелые. Коля Зверев сдавил один из них, удовлетворённо кивнул, сорвал, подбросил вверх и ловко поймал.

   — Хороший арбуз, — сказал он. — На Земле созрел, ещё до того, как мы сюда прилетели. Здесь бы он вызреть не смог — света мало. А на северном полюсе, наверное, можно было бы найти для оранжереи такое место, где всегда есть свет. Надо, правда, чтоб при этом было не очень горячо, но Дурабум наверняка что-нибудь придумает.

   Вот это да! Ну и мысли у него, оказывается!

   — Ты что, думаешь, мы переедем на северный полюс? — ошарашенно спросил я.

   — Конечно. Раз Дурабум так решил, то он обязательно своего добьётся. Разве ты его не знаешь? Сейчас сообразит что-нибудь, если уже не сообразил.

   — Так ты решил не идти в субботу в театр?

   — Ну, там гастролёры какие-то. Мне не очень интересно — это жена хотела, она пусть и идёт.

   — Ты собираешься остаться на Луне до конца жизни?!

   — Какое там! — Коля Зверев отмахнулся левой рукой, а правой снова подбросил и поймал арбуз. — Дурабум — человек увлекающийся. Он загорается какой-нибудь идеей, а потом, как надоест, бросает. Когда мы с ним делали аккумулятор биоэнергии из сока энерголопухов, он сначала так за дело взялся, что пару дней не спал, не ел и ни о чём другом не думал. А потом забросил и забыл. Если бы он всё до конца доводил, мы бы уже наш мир не узнали. Сейчас у него есть цель, и никто его с пути не собьёт, а потом надоест ему на Луне, и он сразу придумает, как улететь. А нам куда спешить? Разве здесь не интересно?

   Выходит, что желающих остаться на Луне уже четверо. Это я ещё себя не посчитал. Мне-то на Землю зачем? Всегда мечтал о путешествиях, а тут такая возможность пожить в новом месте! Я и на земном северном полюсе никогда не был и неизвестно, соберусь ли когда.

   Коля Зверев ещё раз подбросил арбуз и вдруг кинул его вниз. Уникальный гибридный арбуз с мягкой коркой хлопнулся об пол и подпрыгнул как мяч.

   — Как скачет! — воскликнул Коля Зверев, отбивая арбуз ладонью. — На Земле он бы так не прыгал.

   Ударяя по арбузу то одной ладонью, то другой, он повёл его, лавируя между грядками, будто обводил соперников на баскетбольной площадке.

   Много лет назад он был лучшим баскетболистом в школьной команде. Рост у него и сейчас самый высокий из всех нас.

   Выйдя из оранжереи, Коля Зверев продолжал гонять арбуз вокруг себя, выделывая всякие финты, то отбивая его у себя за спиной, то пропуская между ног, то обегая вокруг кого-нибудь из нас, не переставая лупить по скачущему арбузу как по барабану.

   — Сегодня у нас на десерт арбузное смузи! — кричал он. — Свежее — только с грядки, отлично взбитое и очень полезное.

   Профессор на секунду оторвался от книги, осуждающе посмотрел на Колю Зверева и мрачно буркнул:

   — Детский сад!

   — А после школы ты баскетболом занимался? — спросил я.

   — В институте на младших курсах поиграл в студенческой команде, — ответил Коля Зверев, — а потом получил травму и уже лет тридцать мяч в руки не брал. А то мог бы самым великим баскетболистом стать.

   — И самым скромным, — ехидно уточнил я.

   Коля Зверев запустил арбуз в мою сторону, я принять передачу не сумел и с размаху сел на пол. Весь зад отбил бы, если б не малый вес.

   — В кольцо я не всегда попадал, — скромно сказал Коля Зверев и хвастливо добавил: — Зато вести мяч лучше меня никто не мог.

   — И ты до сих пор помнишь, как это делается? — спросил Дурабум, внезапно выходя из оцепенения.

   — Руки помнят, — ответил Коля Зверев. — Мышечная память.

   Лицо Дурабума просветлело.

   — Ну, вы понимаете, — с восторгом закричал он, — железнодорожные амортизаторы — они же как пружины. Сейчас они настроены, чтобы гасить колебания, но их можно переделать, чтобы они прыгали! Это просто — у своей машины я уже переделал рессоры так, что она подпрыгивала не на кочках, а на ямках.

   — Чушь! — буркнул Профессор, не отрываясь от книги.

   В конце обеда наше разочарование из-за неожиданно затянувшегося космического путешествия было скрашено действительно очень вкусным смузи, а после обеда мы пошли перенастраивать амортизаторы, на которых стоял заоблачный остров. Профессор участвовать в этом мракобесном шабаше отказался, а Яблочков дошамзился до полного опонимения, так что на работу мы отправились без них.

   Дурабум объяснил, что делать, задача была не сложная, но провозились мы долго — в скафандрах работать отвёртками и гаечными ключами было непривычно и неудобно. Звёздный дракон помогал нам как мог. Его лапы, правда, были не предназначены для земных инструментов, но мы его использовали вместо домкрата, когда нужно было приподнять заоблачный остров. Со всем хламом в подвале он даже на Луне весил прилично, так что звёздному дракону пришлось потрудиться больше всех нас.

   Мы провозились до ужина, и, когда вернулись, выслушали от Профессора сердитую отповедь за то, что раскачивали дом. Он так и сказал: «дом» — сказать «заоблачный участок», «летающий остров» или «космический корабль» у него язык не поворачивался. Даже застряв на неопределённое время на Луне, он отказывался верить в то, что его окружало. Это ужасно: человек, начисто лишённый фантазии, — я бы таким инвалидность давал.

   Во время ужина он угрюмо молчал, а после забрался в спальный мешок, отвернулся от нас и даже не пожелал спокойной ночи. Профессор дольше всех не хотел мириться с реальностью и не мог нам простить свой контракт на сто миллионов. Глупо! Что ему сто миллионов? Будто он денег никогда не видел! Да и не в деньгах наверняка дело: просто помешан человек на цифрах: увидел единицу с восьмью нулями и сразу себе захотел. Как ребёнок, право слово.

   А Дурабум долго не хотел засыпать и нам не давал спать своими рассказами о том, как мы обустроим жизнь на Луне.

   — Жюль Верн, «Таинственный остров», — заметил я.

   — Да, — ответил Дурабум. — Жюль Верн много чего предсказал.

   — Ничего он не предсказывал, — зевнув, возразил Коля Зверев. — Просто сочинял красиво. Дети читали, а когда вырастали и становились учёными и изобретателями, воплощали в жизнь его фантазии.

   — Может и так, — согласился Дурабум. — Сделать то, что уже придумано, просто — любой справится, только вот что делать будем, когда все его фантазии закончатся? Сейчас-то таких писателей нет.

   Я уснул с уверенностью, что мне приснятся герои Жюля Верна, но они мне не приснились — возраст, видимо, уже не тот.

   Меня разбудили приглушённые звуки, доносившиеся из подвала. Посмотрев на часы, я узнал, что в Москве ещё глубокая ночь. Выбравшись из спального мешка, я подкрался к лестнице, ведущей вниз, и приоткрыл дверь. В подвале я увидел Яблочкова, склонившегося над кастрюлей с остатками борща. Оттуда мерцал голубоватый свет и доносились разбудившие меня голоса. Яблочков был так увлечён, что меня не заметил. Я хотел было потребовать, чтоб он немедленно шёл спать, но подумал, что Яблочков уже взрослый и своим неразумным поведением сам себя завтра накажет.

   Так и получилось. Наутро мы его еле добудились, и он, даже не пошамзив перед завтраком, поплёлся к столу и принялся жевать свой бутерброд, засыпая на каждом куске. А пойти спать сразу после завтрака мы ему не дали. Сделать предстояло много — нас ждал переезд, и требовалось проверить и закрепить всё, что было на заоблачном острове. Пришлось ударно потрудиться. Даже Профессор, спрятав в шкафчике толстую книгу, с кислой миной осматривал, убирал и привязывал всё, что могло падать или двигаться. Только убедившись, что всё у нас на борту крепко держится, мы приступили к переезду.

   Мы расселись на холме, с которого хорошо был виден наш космический корабль. Оттуда мы могли наблюдать, как он отправился на северный полюс.

   Звёздный дракон, управляемый Колей Зверевым, совершил несколько кругов над заоблачным островом, примеряясь к нему, а потом взлетел, резко спикировал, хлопнул брюхом по куполу и снова взмыл вверх. Летающий остров подпрыгнул на своих ножках-амортизаторах, плюхнулся на поверхность Луны и отскочил от неё, в этот момент звёздный дракон снова спикировал, хлопнул по куполу, и летающий остров опять подскочил.

   Сначала прыжки заоблачного участка были довольно бестолковыми, но после нескольких первых хлопков Коля Зверев и звёздный дракон приноровились и повели его по Морю Дождей как мяч по баскетбольной площадке.

   Всё-таки мне довелось посмотреть на Луне на спорт гигантов. Это были не гонки луноходов, а гигантский баскетбол, и не важно, что в матче участвовал всего один спортсмен. Не зря Коля Зверев ещё на Земле тренировал своего ископаемого питомца взлетать и пикировать — слаженность их действий была безупречной. Дурабум подскакивал при каждом хлопке так, будто это он был мячом, и восторженно вскрикивал, Профессор осуждающе смотрел то на него, то на прыгающий на север космический корабль и ворчал: «Что за глупости!», «Неужели ничего лучше придумать не могли!», «Не может это так работать!», Яблочков клевал носом, роняя голову то на моё плечо, то на профессорское.

   За несколько часов наш баскетболист со своим большим мячом скрылись за горизонтом, а потом за нами прилетел звёздный дракон и перевёз к новому месту стоянки космического корабля. Последним ударом Коля Зверев загнал его в какой-то кратер как в баскетбольную корзину.

   Когда я прилетел, борщ в кастрюле уже варился, а неутомимый Коля Зверев выглядел совсем не уставшим. Мы поздравили его с триумфальным возвращением в большой спорт. Дурабум при этом забыл, что перенастроенные амортизаторы больше не гасят толчки, а наоборот их усиливают, и так подпрыгнул от радости, что заоблачный остров долго ещё мелко подскакивал, подбрасывая нас как на кочках и расплёскивая из кастрюли суп.

   Следующие дни были заняты переездом. Коля Зверев и его инопланетный питомец трудились, не покладая крыльев, а мы издали наблюдали за этим и слушали рассказы Дурабума о будущей лунной станции, которые с каждым разом становились всё менее научными и всё более фантастическими.

   Говорил он и о том, как мы встретимся с инопланетянами, подружимся с ними и установим взаимовыгодное сотрудничество. Обычно молчаливый Профессор возражал, что никакого сотрудничества не получится — без правовой и силовой поддержки мы здесь сразу станем жертвами местных отморозков, так что лучше нам никаких инопланетян не искать — здоровее будем.

   Яблочкова такие слова возмущали. Он требовал, чтобы Профессор не подходил к высокоразвитой цивилизации со своими примитивными земными мерками, и рассказывал удивительные истории об инопланетном образе жизни, про который он всё знал из борщовых фильмов. Этих фильмов он уже успел немало посмотреть. Некоторые из них я тоже видел, но меня они так не вдохновили: там всё было очень красиво, но как-то глупо и неправдоподобно. Не думаю, что какой-нибудь землянин смог бы выдержать жизнь, показанную в этих фильмах: если шамзить не как Яблочков, а по-настоящему, как в фильме, то можно уже через пять минут стать калекой. Однажды я честно признался, что эти фильмы и жизнь, показанная в них, не в моём вкусе, и не было конца презрению, полученному мной от Яблочкова.

   Лавируя между гор и кратеров, мы перебрались из Моря Дождей в Море Холода.

   К обеду второго дня переезда у нас начались сбои в радиосвязи. В наших скафандрах сели аккумуляторы. Мы совсем забыли, что их надо заряжать, а после гибели энерголопухов электричества мы лишились.

   Тогда Дурабум после совсем не долгих раздумий откопал в подвале пьезоэлементы, и мы приделали их к стойкам космического корабля. Теперь, когда заоблачный остров скакал по Морю Холода, он вырабатывал электричество и заряжал им аккумуляторы, при этом красиво искря и делая баскетбольный монотурнир Коли Зверева ещё более зрелищным.

   За Морем Холода начиналась гористая местность, где надо было лавировать между холмами и кратерами, и наши уже хорошо натренировавшиеся баскетболисты могли как следует проявить себя. А мы — болельщики сидели на краю кратера Анаксагор и слушали рассказ Дурабума о каких-то двух лунных зондах, разбившихся неподалёку.

   Он страшно хотел их отыскать, понимал, что эксплуатировать для этого звёздного дракона, который и так весь день трудится за нас всех, нельзя, и Дурабум готов был отправиться на поиски пешком, но мы его отговорили: если он заблудится среди этих одинаковых на вид серых скал и кратеров, то мы замучаемся его искать. А если его инопланетяне похитят, то и не найдём никогда. После этого довода Яблочков вдруг заявил, что готов сопровождать Дурабума в его поисках — он явно мечтал быть похищенным инопланетянами, но тут уж и сам Дурабум отказался от своих планов. И правильно: одно дело отлично сохранившийся луноход — там есть на что посмотреть, а другое дело шмякнувшиеся об Луну зонды, от которых после этого мокрого места остаться не должно было. Нашёл бы Дурабум в лучшем случае пару искорёженных железок. Будто у нас в подвале и так мало хлама!

   Между тем лунный день подбирался всё ближе. С высоких холмов мы могли наблюдать, как к нам приближается его светлая полоса. Скоро солнечный свет и невыносимая жара заполнят всё вокруг, и только рядом с полюсом можно будет укрыться.

   До цели нашего переезда оставалось совсем немного. Земля, казавшаяся особенно большой, едва выступала из-за горизонта. В её тусклом свете все предметы отбрасывали длиннющие, до самого края Луны тени. Полюс был уже близко, и надо было только найти место, где в вечной тени можно было бы спрятать наш лунный дом.

   Когда звёздный дракон перенёс нас к новому месту стоянки, Коля Зверев уже готовил ужин. Яблочков с Профессором направились в шлюзовую камеру, а мы с Дурабумом решили исследовать кратер неподалёку.

   Мы вскарабкались на его край, возвышавшийся на пару метров над окружающей местностью, и рассмотрели кратер целиком. Он был почти идеально круглый, дна было не видно из-за непроглядной тьмы внутри. Свет наших фонариков уходил далеко вглубь, но до дна не доставал.

   Я отстегнул от скафандра маленький ледоруб, отколол камешек и бросил его внутрь кратера. Пару секунд мы с Дурабумом молча смотрели друг на друга, и мне вдруг стало стыдно: я вспомнил, что на Луне звуки не слышны и кидать в яму камень, чтобы определить её глубину по времени до звука удара, глупо.

   — Глубоко, наверное, — сказал я.

   — А вдруг это и есть проход вглубь Луны, — восторженно воскликнул Дурабум и заорал в кратер: — Эй, инопланетяне! Вы там?!

   Ответа, естественно, не последовало, и теперь Дурабуму настала пора застыдиться — он ведь тоже забыл, что звуки на Луне не распространяются.

   Он вбил у себя под ногами крюк, обвязался верёвкой — всё это, как и ледоруб, входило в комплект скафандра — и, зацепив верёвку за крюк, полез во тьму кратера. Я подумал, что это безнадёжное дело — верёвки никак не могло хватить до дна. Впрочем, когда голова Дурабума только лишь скрылась в темноте, я услышал его голос:

   — Тут скользко!

   Раздался удар. Видимо, Дурабум стукнулся шлемом обо что-то твёрдое.

   Я посветил фонариком внутрь кратера. Дурабум висел в пустоте, раскинув в стороны руки и ноги. Полежав с секунду, он подтянул конечности, встал на четвереньки и, упёршись в край кратера, стал долбить ледорубом пустоту под собой. Удары были не слышны, но я чувствовал, как камень под моими ногами слегка вздрагивал при каждом из них.

   Когда я вытащил Дурабума на поверхность, в его руках был отколотый им кусок. Камень был совершенно прозрачным, оттого и казалось, что Дурабум только что висел в пустоте. Лучи от наших фонариков преломлялись в неровных гранях обломка, и он блестел очень красиво.

   — Драгоценный камень, — восхищённо сказал Дурабум. — Алмаз или что-нибудь в этом роде. Твёрдый такой! Я его еле отколол. Определённо, это алмаз.

   За обедом Дурабум фонтанировал новыми идеями и несусветными планами:

   — Дома мы построим так, чтобы половина дома была на солнце, а другая половина в темноте — демоны Максвелла равномерно распределят тепло по всему зданию. Читать можно будет на светлой стороне, а спать — на тёмной. На полюсе есть пики, где всегда светит Солнце, — там мы будем получать солнечную энергию, а есть места, где вечная тьма, — там мы будем получать тёмную энергию.

   — Зачем тебе тёмная энергия, Дурабумчик? — устало спросил Коля Зверев.

   — Как зачем? Обязательно нужна. Ну, ты понимаешь, без тёмной энергии невозможно создать тёмную материю.

   Профессор подавился борщом. Коля Зверев похлопал его по спине и задал следующий вопрос:

   — А что ты собираешься делать с тёмной материей?

   — Как что? Ну, ты понимаешь, если инопланетяне нападут, то мы обтянем тёмной материей нашу базу, и они нас в темноте не найдут, а если они захотят с нами дружить, то мы сможем обменивать тёмную материю на их фильмы и книги. В центре базы мы построим клуб с библиотекой, кинотеатром и специальным залом, где мы будем встречаться с инопланетянами и заниматься культурным обменом. А ещё там будет музей освоения Луны, планетарий и столовая.

   — Чем будут кормить в столовой? — спросил я.

   — У нас же тут есть какие-нибудь микроорганизмы. Ну, ты понимаешь, ведь все животные в мире произошли от одноклеточных. Как там они называются?

   — Хоанофлагеллаты, — сказал Коля Зверев.

   — Вот. Никак не могу их запомнить. Ну, что-нибудь такое у нас тут найдётся. Коля придумает, как под воздействием солнечной радиации ускорить их эволюцию. Ну, ты понимаешь, они станут коровами там или баранами не за сотни миллионов лет, а, скажем, за месяц. Если эволюцию регулировать, они разовьются в любых животных, какие нам понадобятся, а то и сразу в сосиски или котлеты.

   — Так значит, у нас тут и зоопарк будет? — спросил я.

   — Конечно! Я разве не сказал? Будет и зоопарк, и ботанический сад, и фермы, и заводы, где всю работу будут делать роботы.

   Самое ужасное в фантазиях Дурабума то, что он ведь не просто с три короба намечтает, — дай ему волю, так он это всё действительно сделает.

   — Какие роботы?! Какие заводы?! — взвыл Профессор. — Ты хоть представляешь себе, сколько это будет стоить?!

   — Ничего, — сказал Яблочков, — инопланетяне нам помогут. Выделят всё необходимое.

   — Что они там на тебя выделят?! С какой стати они нам помогать будут?!

   — А с такой, что они всегда всем помогают. Как, по-твоему, жизнь на Земле до сих пор существует? Думаешь, мы прожили бы хоть год без инопланетной помощи?!

   Профессор вскочил, но до драки дело не дошло. Дурабум вдруг ошарашил нас новым фантастическим заявлением:

   — Средств нам и так хватит. Знаете, что мы сейчас нашли в соседнем кратере? Во-от такой алмаз! Не верите? Вот кусочек от него!

   Профессор посмотрел на столик, куда показывал Дурабум, и сказал:

   — Не вижу никакого алмаза.

   Это понятно: Профессор и звёздного дракона видел через раз, и даже то, что мы находимся на Луне, предпочитал не замечать. Впрочем, я тоже алмаз не увидел. Все посмотрели на звёздного дракона, лежавшего рядом. Тот засмущался, отполз в сторону и, высунув длинный язык, слизнул лужицу под столиком. Это и был найденный нами алмаз чистой воды. Он растаял, разлился по столу и стёк на пол.

   Дурабум подошёл к столику, намочил палец и облизал его.

   — Вода, — разочарованно сказал он.

   — Ты что! — хором закричали Профессор и Коля Зверев.

   — Разве можно всё подряд в рот тянуть?! — сказал Коля Зверев, возмущённо всплеснув руками. — Как маленький!

   — А что такого? — удивлённо спросил Дурабум. — Откуда на Луне микробы?

   — Микробов на Луне, может быть, и нет, — сказал Коля Зверев, — а ядовитые вещества могут быть какие угодно. И вообще, нечего всякую неизвестную гадость в дом тащить! Хорошо, что это вода, а мог оказаться токсичный газ в твёрдом виде. Он бы оттаял, и мы бы отравились.

   — Откуда на Луне вода? — спросил я.

   — Откуда и на Земле, — ответил Коля Зверев. — Только на Луне Солнце её испарило, а пар улетел в космос. Остался только вечный лёд в кратерах рядом с полюсами, куда Солнце никогда не светит.

   — Конечно, лёд! — воскликнул Дурабум, хлопнув себя по лбу ладонью. — И как я это сразу не понял?! Только лёд может быть таким скользким.

   — А ведь для нас лёд даже лучше алмазов, — сказал Коля Зверев.

   — Ура! — закричал Дурабум. — Я как раз взял с Земли коньки! Ну, вы понимаете, на лунной базе будет ещё и круглогодичный каток.

   — Для льда можно найти применение и получше, — возразил Коля Зверев. — Запасы воды скоро закончатся, а нам надо и пить, и еду готовить, и руки мыть, и растения поливать. Да и кратеру, про который ты говоришь, можно найти применение. Раз в нём есть лёд, значит, туда не светит Солнце. Самое подходящее место, чтобы спрятать туда космический корабль.

   С этим согласился даже Дурабум. Действительно, не время открывать каток. Мы пошли к кратеру, накололи там льда и пополнили запасы воды. А второе предложение Коли Зверева мы осуществить не смогли: заоблачный остров был чуть шире кратера, так что засунуть его туда было невозможно.

   — Если только накрыть как кастрюлю крышкой, — с досадой сказал Коля Зверев.

   — Как скороварка! — закричал вдруг Дурабум, подпрыгнув так, что чуть не улетел с Луны в космос, как когда-то водяной пар.

   — Ты чего? — спросил я.

   Дурабум катался по Луне, неуклюже пытаясь встать.

   — Ну, вы понимаете, крышка скороварки! — кричал он.

   Мы поняли, что Дурабума осенило что-то великолепное и о нём срочно надо позаботиться: мы подхватили его на руки, отнесли в космический корабль, сняли скафандр, усадили в кресло, дали попить холодной лунной воды, и только после этого, как следует успокоившись, Дурабум рассказал, что он придумал:

   — Ну, вы понимаете, если засунуть один конец теплопроводной ленты в кратер, а другой вынести в раскалённое Солнцем место, то лёд в кратере растает и вода закипит. Если при этом кратер будет плотно накрыт моим участком, то его сорвёт как крышку со скороварки, и мы улетим с Луны как из пушки.

   И куда только делись его мечты о лунной базе с катком и зоопарком?! Ударила очередная идея, и он уже мечтал о новом полёте. А мы были не против: мне всё-таки надо на работу, Коле Звереву в театр, а у Профессора контракт на сто миллионов. Только Яблочков попытался возражать, но, когда мы предложили ему остаться на Луне, признался, что не может бросить родную планету, — она уже и так настрадалась, пока его не было.

   Не откладывая, мы принялись за подготовку к отлёту: выровняли кромку кратера и обложили её уплотнителем из старых тряпок, собранных в подвале; засунули конец теплопровода с привязанной к нему батареей внутрь кратера, а другой конец протянули к тому месту, куда через несколько часов должен был доползти жаркий лунный день; не жалея ни своих сил, ни сил звёздного дракона, затащили летающий остров наверх и закрепили его радиоуправляемыми задвижками, оставшимися у Дурабума после его экспериментов с умным домом. Теперь надо было нажать на кнопку, чтобы все задвижки одновременно открылись, и крышка скороварки рванула вверх под давлением пара. И пусть теперь кто-нибудь скажет, что паровой двигатель — это несовременно и ракета на нём не полетит!

   Закончив работу, мы некоторое время посидели на краю кратера, которому завтра предстояло сделаться нашим паровым котлом, стартовым столом, пушкой и отделяемой ступенью ракеты одновременно. Родная Земля выступала из-за горизонта. Мы смотрели на неё и мысленно прощались с Луной — холодной и горячей, манящей и однообразной.

   — Жаль, что мы не увидим восход и закат Земли, как в детской песенке, — сказал я, — ведь Земля висит над Луной на одном месте, будто гвоздём прибитая.

   — Это было бы так, если бы Луна всегда ровно двигалась по своей орбите, — ответил Коля Зверев. — Но орбита у неё не круглая, и ось наклонена, и вообще она болтается из стороны в сторону. Это называется либрацией. Так что и с Земли можно видеть то один краешек обратной стороны Луны, то другой. А на краю видимой стороны Луны, где мы сейчас находимся, Земля раз в месяц всходит и раз в месяц заходит, так что в песенке правильно сказано, только продолжаются эти закаты и восходы долго, и чтобы их смотреть, надо иметь очень большое терпение.

   — Вот уж Луна закачается, когда мы с неё стартанём! — удовлетворённо заметил Дурабум.

   — Только стартанём мы совсем не в ту сторону, — сказал я. — Мы полетим вверх, а Земля-то там — сбоку. Как мы на неё попадём?

   — Конечно, лучше всего было бы взлетать из середины видимой стороны Луны, — ответил Дурабум. — Тогда бы мы точно не промахнулись. Но, ты понимаешь, в середине видимой стороны нет кратеров, наполненных водой — там Солнце всё иссушило.

   Вернувшись под купол, я ещё только снимал скафандр, а Дурабум уже поднялся из подвала с канистрой бензина.

   — Я поменяю полярность магнита внутреннего сгорания, — сказал он. — Как взлетим — притянемся к Земле, как раньше отталкивались.

   Профессор достал карандаши и бумагу и приступил к расчётам. Он был явно в ударе — мысль о ждущей на Земле единице с восемью нулями придавала ему вдохновение. Иные формулы были так витиеваты, что некоторые из них я бы повесил у себя в прихожей, и воображаю, как бы меня зауважали все гости.

   Исписанные листы Профессор отдал Дурабуму, и тот, глядя на них, перенастроил магнит внутреннего сгорания. Вместе с расчётами это заняло примерно полчаса.

   — Быстро же вы на этот раз управились! — сказал я.

   — Чушь потому что, — буркнул Профессор.

   — Ну, ты понимаешь, — пояснил Дурабум, — с Луны на Землю лететь просто. Говорят ведь про дурака: «с Луны свалился». Значит, это просто и… — Дурабум опасливо покосился на Профессора и шёпотом, чтобы тот не слышал, добавил: — любой дурак справится, — а потом ритуально отряхнул руки и громко объявил: — Сейчас заправлю магнит внутреннего сгорания, и можно будет взлетать.

   Дурабум потянулся за канистрой, но там, где он её поставил, её уже не было. Она валялась в стороне, а рядом лежала отвинченная крышка. Дурабум поднял канистру, потряс её и перевернул вверх дном, убеждаясь, что в ней нет больше ни капли бензина.

   Думаю, не только меня — нас всех охватило недоброе предчувствие. Коля Зверев вскочил и взволнованно огляделся.

   — Где звёздный дракон?! — спросил он.

   Мы и так редко обращали внимание на нашего неземного спутника, а пока все наблюдали процесс вычислений, совсем упустили его из вида, никто не заметил, как он куда-то пропал.

   Коля Зверев кинулся к скафандру и быстро стал его натягивать. Глядя на него, мы все стали поспешно одеваться.

   Когда мы выбежали наружу, яркая вспышка неподалёку бесшумно осветила окрестные скалы. Коля Зверев закричал и вприпрыжку помчался туда. Он зря торопился — спешить было некуда.

   Светлые лучи потревоженной лунной пыли расходились от эпицентра взрыва. Два знакомых нам осиных крыла медленно опускались на поверхность Луны.

   — Выпил бензин и взорвался, — печально подытожил Дурабум, — как и родитель его динозавр Митя.

   Это ужасное событие потрясло всех нас, но больше всех переживал, конечно, Коля Зверев, лишившийся не только давнего питомца, но и лучшего друга. Он опустился на колени рядом с местом гибели звёздного дракона, взял в руки одно из осиных крыльев и сказал:

   — Я не обращал на него внимание. Даже имени не дал. Он был для меня чем-то привычным, чего не может не быть, что нельзя потерять. Он возил меня на себе, делал всё, что я ему велел, никогда ни на что не жаловался, а я смеялся над ним, не доверял, подозревал в несанкционированной рекламной деятельности, думал, что он может быть шпионом и спекулянтом. Я был недостоин его дружбы, потому он и ушёл. Точно так же ушёл его предок. Тогда я ничего не понял — был слишком молод, чтобы понять.

   Яблочков подошёл к Коле Звереву и положил ему руку на плечо.

   — Какой громадины, какого вселенского монстра мы сегодня лишились! — дрожащим от подступавших слёз голосом сказал он и, немного помолчав, добавил: — При первой же возможности я проведу одиночный пикет с плакатом «Я звёздный дракон». И никто не сможет мне это запретить!

   — Спасибо, друг, — тихо ответил Коля Зверев.

   — Славная была зверюга, — сказал Дурабум. — Весь в динозавра Митю. И летать умел.

   Профессор прокашлялся и смущённо, будто стесняясь своих слов и чувств, сказал:

   — Из всех ваших фантазий он был, пожалуй, самой абсурдной. Иногда я даже начинал в него верить. Без него мир станет слишком рациональным.

   — Луна ему пухом, — сказал я.

   Мы помолчали.

   Коля Зверев развернулся, скользнув лучом фонарика на шлеме по кучке камней рядом с местом гибели звёздного дракона. Гладкий, круглый, слегка вытянутый камень на вершине кучки выделялся на буром фоне лунного пейзажа весёлым розовым цветом.

   — И он тоже! — воскликнул Коля Зверев.

   — Что это? — спросил я.

   — Яйцо звёздного дракона. Такое же отложил динозавр Митя, прежде чем… — Коля Зверев осёкся.

   Мы собрались вокруг яйца.

   — Во Вселенной может быть только один звёздный дракон, — подумав несколько секунд, сказал Коля Зверев. — Раз в жизни он должен снести яйцо и умереть, выпив бензин. Все животные стремятся к размножению — если они не размножаются, то вымирают, а звёздный дракон не размножается и не вымирает — он всегда один. Удивительно. Это противоречит закону природы, по крайней мере, тому закону, который действует на Земле. Возможно, во Вселенной есть другой закон.

   — Если так, то, значит, всё случилось как положено, — сказал я. — Не расстраивайся. Из этого яйца ты вырастишь нового звёздного дракона.

   — Нет, — ответил Коля Зверев. — Он снёс яйцо на Луне, значит, не хотел, чтобы его птенец вылупился на Земле. Яйцо останется здесь — место звёздного дракона в космосе, где можно летать со скоростью света, а на Земле ему будет плохо.

   — Это правильно, — согласился Яблочков. — Я бы тоже не хотел, чтобы мои дети жили на Земле.

   — Так ведь и мы теперь никуда не полетим, — сказал Дурабум. — Бензина у нас не осталось, а без магнита внутреннего сгорания мы на Землю не попадём.

   На эту новость никто не среагировал. Мы уже и так поняли, что гибель звёздного дракона изменит все наши планы.

   Дурабум взял в руки осиные крылья. Он хотел установить их на месте взрыва, устроив что-то вроде памятника. В это время Солнце показалось над вершиной ближайшей скалы. Его луч не осветил округу, как это было бы на Земле, а прорезал темноту и, зацепив краешек драконьего крыла, прочертил яркую полосу, со всей возможной контрастностью обрисовав тень скалы.

   Дурабум, будто подхваченный ураганом, перекувырнулся через голову, выронив крылья, кубарем пролетел несколько метров и растянулся в лунной пыли.

   — Парус! — закричал он, неуклюже пытаясь подняться. — Ну, вы понимаете, солнечный ветер!

   Мы помогли ему встать.

   — Послушайте! — взволнованно говорил он. — Я знаю, как летал звёздный дракон. Ну, вы понимаете, это не крылья, а паруса. Солнечный ветер нёс его со скоростью света, а до Земли солнечный ветер не доходит, поэтому на Земле дракон летал низко и медленно.

   Вот почему звёздный дракон в полёте не махал крыльями, а только иногда их слегка поворачивал: это ведь парус, а парусом не машут.

   — Чушь! — буркнул Профессор. — Солнечный ветер не развивает скорость света, а если ты говоришь о солнечном свете, то он-то до Земли очень даже доходит, а этот ваш звёздный дракон ночью летал не хуже, чем днём.

   — Какая разница! — отмахнулся Дурабум. — Главное — это парус. Ну, ты понимаешь, мы приделаем его к моему участку и полетим к Земле.

   Лететь на паруснике?! Архаично, но по-своему стильно. Если уж используем для старта паровой котёл, то что ж нам не пользоваться парусом в полёте?

   — Я это рассчитывать отказываюсь! — заявил Профессор. — Эфемерные крылья выдуманного вами дракона не соответствуют никакой математической модели.

   — И не надо, — легкомысленно ответил Дурабум. — Древние мореплаватели без всяких расчётов доплывали под парусом куда хотели. Так что и мы доберёмся. Земля-то рядом — её даже видно.

   Мы прикрепили паруса к заоблачному острову. Управлять ими можно было с помощью верёвок, концы которых мы завели внутрь купола.

   Яркая полоса лунного дня всё ближе подходила к краю теплопроводной полоски. До старта оставалось немного. Отправить нас в полёт, открыв задвижки парового котла, должен был, конечно, Дурабум. Оставалось только выбрать того, кто станет управлять парусом. К Яблочкову у нас доверия не было — этот потенциальный невозвращенец мог увезти нас куда угодно. Предложить такое убитому горем Коле Звереву мы не могли: его друг перед смертью завещал нам солнечный парус, но было бы негуманно требовать, чтобы Коля Зверев, столько раз летавший на звёздном драконе, взялся управлять его крыльями посмертно. А Профессор не мог заниматься тем, во что не верил.

   — Почему я? — возмутился он.

   — Ну, ты понимаешь, — ответил Дурабум, — у тебя есть яхта, ты сам говорил. Значит, из всех нас только ты умеешь пользоваться парусом.

   — Чушь! — ответил Профессор. — Ты думаешь, что яхта — это обязательно как у капитана Врунгеля?! Это современный корабль без всякого там паруса — я на нём на дачу езжу. И я им вовсе не управляю — там есть профессиональная команда моряков. Я играю в теннис, в бильярд, в боулинг, но парусным спортом я в жизни не занимался.

   Дурабум вопросительно посмотрел на меня. Действительно, больше ведь некому. А я и не подумал отказываться. Мне и самому хотелось попробовать себя в качестве бывалого морского волка, ведущего парусный корабль через моря и океаны космоса.

   Лунный день всё ближе подползал к теплопроводу. До старта оставались считанные минуты, на прощание с Луной времени уже не было.

   — Всем занять места! Пристегнуться! Двери закрываются! Следующая остановка — Земля! Поезд отправляется! Нумерация вагонов со стороны Москвы! — суетливо командовал Дурабум.

   Я занял своё место, пристегнулся и взял в руки вожжи как старинный извозчик.

   Стрелка манометра поползла вправо. Я, кажется, почувствовал, как напрягся на старте наш космический корабль, подпираемый давлением пара в кратере под ним.

   — Старт! — закричал Дурабум, нажимая на кнопку, управляющую радиозадвижками.

   Сильнейший удар подбросил нас вверх. Лунный пейзаж за прозрачным куполом, стремительно уменьшаясь, исчез под нами.

   — Парус! — скомандовал Дурабум, и я, преодолевая свой мгновенно в разы увеличившийся вес, потянул вожжи.

Четвёртое измерение

   В незапамятные времена один безвестный, но гениальный рыбак — дальний предок нашего Дурабума — водрузил над своей лодкой лоскут ткани, или, может быть, звериную шкуру, или широкий лист какого-нибудь дерева. Он ещё не сообразил, что изобрёл парус, а ветер уже понёс его судёнышко как конь, запряжённый в колесницу.

   Скромный гений не знал, что, соорудив эту нехитрую конструкцию, он создал одно из величайших изобретений, которое тысячи лет будет вести корабли к дальним и близким, знакомым и неведомым землям.

   Ценой многих жертв, после многих расчётов и экспериментов паруса менялись, а люди учились всё лучше управлять ими. Оснастка многомачтового корабля, бороздившего океаны пару веков назад, не шла ни в какое сравнение с жалким лоскутиком, поднятым предком Дурабума, но, верьте или не верьте, это тот же самый парус, доведённый веками до совершенства. И только когда совершенство было достигнуто: когда парусники стали ходить против ветра, когда любые расстояния и все океаны сделались доступными, — люди отказались от парусов и оснастили корабли новыми двигателями.

   Наши современники делают первые шаги в космоплавании, их попытки отчаянны, а корабли примитивны. Когда-нибудь потомки удивятся, что кто-то решался покидать берега родной планеты на этих утлых жестянках — ненадёжных и медленных, покуда Дурабум, подобно его дальнему предку, не установил на своём заоблачном участке солнечный парус, пока ещё совсем простой и примитивный. За много веков потомки доведут парус до совершенства и откажутся от него, заменив чем-то более современным. Но прежде корабли под солнечными парусами достигнут самых дальних планет, принесут славу многим первооткрывателям и откроют землянам новые неизведанные миры.

   Не стану утверждать, что именно это я думал, натягивая вожжи солнечных парусов. За одно мгновение можно много чего передумать, но трудно потом вспомнить, какие мысли разом пронеслись в голове.

   Это мгновение всех нас раскатало по пространству и времени как тесто для пельменей. Я не успел ничего почувствовать — понял только, что меня второпях разобрали на атомы, а потом в той же спешке собрали обратно, много чего при этом перепутав.

   Через прозрачный купол я видел черноту Вселенной, усыпанную звёздами, среди которых всё ещё выделялся уменьшающийся голубоватый кружочек, рядом с которым едва виднелась серая точка — это были наша родная планета и её спутник, с которого мы только что стартовали.

   Увидел я и ошмётки солнечного паруса, в один миг разогнавшего нас до запредельной скорости и тут же разорванного в клочья солнечным штормом.

   Можно, конечно, во всём обвинить меня, и это будет справедливо, но что я мог сделать? Разве я это умею? Я и обычным-то парусом до этого ни разу не управлял.

   Жаль, что мысль о древних мореходах не пришла мне в голову до того, как я развернул во всю ширь солнечный парус. Они отправлялись в путь только при попутном ветре, и нам надо было бы дождаться новолуния, чтобы ветер, дующий с Солнца, нёс нас к Земле, а не куда попало. Впрочем, может быть, хорошо, что мы промахнулись, — полети мы к Земле на такой скорости, пробили бы её, наверное, насквозь. Древние мореплаватели никогда не вышли бы в море во время шторма, а мы даже не поинтересовались, была в тот день солнечная буря или лёгкий ветерок. А я как дурак развернул все паруса и помчался. Вот и результат!

   По мере того, как мои товарищи приходили в себя, я выслушал тираду Профессора о нашем невежестве и преступной самоуверенности, бессодержательную, но эмоциональную речь Коли Зверева, рассуждения Яблочкова о земной безалаберности и восторженные восклицания Дурабума о красоте космоса.

   Мы проверили показания приборов. Измеритель энтропии показывал неуклонный рост. Стрелка спидометра зашкаливала, но, когда Дурабум постучал по прибору, упала на ноль и больше не двигалась. Это странно, ведь Земля явно удалялась от нас, а значит, мы летели довольно быстро. Видимо, спидометр испортился. Профессор едко пошутил, что если бы у нас был прибор, измеряющий глупость, то он тоже зашкалил бы.

   Хуже всего обстояли дела с часами. Часы у каждого из нас были свои, и все они показывали разное время. У Профессора и у Коли Зверева часы кроме времени показывали число — числа тоже были разные. Месяц и год ничьи часы не показывали, но я уверен, что они бы тоже не совпали.

   Лишившись паруса, заоблачный остров перестал разгоняться и, медленно вращаясь, летел по инерции, всё больше удаляясь от Земли.

   Отстегнувшись от кресел, мы почувствовали уже знакомую нам по полёту к Луне невесомость. Тогда она продолжалась только несколько часов, а теперь нам предстояло привыкнуть к ней надолго. Как надолго — мы даже не пытались гадать. Часы у всех шли с разной скоростью, то замедляясь, то ускоряясь, то поворачивая вспять. И как тут определить, сколько времени мы летели?

   Только Дурабум мог придумать, как нам вернуться на Землю, но он всё время пялился на звёзды за куполом и с восторгом рассматривал в телескоп то исчезающее голубое пятнышко Земли, то увеличивающееся красное пятнышко Марса. Профессор даже предложил сломать телескоп, чтобы направить мысли Дурабума на нужный путь, но Коля Зверев резонно возразил, что наш гениальный друг починит телескоп или даже соберёт новый быстрее, чем мы его телескоп сломаем. Так что приходилось привыкать и обустраиваться.

   Мы натянули бельевые верёвки между домом и оранжереей, от верхушки купола до входа в подвал, от дома до шлюзовой камеры и отовсюду к креслам и пульту управления, чтобы, карабкаясь по ним, перемещаться в невесомости.

   Иногда мы выходили в открытый космос на прогулку. У скафандров были двигатели, с помощью которых мы могли лететь в нужную сторону. Это хорошо, а то ведь мы так и не научились целенаправленно перемещаться в невесомости, не пользуясь двигателями и ни за что не хватаясь.

   С едой у нас дело обстояло всё хуже. К счастью, водой мы запаслись ещё на Луне, а борщового гибрида было сколько угодно, так что смерть от голода и жажды нам не грозила, но хлеб и колбаса закончились, и бутербродов на завтрак не стало. Когда мы съели всё мясо, пришлось обедать постным борщом без сметаны, которой у нас тоже больше не было.

   Для готовки борща мы использовали найденную в подвале скороварку, поскольку в обычной кастрюле в условиях невесомости суп не сварить. Есть борщ из тарелок ложками, как мы все на Земле привыкли, тоже не получалось — суп превращается в большую дрожащую каплю, легко разбивающуюся на множество мелких капель, разлетающихся по всему участку. Черпать его ложкой нельзя, а можно только всасывать. Так что вместо ложек мы использовали, стыдно признаться, клизмы. Капли, которые всё-таки разлетались, отлавливал инопланетный артефакт. Оказалось, что он может осмысленно летать в невесомости. Он охотился за борщом и всасывал его не хуже, чем клизма. Яблочков делился с ним своей порцией и за это регулярно смотрел новые фильмы.

   По мере приближения к Марсу Профессора стало охватывать какое-то беспокойство. Он всё чаще отвлекался от своей толстой книги, летал вдоль купола, всматриваясь в окружавшую нас пустоту. Как-то раз после очередных поисков он вдруг бросился к шлюзовой камере и суетливо стал натягивать на себя скафандр. Я никогда не видел его таким взволнованным. Выскочив в открытый космос, он метался из стороны в сторону, включая то один двигатель на скафандре, то другой, размахивал руками, пытаясь что-то поймать.

   Мы прильнули к куполу и с волнением наблюдали эту охоту за невидимкой. Пытались вызвать Профессора по радио и спросить, что он делает, но в ответ получили только невнятные возгласы: «Это невероятно!», «Он существует!», «Я знал!» После таких криков мы бросили обсуждать, что ловит Профессор, и стали гадать, что у него за психическое расстройство: Дурабум предполагал нервный срыв, Яблочков — белую горячку, я объяснял поведение нашего друга панической атакой, а Коля Зверев говорил о каком-то таинственном зове предков. Эти предположения плохо вязались с образом самого серьёзного из нас человека, но ведь и такие люди иной раз сходят с ума. Ума много — есть с чего сходить.

   Даже когда Профессор вернулся на заоблачный остров со своей добычей, я не сразу понял, что он поймал. Скинув скафандр, он протянул к нам руки, демонстрируя своё приобретение, и проговорил дрожащим голосом:

   — Это он! Вы что, не верите? Только посмотрите!

   Мы с недоумением смотрели на Профессора. Первым заговорил Коля Зверев:

   — И что? Тут в подвале полно такого добра. Ты в нём в невесомости всё равно ничего не заваришь.

   Только после этих слов я понял, что Профессор держит в руках маленький заварочный чайник, и не смог удержаться от смеха: вот уж ради чего стоило устраивать целое акробатическое шоу!

   — Ты, надеюсь, смеёшься над собственной глупостью! — рассердился Профессор. — Я, например, ничего смешного в чайнике Рассела не нахожу.

   Я сразу умолк. Действительно, одно дело смеяться над чайником, а совсем другое — над Расселом. Я, правда, не знаю, кто это такой, но понимаю, что смеяться над незнакомыми людьми некультурно, особенно если их именами называют школы, корабли или чайники.

   — Постой, Профессор! — Коля Зверев поднял (или опустил — в невесомости это не разберёшь) указательный палец. — С чего ты взял, что это чайник именно Рассела? Разве на нём это написано?

   Профессор гневно оглядел нас, будто только теперь понял, что его окружают невежественные идиоты. Вообще-то мог бы уже привыкнуть.

   — Фарфоровый чайник, который вращается вокруг Солнца между Землёй и Марсом по эллиптической орбите, — сквозь зубы прошипел распираемый возмущением Профессор, — это и есть чайник Рассела. Именно так Рассел его описал.

   — Ну да, — сказал я, припоминая историю, которую мне рассказали, ещё когда я учился в институте, — Рассел говорил, что верить в Бога — это то же самое, что верить в чайник, летающий в космосе. Невозможно доказать, что такого чайника не существует, но это не значит, что он есть.

   — Он есть, — сказал Профессор, с любовью глядя на свою космическую находку.

   — Значит, Бог тоже есть? — спросил я.

   — Чушь! — огрызнулся Профессор. — Доказать невозможно. Это как утверждать, что между Землёй и Марсом вращается…

   Профессор прервался и немигающим взглядом уставился на чайник.

   — Ну, тут сравнение всё-таки не совсем уместно, — заметил Коля Зверев. — Чайник — вещь вполне материальная и познаваемая.

   Коля Зверев протянул руку, чтобы взять у Профессора его находку, но тот инстинктивно прижал чайник к груди.

   — Хорошо, — примирительно сказал Коля Зверев, — можешь сам его осмотреть. — Есть ли на нём что-то, свидетельствующее о возрасте и происхождении? Например, если на нём есть иероглиф, похожий на нашу букву Ф, то чайник китайский.

   — С чего вдруг? — спросил я. — Рассел, вроде бы, не китаец.

   — А с того, что только китайский чайник может тут летать с давних времён, ведь именно китайцы изобрели фарфоровые чайники, причём очень давно.

   — Он действительно китайский, — сказал Профессор, осмотрев донышко чайника. — Тут написано: made in China. Но тогда получается, что он не древний — в древности китайцы не писали по-английски.

   — Я вот что понять не могу, — вмешался Дурабум, — я здесь все окрестности в телескоп осмотрел, но никакого чайника не видел. Почему? Откуда он взяться мог?

   — Ну вот! — обрадовался Профессор. — Значит, это точно он. Чайник Рассела не виден в телескоп.

   — Откуда он взялся, объяснить не сложно, — сказал Коля Зверев. — Его выбросил в космос пролетающий мимо китаец.

   — Чушь! — неуверенно возразил Профессор. — Никакие китайцы к Марсу не летали.

   — Ты хочешь сказать, про них не сообщали в новостях, — возразил Коля Зверев. — Так ведь о нас тоже не сообщали, а мы тут летим. Допустим, что таких, как мы, только пятеро на всю Россию, но в Китае-то народу живёт в десять раз больше, то есть тут, значит, пролетали примерно пятьдесят китайцев, и один из них выбросил в космос свой чайник. Возможно, он это сделал потому, что в космосе от заварочного чайника всё равно нет никакой пользы, а может быть, он был поклонником Рассела и решил таким способом увековечить его память.

   — Это не важно, — сказал Профессор, задумчиво рассматривая свою находку. — Главное — чайник Рассела существует.

   — Чушь! — передразнил его Коля Зверев. — Он движется вовсе не по эллиптической орбите между Землёй и Марсом — он летит в нашем космическом корабле в сторону Марса. Это самый обыкновенный китайский заварочный чайник, и только. Ещё одна бесполезная вещь у нас на борту. Нет больше чайника Рассела. Был да сплыл. Разве что между Землёй и Марсом вращается ещё один чайник, но это невозможно доказать.

   — Ты хочешь сказать… — растерянно начал Профессор.

   Не дожидаясь ответа, он надел скафандр и, выйдя в открытый космос, выбросил бесполезную вещь.

   — Не поможет, — сказал я. — Чайник не вернётся на свою эллиптическую орбиту. Теперь он будет вращаться вокруг нашего корабля и полетит вместе с ним.

   Я всмотрелся в космос и не заметил за куполом ничего.

   Дурабум со своим телескопом тоже ничего не нашёл, но это естественно — чайник Рассела в телескоп не виден.

   — Он снова есть, — сказал, вернувшись, Профессор.

   — Где? — спросил я.

   — Так вот же! — Профессор показал куда-то пальцем, но я, как ни всматривался, не смог ничего разглядеть.

   Я и не мог заметить чайник Рассела, ведь я в него не верю и не поверю никогда, сколько бы китайских чайников мне ни показывали.

   — Я только одно не понял, — сказал я. — Бог-то тут при чём?

   — Ну, ты понимаешь, Гагарин летал — Бога не видал, — объяснил Дурабум, — и чайник тоже не видал — вот и весь сказ.

   — Вопросы веры — дело тёмное, — менее категорично высказался Коля Зверев.

   Вот уж не думал, что Профессор верит ещё во что-то кроме цифр.

   Он висел в невесомости и мечтательно глядел, как исчезает в космической дали предмет его веры — чайник Рассела. Рядом с Профессором висела его любимая толстая книга. Только теперь я заметил её название: «Незнайка на Луне».

   В дальнем путешествии главная опасность — это скука. Вокруг нас были красивые космические виды, но любая красота приедается, если смотреть на неё неделю, месяц, год или сколько мы там летели — долго, короче говоря.

   В подвале у Дурабума нашлась коробка домино, и мы пробовали забить козла, но ничего путного у нас не вышло: костяшки не прикладывались одна к другой, а разлетались в разные стороны, когда кто-то ходил. Да и мы сами всю игру только и делали, что разлетались в разные стороны: стоило кому-то замахнуться, чтобы сделать ход, как он сразу улетал на другой конец участка, раскидав при этом уже выложенные костяшки. Чтобы избежать этого, мы пробовали играть, пристегнувшись к креслам, но костяшки всё равно разлетались при каждом ходе, и, чтобы их собрать и расставить как было, приходилось каждый раз отстёгиваться.

   С картами была та же проблема. Чтобы колода не разлеталась, её приходилось зажимать бельевой прищепкой, и вытащить карту из колоды можно было только двумя руками, при этом нельзя было выпускать свои карты из рук — они сразу разлетались.

   Были у Дурабума магнитные дорожные шахматы, но половину фигурок мы растеряли, когда Яблочков с Профессором переругались при первой же игре.

   Оставались только фильмы инопланетного артефакта, но они были, прямо скажем, на любителя. Посмотрев очередную красочную и зажигательную, но совершенно бесполезную рекламу неизвестно чего, я сказал Дурабуму:

   — Неужели эта штука не может показать что-нибудь поинтереснее? Должна же в ней быть хотя б какая-нибудь встроенная игра. Это всё-таки современное устройство или даже устройство будущего.

   Дурабум посмотрел на меня с таким недоумением, будто я его спросил, зачем слону хобот, и ответил:

   — Ну, ты понимаешь, там всё от настроек зависит. Конечно, он может не только это. Он вообще всё может. Смотря как настроить.

   — Почему же ты его не перенастроишь? — удивился я.

   Дурабум безразлично пожал плечами:

   — А зачем? Я не пробовал его настраивать. Ну, ты понимаешь, не интересно было.

   Я растерялся. Как может быть не интересно разобраться с вещью, которая всё может? Такое же только в сказках бывает! Впрочем, Дурабум ведь и сам всё может — наверное, поэтому ему такие предметы не интересны.

   — Ладно, — сказал я. — Тогда давай я понастраиваю. Скажи только, как это делается.

   Дурабум показал мне заметное углубление на зеркально гладкой поверхности инопланетного артефакта, едва выступавшее над сплошь покрывавшими его пупырышками, трещинками и неровностями. Я ткнул пальцем в указанное место, но ничего не произошло.

   — Не так, — сказал Дурабум.

   — А как?

   — Смотря чего ты хочешь.

   — Ну, например, пусть за пивом сбегает.

   После несложных манипуляций с настройками артефакт сказал:

   — Стоимость оплаты: двести девяносто девять бонусов.

   — Это сколько в рублях? — автоматически спросил я и, заметив осуждающий взгляд Профессора, уточнил: — Ну, в долларах, евро, или что там ещё бывает. Мне без разницы — я всё равно денег с собой не взял — думал, что в космосе они не нужны. Я просто так спрашиваю, из любопытства.

   — Оплата с учётом стоимости скидки: двести сорок пять бонусов, — ответил артефакт.

   «Здорово! — подумал я. — Задал вопрос, и цена снизилась. Так, небось, и до нуля сбить можно», — и спросил:

   — А сколько это будет в литрах борща?

   — Изменение обстоятельств, — ответил артефакт. — Оплата стоимости: триста двадцать один бонус.

   — Ну здрасте! — возмутился я. — Это только за то, что я вопрос задал?

   — Маркетинг, — объяснил Коля Зверев. — Чем непонятнее, откуда берётся цена, тем охотнее все покупают.

   — Ладно, — согласился я. — Покупаю.

   — Списание составит двести восемьдесят три бонуса, — сухо ответил артефакт.

   — Списывай! — сказал я, автоматически нащупывая кнопку «оплатить», и в ответ услышал:

   — Пиво внесено на виртуальный счёт.

   — Какой ещё счёт? — не понял я.

   — Тот, с которого ты заплатил, — объяснил Дурабум. — Ну, ты понимаешь, какие деньги, такое и пиво.

   Я бы поспорил. У нас, на Земле, можно за виртуальные деньги получить реальное пиво. Но как объяснить это инопланетному разуму?

   В это время из глупого дома, потягиваясь и зевая, вылетел Яблочков. Я уже говорил, что часы у нас всех показывали разное время, так что спал теперь каждый по своему собственному расписанию. Когда у Яблочкова наступило утро, он проснулся, прилетел к нам и, на лету шамзя, потребовал артефакт и утренний борщ.

   Поделившись завтраком с артефактом, Яблочков манерно зажал горлышко клизмы во рту и, слегка надавив на неё пальцами, приготовился смотреть кино. Артефакт, нахлебавшись борща, продемонстрировал ему аппетитную банку пива. Она выглядела так правдоподобно, что Яблочков даже попытался её схватить, но его рука прошла сквозь изображение. Продолжение не последовало. Картинка повисела-повисела и исчезла.

   Яблочков снова покормил артефакт, но получил после этого всё ту же виртуальную банку и никакого фильма. Тут уже он занервничал: проворчал что-то и стукнул по артефакту кулаком. Это подействовало на высокотехнологичное творение передовой цивилизации так, будто это был обычный советский телевизор: изображение заморгало, и нудный голос артефакта сказал:

   — Пополните счёт и продолжайте наслаждаться.

   Яблочков поперхнулся борщом, клизма вылетела у него изо рта, они с клизмой разлетелись в разные стороны.

   Оправившись от потрясения, Яблочков подобрался к артефакту, схватил его и скрылся в доме.

   Прошло сколько-то времени. Вдруг из дома раздалось громкое шипение. Дверь распахнулась, и из-за неё ракетой вылетел Яблочков. Он носился по заоблачному острову, отскакивая от препятствий как шарик в игровом автомате «Флиппер». С детства не люблю эти автоматы — один из них лет сорок назад проглотил пятнадцать копеек, которые мне до сих пор жалко, и не включился. Из сопла пивной банки в руках Яблочкова с грозным шипением вырывалась пена. Держать банку ровно не получалось, и траектория полёта непрерывно менялась. Яблочков носился по двору, отскакивая от купола, пола, оранжереи, домика, цеплялся за верёвки, закручивался вокруг них и снова уносился в непредсказуемом направлении. Мы ничем не могли ему помочь и только крутили головами, следя за его несусветными перемещениями, пока пиво в банке не иссякло.

   Яблочков по инерции описал последний зигзаг и повис, запутавшись в верёвках.

   — Служба доставки на грани фантастики, — заметил Коля Зверев.

   — Если за виртуальное пиво я расплатился виртуальными деньгами, то, значит, Яблочков за настоящее пиво настоящие деньги заплатил, — высказался я.

   — Да, — согласился Коля Зверев. — Только на кой этой штуке земные деньги? Яблочков чем-то другим заплатил, но наверняка настоящим.

   Коля Зверев направился в дом, а навстречу ему вылетел артефакт. Облетая заоблачный остров, он сновал между летавшими везде брызгами пива и глотал их. Оказалось, что он питается не только борщом. Это было очень кстати, поскольку вездесущие брызги лезли в нос и в глаза. По пути к Яблочкову я словил несколько достаточно крупных, чтоб ими поперхнуться, но слишком мелких, чтобы оценить вкус инопланетного пива.

   Яблочков висел посреди участка, вцепившись в верёвку, тяжело дышал и растерянно озирался.

   — Ты чем за пиво расплачивался?! — без предисловий обратился к нему Профессор.

   — Бонусами с виртуального счёта, — дрожащим голосом ответил Яблочков.

   — Чушь! Мы знаем, что на виртуальном счёте ничего не оставалось.

   — Я их честно заработал, — захныкал Яблочков.

   Из дома вылетел Коля Зверев.

   — Где мои журналы?! — вопросил он.

   — Какие ещё журналы? — пробормотал Яблочков, по лицу которого было видно, что он знает ответ.

   — Как ты зарабатывал бонусы? — не отставал Профессор.

   — Там можно было участвовать в опросах, — плаксиво отвечал Яблочков, — за это бонусы начислялись.

   — О чём тебя спрашивали?! — строго спросил Коля Зверев.

   Яблочков беспомощно смотрел то на Профессора, то на Колю Зверева. Вопросы сыпались с двух сторон. Кажется, это называется перекрёстным допросом. Говорят, это очень эффективная штука — даже опытные преступники раскалываются.

   — Всякая ерунда, — хныкал Яблочков.

   — Так ты им и журналы мои отдал? — спросил Коля Зверев. — Кучу фактической информации о флоре и фауне Земли!

   — А что такого? Я же не просто так — я же за бонусы! Знаешь, сколько бонусов мне дали за старые, никому не нужные журналы?!

   При этих словах мне сразу представился индеец, возвращающийся домой и с самодовольной улыбкой говорящий жене: «Знаешь, как я сегодня развёл этих бледнолицых лохов? Я выменял у них великолепные стеклянные бусы на слиток золота, которым мы дома дверь подпираем», — и я подумал, что не так уж глуп, возможно, был тот индеец. А кто сказал, что золото ценнее бус? Европейцы. Они победили и постановили, что золото ценнее, а если бы победили индейцы, то, возможно, было бы наоборот.

   А Коля Зверев между тем изловил артефакт и, сжав его обеими руками, будто пытаясь задушить, прорычал:

   — Признавайся, чуждый разум, сколько бонусов у нас на счету?

   — Тысяча четыреста сорок восемь, — ответил чуждый разум, даже не пытаясь отпираться.

   — Ого! — вырвалось у меня.

   Я чуть было опять не задал тот же неуместный вопрос: «Сколько это в рублях?» — но вовремя вспомнил, что ответа не будет.

   — Что «ого»? — Коля Зверев осуждающе на меня посмотрел. — Этот тип за пять банок пива чуждому разуму всё про Землю рассказал — вот тебе и «ого».

   — Я же не для себя, — оправдывался Яблочков. — Я бы этими бонусами потом обязательно с вами поделился. Это ж вам не земные рубли-доллары, а подлинные вселенские ценности — что на них купить можно, то ни за какие земные деньги не купишь. За такое можно отдать несколько никому не нужных журналов и рассказать то, что и так всем известно.

   — Действительно, что нам от инопланетян скрывать? Да и не мог Яблочков много чего рассказать, — поддержал его я. — У него времени на это не было.

   — Проверим. Чуждый разум! Что ты знаешь про зебру?

   — Африканская лошадь полосатой окраски, — отрапортовал чуждый разум.

   — А кроме африканской лошади?

   — Информация отсутствует.

   — Ясно, — сказал Коля Зверев. — Мои журналы он прочитал, а про пешеходный переход Яблочков рассказать не успел. Но не это главное. Чуждый разум! Признавайся, что ты знаешь о Земле?

   — Никчёмная планетка на окраине Вселенной, изнывающая под гнётом всемирного тяготения.

   — Вы слышали, что вся цивилизованная Вселенная говорит о вашей Земле?! — восторженно закричал Яблочков. — А вы с ней носитесь и раздуваетесь от гордости! Давно уже пора признать, что на любой нормальной планете…

   — На любой нормальной планете тебе бы уши надрали. Ты можешь не шамзить хотя бы когда с тобой разговаривают?! — Коля Зверев выхватил из рук у Яблочкова Опоним Слепал и стал натягивать на себя скафандр.

   Яблочков взвыл и набросился на Колю Зверева. Было бы интересно взглянуть на драку в условиях невесомости, но она не состоялась. Мы Яблочкова удержали, хоть он и ярился, бешено суча ногами.

   Коля Зверев выбрался в открытый космос. Там он выбросил инопланетный артефакт и Опоним Слепал. В отличие от чайника Рассела, они не исчезли, а вышли на орбиту заоблачного острова, медленно описывая эллипсы вокруг его купола. Впоследствии Яблочков несколько раз пытался их поймать, но изделия чуждого разума не дались ему в руки.

   Злой Яблочков удалился в дом, ругая нас всех сердитыми словами, а мы остались во дворе и сидели, зацепившись за бельевые верёвки, как птицы на проводах. Впрочем, птицы сидят головами вверх, а мы были повёрнуты в разные стороны и, наверное, больше походили на обезьян на лианах.

   — Зря ты так, — сказал я Коле Звереву. — Журналы ты на Земле новые купишь, а где он на Земле найдёт такие инопланетные штуки?

   — Никуда его штуки не денутся, — проворчал Коля Зверев и вдруг запальчиво добавил: — А пусть вести себя научится, тогда никто его игрушки брать не будет.

   — Так он учится, — заметил Дурабум. — Вон, за всё время ни разу стихи не читал, а мы не ценим. Добрее быть надо — он ведь, как-никак, товарищ наш, мы с ним вместе в школе учились, в космос летали.

   — От того, что кто-нибудь что-то узнает про Землю, беды не будет, — сказал Профессор. — В том, что Яблочков знание распространяет, нет ничего плохого. Не надо его из-за этого так изводить — мы же знаем, какой он ранимый.

   Ну как можно сердиться на Яблочкова, если даже Профессор за него заступился?! Тут и Коля Зверев не нашёл, что возразить.

   — Характер у него тяжёлый, — добавил к сказанному я, — но ведь в этом и мы виноваты. Как мы с ним себя ведём, так и он с нами.

   — Надеюсь, Яблочков на нас не очень обиделся, — сказал Дурабум. — Схожу, посмотрю, как он там.

   Хватаясь за верёвки, Дурабум удалился в дом.

   — Надо что-то делать, — сказал я, глядя ему вслед. — Я, конечно, люблю космические путешествия, но этак мы не только улетим неизвестно куда, но ещё и переругаемся, и Землю на всю Галактику опозорим. Пора уже возвращаться.

   — Всё от Дурабума зависит, — сказал Коля Зверев. — Он, конечно, придумает, как нам вернуться на Землю, но не раньше, чем сам туда захочет.

   — Это возмутительно! — возмутился Профессор. — Вы веруете в этого неуча как…

   «…как некоторые в чайник Рассела», — хотел съехидничать я, но не успел — Дурабум вернулся.

   — Ну, как там Яблочков? — спросил Коля Зверев.

   Дурабум, насупившись, помолчал, медленно вращаясь вокруг бельевой верёвки, за которую держался, и коротко ответил:

   — Повесился.

   Профессор с шумом выдохнул.

   — Н-да, — сказал Коля Зверев. — Как это на него похоже!

   Мы полетели в дом и действительно обнаружили там Яблочкова, угрюмо висевшего между полом и потолком с петлёй на шее. Увидев нас, он обиженно отвернулся.

   — Это кем же надо быть, чтобы повеситься в невесомости?! — возмущённо сказал Профессор. — Будто нет других способов! Мог ведь…

   — Лекций по теории космического суицида читать не надо, — перебил его Коля Зверев. — Больше дела — меньше слов. Просто включим искусственную гравитацию.

   — Разве она у нас есть? — удивился я.

   Коля Зверев сердито на меня зыркнул и сказал:

   — Дурабумчик, будь так добр, включи на минуточку искусственную гравитацию.

   — Ага, — пробормотал Дурабум.

   Яблочков снял с шеи петлю и неохотно проворчал:

   — Ваши методы психологического геноцида примитивны, как и вы сами. Я прекрасно знаю, что никакой искусственной гравитации здесь нет, иначе такие апологеты всемирного тяготения, как вы, давно бы её включили. А попробуйте теперь уничтожить инакомыслие без гравитации! Не выйдет! Мы не на вашей Земле, а в свободном полёте.

   — Зря ты так, — вкрадчиво сказал Коля Зверев. — Если надо, найдётся и на тебя закон природы, который действует даже в невесомости. Этих законов гораздо больше, чем ты думаешь. Кстати, — воскликнул вдруг он, будто вспомнив что-то интересное, — Дурабум, знаешь ли ты такой закон природы, по которому мы сможем вернуться на Землю?

   Дурабум отрицательно помотал головой.

   — Что ты спрашиваешь? — проворчал Профессор. — Этот вообще никаких законов не знает.

   — Так давайте подскажем, — предложил Коля Зверев. — Мы же должны помочь другу, если у него иссякли идеи. Вот, например, закон сохранения энергии. Почему бы нам не воспользоваться им?

   Дурабум призадумался.

   — Ну, вы понимаете, — пробормотал он, — если бы у меня был токарный станок или хотя бы десяток рулонов обоев, мы смогли бы сохранить энергию и вернуться на Землю, а без этого разве что…

   — Чушь! — возмутился Профессор. — При чём тут закон сохранения энергии?

   — Ни при чём, — согласился Дурабум. — Действительно ничего не получится.

   — Помолчать не мог?! — взорвался Коля Зверев. — Что ты с мысли человека сбиваешь?! Сам закон предложи, если этот тебе не нравится.

   Профессор покраснел, поняв, что из-за его неуместного замечания наше возвращение на Землю снова сорвалось.

   — Ну, например, закон Бойля — Мариотта, — смущённо пробормотал он.

   — Закон Ома, — предложил я.

   — Правило буравчика, — сказал Коля Зверев.

   — Закон джунглей, — саркастически усмехнулся Яблочков.

   Дурабум растерянно крутил головой, глядя то на одного из нас, то на другого, а затем посмотрел на часы и сказал:

   — Ну, вы понимаете, спать уже пора.

   Дурабум разделся и залез в спальный мешок. «Завтра что-нибудь придумаю», — пробормотал он, засыпая.

   Проснувшись, он, как и следовало ожидать, забыл о своём вчерашнем обещании, снова припал к телескопу, любовался красотами Вселенной и ни о каком возвращении на Землю не помышлял.

   Профессор, пролетая мимо, как бы невзначай заметил: «Между прочим, функция Гаусса в пределе к обеим бесконечностям стремится к нулю», — явно намекая, что и нам стоило бы устремиться к Земле.

   Дурабум оторвался от телескопа и удивлённо посмотрел вслед Профессору. Чтобы закрепить полученный результат, я сказал, что перелётные птицы, пролетая много тысяч километров, возвращаются к месту своего рождения, а Коля Зверев вспомнил о кротовых норах — тоннелях в пространстве, через которые открывается короткий путь между очень отдалёнными местами.

   — Это всё чистая теория, — возразил Профессор. — Кротовую нору надо будет заполнить экзотической материей с отрицательной плотностью энергии, а это тебе не борщ сварить.

   — Почему? — вдруг сказал Дурабум, и я подумал, что давненько не слышал от него это слово, всегда предвещавшее что-то неожиданное. — Это опасно, правда, но ничего сложного. Ну, ты понимаешь, надо подскочить в четвёртом измерении.

   Профессор дружелюбно усмехнулся.

   — Во времени, что ли? — сказал он. — Даже если бы ты умел скакать во времени, то как бы это помогло перемещаться в пространстве?

   — Да нет, — отмахнулся Дурабум, — время — это другое. Ну, ты понимаешь, я про обычные пространственные измерения.

   — Постой! — перебил его я. — Есть только три пространственные измерения.

   Дурабум удивлённо на меня посмотрел.

   — Почему? — спросил он. — Мы же не на Земле. Ну, ты понимаешь, там мы только в двух измерениях можем свободно перемещаться. В третьем — вверх или вниз уже сложнее будет, а про четвёртое и вспоминать нечего. Здесь — другое дело: можно свободно летать в трёх измерениях. Можно и в четвёртом, но там уже сложнее. Я бы не решился.

   На мой взгляд, идею можно было на этом отбросить, если уж сам Дурабум считал её реализацию сложной и опасной, но Профессор не успокоился. Видимо, легкомысленные рассуждения Дурабума задели его научное самолюбие.

   — Чушь! — сказал он. — Нет никакого четвёртого измерения. Где ты его видишь?

   — Почему? — спросил Дурабум и указал пальцем в каком-то неопределённом направлении: — Вон оно.

   Профессор сердито фыркнул, слетал в дом и вернулся с коробкой карандашей.

   — Давай без демагогии! — сказал он, доставая карандаш. — Вот, смотри, — он положил карандаш перед собой, и тот повис в невесомости. — Это одно измерение, — он приложил второй карандаш под прямым углом к первому. — Это второе измерение. А вот и третье, — он приставил к двум карандашам третий.

   Я отметил про себя, что если бы он это делал на Земле, то мог бы положить на стол два карандаша, а третий пришлось бы держать. В невесомости все три карандаша, положенные под прямым углом друг к другу, висели свободно, и ни один не падал.

   — Ну?! — торжествующе спросил Профессор. — Попробуй теперь приставить четвёртый карандаш так, чтоб он был перпендикулярен всем трём! Слабо?!

   Дурабум приставил протянутый ему карандаш к трём остальным. Как он это сделал, я не понял, но обратил внимание, что этот карандаш надо было придерживать — свободно висеть как остальные три он не мог.

   Профессор открыл было рот и набрал воздух, потом закрыл рот, слетал за угольником, несколько раз тщательно измерил углы между карандашами, а потом резким движением снёс модель четырёхмерного пространства, заплакал и улетел в дом.

   Мы застыли, глядя на захлопнувшуюся за ним дверь. У всех, конечно, нервы, но от Профессора такой реакции ожидать никто не мог.

   Коля Зверев перешепнулся с Яблочковым и улетел вслед за Профессором, а Яблочков, подлетев к Дурабуму, стал что-то тихо ему объяснять. Вскоре дверь открылась, Коля Зверев притащил Профессора, поставил его против Дурабума, и тот смущённо сказал:

   — Извини, Профессор. Я пошутил. Никакого четвёртого измерения нет. — Зависла короткая пауза. Яблочков ткнул Дурабума в бок, и тот добавил: — Я так больше не буду.

   Профессор, не глядя на Дурабума, протянул ему руку. Дурабум её пожал.

   За время нашего путешествия меня стало трудно чем-нибудь удивить, но открывшийся у Яблочкова талант миротворца стал для меня неожиданностью. На примере Профессора я видел, что Яблочков умеет быть убедительным, но как он сумел так быстро повлиять на Дурабума, что тот не только отказался от своих слов, но ещё и извинился?

   Я словил Яблочкова за локоть и, отведя его в сторону, тихо спросил:

   — А что ты Дурабуму сказал, если не секрет?

   — Секрет! — с горькой иронией проворчал Яблочков. — Дай вам волю, так вы бы вообще всё засекретили и всем бы рты заткнули, только со мной этот номер не пройдёт: я всегда говорил что думаю, и никто меня замолчать не заставит. А Дурабум не такой — с его молчаливого согласия мы в тоталитаризм и скатываемся. Я сказал, что Профессор теперь ему такое четвёртое измерение насчитает, что мы завтра же на Земле окажемся, а его космический корабль Профессор в музей заберёт. На инопланетный артефакт и на мой Опоним Слепал они уже руки наложили — так и до четвёртого измерения доберутся и на нём не остановятся.

   Да, Яблочков убеждать умеет. Вот, значит, почему Дурабум так стушевался.

   Профессор, Яблочков и Коля Зверев улетели в дом. Во дворе кроме меня остался один лишь Дурабум, в глубокой задумчивости сидевший на бельевой верёвке. Я подлетел к нему и сел рядом. Он покосился на меня и подвинулся, хотя места и так было достаточно.

   — Расскажи про четвёртое измерение, — попросил я.

   Дурабум настороженно огляделся. Он только что дал обещание больше так не делать, то есть не говорить о четвёртом измерении, но это обещание он дал не мне — я в его переговорах с Профессором не участвовал, и никого из участников поблизости не было. Некоторое время страх нарушить обещание боролся в нём с желанием рассказать. Наконец он решился и, пододвинувшись ко мне, заговорил:

   — Ну, ты понимаешь, отправился, например, человек в далёкое прошлое и что-то в нём изменил, а потом вернулся обратно и увидел, что весь мир вокруг стал совершенно другим.

   — Конечно, — ответил я. — Поэтому путешествия в прошлое невозможны.

   — Почему? — удивился Дурабум. — Как что-то может быть невозможно? Если люди что-нибудь хотят, то они обязательно это смогут, а путешествовать в прошлое люди хотят уже давно. Конечно, можно переместиться в прошлое — в будущее-то мы перемещаемся, за жизнь уже на полсотни лет переместились. Так и в прошлое можно.

   — И мир от этого не изменится?

   — Для тех, кто побывал в прошлом, изменится. Ну, ты понимаешь, люди мир по-разному видят. Это как кто-то смотрит в окно на первом этаже, а кто-то в том же доме на десятом. Они разное увидят, хотя смотрят в одну и ту же сторону из одного и того же места. А всё от того, что они по двум измерениям в одном месте, а по третьему — по высоте — в разных, как у меня на участке: два дома — один на земле, а другой за облаками, но оба на одном и том же месте. Так и с четвёртым измерением: мы с Яблочковым одну и ту же Землю видели, но для него это паршивая, гадкая планетка, а мне, например, нравится. И Профессор тоже всё по-другому видит, даже если мы с ним рядом стоим. Это мы в трёх измерениях рядом, а в четвёртом далеко. На Земле, при гравитации, двигаться в четвёртом измерении можно очень медленно, так что и разойтись в нём можно только за большое время. Ты замечал, что, когда люди вспоминают одно и то же событие, чем давнее оно произошло, тем больше воспоминания различаются? Это они за прошедшие годы в четвёртом измерении разошлись. А если человек в давнем прошлом побывал, то, когда он обратно вернётся, даже если он окажется на том же самом месте, то по четвёртому измерению он будет, может быть, в сотне световых лет оттуда и мир совсем другим увидит, а для всех остальных ничего не изменится. Понимаешь?

   — Не очень, — признался я. — Мне бы лучше на примерах… Ты сам-то в четвёртом измерении пробовал перемещаться?

   — Конечно. Ну, ты понимаешь, в невесомости в нём не сложно подскочить. Правда, быстро обратно скатишься, если только что-нибудь под себя не подставишь.

   — И чего?

   Дурабум передёрнул плечами, будто ему вдруг стало холодно:

   — Ну, ты понимаешь, вроде, всё то же самое, а при этом как-то не так совсем.

   — Вот что, — сказал я, — ты можешь передвинуть меня по четвёртому измерению? А то на словах не очень понятно.

   — Могу, — неуверенно ответил Дурабум. — Я тебя подтолкну, а потом вытащу обратно. Ты только не пугайся, если что-то не так увидишь.

   Мы подлетели поближе к куполу, где Дурабум как следует упёрся ногами, крепко взял меня за плечи и слегка оттолкнул. Я почувствовал, что сдвинулся с места, но не понял, в какую сторону.

   Я боялся увидеть вокруг себя дымящиеся руины, кучи мусора или ещё что-нибудь в этом духе, но, оглядевшись, ничего такого не заметил. Всё осталось как было.

   — Ну как? — с опаской спросил Дурабум.

   — Вообще ничего, — ответил я.

   — Так я тебя всего на пару сантиметров подвинул. Сейчас ты разницу и не почувствуешь — она только через несколько лет станет заметной. Ты вспомни что-нибудь давнее, из детства. Вспомни, например, как Первое мая праздновали.

   Я закрыл глаза и представил себе Красную площадь, украшенную плакатами и портретами. Под звуки встречного марша медленно проезжает автомобиль с открытым верхом. Марш обрывается, и над площадью гулко раскатываются слова приветствия:

   — Здравствуйте, товарищи!

   После короткой паузы слышится ответ солдатского хора:

   — Здравия желаем, товарищ Патриарх Московский и всея Руси!

   — Поздравляю вас с годовщиной Светлого Христового Воскресения!

   — Аминь! Аминь! Аминь! — разносится над площадью.

   Я открыл глаза.

   — Ну как, вспомнил? — обеспокоенно спросил Дурабум.

   — Да, — ответил я, чувствуя при этом какую-то неуверенность. — Парад на Красной площади.

   — Какой парад? На Первое мая не было парада. Он на Седьмое ноября был. Первого мая была демонстрация.

   Ну да, демонстрация точно была. Я снова закрыл глаза и представил себе праздничные толпы, флаги, транспаранты, песню, несущуюся из громкоговорителей:

   

   С неба милости дождись,

   Крепче Богу помолись.

   Если будет Бог с тобою,

   Станет вечной твоя жизнь.

   

   Хор из громкоговорителя радостно подхватывает:

   

   И вновь продолжается пост,

   И крестик горит на груди,

   И с нами воскресший Христос,

   И батюшка поп впереди.

   

   — Ну как? — снова спросил Дурабум.

   — Тащи меня обратно, — ответил я.

   Дурабум дёрнул меня к себе.

   — Действительно очень странное ощущение, — признался я, немного подумав. — Я всё помню, а так оно на самом деле было или по-другому — попробуй теперь разберись.

   — Каждый своё видит, — согласился Дурабум. — Люди спорят, где правда, а правда, ну, ты понимаешь, она у каждого своя.

   — А я всегда считал, что правда одна, — неуверенно возразил я.

   Дурабум помотал головой:

   — Ты с истиной путаешь. Она одна, а правд много. Вот, например, смотрят люди на один предмет — кто-то говорит, что видит круг, а кто-то — что это прямоугольник. Каждый свою правду отстаивает и соглашаться не хочет.

   — Конечно, — сказал я. — Не может же круг быть одновременно прямоугольником. Тут уж или одно правда, или другое.

   — Не может, — согласился Дурабум. — Только и то правда, и другое. А истина в том, что они оба смотрят на колесо от машины, только один спереди, а другой сбоку. Каждый в своей правде уверен и отстаивать её будет, ведь посмотреть на истину чужими глазами нельзя. А если дело давно было, а тут ещё и четвёртое измерение, а есть ещё и пятое, и шестое…

   — Эй! Вы чего затеяли?! — строго спросил незаметно подлетевший Коля Зверев.

   Дурабум всё ещё продолжал держать меня за рубашку. Со стороны выглядело так, будто мы собрались драться.

   — Дурабум мне рассказывал, — начал я, но, заметив выражение лица Дурабума, вспомнил об его обещании и закончил: — одну теорию.

   — Теории сочинять все горазды, — проворчал Коля Зверев. — Надо бы уже к практике переходить.

   Он удалился в оранжерею, а я взглянул на часы и увидел, что пора спать. Вроде бы, я не так уж давно проснулся, но с тех пор, как у нас часы стали показывать разное время, продолжительность суток у всех тоже стала разная, причём она ещё и менялась. Возможно, путешествие на пару сантиметров в четвёртом измерении сказалось на ходе моих часов, и ночь для меня наступила раньше обычного.

   Мне приснилось Первое мая, и было оно не таким, как я перед этим вспоминал. Кажется, Дурабум потянул меня к себе слишком сильно, и теперь я стал ближе к нему по четвёртому измерению.

   В моём сне были радостные люди, плакаты с изображениями ракет и каких-то мудрёных машин, портреты Гагарина, Королёва, Циолковского, на красных флагах в углу был виден кружок с прямыми хвостиками — наш первый спутник. Звучала песня, которая, кажется, в те времена была нашим гимном:

   

   В буднях великих строек,

   В весёлом грохоте, в огнях и звонах,

   Здравствуй, страна героев,

   Страна мечтателей, страна учёных…

Одетые марсодолбы

   Никак не пытаясь направить свой полёт в нужном нам направлении, мы неслись, не разбирая пути, куда глаза глядят, а глядели они всё больше в сторону Марса. На наших глазах он приближался и рос, невидимые щупальца его гравитации тянули нас к себе, и посадка на нём была неизбежна.

   И хорошо: болтание в невесомости посреди космической пустоты всем надоело — хотелось для разнообразия походить по твёрдой почве и посмотреть на новые ландшафты. К тому же, сидя на Марсе, мы больше не будем удаляться от Земли. В безвыходном положении всегда имеет смысл остановиться и подумать. Марс подходил нам для остановки лучше всего. Может быть, там Дурабум наконец соскучится по Земле и придумает, как до неё добраться.

   Притяжение становилось всё сильнее. Заоблачный остров перестал вращаться, повернулся своей тяжёлой нижней стороной к Марсу и заскользил по орбите как новый спутник. Верх и низ заняли свои положенные места: пол снова был у нас под ногами, а купол над головой. В наши тела возвращался подзабытый вес и, хотя он был раза в два меньше, чем на Земле, с непривычки было тяжело.

   Под нами проплывала покрытая трещинами, похожими на шрамы, красно-рыжая поверхность Марса. Тени были не так резко очерчены, как на Луне, склоны гор более покатые, отдельные участки местности были скрыты бурой дымкой и чем-то вроде облаков.

   — На Марсе есть атмосфера, — сказал Коля Зверев. — Так что и облака есть, и ветер пыль поднимает.

   — А это что за гора? — спросил я, указывая на огромный конус вулкана, высоко выступающего над дымкой, скрывавшей местность вокруг него.

   — Не знаю, — ответил Коля Зверев.

   — Как не знаешь? — удивился я. — На Луне ты всё знал.

   — Я готовился к полёту на Луну, а не на Марс, — ответил Коля Зверев. — Про Луну я читал в Википедии, а про Марс знаю только то, что помню со школы.

   — Это, наверное, гора Олимп, — вмешался Дурабум. — Самая высокая гора на всех планетах Солнечной системы.

   Дурабум был неучем, но некоторая эрудиция у него всё-таки имелась — это был не первый случай, когда он её проявлял. Особенно часто он блистал знаниями о Древней Греции. Странно, что именно эта тема его особенно интересовала.

   Продолжая облетать планету, заоблачный остров медленно снижался — аэростат не давал ему упасть, а атмосфера Марса нас тормозила.

   Мы совсем забыли, что стойки заоблачного острова перенастроены, чтобы прыгать, а не гасить толчки, так что посадка нас ждала весёлая, но не мягкая. Хорошо, что мы сидели пристёгнутые: едва коснувшись Марса, заоблачный остров затрясся и заскакал, искря пьезоэлементами в стойках и сбивая нас как коктейль. Когда автомобиль Дурабума ехал по ровной дороге, мне казалось, что он мне всю душу вытрясет, — это я ещё не садился на Марс с перенастроенными стойками. Даже остановившись, мы долго раскачивались, а потом ещё дольше дрожали и вибрировали.

   Однако мы сели на Марс и не разбились, а это уже неплохо.

   — Здесь есть атмосфера, но она нам не понравится, — сказал Коля Зверев. — Она очень разреженная, кислорода почти нет — сплошной углекислый газ, так что выходить наружу без скафандров не стоит.

   — То, что нет кислорода, — не удивительно, — сказал я. — Тут же нет растений, а ведь это они кислород вырабатывают. А откуда здесь столько углекислого газа? Его животные выдыхают. Значит, тут есть какие-то животные. Или даже люди.

   — Марсиане! — воскликнул Дурабум, подпрыгнув от радости.

   Профессор тяжело вздохнул.

   — Сомневаюсь, — сказал Коля Зверев.

   Мы стали готовиться к высадке. Кряхтя, достали скафандры и стали их на себя натягивать. Делали мы это медленно, любые движения давались с трудом. Отвыкли мы в невесомости от физических нагрузок.

   Провозившись не меньше часа, мы вышли из шлюзовой камеры, ступив на планету, где ещё не бывал ни один человек.

   — Ребята! — закричал я, дёргая за скафандр Дурабума. — Да мы же первые люди на Марсе!

   Дурабум обернулся, с недоумением посмотрел на меня через стекло шлема и спросил:

   — Ну и что?

   Действительно, я нашёл к кому с этим обращаться — к человеку, начисто лишённому честолюбия! Что ему с того, что он в чём-то первый? Он давно к этому привык.

   — Чушь! — буркнул Профессор, когда я попытался пристать к нему с той же новостью. — Не было на Марсе никаких людей, нет и наверно никогда не будет. Нечего людям там делать.

   — А с чего ты взял, что мы первые? — спросил Коля Зверев. — Ты что, научную фантастику не читал? Здесь какие только персонажи не побывали! И не только такие, как мы, но и куда как более знаменитые.

   «Это ты персонаж, а я автор!» — хотел огрызнуться я, но вовремя сообразил, насколько это утверждение уязвимо, и ничего не ответил.

   — Яблочков, — спросил я, — ну хоть ты-то гордишься, что стал первым землянином на Марсе?

   — Прошу не называть меня землянином, — проворчал Яблочков. — Для меня это слово оскорбительное. Я отказываюсь иметь что-то общее с вашей мерзкой планеткой.

   Он рыскал вокруг заоблачного острова в поисках своих игрушек, как спутники сопровождавших наш космический корабль и рухнувших на Марс вслед за нами.

   Марсианский пейзаж не был похож на лунный, и дело тут не только в красновато-рыжем цвете, преобладавшем во всём, — даже небо было рыжим. Здесь песок не лежал тысячелетиями на своём месте, вечно храня оставленные на нём следы. На Марсе его носил ветер, выстраивая дюны и обтачивая камни. Судя по скорости песчинок, проносившихся мимо нас, мы высадились во время настоящего урагана. На Земле нас свалило бы с ног, но атмосфера Марса не такая плотная, и мы устояли.

   Ураган улетел, унося с собой облако пыли. Видимость улучшилась. Солнце заливало тусклым светом песчаную каменистую равнину вокруг нас. Оно было заметно меньше, чем на Земле, светило не так ярко и не слепило, даже если прямо на него посмотреть.

   Из-под навеянных ураганом песчаных дюн местами проступала растрескавшаяся, иссохшая почва или камни, покрытые бороздками, выточенными песчаными бурями, — на глаз не разобрать, что именно это было.

   — Похоже на дно высохшего моря, — сказал Дурабум.

   — Лёд на Марсе есть — его марсоходы обнаружили, — сообщил Коля Зверев, — а для жидкой воды тут слишком низкое атмосферное давление — она сразу испаряется. Но когда-то были здесь и моря, и океаны. Тогда атмосфера Марса была не такой разреженной.

   — И куда же всё делось? — спросил я.

   — Не знаю. Ничто в мире не вечно.

   Я взглянул на термометр. Он показывал пятнадцать градусов — нормальная температура, не как на лунной сковородке.

   — Довольно тепло, — заметил я.

   — Бывает и теплее, — ответил Коля Зверев. — Летом на экваторе бывает за тридцать. А вообще сейчас на Марсе обычно холодно — в среднем несколько десятков градусов ниже нуля. А когда здесь была вода и плотная атмосфера, климат был получше.

   — Может, тогда и жизнь на Марсе была? — спросил я.

   Недалеко от нас прошмыгнула какая-то тень.

   — Марсианин! — закричал Дурабум.

   Мы посмотрели вслед убегающей тени. За ней погналось ещё несколько таких же. Неужели действительно?!

   — Мы с ними можем… — взволнованно продолжал Дурабум.

   — Ты можешь, — перебил его Коля Зверев. — Попробуй их приручить, мы отвезём их на Землю, и ты будешь выступать в цирке с дрессированными марсианскими смерчами. Кстати, не наводят ли они тебя на какие-нибудь плодотворные мысли, например, о том, как нам вернуться на Землю?

   — Всего лишь смерчи? — разочарованно переспросил Дурабум.

   Неловкая попытка Коли Зверева направить его мысли в нужную нам сторону, как всегда, провалилась.

   Солнце клонилось к закату. На Земле закатное небо из голубого превращается в красное, а на Марсе наоборот: красновато-рыжее днём, оно всё больше синело вокруг опускавшегося к горизонту синевато-яркого солнечного диска. Но это был не тёплый голубой цвет дневного неба Земли, а холодная сумеречная синева.

   — Пора ужинать, — сказал Коля Зверев. — Здесь сутки примерно такие же, как и на Земле, — можно жить в нормальном земном режиме.

   Есть было неудобно — заоблачный остров всё ещё раскачивался, и радость того, что мы снова можем кушать борщ из тарелок, а не из клизм, была испорчена тем, что суп расплёскивался, даже если наливать только половину тарелки. Уж и сели, вроде бы, давно, и ураган уже закончился, а нас всё штормило и штормило.

   Яблочков заботливо откармливал инопланетный артефакт, сильно проголодавшийся в открытом космосе, но всё же успешно перенёсший и долгий перелёт, и не очень мягкую посадку. Опоним Слепалу повезло меньше — Яблочков сумел найти только несколько искорёженных обломков.

   Артефакт за время обеда продемонстрировал богатырский аппетит и несколько непонятных рекламных роликов. Показывать что-нибудь поинтереснее он отказывался.

   «Служба обслуживания служебных услуг временно недоступна. Обновляется обновление новых новостей, которое сделает ваше наслаждение более совершенным. Приносим прощение за предоставленные неудобства. Ваше наслаждение пользуется нашим приоритетом. Оставайтесь с нами для лучшего совершенства», — отвечал он на любые попытки его расшевелить, не переставая при этом пожирать борщ.

   Мог же обновить своё обновление, пока летал вокруг заоблачного острова и был никому не нужен! Нет — это надо было сделать именно когда он кому-то понадобился! Бесстыжее создание просто набивало себе цену. Хотя, чего ещё ждать от инопланетного артефакта?!

   Пока мы ужинали, Солнце зашло. Наступила ночь. На небе ярко светили звёзды и пятнышко неправильной формы — марсианская луна.

   Мы поднялись на чердак к телескопу.

   — У Марса должно быть два спутника, — сказал я. — Один я вижу, а второй где?

   — Тот, который ты видишь, — это Фобос, — ответил Коля Зверев. — Второй спутник — Деймос меньше и дальше. Скорее всего, он должен быть виден как яркая звезда. Может быть, вот эта.

   Он указал на действительно яркую голубоватую точку над горизонтом. Дурабум поспешно повернул телескоп в её сторону.

   — Нет, — сказал он, — это не спутник. Это Земля.

   Мы бросились к телескопу и, оттеснив Дурабума, по очереди посмотрели на родную планету. А рядом с Землёй была хорошо видна Луна, с которой мы сюда прилетели.

   Разглядывая в телескоп яркие точки на небе, мы отыскали второй спутник Марса. Он был такой же кривой, как и первый.

   — Луна оторвалась от Земли, когда та ещё была жидкая, — сказал Коля Зверев. — Вы видели, что жидкости в невесомости приобретают форму шара — Земля и Луна были шарами, а потом остыли и затвердели. А Фобос и Деймос очевидно стали спутниками уже в твёрдом состоянии. Возможно, это астероиды, захваченные гравитационным полем Марса. Пояс астероидов тут недалеко проходит. А может быть, у Марса когда-то была луна, которая раскололась, а Фобос и Деймос — её обломки. Они, кстати, летят в разные стороны — Фобос постепенно приближается к Марсу и когда-нибудь на него упадёт, а Деймос наоборот удаляется и когда-нибудь улетит в космос.

   — Я слышал, что жизнь на Земле существует благодаря Луне, — сказал я. — Может, на Марсе тоже была жизнь, когда у него была своя луна?

   Коля Зверев пожал плечами.

   — На Фобосе есть здоровенная воронка, — сообщил Дурабум, отрываясь от телескопа. — Это, наверное, марсиане по своей луне чем-то жахнули — вот она и раскололась.

   Огромный кратер на Фобосе можно было разглядеть и без телескопа.

   — Ты рассказывал, что в Сахаре жила древняя цивилизация, которая уничтожила и себя, и Северную Африку, — напомнил я. — Может, и на Марсе когда-то была жизнь и своя древняя цивилизация?

   — Если так, то это была очень высокоразвитая цивилизация, — ответил Коля Зверев, — ведь они грохнули не только место, где жили, но и всю планету. На Земле за пределами Сахары жизнь всё-таки сохранилась, а тут не осталось ни воды, ни луны и ничего живого. Это суметь надо!

   — Жизнь, может, и сохранилась, — возразил Дурабум. — Ну, ты понимаешь, высокоразвитая цивилизация наверняка бы что-нибудь придумала. Может быть, они на Землю переселились, а мы их потомки.

   — Да кончайте вы уже всякие маргинальные теории распространять! — взмолился Профессор. — Не было никаких марсиан и сейчас нет.

   — Конечно. Нет, не было и не будет никогда, — без спора уступил Коля Зверев. — И вообще поздно уже — пора спать.

   Мы разбрелись по спальным мешкам.

   Первая ночёвка на Марсе была полна неудобств, от которых мы отвыкли за время путешествия в невесомости: было жёстко, приходилось ворочаться, чтоб не отлежать себе бок. Кроме того, болтанка так и не успокоилась. Заоблачный остров продолжал дёргаться и подпрыгивать. На Луне такого не было. За всё время нашего путешествия я ни разу не спал так плохо.

   Утром, когда нас разбудил синеватый рассвет, все были хмурыми и невыспавшимися.

   За завтраком неизменный борщ снова выплёскивался из тарелок.

   — Это невозможно терпеть, — сказал Коля Зверев. — Надо сегодня же перенастроить стойки, пока мы на подхватили морскую болезнь.

   Все посмотрели на Дурабума, а тот смущённо опустил взгляд. Понятно, что задача была непростая, ведь придётся приподнимать заоблачный остров, а он стал на Марсе существенно тяжелее, чем был на Луне. К тому же на Луне нам помогал звёздный дракон, а теперь его с нами не было. Зато на Марсе была какая-никакая атмосфера, а значит, мы могли воспользоваться аэростатом. Запас гелия у нас был, но закачать его в аэростат надо было столько, чтоб остров только совсем немного приподнялся — на несколько сантиметров, а аэростат на такую точность рассчитан не был.

   Мы взяли ящик с инструментами, оделись в скафандры и вышли на поверхность Марса, чтобы осмотреть предстоящий фронт работы и решить, как действовать.

   Стояло тихое марсианское утро. Ветер не свистел, под ногами была твёрдая почва, а не палуба космического корабля, но качка при этом никуда не делась. Сквозь обувь скафандра я чувствовал стук и вибрацию. Заоблачный остров трясся потому, что сам Марс трясся под ним.

   — Марсотрясение? — спросил я.

   Коля Зверев лёг на живот и стал вертеться, пытаясь прислониться к Марсу боковой стороной шлема — ухом к земле то есть, но в скафандре это сделать непросто.

   Дурабум открыл ящик с инструментами и достал стетоскоп.

   Похвалив предусмотрительность Дурабума, Коля Зверев встал на колени и попытался приладить дужки прибора к микрофонам на своём шлеме. Это не получилось, и я взялся их держать, пока Коля Зверев прикладывал головку стетоскопа к выступавшему из-под песка камню.

   — Долбят, — сказал Коля Зверев, завершив обследование камня.

   Мы по очереди воспользовались стетоскопом и убедились, что шум и тряска идут откуда-то снизу.

   — Марсианский Яблочков, — сказал Коля Зверев. — Человек с молоточком, причём отбойным.

   — Марсиане! — с восторгом закричал Дурабум.

   — Чушь! — пробормотал Профессор.

   — Надо разобраться, — предложил я.

   Забыв о перенастройке стоек, мы отправились на поиски источника шума. Впереди шёл Коля Зверев, за ним я нёс стетоскоп, у меня за спиной ворчал Яблочков, за ним с обречённым видом плёлся Профессор, на ходу пытаясь подвести научное обоснование под непонятное явление, последним шёл Дурабум с инструментами — узнав, что тут водятся марсиане, он не решился оставить вещи без присмотра. Время от времени Коля Зверев останавливался и с моей помощью слушал шумы в недрах Марса. В зависимости от того, становились они громче или тише, мы по команде Коли Зверева шли дальше или сворачивали.

   Я зря опасался, что на Марсе будет скучно. Наш поход по непривычной инопланетной местности был похож на настоящее приключение. Ребёнком, играя в поиски клада, я и подумать не мог, что, когда стану взрослым, придётся лететь на Марс, чтобы снова заняться этим захватывающим делом.

   Через некоторое время стало ясно, что шум идёт от горы неподалёку. Его уже было слышно без стетоскопа, и Коля Зверев делать остановки перестал.

   — Будьте внимательны! — сказал он. — Сейчас по Марсу катаются два американских марсохода — постарайтесь не попадаться им на глаза, а то учёных на Земле кондрашка хватит.

   — Что значит не попадаться на глаза? — раздражённо спросил Профессор.

   — А вот что! — весело ответил Дурабум и спрятался за камнем так, что остались видны только макушка его шлема и ящик с инструментами.

   Увидев такую марсианскую аномалию, земные учёные немедленно потребовали бы себе валокордин и Нобелевскую премию. Их спасло только то, что ни один из двух американских марсоходов в это время мимо нас не проезжал.

   — Отставить играть в прятки! — скомандовал Коля Зверев.

   — Почему?

   — Потому, что не дети уже.

   За такими весёлыми занятиями мы добрались до грохочущей горы. Пока мы шли, я подумывал, что это шумит просыпающийся вулкан. Я не знаю, как шумят просыпающиеся вулканы на Марсе, потому имел право предположить, что они шумят именно так. Но я ошибался. Дырка в горе была, но не сверху, а сбоку, на уровне грунта, то есть это был не кратер вулкана, а пещера или нора. Грохот оттуда вырывался страшный.

   Мы остановились в нерешительности. Конечно, мы уже не дети, чтобы бояться страшных тёмных пещер, да и фонарики на наших скафандрах были предназначены именно для таких случаев, но осторожность подсказывала, что этот шум не может исходить от чего-то безобидного. Даже когда идёшь к соседу, который ночью шумит перфоратором или включает громкую музыку, понимаешь, что приятного разговора не будет, — можно и на хамство нарваться, и вообще на любые неприятности, а тут всё-таки и планета другая, и порядки незнакомые, и шум такой, что хоть рыбу глуши.

   — Но ведь нас же пятеро, — подытожил обсуждение Коля Зверев. — Нет такого явления природы, которому пятеро взрослых мужчин не смогли бы доходчиво растолковать, что оно на этой планете не одно и не надо нам мешать. Если мы сюда не войдём, то долбёжка точно не прекратится, и окажется, что мы зря приходили.

   Аргумент Коли Зверева нас всех убедил. В конце концов, не заходя в пещеру, мы никогда не узнаем, что мешало нам спать и насколько оно опасно.

   Освещая путь фонариками, мы шли на шум в глубине пещеры. Уже когда мы прошли довольно далеко, я вдруг задумался о том, как мы будем искать выход. От этой мысли стало неуютно, но я подумал, что выход понадобится только после того, как мы решим проблему шума, и я успокоил себя тем, что если мы найдём погибель в глубине пещеры, то можно будет не возвращаться, а если победим, то уж и выход как-нибудь найдём.

   Источником грохота оказалось крупное устройство, долбившее стену пещеры и довольно быстро продвигавшееся при этом вперёд. Вокруг сновали какие-то существа — некоторые из них управляли долбящим аппаратом, остальные собирали обломки породы и уносили их вглубь прохода, уходящего далеко в недра горы. В свете наших фонариков существа остановились, встали на задние лапки и посмотрели в нашу сторону. Аппарат тоже замер, перестав грохотать.

   Теперь мы могли рассмотреть обитателей пещеры. Ростом они были пониже нас — в основном из-за коротеньких ног или задних лап, обутых в довольно изящные полусапожки. Передние лапки у них были такие же короткие, как и задние, на них были надеты аккуратно сшитые перчатки. Их лишённые растительности лица, цвет которых трудно было разобрать при свете фонариков, напоминали крысиные мордочки: маленькие, еле заметные бусинки глаз, сверкающие белизной длинные передние зубы, торчащие изо рта. Одежда у всех была одинаковая: практичные комбинезоны из непонятной ткани, на головах блестящие каски, тоже неизвестно из чего изготовленные. Бегали эти создания на четвереньках, а когда останавливались, вставали на задние лапки. У тех, что перетаскивали породу, на спинах были вместительные рюкзаки, а на тех, что управляли долбильным аппаратом, было надето что-то вроде портупей — наверное, эти ремни помогали им подолгу оставаться в вертикальном положении.

   Мы смотрели на марсиан, а они на нас.

   Немую сцену прервал Яблочков. Он вышел на середину и провозгласил:

   — Дорогие марсиане! Вот книга, чтения которой вы достойны!

   Он вынул из кармана скафандра свою книгу и поднял её над головой. У наших скафандров были очень большие карманы.

   Жест выглядел, на мой взгляд, излишне театрально. Яблочков даже попытался по примеру героев инопланетных фильмов приветственно поджать перья на жабрах, но в скафандре это получилось неубедительно, и марсиане вряд ли поняли.

   По закону жанра все, кто слышал слова Яблочкова, должны были пасть ниц, смеясь от радости, что они дождались этого счастливого момента, и плача от жалости, что предки до этого счастья не дожили. Но у марсиан, знать, свои жанры. Они продолжали на нас глазеть, шмыгая становившимися всё громче шепелявыми шепотками, сливавшимися в общий шум и жужжание.

   Один из портупейных марсиан подошёл к Яблочкову, тщательно его обнюхал, взял книгу, оценивающе понюхал её, попробовал на зуб, покачал в руке, прикидывая, как бы стукнуть ей Яблочкова по голове, но низкий рост и короткие руки не позволили ему это сделать. Немного подумав, марсианин сунул книгу в тот же карман, откуда её достал Яблочков, и назидательно сказал что-то вроде «Жышыпышычерезы». Остальные марсиане с придыханием повторили это наверняка очень мудрое изречение, и оно эхом несколько раз по кругу обежало толпу.

   Приветственные речи сказаны — знакомство состоялось. Оставалось попросить непоседливых соседей по Солнечной системе, чтобы они не шумели по ночам. Требовалось только подобрать нужные слова. Первым заговорил Яблочков. Он наклонился к марсианину и заговорщицки прошептал единственное, что знал по-инопланетному:

   — Опоним Слепал.

   — Жрижыржлоб! — грозно воскликнул его собеседник.

   Я его речь привожу только приблизительно — большинство марсианских звуков русскими буквами не передать. Марсиане подхватили слова оратора и стеной двинулись на нас. Я почувствовал, что теряю равновесие. Действия толпы при всей стихийности были очень слаженными: меня толкнули — кто-то в грудь, кто-то сзади под колени, подхватили, не дав упасть, и, прежде чем я сообразил, что происходит, шепелявая стихия стремительно понесла нас по тоннелям. В считаные секунды мы оказались у входа в гору. Тут марсиане на мгновение остановились, привыкая к солнечному свету и соображая, откуда мы пришли, а потом, разглядев вдалеке наш заоблачный остров, с криками «Пшлившалаш!» потащили нас туда.

   Марсианин в портупее дотянулся до тумблера у входа и открыл шлюзовую камеру. Нас ловко забросили туда, закрыли дверь и резво убежали в сторону горы. Пару минут мы наслаждались тишиной, а потом долбёж возобновился, и заоблачный остров снова затанцевал на своих неправильно настроенных стойках.

   В том, что на Марсе кто-то живёт, не было ничего неожиданного. Что мы не одни во Вселенной, нам доказал ещё звёздный дракон, фильмы из артефакта могли оказаться выдумкой, но у землян на такой бред не хватило бы воображения — это было точно произведение инопланетян, но даже при всём этом встреча с настоящими марсианами нас удивила. Это выдающееся событие произошло до обидного банально и буднично: долбящие по ночам стенку соседи — крысоподобные и шепелявые… Хотелось бы, чтобы встреча цивилизаций произошла в более торжественной обстановке, но ничего уж тут не поделаешь: жизнь вообще будничная в отличие от фантазий.

   Едва избавившись от скафандров, мы пустились в бурное обсуждение увиденного: Профессор твердил, что никаких марсиан быть не может и он в них не верит, Яблочков строил предположения о том, насколько широки на Марсе гражданские свободы, Дурабум восхищался долбильным аппаратом и удивлялся тому, что марсианин так быстро разобрался, как открывается наша шлюзовая камера, а я говорил, что представлял себе марсиан совсем другими. Только Коля Зверев в разговоре не участвовал, полностью сосредоточившись на приготовлении борща. Лишь после того, как суп был разлит и мы, придерживая тарелки, стараясь не расплескать обед, приступили к приёму пищи, Коля Зверев заговорил:

   — Жаль, что мои книги, справочники и интернет остались на Земле. Можно было бы посмотреть подробности, а так говорю только то, что помню. Есть на Земле такие животные… Вы про них, наверное, не знаете — они такие удивительные и необычные, что о них почти ничего не говорят и не пишут — предпочитают не замечать. Они живут в Африке. Это млекопитающие, грызуны, но не теплокровные. Шерсть на них почти не растёт. Они живут под землёй, как кроты, и на поверхность почти не выходят, поэтому у них плохое зрение, но зато очень хорошие обоняние и осязание. Кислорода в норах мало, и для дыхания им его нужно совсем немного, воду они не пьют, боль не чувствуют и могут выжить в очень тяжёлых условиях. Видимо, когда случилась катастрофа и всё живое на Марсе погибло, выжили только такие грызуны. В трудных условиях, но без конкуренции и при слабой по сравнению с земной гравитации они значительно выросли, развили свои умственные способности и эволюционировали в разумных существ. Они и на Земле издают очень разнообразные звуки, а здесь выработали настоящий язык. На Земле они роют норы лапами и зубами, а здесь построили специальную долбильную машину. И одежду делать научились. На Земле они до этого ещё не развились — разума у них нет, но есть любопытство, а от любопытства и до разума недалеко. Если случится катастрофа и на Земле не останется больше людей, возможно, именно им придётся стать разумными существами на смену человеку.

   — А как они называются? — спросил я.

   — На Земле их называют голыми землекопами. А здесь они одетые марсо… — Коля Зверев на мгновение задумался, — …долбы. Общественный строй у них примерно такой же, как у пчёл или муравьёв: в колонии есть одна матка, которая рожает пять раз в году по двадцать детёнышей. Все обитатели колонии — её дети. Младшие ухаживают за потомством, постарше — роют норы, самые старшие защищают колонию от врагов. Они всю жизнь остаются детьми, не стареют, не болеют раком и живут очень долго для грызунов.

   Яблочков встал, несколько раз нервно прошёлся из стороны в сторону, а потом, резко остановившись, спросил:

   — Так значит, они эксплуатируют детей?!

   — Конечно. А кому там ещё работать? Там кроме матки и нескольких батек взрослых нет.

   Яблочков стукнул кулаком по столу и категорически заявил:

   — Дети должны иметь детство!

   Инопланетный артефакт, вылизывавший лужицу борща, расплескавшегося во время обеда, случайно попал под удар и затараторил:

   — Дети должны шамзить, опониметь и радоваться жизни. Без этого немыслимо детство в цивилизованном мире.

   — Ничего подобного! — возразил я. — У меня было прекрасное детство, хоть я ни разу не шамзил и не опонимевал. Я играл в футбол, ходил в судомодельный кружок и пел в хоре, а летом купался в реке.

   Яблочков покраснел и прикрыл артефакт ладонью — ему явно стало стыдно за меня.

   — Тебе же сказали: «в цивилизованном мире», а ты на Земле рос. Ты нас на всю Вселенную позоришь своим невежеством! — с укором прошептал он.

   — Вы не могли от этого отказаться? — озабоченно спросил артефакт из-под ладони Яблочкова.

   — Ну вот ещё! — ответил я. — Все будут купаться или играть в футбол, а я как дурак один останусь?

   — Вам не позволяли оставаться одному? — продолжал свой допрос настырный артефакт.

   — Если не было компании, я оставался один и читал. И вообще что ты пристал?!

   — Я понимаю, — печально сказал артефакт, — вам тяжело об этом вспоминать.

   — Я думаю, что детство у голых землекопов вполне счастливое, — сказал Коля Зверев. — Они живут в идеальном обществе, о котором с древних времён мечтали философы: все они братья и сёстры, кроме одной матери и нескольких отцов, они объединены общей задачей, трудятся в едином порыве и каждый знает своё место.

   — Это же тоталитаризм! — в ужасе воскликнул Яблочков.

   — И что? — спокойно согласился Коля Зверев. — Когда обществу надо бороться за жизнь, как у голых землекопов или у одетых марсодолбов, всем приходится работать ради общей цели, забыв про личные капризы. А когда все вместе организуют благоденствие, тогда можно будет позаботиться о благополучии отдельного индивидуума. Когда голым землекопам удаётся добыть еду, у них сразу все чины и кастовые различия отменяются, и каждый ест сколько захочет. А как живут одетые марсодолбы, мы не видели. Может быть, у них каждому выделена отдельная благоустроенная нора с цветным телевизором и игровой приставкой. Думаю, так оно и есть — одеты-то они вполне прилично, и норы роют с помощью высоких технологий.

   Яблочков без особого успеха попытался гневно встопорщить когти на плавниках, как это делают герои инопланетных фильмов, и охарактеризовал нас обидными политическими ругательствами.

   — Дай вам волю — вы бы и на Земле такое же общество построили, — добавил он.

   — Вряд ли, — ответил Коля Зверев. — Мы же от обезьян произошли, а не от холоднокровных грызунов. Да и климат на Земле отличается от здешнего. Так что у нас один путь, а у них другой. Наш путь для нас правильный, а их путь — для них. И не нам судить об их образе жизни — они же о нашем не судят.

   — Надо судить! — Яблочков хотел было стукнуть по столу, но побоялся снова потревожить инопланетный артефакт и передумал. — Я не стану отворачиваться, когда вижу зло и несправедливость. Есть в мире вещи, которые едины для всех, даже для грызунов и обезьян!

   Он сходил в дом, вернулся с тетрадкой и карандашом, сел за стол и начал что-то быстро писать.

   — Если это стихи, то нам конец, — сказал Коля Зверев.

   Яблочков презрительно хмыкнул и ответил:

   — Не дождётесь!

   — Ты пишешь жалобу в Центральный комитет защиты прав одетых марсодолбов? — спросил я.

   — Нет, — буркнул Яблочков, прикрывая рукой написанное, будто боялся, что я захочу у него списать.

   — Ну и ладно, — сказал Коля Зверев. — Пиши что хочешь. Никого тут вообще не интересует, что и кому ты пишешь.

   — Ни капельки не интересует, — подтвердил я.

   — Мне это абсолютно безразлично, — согласился Профессор.

   — Мне тоже, — поддакнул Дурабум.

   — Ладно, — проворчал Яблочков. — Скажу. Я пишу конституцию Марса.

   — Хорошее дело! — неожиданно поддержал его Профессор. — Не забудь сочинить статью, запрещающую проведение шумных работ с десяти вечера до восьми утра следующего дня.

   Яблочков презрительно фыркнул и изобразил инопланетный жест, смысл которого из-за отсутствия у Яблочкова щупалец остался неясен.

   — Не надейся, — сказал Коля Зверев, — наш законодатель по мелочам не разменивается. Кто ж пишет в конституции про шумные работы? Он Закон всемирного тяготения отменяет.

   Яблочков вновь изобразил презрение — на этот раз к Коле Звереву, но перелистнул назад несколько уже исписанных страниц тетради и что-то мелко вписал.

   — А что, земляне уже все свои проблемы решили, если взялись учить марсиан уму-разуму? — съехидничал я.

   Яблочков яростно сверкнул на меня глазами:

   — Я к Земле никакого отношения не имею — я гражданин Вселенной.

   Я проникся почтением к вселенскому разуму и замолчал. Коля Зверев тоже ничего больше не говорил, и только Профессор, недовольный тем, что его законодательную инициативу сходу отвергли, проворчал:

   — Думаешь, у них без тебя никаких законов не придумали?

   — Видел я их законы! — отрезал Яблочков. — Диктатура, и только.

   Не знаю, что он там мог увидеть в тёмной пещере при свете фонариков на наших скафандрах, но судить об этом не берусь: за время нашего путешествия я убедился, что каждый видит мир по-своему.

   Яблочков весь вечер продолжал писать. Мы уже забрались в спальные мешки и пытались заснуть как дети в сбесившейся колыбели, а он всё ещё что-то строчил, зачёркивал, переписывал, нервно грыз карандаш, вскакивал, метался по заоблачному острову, ероша волосы ладонями и бормоча что-то невнятное.

   Утром мы были хмурыми и невыспавшимися. Тряска никому не дала толком отдохнуть. Зато аккумуляторы наших скафандров за ночь хорошо зарядились от пьезоэлементов, прикреплённых к стойкам заоблачного острова.

   Только не спавший всю ночь Яблочков был бодрый и даже какой-то перевозбуждённый. Его законодательный труд был завершён, и Яблочков горел желанием поделиться с нами его результатами, но мы категорически отказались что-то обсуждать, пока не позавтракаем. А он нервничал, почти ничего не ел и торопил нас, будто наступление новой эпохи в истории одетых марсодолбов не могло полчаса подождать.

   Результат его ночной деятельности состоял из преамбулы, где Яблочков, почему-то называя себя во множественном числе: «мы», витиевато рассуждал о вселенских ценностях, общем благе и равенстве перед лицом свободной мысли, и нескольких десятков статей, смысл и назначение большинства которых я не понял. Но самым непонятным было для меня то, где наш законодатель возьмёт столько авторитета, чтобы убедить марсиан в плодотворности этих законов и необходимости их соблюдения.

   — Я обращусь к народу с речью, зачитаю вслух конституцию и потребую встречи с маткой, — говорил Яблочков. — Если она не согласится отдать власть — придётся применить насилие. А что вы думали? Народ имеет право на насилие.

   — А ты уверен, что народ тебя поддержит? — спросил Коля Зверев, листая тетрадку Яблочкова. — В твоих законах многое неочевидно. Вот, например: «Выборы матки проводятся каждые четыре года не менее чем из двух кандидатов». Почему именно четыре года — не три и не пять?

   — Почему трава зелёная, а снег белый? — передразнил его Яблочков. — Что у тебя за детсадовские вопросы?! Не можешь возразить, так нечего придираться к каждому слову.

   — Я это к тому спросил, что на Марсе год в два раза дольше земного. И мы не знаем, какая у марсиан продолжительность жизни. Может, четыре марсианских года для них очень много или слишком мало. Вообще, как писать законы для тех, про кого мы ничего не знаем?

   — И знать не хочу! — заявил Яблочков. — Я вижу, что они живут неправильно, и мне этого достаточно. Я, когда вижу несправедливость, сразу её исправляю. Если бы все так делали, то несправедливости в мире давно бы не осталось. А вы, встретившись со злом, не боретесь с ним, а начинаете обсуждать его, изучать, объяснять, оправдывать. Это не потому, что вы учёные аналитики, — вы просто трусы! И благодаря вам зло торжествует на всей Земле, на всём Марсе, во всей Солнечной системе не осталось планеты, где зло и несправедливость не пустили свои длинные корни из-за таких, как вы.

   Сказав это, Яблочков хлопнул ладонью по столу и разбудил инопланетный артефакт.

   — Мы озабоченно осуждаем зло и несправедливость Солнечной системы. На нашей планете широко распространено отсутствие зла и несправедливости, уровень опонимения возрастает опережающими темпами, а жители наслаждаются совершенством удовлетворения, — спросонья выпалил тот.

   — Слышали?! — восхитился Яблочков. — Вот она — настоящая планета, достойная того, чтобы я захотел на ней жить.

   — Для позитивного рассмотрения заявки вы имеете право отвечать на вопросы в течение семнадцати галактических временеблоков. — сухо сообщил артефакт.

   — Почему семнадцати? — спросил я.

   — Почему трава зелёная, а снег белый? — невпопад спросил артефакт.

   — По кочану, — огрызнулся я.

   Коля Зверев между тем продолжал листать марсианское законодательство.

   — Аккуратно читай! — прикрикнул на него Яблочков. — Подумай, как этот документ будет смотреться в музее после того, как ты его весь захватаешь!

   — Извини, не подумал, — пробормотал Коля Зверев. — Так ты, значит, пишешь, что матку нужно избирать не менее чем из двух кандидатов. Кандидаток, ты, наверное, имел в виду, — Яблочков хотел что-то возразить, но Коля Зверев жестом его остановил и продолжил: — Рожать пять раз в год по двадцать детёнышей — это и для женского организма тяжело, а для мужского вообще смертельно. Не найдёшь ты двух кандидатов — на такое только одна матка способна.

   Яблочков нахмурился. Наверное, он собирался сам выдвинуть свою кандидатуру на пост конституционной матки, а тут такие затруднения.

   — Полномочия матки ограничены конституцией, — сказал он. — Хватит ей одной за всех рожать — не те времена. И вообще, кончайте придираться! Завидуйте молча — так меньше будет мучать совесть, когда станете писать обо мне воспоминания.

   Он отнял у Коли Зверева тетрадку, сунул её в карман скафандра и стал одеваться.

   — Ты никак на самом деле собрался идти с этим к одетым марсодолбам? — удивился Дурабум и тоже стал натягивать на себя скафандр.

   Яблочков не ответил, и мы все взялись за скафандры. Решительность и отвага Яблочкова не могли не вызвать нашего уважения. Я, честно говоря, такого от него не ожидал. Его план мне не нравился, остальным, я думаю, тоже, но отпустить его одного мы не могли. Если ему не повезёт и он попадёт в историю, то мы его спасём, а если ему повезёт и он войдёт в историю Марса как отец-основатель чего-то хорошего, то и мы войдём в историю, и на его памятнике нас наверняка изобразят рядом с ним.

   Мы быстро добрались до пещеры и направились во тьму, на стук долбильного аппарата.

   При свете фонариков одетые марсодолбы, как и накануне, замерли и, встав на задние лапки, уставились на нас.

   Яблочков вышел вперёд, поднял над головой конституцию и вдруг заговорил на чистом марсианском языке, хотя и с сильным русским акцентом:

   — Жынеполжы!

   Одетые марсодолбы громко зашушукались. Портупейный подошёл к Яблочкову и взял у него из рук тетрадку.

   — Жыпосолжы! — выпалил Яблочков и протянул руки, чтобы обнять портупейного марсодолба.

   — Не делай этого, идиот! — успел крикнуть Коля Зверев, но было уже поздно.

   Меня снова толкнули спереди в грудь и сзади под колени, нас всех повалили на подставленные одетыми марсодолбами спины, и шебуршащая толпа понеслась сперва к выходу на поверхность, а потом к заоблачному острову. Там нас снова побросали в шлюзовую камеру, но на этот раз толпа одетых марсодолбов не убралась восвояси как накануне. Портупейные остались нас стеречь, а те, что с рюкзаками, побежали назад.

   — Ты зачем обниматься полез, мужик ты лапотный?! — закричал на Яблочкова Коля Зверев. — Тебе бы понравилось, если б какой-нибудь инопланетянин тебя лапать стал?

   — Я не какой-нибудь инопланетянин — я гражданин Вселенной! — закричал в ответ Яблочков и попытался выйти наружу.

   Он всё ещё надеялся спасти свой политико-биологический проект. Но портупейный марсодолб, стоявший на страже перед дверью, заблокировал её каким-то неизвестным мне инструментом. Вот она — сила варварства: высокотехнологичная космическая дверь, созданная гением Дурабума, оказалась беспомощной перед каким-то примитивнейшим марсианским инструментом непонятного назначения.

   Убедившись, что выхода больше нет, мы покинули шлюзовую камеру, сняли скафандры и с удовольствием почувствовали, что заоблачный остров больше не раскачивался. Всё-таки Яблочков добился результата: долбильный аппарат не работал. Но продолжалось это не долго — я даже не успел расспросить Яблочкова, где он научился марсианскому языку, как убежавшие марсодолбы вернулись с полными рюкзаками инструментов и деталей неизвестного устройства. Всё это они затащили под заоблачный остров и принялись что-то под нами сооружать, устроив при этом такую качку, какой, наверное, и при нашей пружинистой посадке на Марс не было. Мы повалились на пол и катались по нему как сухой горох в кастрюле.

   — Кажется, они хотят развести под нами костёр, — предположил я.

   — После общения с Яблочковым — не удивительно, — проворчал Профессор, цепляясь за кресло и пытаясь на него вскарабкаться.

   — Жгите! Жгите меня! — стонал Яблочков. — Вам не привыкать: Джордано Бруно, Сократ, Жанна д’Арк!

   Как литератор литератора я его хорошо понимаю: бессонная ночь, творческие муки, надежда на понимание и полный провал. Страшное дело — по себе знаю. Одетых марсодолбов тоже понять можно: графоманы действительно достали, но почему они на всех набросились? Графоман-то среди нас всего один. Это Яблочков. А вы про кого подумали?

   То, что сооружали под нами одетые марсодолбы, разрасталось за пределы заоблачного острова. Со всех сторон купола возникали какие-то таинственные сооружения.

   — Может, это саркофаг? — предположил Коля Зверев. — Или музей, в котором мы будем главным экспонатом.

   — Лаборатория, — сказал Дурабум. — Будут над нами эксперименты ставить.

   — Дурдом они строят! — отрезал Профессор. — Там нам и место — пятерым психам, которые верят в марсиан.

   Он уже сумел вскарабкаться на кресло и пристегнуться. Поскольку одетые марсодолбы перестали возиться под нами и строили какую-то конструкцию вокруг заоблачного острова, трясти стало меньше, и мы по примеру предусмотрительного Профессора тоже сели в кресла и пристегнулись.

   — Такая она — ваша Солнечная система: травить, преследовать, расправляться со всеми, кто не похож, кто мыслит свободно и не хочет ходить с вами в одном строю — вот ваши принципы, — хныкал наш несостоявшийся законодатель.

   Он уже не только Землю, но и всю Солнечную систему отправил в опалу — суровый Яблочков.

   — Что ты разоряешься? — проворчал Коля Зверев. — Это ж твои любимые инопланетяне. Сам говорил, что народ имеет право на насилие.

   — Где ты увидел народ?! — закричал на него Яблочков. — У народа есть уважение к мнению интеллигенции, демократия, конституция! Инопланетяне?! Стая вонючих крыс! Стрихнином их травить надо!

   Едва он это сказал, сильнейший удар потряс наш космический корабль. Сооружение, возведённое одетыми марсодолбами, выплюнуло его в небо. Наблюдавшие за стартом жители Марса мгновенно исчезли где-то внизу, за ними последовали жиденькие облака и вершины марсианских гор, небо из рыжего стало чёрным, звёзды снова ярко засияли, не стесняясь присутствия Солнца. Не пробыв на Марсе и трёх дней, мы снова оказались в космосе.

   — А мы их ещё чему-то учить собирались! — сказал Дурабум, как только перегрузки ослабли настолько, что стало можно говорить. — Они за час такую штуку построили! Силища! Это нам у них учиться надо! Эх, жаль, что так быстро улетели!

   — Конечно, — с сарказмом ответил Яблочков, — вы ведь, земляне, только силу понимаете. Учись у них, Дурабумчик, учись: как строем ходить в одинаковых спецовках, как перед маткой на четвереньках ползать. А по мне, так тоталитарная крыса, которая может запустить что-то в космос, ничем не лучше землянина. Ноги моей больше не будет на этой красно-коричневой планете! Не дождётесь!

Настоящий биллиардер

   Когда-нибудь соберусь и снова сгоняю на Марс. Там есть чем заняться и на что посмотреть. Побродил бы по растрескавшимся равнинам, поднялся бы на самую высокую в Солнечной системе гору, нашёл бы следы древней цивилизации, узнал бы, куда делись марсианские моря и океаны. Да и с местными наверняка можно договориться, если не лезть к ним с советами.

   Узнать бы, как они свою пусковую установку за час из подручных материалов соорудили. С Марса, конечно, легче улететь в космос, чем с Земли: у них и притяжение меньше, и атмосфера разреженная, но и у нас наверняка пригодился бы их опыт — если б запустить ракету можно было так вот запросто, то на Луну и на Марс можно было бы регулярные рейсы отправлять. Яблочков говорит, что с Земли тогда все бы улетели, а я думаю, что действительно много кто побывал бы на других планетах, но остались бы там немногие, а большинство землян посмотрело бы и вернулось. Там, конечно, интересно, но жизнь на других планетах далеко не всем понравится.

   А то и некоторые марсиане к нам могли бы перебраться. Всей колонией — и матку бы с собой привезли. Мы бы их к строительству метро привлекли — нам их на Земле очень не хватает!

   Жаль, что наш привал на Марсе получился таким недолгим. Не прошло и трёх дней, как мы уже снова куда-то летели, барахтались в невесомости и любовались космическими видами.

   Если бы у нас было больше времени и если бы переговорами с одетыми марсодолбами занялся Профессор, то мы полетели бы прямо к Земле, но нас вышвырнули с Марса второпях, куда бог пошлёт, то есть совсем не туда, куда нам было надо.

   Земля становилась всё дальше, меньше и тусклее, Марс тоже, а значит, вернуть нас на Землю снова мог только Дурабум, который по-прежнему думал совсем о другом.

   — Вот бы нам на Европу смотаться! — как-то раз вздохнул он, задумчиво глядя в космическую даль.

   — Не «на Европу», а в Европу, — сухо поправил Профессор, не отрываясь от толстой книги.

   — Отличная мысль! — радостно подхватил Коля Зверев. — Замётано: возвращаемся на Землю и сразу в Европу. Ты по Парижу или по Риму соскучился? От нас туда и туда расстояние одинаковое. Ты уже решил, как мы вернёмся?

   — Почему? Что там делать? — с недоумением спросил Дурабум. — И на Юпитере делать нечего — там планета большая, но вся из газа. Ну, вы понимаете, просто большое круглое облако. Посмотреть можно: там вихри красивые цветные пятна образуют на поверхности, но мы даже приземлиться… приюпитериться не сможем. Полетим на какой-нибудь его спутник — лучше всего на Европу. Оттуда можно целыми днями смотреть на вихри Юпитера, но главное — Европа вся покрыта водой. Льдом то есть. Ну, вы понимаете, эта Европа — один большой-пребольшой, огромный каток.

   — Отпадает, — тоскливо проскрипел в ответ Коля Зверев. — Я коньки не взял.

   — У меня есть! — радостно ответил Дурабум. — И вообще, ну, ты понимаешь, вода! Полная планета воды. Мы там можем базу построить. Для жизни ведь кроме воды ничего не нужно: будем её пить, будем из неё кислород добывать, будем по льду на коньках кататься, а подо льдом там же рыба водится — будем ловить и варить уху. Ну, вы понимаете, настоящую европейскую, юпитерианскую, космическую уху!

   — Насчёт ухи ты в самую точку попал, — подхватил Коля Зверев. — Я шикарное место знаю — час от города на электричке, и там такой клёв! Юпитер со всей Европой отдыхают. Только надо успеть пока сезон не закончился. Ну, что? Летим прямо сейчас?

   — Час на электричке? Это на Земле, что ли? — обескураженно спросил Дурабум.

   — До Земли нам, кстати, ближе, чем до Юпитера, — вмешался Профессор. — Юпитер сейчас по ту сторону Солнца, так что нам надо лететь обратно. В общем, давай, разворачивайся.

   — Ладно, нет так нет, — легко сдался Дурабум, очень нас всех разочаровав. — Представьте себе кольца Сатурна, если смотреть на них с его спутника. Между прочим, на Титане есть настоящие реки, моря и озёра. Рыба в них, наверно, не водится, поскольку там не вода, а метан. Ну, вы понимаете, мы могли бы купаться в метане! Нырнуть на дно метанового озера! Представляете? И я тоже не представляю. Обязательно надо попробовать, раз уж мы в космос выбрались.

   — Искупаться в озере, это, конечно, самое то, — медовым голосом сказал Коля Зверев. — Вот вернёмся на Землю — махнём все вместе на Байкал. Это тебе не Сатурн с Титаном. Там много-много воды, как ты любишь, и никакого метана. Плавать в ядовитом газе — что за удовольствие?

   — Так ведь он жидкий, а мы в скафандрах. Они как акваланги. Ну, вы понимаете, двести лет назад все купались одетыми — даже мужчины надевали закрытые купальники, а потом привыкли и стали купаться в одних трусах. Так и мы будем купаться на Титане в скафандрах, а потом пройдёт двести лет, и мы сможем без них обходиться.

   — Это кто ж тебе разрешит так со скафандром обращаться?! — вспыхнул Профессор. — Знаешь, сколько он стоит?! Ты за всю жизнь столько не заработал, а собираешься в нём в жидкий метан лезть! Не будет тебе никакого Титана! И вообще, Сатурн нам сейчас не по курсу, как и Юпитер. Хочешь туда лететь — придумай, как нам развернуться и полететь в обратную сторону.

   — Не по курсу? — грустно переспросил Дурабум. — А что у нас впереди?

   — Ничего, — отрезал Профессор. — Сначала пояс астероидов, а потом до самого конца Солнечной системы нам не встретится ни одна планета, так что думай, как нам развернуться.

   Дурабум задумался. Коля Зверев и Профессор удовлетворённо переглянулись и обменялись одобрительными знаками.

   — Ну, вы понимаете, — сказал после продолжительного раздумья Дурабум, — мы и так долго уже летим, а если будем петлять, то никогда из Солнечной системы не выберемся и другие звёзды вблизи не увидим. Не стоит нам разворачиваться.

   Пришлось забыть о возвращении — путь нам лежал только вперёд.

   Мысль о поясе астероидов, который мы должны были пересечь, меня одновременно пугала и привлекала. Я догадывался, что место это опасное, но вместе с опасностью оно сулило и какое-то разнообразие в нашей межпланетной, невесомой рутине.

   — Так мы уже его пролетаем, — сказал Коля Зверев, когда я пристал к нему с вопросом, когда же наконец начнётся обещанный пояс астероидов.

   — Как это? — не поверил я.

   — А ты ожидал тут увидеть розу и Маленького принца? Так это ты книгу перепутал — у нас другой жанр.

   До этого путешествия я представлял себе полёт через пояс астероидов как компьютерную игру, где надо постоянно лавировать, уклоняться или расстреливать из лазерной пушки летящие навстречу каменюки.

   — Я ожидал увидеть очень много астероидов, — ответил я. — Или их тут нет?

   — Их, может быть, даже больше, чем ты думаешь, но они разбросаны в таком большом пространстве, что вряд ли мы их много встретим.

   Коля Зверев был прав: иногда в паре сотен километров от нас пролетал одинокий камень, но лавировать или отстреливаться из-за этого нам не приходилось.

   Но случались и интересные встречи.

   На заоблачном острове становилось прохладно. Далёкое Солнце уже не могло нас как следует согреть. Не верилось, что на Луне то же самое Солнце выжгло всё, что можно расплавить и испарить. В поясе астероидов оно не могло расплавить даже воду, и однажды нам встретился красиво поблёскивающий прозрачный ледяной астероид-айсберг. Это было очень кстати — набранная нами на Луне вода кончалась, а на Марсе мы заправиться ей не успели.

   Одевшись в скафандры, мы все вышли на охоту. Айсберг был слишком велик, чтобы затащить его в шлюзовую камеру, и мы под руководством Профессора, разгоняясь двигателями скафандров, затолкали его на орбиту заоблачного острова, где он и остался летать, вращаясь вокруг нашего купола, внося разнообразие в пестроту звёзд и снабжая нас по мере надобности водой. Ещё он заменил нам часы, и время на заоблачном острове снова стало общим. Мы договорились, что айсберг делает полный оборот за сутки, и шли спать, когда айсберг закатывался под палубу, просыпались, когда он снова становился виден, а когда он пролетал напротив шлюзовой камеры, Коля Зверев вылетал к нему, накалывал мешок льда и, вернувшись, варил неизменный борщ.

   Время текло однообразно, как обороты айсберга вокруг заоблачного острова: Профессор по сотому разу перечитывал толстую книгу, Дурабум не отрывался от телескопа, Коля Зверев торчал в оранжерее, наблюдая за ростом своих необычных растений, я сочинял повесть о нашем путешествии, а Яблочков все дни проводил с инопланетным артефактом, для которого требовал дополнительную порцию борща, будто тот был членом нашего экипажа. За это артефакт баловал нас своими фильмами. Смотрел их в основном Яблочков, но порой к нему присоединялся ещё кто-нибудь. Скука — не тётка, как и голод. Поболтаешься в невесомости десяток оборотов айсберга, ничего не делая, — любой ерунде рад будешь.

   Однажды мы посмотрели довольно глупую комедию, весь юмор которой строился на том, что странные киношные существа, кстати за время полёта мы даже стали некоторых узнавать — видимо, это были популярные актёры, — гонялись друг за другом и падали, нелепо растекаясь по полу.

   — А ведь получается, что Закон всемирного тяготения и на инопланетян действует, раз они падают, — заметил я, когда фильм закончился.

   — Как ты не понимаешь! — ответил Яблочков, раздражённо сморщив воображаемые ласты. — Это на Земле всех заставляют его исполнять, а у них это дело добровольного решения каждого: хочешь падаешь, а не хочешь… — тут Яблочков осёкся и, подумав с секунду, сказал: — И вообще, меня не интересует, что там у них. Меня бесит эта манера переводить стрелки: у них, дескать, камни падают, будто нас это в чём-то оправдывает. На нашей планете — на Земле порядок наведите, а потом других критикуйте.

   Меня удивило, что Яблочков считает Землю своей планетой. Мне-то казалось, что она его давно не интересует, но вскоре я убедился, что это не так.

   — Ты не знаешь, к какому типу звёзд относится Солнце? — спросил он как-то у меня.

   — Кажется, жёлтый карлик, — ответил я. — А тебе зачем?

   — Карлик? Жёлтый? Иного я и не ожидал, — саркастически усмехнувшись, ответил Яблочков.

   Через некоторое время он спросил Колю Зверева:

   — Ты случайно не знаешь, где в нашей Галактике находится Солнечная система.

   Коля Зверев удивлённо посмотрел на Яблочкова и ответил:

   — Примерно в восьми тысячах парсеков от центра Галактики, в десяти парсеках от галактической плоскости, в рукаве Ориона, между рукавами Персея и Стрельца. А ты почему спрашиваешь?

   — Хочу знать, где мы, чтоб не заблудиться.

   Потом как-то раз Дурабум, отвечая на вопрос Яблочкова, объяснил ему, что Земля — третья от Солнца планета, а мы сейчас находимся в поясе астероидов между орбитами четвёртой и пятой планет. А на вопрос, откуда такой интерес, Яблочков с очередной ужимкой из неземного кино ответил, что хочет узнать побольше про свою родную Солнечную систему.

   — Конечно, я люблю и Солнце, и Землю, — неожиданно сообщил он. — Эта любовь может быть непонятна людям с примитивным разумом. Я могу критиковать Землю, ненавидеть и даже желать ей погибели, но это от того, что хочу ей добра. Этим я и отличаюсь от тупых псевдопатриотов.

   — Можешь считать меня тупым псевдопатриотом, — вмешался Профессор, — но для меня Земля — это планета, где родился я, где жили мои предки. Ненавидеть её и желать ей гибели так же неприемлемо, как желать гибели собственным родителям, и ничего общего с любовью это иметь не может.

   — Нормальное дело! — возмущённо воскликнул Яблочков, яростно перемигиваясь всеми несуществующими чешуйками несуществующих горбов. — Меня родили, не спросив моего мнения, и я теперь благодарен быть должен? Нам даже не дали выбрать родителей! Далеко же мы ушли от одетых марсодолбов!

   — Если тебе так не повезло с предками, — сказал Профессор, — то хотя бы не хвастайся этим. Мои предки были очень достойные люди, я горжусь ими. И незачем мне выбирать родителей. Если бы у меня были другие родители, то и я был бы совсем другим человеком.

   — Это мне не повезло с предками?! — полыхнул Яблочков. — Да у меня предки в сто раз круче твоих! Мои предки твоим бы морду набили, если б им такое сказали.

   — Это твои предки моим морду набили?! Да мои предки твоих на конюшне пороть велели.

   — А мой предок твоего бы в тюрьму посадил!

   — А мой предок твоему бы голову отрубил!

   — А мой предок твоего бы молнией разразил!

   — Хорошо, что здесь нет ваших предков, — подвёл итог Коля Зверев. — Все предки на Земле остались, а Земля далеко. Кстати, Яблочков, твой прибор может показать какое-нибудь земное кино, а то фильмы про инопланетян совсем уже надоели?

   Как ни странно, в инопланетном артефакте нашёлся фильм про Землю, и мы его посмотрели. Он был как обычно ярким и красочным, но земляне в нём выглядели не очень правдоподобно. Головы у них были сделаны хорошо, но впечатление портили другие части тела, землянам несвойственные. Манеры и способы выражения чувств, которые у землян не приняты, а в некоторых случаях физически невозможны, тоже вызывали недоверие к фильму. Сразу видно, что его создатели жизнь на Земле совсем не знали и на консультантов поскупились.

   Историю пересказывать не буду, поскольку сам почти ничего не понял. Взаимоотношения персонажей и мотивы их поступков подчинялись непривычным для нас неземным обычаям, так что я даже не пытался разобраться в хитросплетениях сюжетов, шлангов и щупалец, пронизывавших фильм.

   В нём рассказывалось о нелёгкой судьбе мальчика, который мечтал шамзить, но вынужден был скрывать это. Звали его Габдулай Иливанович — авторы фильма понимали толк в земных именах. В жестоком и бездушном мире, окружавшем Габдулая, снег был белым, а трава зелёной и никто не смел даже подумать о том, что может быть иначе, поскольку все боялись гнева некоего Кочану, раз и навсегда установившего царившие на Земле порядки. За малейшие сомнения в цвете травы и снега, не говоря уж о попытках нарушить Закон всемирного тяготения, героя фильма жестоко карали, заставляя играть в футбол.

   Однажды он отказался купаться вместе со всеми и стал после этого изгоем. Друзья отвернулись от него, втайне завидуя его смелости, ведь до него ещё ни у кого не хватало духу отказаться от купания.

   Чтобы скрыться от царящего на Земле ужаса, Габдулай уединялся в тайном убежище, чудесным образом укрытом от всевидящего Кочану, и там, свистя от волнения коленными чашечками своих рогов, доставал из тайника Опоним Слепал, но тут же прятал его обратно, понимая, что если он сейчас станет шамзить, его сразу изобличат и тогда он одним лишь футболом не отделается.

   Последним, что хоть немного могло облегчить страдания лишённого детства ребёнка, была книга Яблочкова. Читая её, Габдулай Иливанович преисполнялся надежды на всеобщее опонимение, которое непременно должно было когда-то наступить, и это привносило в трагическую картину жизни землянина громкие ноты оптимизма и ещё чего-то, что на Земле не бывает, но при этом очень характерно для инопланетного кино.

   Что в фильме было действительно выше всяких похвал, так это земные пейзажи. Действие в основном происходило на фоне вольфрамовой скалы, заросшей ползучими пальмами. Поскольку Кочану однозначно определил только цвета травы и снега, цвет всего остального непрерывно менялся в свете обоих земных солнц — светло-фиолетового и бордового, превращая все предметы в красочный фейерверк.

   Вы и представить себе не можете, как красива природа Земли, снятая инопланетным оператором в инопланетной студии. До сих пор у меня стоит перед глазами великолепная, хотя и на мой вкус слишком натуралистичная сцена смертельной схватки зебры с жирафом, а верблюд, парящий над заснеженными зарослями арбузов, — пожалуй, самое яркое зрелище, какое я видел за всю жизнь.

   Я был зачарован, и после просмотра фильма мне ещё долго казалось, что детство у меня прошло так, как показано в нём, а мои детские воспоминания — фейк, грубо слепленный земными пропагандистами. И это не гипноз, двадцать пятый кадр или ещё какая-нибудь технология воздействия на мозги, а сила искусства. Устоять перед этой непобедимой силой способны только самые чёрствые и нечувствительные люди.

   — Чушь! — сказал Профессор, когда фильм закончился. — Это на Землю совершенно не похоже.

   — А что тут неправда?! — запальчиво спросил Яблочков. — Конкретно укажи, а не поливай грязью всё подряд — ты тут не на Земле.

   Профессор сразу не нашёл что ответить.

   Я сказал бы, что в фильме неправда, но, вспомнив о четвёртом измерении, подумал, что хоть Яблочков и болтается в невесомости рядом со мной, точка зрения, с которой он смотрит на Землю, может быть во многих парсеках отсюда, и, возможно, из той дали он видит что-то недоступное моему взгляду.

   Да и чего ругать фильм? Понятно, что сделали его инопланетяне, которые на Земле никогда не были и знают о ней только по обрывочным сведениям, сообщённым землянами — мной в том числе. Так что самим себя надо ругать за то, что ввели авторов фильма в заблуждение. Я после этого зарёкся отвечать на вопросы инопланетного артефакта, раз уж он мои слова так извращённо интерпретирует.

   И вообще, нельзя винить художника в том, что его мир отличается от того, что привыкли видеть другие. Он ведь на то и художник. Я и сам иной раз такое увижу и опишу, что у людей глаза из очков вылезают. И что, теперь требовать от меня доказательства, что я действительно видел звёздного дракона, заоблачный остров и энерголопухи? Уж поверьте мне, я их видел, а были ли они на самом деле — это уж вам решать.

   — Похоже, что книга нашего коллеги пользуется спросом в иных мирах, — заметил Коля Зверев то ли с завистью, то ли с осуждением.

   — Да, — сказал Яблочков, непривычно краснея и опуская глаза. — Я не хотел говорить об этом, но раз уж вы всё равно знаете… Я отправил её в инопланетное издательство, там пришли в восторг и издали многомиллиардным тиражом. Но что толку от славы где-то там, на далёкой звезде? Там мной зачитываются, ставят памятники, снимают фильмы. А здесь всё та же обрыдлая серость бытия.

   Когда он это сказал, первая мысль у меня была спросить адрес издательства. Может, там и мои книги наконец издадут? Но я подумал: что толку, ведь я эти книги никогда не возьму в руки и читателей никогда не увижу, и не стал спрашивать.

   — Как тебе кино? — неожиданно спросил Коля Зверев у Дурабума.

   — Ну, ты понимаешь, — начал отвечать тот, но Коля Зверев его перебил:

   — Главное — чтобы ты понял, как нам важно поскорее вернуть Яблочкова на Землю — ты же видел: там без него пропадут. Только он планету спасти может.

   — Вот ещё! — закричал Яблочков. — Да я полсотни лет с лишним на Земле прожил, и хоть бы кто спасибо за это сказал! А теперь, как меня не стало, все тосковать по мне начали?! Пусть сначала докажут, что заслужили моё возвращение!

   — Но ведь это же только кино, — пробормотал Дурабум, непонятно кому отвечая.

   — Причём кино лживое и вредное, — вмешался Профессор. — Где это видано, чтобы дети купаться не хотели?

   — Всякое бывает, — возразил Коля Зверев. — Есть такие, которые воды боятся. Понятно, что окружающие к этим странным людям относятся с недоверием, а в детском коллективе им и вовсе тяжело — приходится скрывать, притворяться, быть как все. Отсюда психологическая травма на всю жизнь. Я, например, много рассказов слышал, как людей на первомайскую демонстрацию насильно сгоняли, хотя зачем кого-то сгонять на народные гуляния? Там и без этого всегда многолюдно. Но кому-то, может быть, не хотелось, а не пойти вместе со всеми — значит, поперёк коллектива стать — от этого отношения с коллегами не улучшатся. Выходит, что эти люди шли на праздник вопреки желанию.

   Не знаю, как остальные, а я после этого внеземное кино не смотрел. Красивое оно, не спорю, но если они про Землю столько неточностей допустили, то как можно верить фильмам про их инопланетный мир? Я считаю, что искусство должно быть не только красивым, но и правдивым. Я, например, пишу хоть незатейливо, но зато всё как есть. Яблочков думает иначе, потому он продолжал смотреть красивое, но лживое инопланетное кино, а мне оставалось только ему завидовать — он неплохо проводил время, а я изнывал от скуки.

   Он смотрел инопланетные фильмы и изо всех сил старался подражать их героям. Получалось плохо: например, когда в кино кто-нибудь усиками на хвосте облизывал свои крылья — это было естественно, правдоподобно и даже красиво, но когда Яблочков вместо этого пытался ноздрёй почесать пятку — это, знаете ли, не только нелепо, но и физически невозможно даже в условиях невесомости.

   После того как Опоним Слепал разбился на Марсе, Яблочков не мог больше шамзить и страдал. До сих пор не могу понять, почему он не заказал себе новый — присылали же Яблочкову пиво, так почему бы Опоним Слепал не прислать? А может быть, его даже прислали, но Яблочков боялся его нам показать и прятал как герой фильма про землян.

   Мы неслись по просторам Вселенной без какой-то определённой цели. В нашем распоряжении были только слабенькие фотонные маневровые двигатели из китайских лазерных указок. С их помощью можно было немного скорректировать курс, но развернуться и полететь в другую сторону мы не могли. Если бы вдруг у нас на пути появился астероид, Дурабум сел бы в кресло, взял бы в руку джойстик, управлявший фотонными двигателями, и отвернул бы заоблачный остров от возможного столкновения, но опасности столкновения не было, и кораблём никто не управлял. Нет цели — нет и разницы, куда нас несёт судьба космонавтов-любителей.

   Нарушить однообразие бесконечного полёта могла только неожиданность. Однажды резкий рывок прервал невесомый покой, всё, что не было закреплено, посыпалось, но не на пол, что было бы хоть сколько-то привычно, а туда, где чаще был верх — в сторону купола. Мы похватались за верёвки и стали карабкаться к креслам.

   Первая мысль, которая у меня возникла, была о том, что мы, утратив бдительность, всё-таки столкнулись с астероидом, но, пристегнувшись к креслу и осмотревшись, я никаких космических тел поблизости не разглядел. Окружавшая нас со всех сторон чернота была плотно испещрена блёстками звёзд, на фоне которых, заслоняя их, появилось чёрное пятнышко, постепенно увеличивавшееся в размерах. Оно тянуло нас к себе — в этом не могло быть сомнений.

   — Чёрная дыра! — воскликнул я.

   — Чушь! — буркнул Профессор. — Если бы так близко от нас появилась чёрная дыра, нас бы уже на субатомные частицы разорвало. Да и всей Солнечной системе не поздоровилось бы.

   — Не могу повернуть, — пробормотал Дурабум, нервно дёргая джойстик.

   Воронка космического пылесоса, появившаяся перед нами, не была чёрной дырой, но нас туда всё равно неуклонно тянуло, мы приближались к ней всё быстрее и быстрее.

   Происходящее неожиданно объяснил инопланетный артефакт. Не будучи битым и не покушав борща, он вдруг заговорил, но не спокойным, ровным машинным голосом, как он разговаривал до сих пор, — на этот раз с нами говорило живое существо, использовавшее инопланетный артефакт как средство коммуникации с нами. К нам обращались по-русски, но с сильным инопланетным акцентом:

   — Ваша заявка одобрена. Вам предоставляется портал для перехода в цивилизованный мир. Планета Земля в ближайшее время будет санирована и приведена в соответствие с общепринятыми во Вселенной стандартами цивилизованной жизни. Следуйте в организованном порядке в направлении портала. Экипаж станции вселенского контроля желает вам приятного путешествия и благодарит за сделанный вами цивилизационный выбор.

   Яблочков радостно замерцал всеми цветами спектра, точнее, задёргался как эпилептик.

   — Какая ещё заявка? — спросил я.

   — Та самая, которую Яблочков на Марсе оформил, — напомнил Коля Зверев. — Он хотел жить на достойной его планете — вот теперь нас всех туда и отправят. Далёкая, видать, планета, раз до неё только через портал добраться можно. Теперь понятно, к чему были вопросы про звёздный тип Солнца, где искать нашу систему в Галактике, какая по счёту Земля, где мы сейчас находимся. Вот они и знают, где нас искать, где Земля и куда слать эту их станцию вселенского контроля.

   — Мы им сами всё рассказали, — печально согласился Дурабум. — Ну и дураки же мы! А ты, Яблочков! Болтун — находка для врага! Как не стыдно — ты же пионером был!

   — Сами вы враги! Они нам уже вон сколько фильмов про себя показали, а вы от них всё скрываете!

   — Это были постановочные фильмы, пропагандирующие их образ жизни! — рявкнул Коля Зверев. — Ничего мы об их планете из этих фильмов не узнали, а ты им фактическую информацию о Земле слил.

   — Теперь мы про их планету всё и узнаем, — легкомысленно сказал Яблочков. — Вы, чем травлю устраивать, спасибо могли бы сказать: благодаря мне на нормальной цивилизованной планете поживём. А на вашей любимой Земле наконец-то порядок наведут — без бардака, без хамства, без пьянства беспробудного. Разгонят всех к чёртовой матери, отменят Закон всемирного тяготения, разделят Землю на уютные маленькие планеты размером с Луну. Начнётся нормальная, цивилизованная жизнь.

   — Что значит «поживём»?! — возмутился Коля Зверев. — Я на это не подписывался, и вообще тут кроме тебя никто Землю бросать не собирался.

   — Говори за себя! — надменно отвечал Яблочков. — Достаточно ты тут всю дорогу командовал, хоть тебя никто и не выбирал. А народ хочет нормально жить на нормальной планете. Уж я-то получше тебя это знаю — я от народа не отрывался.

   — Так ты выборов захотел! — вспыхнул Коля Зверев. — Ладно! Голосуем. Кто за то, чтобы вернуться на Землю?

   Он поднял руку, Профессор тоже.

   Я не то чтоб не хотел посмотреть на чудесную планету из ярких и красивых фильмов, но мне не понравилось, что нас туда насильно тащат только потому, что Яблочкову туда захотелось, да и вернуться на Землю тогда уж вряд ли получится, а остаться насовсем на чужой планете мне не улыбалось. Что-то внутри меня подсказывало, что жизнь там вовсе не так красива, как кино. В ней наверняка много своих недостатков, непривычных для нас. Лучше уж привычные земные недостатки. Я поднял руку.

   Дурабум колебался.

   — Ты что, Дурабум, планету родную не любишь?! — прошипел на него Коля Зверев.

   Не стоило ему так, мне кажется. Нехорошо это. Зря он стал давить на Дурабума. Большинство ведь и так уже собрал.

   Дурабум засмущался, опустил взгляд, промямлил:

   — Ну, вы понимаете… Люблю, конечно, — и неуверенно поднял руку.

   — Видишь, Яблочков, народ не с тобой! — подвёл итог голосования Коля Зверев.

   Яблочков нисколько не смутился и гордо ответил:

   — Мне всегда было не по пути с серой, бездушной массой. Я и сам не хочу быть вместе с молчаливо-послушным большинством и идти у него на поводу.

   Между тем мы всё больше приближались к порталу. Разгоревшийся спор не имел смысла: воронка затягивала нас независимо от результатов наших голосований.

   Коля Зверев огляделся, ища, чем бы стукнуть Яблочкова, и вдруг закричал:

   — Смотрите! Вон они!

   Мы обернулись и увидели, что сзади нас маячит корабль пришельцев — та самая станция вселенского контроля, с которой к нам обращались через инопланетный артефакт.

   То, что этот шар размером с наш заоблачный остров был космическим кораблём, а не астероидом или каким-нибудь очередным чайником, было сразу понятно по тому, какие причудливые зигзаги он выписывал на фоне звёздной черноты.

   — Ну и двигатели у него! — удивился я. — Нам бы такие — мы бы враз до Земли долетели.

   — Чушь! — пробормотал Профессор. — Невозможно на такой скорости так маневрировать — их бы уже на куски разорвало.

   — Опонимели они там все, что ли?! — сказал Коля Зверев.

   — Настоящий космический корабль, — удовлетворённо заметил Яблочков, — не то что наши консервные банки.

   — Вот это да! — восхитился Дурабум. — Мне бы так!

   Думаю, он, как и Яблочков, тоже мог бы стать невозвращенцем. Не потому, что Землю не любит — просто любопытный очень и большой любитель всяких технических необычностей. Я это к тому, что пока нас затягивало, он вполне мог бы придумать, как нам вырваться из воронки — времени бы хватило, а он вместо этого просто сидел и дёргал туда-сюда джойстиком, будто он не гений, а кто-нибудь вроде меня. Он ничего не придумал и не сделал — не очень-то и хотел, значит, вырваться. А что ему? К Земле его ничто не привязывает: дома и семьи у него нет, а автосервисы наверняка есть и на других планетах.

   — Ну, допустим, им понравилось книга Яблочкова, и они решили его к себе забрать, — сказал я. — Хорошо — открыли портал и забрали. Самим-то им зачем прилетать понадобилось? Что они тут не видели? Яблочков же им объяснил, что на Земле нет ничего хорошего.

   — Альтруисты, — ответил Коля Зверев. — Хотят нас спасти и освободить. Завалят гуманитарной помощью — дадут каждому Опоним Слепал, заставят шамзить до опонимения, а сами будут смотреть и умиляться: вот мы, дескать, какие молодцы — целую планету дикарей к цивилизации приобщили.

   — Чушь! — буркнул Профессор. — Не бывает никакого альтруизма.

   — Не бывает, — согласился Коля Зверев. — Сначала заставят шамзить, а потом потребуют отблагодарить за опонимение и заберут все наши ресурсы. В моих журналах про земные ресурсы было много сказано. Останемся без борща. А что поделаешь? Цена цивилизованной жизни!

   Я подумал о том, что в инопланетных зоопарках пока что наверняка нет ни одной земной зебры, и ужаснулся. А вдруг этих зоопарков очень много, и всех зебр туда заберут! И как должна быть печальна судьба одинокой зебры, вынужденной в тысячах световых лет от родной Африки развлекать шамзящих инопланетян!

   — Вы все несёте бред! — сказал Яблочков. — «Инопланетяне заберут наши ресурсы»! Чтобы сказать такое, нужно совсем не понимать инопланетян и не знать их менталитет. Они никогда не берут чужое, для них главное — опонимение. Тот, кто по-настоящему опонимел, готов сам всё отдать.

   — Вот поэтому они и хотят, чтобы земляне опонимели, — объяснил Коля Зверев. — Мы им всё отдадим, а как очухаемся — их уже и след простыл. Сами-то они шамзить вместе с землянами не будут — не для того прилетали. Это ж не кино. Это в твоих фильмах они ничем другим не занимаются. Простые инопланетяне — они, может быть, действительно такие, как ты говоришь, но им-то от разграбления Земли как раз ни капли борща не достанется. А что мы знаем про их правящую верхушку? Эти никогда не проводят время там же и так же, как простой народ. Народ без Опоним Слепала ни шагу, а властители к нему и щупальцем не притронутся.

   — Суждение типичного земного шовиниста, — сказал Яблочков. — Это на вашей Земле всё только так и происходит, а на цивилизованных планетах нет никаких властителей и никакой правящей верхушки. Там у них всё для людей.

   Между тем мы мчались всё быстрее. Воронка на глазах увеличивалась. Она была чуть больше заоблачного острова. Мы должны были попасть туда как нитка в игольное ушко. Дурабум изо всех сил пытался с помощью маневровых двигателей свернуть, но это приводило только к бессмысленной болтанке — немного отвернув от центра портала, заоблачный остров снова возвращался на прежний курс, а скорость всё росла.

   Пропетляв по своей феерической траектории, инопланетный корабль вдруг замер, и мы оказались ровно между ним и всё сильнее засасывающей нас воронкой. Артефакт вновь ожил и заговорил своим обычным машинным голосом:

   — Уважаемые земляне! Благодарно приветствуем вас за выбор нашего доброжелательного переход-портала. Его дружелюбная формула обеспечит совершенство вашего наслаждения на всё время пребывания в путешествии перемещения на нашу цивилизованную планету.

   — Культура! — восхитился Яблочков. — Не ваше земное хамьё — сразу видно.

   Артефакт засветился и начал показывать рекламные ролики про инопланетную жизнь, обеспечивая нам совершенство наслаждения. В красочных протуберанцах чего-то шамзил кто-то разноцветный, наполняя опонимением всё вокруг себя, и особенно Яблочкова, который так и рвался присоединиться к своему инопланетному другу из рекламы.

   — Смотрите! — прошептал Дурабум. — Вот почему он так петлял! Ну, вы понимаете, он вертится!

   Шар, в котором сидели наши преследователи, был уже так близко, что мы могли его хорошо разглядеть. Дурабум был прав: он крутился как юла, слегка покачиваясь на оси вращения.

   — И как у них голова не закружится?! — удивлялся Дурабум.

   Это как раз не удивительно: судя по фильмам, у инопланетян каких только частей тела не было — все были, даже самые невообразимые, вот только голов у них я не замечал, так что кружиться там было нечему.

   — Теперь ясно, почему они так летели, — сказал Коля Зверев. — Кручёный шар может какие угодно фигуры выписывать. Забить такой нереально.

   — Чушь! — резко оборвал его Профессор. — Только кручёные можно нормально забивать. Если хочешь осмысленно играть, а не просто катать шары — авось какой-нибудь закатится, — научись бить с винтом. Кручёный шар сам в лузу пойдёт, если удар правильно рассчитать.

   — Я играю не часто, — настойчиво продолжал Коля Зверев, — но кое-что всё-таки понимаю. Из такого положения ты, Профессор, хрен чего забьёшь, и не надо строить из себя гроссмейстера — настоящие мастера кием работают, а не языком. А такие самоуверенные в первую очередь без штанов остаются, когда в бильярдной мастера встретят.

   — Смотри и учись! — рявкнул Профессор и выхватил у Дурабума джойстик.

   Он резко рванул вбок, направив заоблачный остров на ничего не подозревавший астероид, мирно летевший по своей траектории в стороне от портала.

   — Ты что делаешь?! — заорал Дурабум.

   То же самое мог бы заорать и астероид, явно не ожидавший такой вероломной атаки. Он был не крупнее заоблачного острова, но он был камнем, и при столкновении мы пострадали бы гораздо больше его, но столкновение не произошло: наш биток только слегка, самым краешком чиркнул по астероиду. При этом оба быстро закрутились в разные стороны и разлетелись. Сбитый со своей миллиардолетней орбиты астероид, вальсируя, отправился на поиски новой траектории, наш ледяной спутник оторвался от нас, и я не успел заметить, куда он улетел — в портал, вслед за раненым нами астероидом или каким-то своим самостоятельным путём. Мы же, дико вращаясь, мчались обратно к порталу.

   Эх, давненько я не катался на карусели!

   Что произошло дальше, я толком не мог разглядеть, поскольку весь мир вокруг нас закрутился с бешеной скоростью. Звёзды, портал, корабль пришельцев слились в зарево за куполом, и о случившемся я могу судить только по последствиям.

   — Уважаемые земляне! — вновь заговорил инопланетный артефакт, прерывая рекламу. — Переход-портал готов к перемещению. Прослушайте сообщение безопасность-информации. Расположите щупальца относительно ложноножек, шамзить во время всего перемещения…

   Портал был уже совсем близко. Мы влетали в него немного сбоку и, зацепив край воронки, не скатились в неё — вращаясь, заоблачный остров отскочил к другому краю воронки, оттолкнулся от него и, сохраняя скорость, набранную при полёте к порталу, помчался в обратную сторону — к чужому шару.

   Взволнованный голос из инопланетного артефакта прервал сообщение безопасность-информации, и мы так и не узнали, можно ли шамзить во время перемещения:

   — Немедленно остановитесь! Что вы делаете?! Прекратите этот опасный манёвр! Вы грубо нарушаете правила движения в космосе! Лишитесь прав!

   Агрессивная манера профессорского вождения и тут не привела к настоящему столкновению: мы с громким щелчком коснулись инопланетной станции. От этого касания заоблачный остров на мгновение перестал вращаться, а потом закрутился в другую сторону, но уже не так быстро. Благодаря этому мы смогли увидеть, как станция пришельцев сорвалась с места, закружилась в пространстве как шарик, из которого выпустили воздух, и, описав умопомрачительную дугу, точнёхонько влетела в предназначенный нам портал.

   — Да вы все ох…! — возглас оборвался на полуслове, и это было последнее, что мы услышали из инопланетного артефакта. Он умолк навсегда.

   Мы с Колей Зверевым переглянулись.

   — Ты заметил? — спросил я. — У него на последних словах акцент пропал.

   — Наши люди везде есть, — задумчиво ответил Коля Зверев.

   Портал схлопнулся и исчез.

   — Ура! — закричал Дурабум. — Молодец, Профессор! Настоящий биллиардер!

   — Отличный удар! — сказал Коля Зверев. — Приношу извинения и признаю поражение. Готов хоть сейчас лезть под стол и кукарекать.

   Удар с винтом получился действительно славный, Профессор молодец, и Дурабум совершенно прав, назвав его не бильярдистом, каких много, а именно настоящим биллиардером.

   Только Яблочков сидел, обхватив голову руками, и не радовался. Его мечта о жизни на нормальной, цивилизованной планете накрылась схлопнувшимся порталом, и надежды на вторую попытку не было, инопланетный артефакт, так долго его просвещавший, окормлявший и радовавший, погас и замолчал навеки, превратившись в бессмысленное изделие непонятного назначения, и ни борщ, ни удары никогда не заставят его ни показывать кино, ни крутить рекламу, ни говорить корявые фразы, ни задавать коварные вопросы.

   — Изверги! Нелюди! — хныкал Яблочков. — Вы ненавидите всё, что на вас не похоже, вы готовы уничтожить и растоптать каждого, кто захочет вытащить вас из той помойки, куда вы сами себя загнали! Я не могу жить с вами на одной планете! Мне стыдно быть землянином! Вы радуетесь тому, что бесчеловечно расправились с теми, кто пришёл спасти вас от вас же самих, научить нормальной, цивилизованной жизни, которой живёт вся остальная Вселенная! Думаете, я примкну к победителям?! Не дождётесь! Я не вы! Я инопланетянин! После того, что вы сейчас натворили, мы все инопланетяне!

   Кого он назвал всеми, я не понял. Вроде бы, выяснили уже, что он здесь один такой, да и про себя он, конечно, загнул: инопланетянин из него как из меня одетый марсодолб. Впрочем, одетые марсодолбы тоже инопланетяне, но с соседней планеты — почти наши.

   Яблочкова понять можно: никто ж не знает, как бы дело пошло, если б Профессор мастерским ударом не отправил наших спасителей туда, откуда они прилетели. Может быть, они не стали бы отрывать нам головы, чтоб сделать похожими на себя, может, всем бы понравилось шамзить — я этого никогда не делал и не берусь судить, хорошо это или нет. Я не знаю, как бы мы жили при инопланетянах, но знаю точно, как мы жили без них, и меня это в целом устраивает. Я привык к той Земле, на которой прожил мою жизнь, а на других планетах пусть живут той жизнью, какая им привычна. Я точно не инопланетянин и без зазрения совести вместе с остальными радовался нашей маленькой победе.

   Но радость продолжалась недолго. Заоблачный остров, всё больше разгоняясь, мчался к другому порталу, черневшему прямо перед нами. Отклониться мы уже не могли — было поздно, и мы летели в самый центр воронки.

   — Профессор! Синус ты косинус! — простонал Коля Зверев. — Зачем свояка закатил?! Такой удар испоганил!

   Это были несправедливые слова: Профессор не знал о втором портале, мы не могли его видеть — от нас его заслонял чужой шар, а когда благодаря мастерскому удару настоящего биллиардера мы поменялись с ним местами, портал оказался так близко, что Профессор не мог уже ничего сделать. Мы винтом вкрутились в черноту воронки, вход в которую схлопнулся, как только мы оказались внутри.

   Герой сказки, проглоченный гигантской рыбой, должен был чувствовать то же, что и мы. Заоблачный остров был освещён глубоководными бактериями, но вокруг, за его куполом была полная темнота. Мы летели по порталу как по тоннелю метро и могли только гадать, что нас ждёт на следующей станции и кто нас встретит, когда двери вагона откроются.

   Вдруг снаружи стало светло. Снова показались звёзды. Мы вывалились из портала, и он тут же исчез. Заоблачный остров перестал вращаться, и звёздная карусель, от которой по ту сторону портала меня чуть не стошнило, остановилась. Я чувствовал, как ко мне возвращается вес, причём низ был там, где положено — под палубой заоблачного острова. Мы летели над массивным космическим телом, притягивавшим нас к себе, но его скрывала палуба, и я не мог его разглядеть. Приходилось довольствоваться видом звёзд над нами. Небо медленно светлело, из чёрного становясь тёмно-синим.

   — Кто-нибудь знает, где мы? — спросил я.

   Ответ ждать себя не заставил. Луч света вынырнул из-под палубы заоблачного острова, и сбоку от купола выплыл яркий диск со скрытым тенью краем — слегка подзабытый, но такой знакомый!

   — Луна! — закричал Дурабум.

   — О! — хором сказали мы.

   Теперь я понял, что под нами наша родная планета. Солнце показалось из-за её края, который до этого был скрыт ночной тьмой, осветило облака внизу и окончательно прояснило наше положение.

   Дурабум засуетился и, что-то напевая, стал подкачивать аэростат. Наша скорость была не очень высокая, и сейчас нам надо было не упасть, а плавно опуститься с околоземной орбиты на то место, откуда мы стартовали. Я был уверен, что Дурабум не промахнётся, ведь он уже столько раз летал туда на автомобиле с магнитом внутреннего сгорания. Он снова меня удивлял: только что не собирался лететь к Земле, а теперь больше всех радовался возвращению. Мы, впрочем, тоже радовались.

   Возвращение из долгого путешествия — всегда радость.

Дедал Дмитриевич

   Наконец стало понятно, что произошло. Станция вселенского контроля должна была проследить за нашей отправкой в цивилизованный мир. Инопланетяне открыли два портала: один для нас, а другой для себя, чтобы сразу отправиться на Землю для её санации и приведения в соответствие, но биллиардерский удар Профессора всё спутал: пришельцы отправилась восвояси, а мы вернулись домой.

   По нашему недомыслию они теперь знают, где нас искать, но я очень сомневаюсь, что они вновь сунутся, посмотрев один раз, как настоящие биллиардеры умеют забивать с винтом, а ведь они ещё не видели, как Профессор играет в боулинг, а то ведь он и в теннис тоже может.

   Мы снижались. Мир вокруг нас становился всё более привычным и уютным. Небо светлело и голубело, звёзды гасли, уступая Солнцу право быть единственным дневным светилом нашей планеты, пена облаков становилась всё ближе. Скорей бы увидеть, что там под ней! Что ждёт нас на Земле? Мы ведь даже не знаем, сколько времени продолжалось наше путешествие.

   Прежде чем приземлиться, мы несколько раз облетели планету. Через разрывы облаков мы видели океаны и контуры континентов, освещённые солнцем, города, мерцающие в ночи. Дурабум уверенно направлял заоблачный остров к месту его постоянного пребывания. Для этого ему не нужны были расчёты Профессора — он так часто летал туда на своём стареньком автомобиле, что мог при любой облачности из любой точки Земли долететь и припарковаться.

   На месте мы оказались днём. Под нами были густые облака, и Дурабум решил, прежде чем бросать якорь, опуститься пониже, чтобы точно прицелиться в крышу умного дома. Он стал медленно выпускать газ из аэростата, и мы начали погружаться в туман облака. Ветра не было, и мы опускались ровно и вертикально, как на лифте.

   И тут вдруг нас подбросило вверх. Подскочив на пару метров и на миг увидев солнце над облаками, мы рухнули в туман и, разбрасывая пьезоэлементами во все стороны искры из-под стоек, снова подпрыгнули. Только после трёх или четырёх прыжков заоблачный остров остановился. Так же мы садились на Марс — там мы даже больше прыгали. Понятно, что дело было в стойках, которые мы так и не перенастроили. Но мы же не собирались приземляться — только хотели опуститься, а теперь прямо внутри облака стояли на чём-то твёрдом и невидимом из-за тумана.

   Полные желания пойти и выяснить, что это, мы отстегнулись и вылезли из кресел. Но не тут-то было!

   Вообще-то Яблочков прав: я насчёт Закона всемирного тяготения не так категорично настроен, может быть, он для чего-то и нужен, но у нас на Земле с ним явно перебор — не обязательно его совсем отменять, но хорошо бы малость ослабить, чтоб было хотя бы как на Марсе. А мы-то в невесомости от этого отвыкли, да ещё и весу все набрали, когда неизвестно сколько времени почти не двигались и объедались борщом. Только тут я в полной мере осознал, что вешу за сотню килограмм, и мне, чтобы встать на ноги, придётся этот вес поднять.

   Кто-то стоял на коленях, кто-то на четвереньках — на ноги подняться не сумел никто.

   — За мной! — скомандовал Коля Зверев, и мы как могли поползли за ним в подвал.

   Там на стеллаже стояли банки с вареньем из выведенной Колей Зверевым лёгкой клубники, с помощью которой можно сбросить вес.

   Мы перерезали хомуты, которыми банки крепились к стеллажу. Меня угораздило первым снять с банки крышку, и всех нас обляпало взметнувшейся к потолку вязкой сладкой жидкостью.

   — Забродило!

   — Сам ты забродил, дурень! — ругнулся Коля Зверев. — Кто ж так открывает лёгкую клубнику?!

   Пришлось на Земле применять опыт питья в невесомости — проделывать в крышке дырку и аккуратно высасывать варенье, благо оно было довольно жидкое и, кстати, вкусное. А как жидкость кончится, снимать крышку и ловить ртом вылетающие из банки ягоды.

   После нескольких банок (я их не считал) я достаточно сбросил вес, чтобы встать на ноги.

   Перепачканные в варенье как нашкодившие дети, мы полезли наверх.

   Детям, сожравшим за раз столько варения, ох как влетело бы! А взрослым, думаете, можно? Вот и мы так думали и не ждали, что прямо на выходе из подвала нас скрутят, наденут наручники и уложат лицом в пол. Я только успел заметить, что сделали это люди в камуфляжной форме с надписью на груди «ЧОП ДДД».

   Такой встречи на родной планете я ожидать не мог. Всё-таки мир сильно изменился за время нашего отсутствия! Перепачканный лёгким вареньем, я рассматривал синтетический ковролин, покрывавший палубу заоблачного острова, и строил догадки, где мы и кто эти люди. Сначала я подумал про умный дом, о коварстве которого я много слышал от Дурабума. Действительно, кто ещё мог устроить засаду в облаках? Пока нас не было, он мог развернуться во всю ширь своей гнусности. Возможно, он уже захватил власть над миром, и теперь нам придётся, даже не отдохнув с дороги, спасать Землю от разбушевавшегося маньяка… Только этого не хватало!

   Ключом к разгадке могла стать короткая надпись, которую я успел разглядеть. Первая её часть понятна: ЧОП — значит частное охранное предприятие, а что такое ДДД? Деревянный дом Дурабума? Вряд ли: Дурабум не говорил, что его дом деревянный. Его дом умный — вот что он говорил. Значит, думающий дом Дурабума? Или действующий дом Дурабума?

   — Что с ними делаем? — спросил один охранник другого. — Полицию вызывать?

   — А Дедал Дмитриевич что сказал?

   Тут неожиданно подал голос Дурабум:

   — Немедленно ведите нас к Дедалу Дмитриевичу! — потребовал он.

   — А ты кто такой, что тут командуешь?! — обиделся охранник.

   — Паспорт у меня в заднем кармане — вот кто я такой! — ответил Дурабум.

   Откуда у него взялся командный голос? Вот уж от кого не ожидал! Тон Дурабума убедил охранника. Тот вытащил из его кармана паспорт, отошёл в сторону, внимательно прочитал главную страницу, полистал, а потом достал телефон и, на ходу набирая номер, вышел с заоблачного острова в туман. Снаружи некоторое время доносился его голос, но что он говорил, я не разобрал.

   Вернувшись, он сказал напарнику:

   — Дедал Дмитриевич велел к нему вести.

   Нас поставили на ноги и повели в туман.

   Покинув заоблачный остров, мы оказались на крыше какого-то здания. Через обитую жестью дверь мы прошли на чердак, заставленный оборудованием, оттуда вышли в довольно красиво отделанный холл. Группа людей офисного вида с осуждением наблюдала, как нас провели к лифту: пятеро потёртых типов, перепачканных в варенье, в наручниках, никак не могли вызвать сочувствие.

   Спустившись на несколько этажей, мы вошли в дверь, надпись на табличке которой я не успел прочесть, заметив только те же таинственные буквы ДДД.

   В большом кабинете, предназначенном для многолюдных совещаний, во главе длинного стола сидел лысоватый мужчина средних лет. Из широкого окна у него за спиной открывался прекрасный вид на бескрайние новостройки.

   Мужчина встал из-за стола, подошёл ближе, с любопытством нас рассмотрел и задумчиво сказал:

   — Так.

   Слово было за Дурабумом, ведь это он сюда напросился. И он высказался громко, чётко и без всяких там «ну, вы понимаете». Набрав полную грудь воздуха, он провозгласил:

   — Дедал! Я твой отец!

   Вообще-то Дурабум хотел назвать сына Икаром, но жена не согласилась. Имя Икар напоминало ей вонючий венгерский автобус, и Дурабуму пришлось уступить. Мальчика назвали Дедалом в честь какого-то дальнего предка Дурабума. Имя, что ни говори, редкое, и во Вселенной вряд ли есть ещё один Дедал Дмитриевич, так что Дурабум узнал своего сына при первом же упоминании.

   Вскоре мы сидели в том же кабинете за длинным столом и с жадностью ели заказанный в ближайшем ресторане обед. Мы так соскучились по земной пище, что заказали всё меню, а Коля Зверев дополнительно взял десяток бутербродов с колбасой. Только от борща мы дружно отказались.

   — Вы что, варенья из лёгкой клубники объелись? — спросил Дедал Дмитриевич. — Только после него такой аппетит бывает.

   Про варенье можно было бы догадаться не только по аппетиту, но и по нашим чумазым лицам.

   — Лёгкую клубнику я вывел, — сказал Коля Зверев.

   — Возможно, — ответил Дедал Дмитриевич. — А мы её выращиваем. Если есть патент, можем купить, если хочешь.

   — Всё в порядке, сынок, — вмешался Дурабум. — Это мы разберёмся.

   — С лёгкой клубникой осторожно надо, — продолжал Дедал Дмитриевич. — Сброшенный вес очень быстро набирается. Варенье скоро выйдет, а набранный вес останется.

   — Какой же ты взрослый, Дедал! — ласково перебил его Дурабум.

   В этих словах прозвучала и гордость: вот ведь какой большой и солидный сын вырос, и печаль: годы-то летят, дети растут, а мы…

   Дедал Дмитриевич смущённо кашлянул и, отводя взгляд, сказал:

   — Я, батя, всё ждал, что ты вернёшься. Никто не верил, но я-то тебя знаю, хоть мы и недолго знакомы были. Я знал, что ты придёшь, причём не так, как все приходят, а как — я и придумывать не пытался. Когда сегодня на крышу что-то бухнулось, я даже сперва испугался. Все испугались. Ты, папаша, дурабум всё-таки! Разве можно так делать?! Тут же и пожилые люди, и женщины беременные есть. А когда то, что на крышу упало, прыгать на ней начало, я уже почти уверен был: это мой папа вернулся. Как же это тебя так угораздило? Где ты пропадал?

   Дурабум рассказал про наше небывалое путешествие. То, что он говорил, было так фантастично и неправдоподобно, что меня постоянно подмывало его перебить и поправить. Воображение у него разыгралось, и многое в его рассказе не только не отражало правду, но и было просто физически невозможно. Я понимаю, что моя повесть тоже может вызвать сомнения, но Дурабум рассказывал совершенно невероятные сказки, в которые не поверил бы и пятилетний ребёнок.

   Дедал Дмитриевич слушал без недоверия и без удивления. Очевидно, похождениями Дурабума его невозможно было удивить. Судьба далеко уводила сына от отца, но в четвёртом измерении они не разошлись ни на сантиметр.

   — Ну, я что-то такое и предполагал, — сказал Дедал Дмитриевич, когда Дурабум закончил рассказ. — Ты, папа, неисправимый. В твоём-то возрасте пора уже понять, что время кустарей-одиночек давно прошло. Я по молодости тоже ввязывался в подобные авантюры. Мама мне всегда говорила, что я в тебя пошёл — такой же дурабум. И захотелось мне тебя повидать. Приехал в Россию, прихожу домой, а дом пустой стоит, куда ты делся — никто не знает.

   — И как тебе умный дом? — спросил Дурабум.

   — Ты о чём? Избаловал ты его — он себя действительно умным вообразил, а на самом деле жизни вообще не знает. Вляпался везде, где только можно. Он же затеял стройку века, а сам ни кредит взять, ни документы оформить не умеет. В строительстве, да, он разбирается, но во всём остальном… Тоже кустарь-одиночка — весь в тебя. Уж как он мне обрадовался! Ему-то уже стало казаться, что все его бросили и никто не понимает. Ну, я ему, конечно, помог: денег дал, специалистов привлёк. Стройку мы закончили, и я тогда фирму ДДД основал. Разрабатываем технологии будущего — всё то, чем ты в одиночку занимался, мы делаем на промышленной основе. У меня несколько тысяч сотрудников. И то, что твой дом построил, как раз в дело пошло: тут у нас и офисы, и лаборатории, и производственные помещения, и квартиры для сотрудников, и гостиница, и помещения под аренду, и музей на нижних этажах. Я с городской администрацией договорился, так этот трудоголик нам даже метро до города прокопал.

   — Так этот небоскрёб, где мы сейчас, и есть мой умный дом?! — воскликнул Дурабум.

   Дедал Дмитриевич слегка поморщился и проворчал:

   — Ничего он не умный: как был дурабумом, так и остался.

   Свет в комнате обиженно заморгал. Дедал Дмитриевич нахмурился, и моргание прекратилось.

   — А у тебя, батя, планы какие? — спросил Дедал Дмитриевич. — Где жить собираешься, раз уж на Землю вернулся?

   — На своём участке, — ответил Дурабум. — Там у меня всё в порядке — самую малость только подремонтировать надо, купол поменять. Он сейчас на крыше хорошо стоит. Там, пожалуй, и поживу.

   Дедал Дмитриевич возмущённо всплеснул руками:

   — Ну ты же не Карлсон, батя! Меня хоть не позорь — что обо мне сотрудники скажут?! Найдётся тут для тебя квартира. И должность в ДДД я тебе найду. Будешь младшим визионером. Старший визионер я, но у меня административных забот много — мечтать некогда, а ты с этим справишься — с твоими фантазиями мы Вселенную на уши поставим.

   Мне стало немного страшно за Вселенную, которую они на пару несомненно поставят на уши, и несправедливость резанула ухо: какой же Дурабум младший визионер, если он старше?! Но вмешиваться в их семейные дела я не стал.

   Мы долго ещё разговаривали с Дедалом Дмитриевичем. Он рассказал нам про проекты ДДД, про продукцию, которая там выпускается, провёл экскурсию по цехам и музею. Вкратце это не пересказать, а подробный рассказ занял бы целую книгу, не менее толстую, чем эта.

   — А что значит ДДД? — спросил я в конце экскурсии.

   — Мои инициалы, — ответил Дедал Дмитриевич, и мне стало стыдно, что я сам об этом не догадался.

   Наступал вечер, и мы спустились в метро. Дурабум остался в своём вновь обретённом доме, Профессор тоже задержался для делового разговора с Дедалом Дмитриевичем — у него чесались руки всё-таки заключить какой-нибудь контракт на сто миллионов. Странно, что он воспринял ДДД всерьёз, ведь они занимаются тем же, чем и Дурабум, проекты которого Профессор не только не воспринимал всерьёз, но и даже отказывался замечать.

   Доехав на метро до города, я распрощался с Колей Зверевым и Яблочковым и отправился домой.

   Так закончилось моё возвращение в детство. Сколько времени оно продолжалось — я так и не понял, и это не удивительно, ведь сколько времени продолжалось моё детство, я тоже точно не знаю. Когда оно закончилось и закончилось ли вообще — кто разберёт?

   Когда я пришёл на работу, никто не спросил, где я пропадал всё это время. Коллеги даже не заметили, что меня не было. И не важно, летал я куда-то или не летал — в моей жизни всё осталось по-прежнему.

   Со своими одноклассниками я с тех пор ни разу не встречался и знаю о них только из соцсетей, поэтому мне ничего не известно о Дурабуме. Он в соцсети больше не появляется. Видимо, много дел в ДДД. То, что он ничего не написал о нашем путешествии, меня не удивило: не писатель он, у него другие таланты, и я не уверен, что он вообще смог бы воспроизвести на бумаге те побасенки, которые рассказывал своему легковерному сыну. А если бы и смог, то, перечитав, сам бы ужаснулся их бредовости и никому не показал.

   Коля Зверев вскоре после нашего возвращения опубликовал трогательный рассказ о звёздном драконе, ухитрившись при этом не упомянуть космическое путешествие. Не понимаю почему. Боялся, что выйдет неправдоподобно? Так ведь и в звёздного дракона мало кто поверит. Может, просто упустил из виду или посчитал малозначимым в сравнении с судьбой своего крылатого друга.

   Яблочков написал о нашем полёте целую книгу ещё более толстую, чем предыдущая. Её он, правда, издал в мягком переплёте, чтоб было не так больно, когда стукнут по голове. Он прислал мне своё произведение с такой длинной и витиеватой дарственной надписью, что я её даже приводить тут не буду. И это не потому, что я завидую его литературному таланту. Чему там завидовать? То, что я пишу лучше Яблочкова и вовсе ему не завидую — такой же неопровержимый факт, как и всё в этой книге. Можете даже не сравнивать — если я до этого места писал только правду, не стану же я врать на последних страницах.

   В четвёртом измерении мне до Яблочкова как до Сатурна: то, что он описал, совсем не похоже на то, что видел я. Луну и Марс он только вкратце упомянул, подробно остановившись на дальних звёздных системах. В ходе путешествия он установил, что чем ближе к центру Галактики, тем лучше обстоят дела со свободой слова, демократией, правами человека и уважением к интеллигенции. Там им восхищались, ловили каждое его слово и на руках носили. Это я готов подтвердить: нас всех носили, правда, не на руках, а на спинах одетых марсодолбов — что было, то было. На многих очень даже цивилизованных планетах Яблочкова умоляли остаться, но совсем бросить Землю он не мог — при всех своих пороках она этого не заслужила, и он вернулся, чтобы навеки разделить с ней свою судьбу.

   В письме, приложенном к книге, он рассказал, что Дурабум собрал для него Опоним Слепал из автомобильного аккумулятора и радиатора парового отопления. Работает он так же, как и всё, что делается на Земле — шамзить можно, но опонимения практически не достигнуть. Но Яблочков, конечно, не сдаётся: он создал довольно многочисленную группу, участники которой учатся шамзить и собирают документы для переселения на цивилизованную планету. Дело это непростое: они уже обращались в НАСА, Европейское космическое агентство и Роскосмос и, не получив ответа, готовят обращение в Международный суд с требованием признать их право на планетарную эмиграцию, а пока суд да дело, создают Международную неправительственную организацию узников Земли. Яблочков просил у меня денег на это благородное начинание, и я предложил ему обратиться к Профессору.

   Вообще-то, я был бы только рад, если бы Яблочков оказался на планете своей мечты — он заслужил это всей своей нелёгкой жизнью, но всё же не хотелось бы, чтоб такие, как он, навсегда покинули Землю. Без него будет скучно — как-никак, человек с молоточком. Иногда он раздражает, но, с другой стороны, что бы мы без него делали? Наш полёт не состоялся бы, если б Яблочков не вывел из себя Профессора, и с Марса мы улетели в результате его переговоров с одетыми марсодолбами, и портал, через который мы вернулись на Землю, появился только из-за него.

   Профессор часто ворчал на Яблочкова: «Хорошо там, где вас нет». Может быть, он прав, но если бы всем было хорошо, никто бы с места не двинулся и пальцем бы не пошевелил, чтобы сделать жизнь лучше. А чтобы жизнь не казалась слишком хорошей, такие как Яблочков и нужны.

   Меньше всего я ожидал рассказ о нашем путешествии от Профессора. Я был уверен, что он скроет эту историю и ни за что не признается, где пропадал неизвестно сколько времени. Но Профессор оказался хитрее, чем я думал. У себя в соцсети он написал подробный отчёт о том, что встречался с одноклассниками у себя на даче — мы варили борщ, играли в баскетбол и бильярд, вспоминая детство, рассказывали фантастические истории, одевались в скафандры, которые он купил для музея, и в результате все так напились, что не смогли вовремя вернуться. Там же были и фотографии, на которых мы резвились в скафандрах на фоне травы и деревьев.

   Правдоподобная история, ничего не скажешь. Не то что моя повесть, в которую я сам верю с трудом, хотя писал её по личным воспоминаниям. Я бы поверил в то, что написал Профессор, если бы не пара мелочей, которые сводят на нет всю правдоподобность его рассказа: во-первых, он сам мне говорил, что его дача на Мальдивах, но я там никогда не был, а на Луне был не меньше одного раза, а во-вторых, никому не придёт в голову надевать скафандр там, где без него можно обойтись. Это я могу утверждать как человек, скафандр немало поносивший. Так что наши фотографии среди деревьев — это фейк. Заменить на фотографиях лунный или марсианский фон на земной в наше время может даже ребёнок.

   Впрочем, не стану наговаривать на одноклассников. Их рассказы так же правдивы, как и моя повесть. Летали мы вместе, но каждый увидел что-то своё, как это всегда и бывает. Мы были рядом, на одном и том же заоблачном острове, но кто знает, как далеко мы были друг от друга в четвёртом измерении. Дурабум говорил мне, что правда — это то, как каждый видит истину с того места, где он сейчас находится, а увидеть истину целиком и во всём её объёме не дано никому, даже чайнику Рассела.

   В этом я окончательно убедился, когда стал осторожно расспрашивать знакомых, что на Земле произошло, пока нас не было. Судя по тому, что я наслушался, произошло очень много чего, причём каждый рассказывал по-своему и уверял, что рассказы других — чушь, фейки и пропаганда. Не стану повторять эти истории, настолько они нелепы и невероятны. Такое ощущение, что инопланетяне всё-таки успели начать приведение нас в соответствие и взорвали в четвёртом измерении бомбу, разбросавшую землян по всей Галактике.

   Единственная история, в которую я поверил, была о том, что вслед за нами через полсотни лет после предыдущего полетел новый луноход.

   Он разбился — в лунных исследованиях первый раз всегда неудачный. Тех, кто запускал прошлый луноход, уже нет, а нынешним учёным и инженерам приходится всему учиться заново, и этот запуск для них первый. Теперь главное — чтоб они не испугались неудачи и продолжали попытки, не допуская полувековых перерывов.

   Нашему поколению не повезло: мы могли летать на Луну только в мечтах, но я надеюсь, что Дедал Дмитриевич свои шансы не упустит, а его дети увидят и космические маршрутки, и небоскрёбы на Луне, и яблони на Марсе.

   Ну, вы понимаете, обязательно увидят!