Тагра. Глава 3. Слухня и Приют одиноких вещей

Третий рассказ из цикла "Тагра"

Мы с Аллой только собрались позавтракать, как в дверь постучали.

Трижды — чётко, с равными паузами, как будто проверяли: жив ли адресат и способен ли отличить утро от обеда.

Я открыл.

На пороге стоял человек в сюртуке. Довольно потёртом, но выглаженном. Из нагрудного кармана торчала пластмассовая линейка. Так другие носят авторучку. Волосы зачёсаны с маниакальной точностью. В руках — трость, хотя видно, что не по необходимости, а по убеждению.

— Тим, — воскликнул он, всплеснув руками — вот вы где.

Он вошёл без всякого приглашения. Прошёл по комнате с видом налогового инспектора, но с повадкой конферансье.

— Пахнет свежестью и неопределённостью, — сказал он, обводя взглядом стены. — Хорошо. Это совместимо. А шкаф не открывается? Не переживайте, бывает. Он просто привыкает.

— Простите, вы?..

— Хранитель. Попросту — Кладовщик. Храню. Не людей — вещи. Но не всякие. Только те, что остались.

Он снял перчатки (были, конечно, перчатки), достал из внутреннего кармана маленькую складную карту, и развернул с ловкостью фокусника.

— До меня дошли слухи. Один предмет сообщил. Мельчайший предмет. Что в Тагре появился укладчик.

— Я не думаю, что предметы…

— …говорят? Не так. Они намекают. Иногда — настаивают. Особенно, если у них остался повод.

Он посмотрел мне в глаза, почти с уважением.

— Вам стоит прийти в наш приют. Там… ситуация.

— Что-то пропало?

— Наоборот. Не уходит.

Алла встала, прислонилась к косяку.

— И что вы от нас хотите?

— Ничего героического. Просто — присутствия.

— Вы думаете, этого достаточно?

— Если вы — укладчик, — сказал он, — то да.

Пауза.

— А если нет?

Он чуть склонил голову.

— Тогда приют вас не впустит. Но он попробует.



— Ты же не всерьёз собираешься идти? — спросила Алла, когда дверь за Кладовщиком закрылась сама собой, без скрипа, с деликатностью вежливого официанта.

— Почему нет?

— Потому что он разговаривает с комодами.

— И, кажется, они ему отвечают.

— Тим.

— Что?

— Это уже диагноз.

— Укладчик?

— Нет. Готовность слушать мебель.

— А если у неё есть, что сказать?

Она вздохнула и накинула куртку.

— Ладно. Раз уж ты пошёл спасать чайники — я, как ответственная, пойду с тобой.

— Ты ответственная?

— Конечно. За то, чтобы ты не врос в пол окончательно. И потом, не я делала вчера двуспальную кровать.

Мы вышли. Город был сегодня светлее, но не потому что солнце, а просто будто стало меньше сопротивления.

Люди попадались редко. Некоторые кивали. Один человек вышел из лавки, посмотрел на нас и быстро снова зашёл — будто вспомнил, что забыл.

— Ты тоже это чувствуешь? — спросил я.

— Что?

— Что улицы тут не заканчиваются, когда мы их проходим. Они просто... перестают быть.

— Ну, это экономит ресурсы. И дома. Они как будто... смотрят. Не на нас — на себя.

— Тим. У тебя пост-укладочное возбуждение.

— Нет, правда. Вон тот, с аркой. Он кажется пустым, но будто ждёт чего-то. Как будто вспомнил сон и не может его рассказать.

— Это дом. Он из кирпича.

— А ты не замечала, что вещи иногда ведут себя как люди?

— Я замечала, что люди иногда ведут себя как мебель.

Мы свернули в переулок. На ветке сидели два одинаковых кота. Или один, но дважды.

— Не смотри, — сказала Алла. — В Тагре всё, что дублируется, лучше не обсуждать.

— Почему?

— Потому что потом окажется, что ты — тоже дубль.

— Ты не скучаешь? По обычному? Где всё понятно?

— Я скучаю по нормальным вещам. По чаю в пакетиках. По тому, что не думает.

— Вещи тут думают?

— Нет. Но, кажется, ждут. Это пугает.

— Может, не пугает. Может, просто напоминает.

Она не ответила. Но шаг замедлила.



Некоторое время мы шли молча.

— Подожди, — вдруг сказала Алла.

Я остановился.

— Этого не было.

— Чего?

— Вот этого.

Между двумя домами появился трактир. Последние буквы «ир» на вывеске проявились уже на наших глазах. Простой фасад, окно с занавеской, дверь приоткрыта. Внутри свет.

— Может, мы просто не заметили? — предположил я.

— Только что тут ничего не было. Точно.

Она посмотрела на меня.

— Он нас как будто позвал.

Я пожал плечами.

— Проголодались. Вот и позвал.

— Очень удобный город.

— Возможно, он просто вежливый.

Дверь отворилась, будто соглашаясь. Мы зашли.

Внутри — тихо, тепло. Несколько столов, за одним кто-то ел, молча. За стойкой — женщина лет пятидесяти, внимательная, но не навязчивая.

— Добро пожаловать. На двоих?

— Да.

— Суп и хлеб — только что. Слухня — тёплая. Какая?

— Какая бывает? — спросила Алла.

— Вообще-то она сама выбирает, какой быть. Но, мало ли, может, вы хотите чего-то необычного.

— Пожалуй, не надо необычного.

Она чуть склонила голову.

— Тогда — две.

Мы сели у окна.

— Ты ведь понимаешь, что это ненормально? — сказала Алла, когда женщина ушла.

— Определённо.

— Сначала человек в сюртуке, который разговаривает с ящиками. Теперь трактир, который вырастает на голом месте.

— Ты же хотела пообедать.

— Я хотела — но не чтобы меня подслушивал асфальт.

— Он не подслушивает. Он просто слышит.

Она вздохнула, но уже без раздражения.

— А вдруг мы отсюда не выйдем?

— Тогда здесь останемся. Главное — пусть подадут слухню. Интересно же.



Женщина вернулась быстро — как будто не готовила, а просто знала, где что стоит.

Перед каждым из нас — глиняная кружка и тарелка с чем-то вроде лепёшек. Тепло от них шло такое, как от ладоней.

— Жальцы, — сказала она. — Сегодня особенно удачные. Слухня подойдёт сама.

Мы кивнули. Она ушла.

Я взял кружку. Пар поднимался тонкой, почти прозрачной нитью.

— Ну? — спросила Алла.

Я отпил.

— Вкус странный, — сказал я. — Как будто чай. Но без чая. И немного чернослив. Или дым. Или что-то... чего не было давно. Немного печальное, но с надеждой.

Она тоже попробовала. Помолчала.

— У меня — что-то кислое, но не противное. Как будто лимон, если бы он кого-то прощал по доброте душевной.

Мы оба рассмеялись.

— Что за город, — сказала она. — Напитки угадывают настроение, трактиры следят за твоим аппетитом, вещи ждут…

— А ты всё ещё не веришь?

— Я не знаю, во что тут верить.

Я попробовал жальцы. Хрустящие снаружи, мягкие внутри. Без вкусового театра, но… правильно.

— Это лучшая еда после пирожков проводника.

Мы немного помолчали.

Алла отодвинула кружку.

— Мне кажется, что я начинаю видеть, как это работает. Не умом — а... чем-то другим.

— Значит, уже недалеко.

— Куда?

— К себе.

Она не ответила, но не возразила.

Когда мы вышли из трактира, дверь закрылась за нами тихо.

Справа — уже виднелось здание приюта.

И оно определённо тоже нас ждало.



Дверь выглядела строго, но вполне доброжелательно. Так выглядят двери, которыми никогда не хлопали.

Внутри оказалось прохладно, как в мастерской, где много бумаги и никто не дышит громко.

Кладовщик сидел у стола. Узнал нас сразу.

— Наконец. Я уж думал, решили проигнорировать.

— Вы же сами…

— Конечно сам. Разве можно такое доверить другим?

Он встал — неожиданно легко для человека в сюртуке с потёртыми локтями — и хлопнул в ладони.

— Ну что, раз пришли — не стойте как посыльные. Пойдёмте, покажу вам немного Тагры. Только той, что молчит.

Мы пошли за ним.

— Здесь хранятся вещи. Но не просто забытые, — говорил он, идя между стеллажами. — Это не склад. Это… как вам сказать…

Он задумался.

— Это место, где вещи учатся ждать. Иногда — прощать.

Он указал на стеклянный стакан.

— Вот, например. Он стоял на письменном столе девятнадцать лет. Каждый вечер его заполняли водой. Потом — забыли. Перестали пить. Стакан очень переживал.

— Переживал?

— Конечно. Он же не знал, что человек просто уехал. А не заболел или даже умер.

Он перешёл к следующей полке.

— А это — плеер. С кассетой внутри. Очень старый. До сих пор играет одну и ту же песню. Не вслух, конечно. В себе.

Алла посмотрела на него с сомнением.

— Вы это серьёзно?

— А вы — нет?

Он не улыбался, но что-то в его лице выдавало удовольствие.

— Знаете, почему я вас позвал? — продолжал он. — Потому что не всё здесь нужно оставить в покое. Некоторые вещи… застряли. Им нужен кто-то, кто умеет двигать.

— Двигать — что?

— Связи. Их смыслы.

Он остановился.

— Прислушайтесь. Не к предметам — к себе. Если внутри зашевелилось — значит, рядом то самое.

Алла шла медленно. Повернула в боковой проход, не сказав ни слова.

Я остался с Кладовщиком.

— Она найдёт? — спросил я.

— Уже.

— А я?

Он посмотрел на меня.

— У тебя не предмет. У тебя — другое. Но тоже здесь.



Я остался на месте.

Кладовщик не стал подталкивать. Просто пошёл дальше, что-то себе бормоча — то ли список обновлял, то ли воспоминания.

Я двинулся в сторону, где полки стояли плотнее. Там было тише. Даже шаги звучали как-то… с оглядкой.

Сначала ничего. Просто вещи.

Потом — странное чувство, будто некоторые из них лежат не на своих местах. Не физически. Иначе бы не заметил. А вот по... смыслу.

Вот карандаш — чуть сдвинут, и взгляд цепляется. Рядом монета — будто мешает. А чуть дальше — коробка, совершенно не в ту сторону смотрит.

Я потянулся — не трогая — просто всмотрелся.

И вдруг всё стало видно. Линии. Как в детстве, когда соединяешь точки на бумаге. Только эти были невидимы, пока не понял, что искать.

Они шли от предмета к предмету — путаные, как провода в старом ящике с зарядками. И если задержаться взглядом — начинали чесаться в голове, как недосказанные фразы.

Я не знал, что именно делаю. Просто стал мысленно разбирать: вот это сюда, это — не сюда. Вот этот угол — не тот, а этот ключ — вообще из другой комнаты.

Никакой мистики. Просто ощущение, что можно распутать.

Я делал это не руками, а вниманием.

Где-то что-то щёлкнуло. Не в воздухе — в тишине. Как если бы приподнялся невидимый слой пыли и ушёл.

Слева на полке — вещь, которую я даже не замечал — поднялась на пару миллиметров. И осталась так.

А потом ещё одна — повернулась. Не на меня, просто как будто стало легче.

Я почувствовал, как уходит напряжение. Не у меня — у зала. Как будто стало чуть свободнее дышать.

— Поразительно. Это просто поразительно!, — воскликнул сзади Кладовщик. — Укладчик. Настоящий. А я не верил. Не мебель, не ящики. Связи!

Я обернулся.

— А можно — без пафоса?

— Это ты начал. Я просто фиксирую.

Он кивнул куда-то за меня.

Я обернулся — и увидел Аллу.

Она шла медленно из дальнего прохода, в руке — перчатка.

Вид у неё был… удивлённый, но не растерянный.

— Не понимаю, зачем она мне, — сказала она, подходя. — Но кажется, она уже со мной.

Я кивнул.

— У меня, похоже, тоже новости.

Кладовщик стоял рядом. Гладил трость.

— Вы двое — не худший день в истории этого места, — заметил он, и улыбнулся.



Мы шли к выходу.

Алла молчала, вертела перчатку в руке, иногда слегка сжимала её — будто проверяла, не исчезла ли.

Я обернулся на зал.

Всё было как прежде. Те же полки, те же вещи. Но воздух изменился. Стал… не то чтобы теплее, просто не одиноким.

Некоторые предметы будто чуть расправились. Не задвигались, не засияли, просто выровнялись. Как люди после разговора, на который давно не решались, и который, наконец, состоялся.

— Ты это чувствуешь? — спросил я.

— Что именно?

— Будто они…

Я замялся.

— Знаешь, они всё ещё старые, ненужные, забытые. Но уже не потерянные.

Алла посмотрела на меня.

— Как это?

— Ну… до этого — как будто их выбросили. А теперь — просто отложили. Разница небольшая, но важная.

Я помолчал.

— Делать счастливыми вещи вообще проще. У них нет претензий. Достаточно просто увидеть, что они не на своём месте. И переставить.

— А люди?

— Люди…

Я вздохнул.

— Люди иногда сами не хотят быть на своём месте. Или делают вид, что хотят, но не знают, какое оно.

Алла усмехнулась.

— Ты сейчас случайно не обо мне?

— Вообще-то — о себе.

Мы подошли к двери.

Кладовщик остался внутри. Не провожал, просто поднял руку, будто нас не отпускал, а передавал дальше.



Почти до самого дома мы шли молча.

Потом я сказал:

— Странная штука. Эта твоя перчатка.

Алла кивнула, глядя перед собой.

— Я не знаю, почему именно она. Сначала просто показалась знакомой. Потом — как будто ждала.

Она сжала её в руке.

— Это не про удобство. Я её даже не надену, наверное. Просто… знаешь, бывает, когда что-то нашёл — и чувствуешь, что нашёл не просто вещь, а момент. Свой.

Я молча кивнул.

— Был у меня когда-то период… — сказала она. — Когда всё на грани. И в какой-то день я поняла, что осталась одна. Не трагически. Просто — тихо. И вот тогда у меня тоже была одна перчатка. Вторая потерялась где-то по дороге. А эта — осталась.

Помолчали.

— Она не моя, — сказала она. — Но как будто говорит: "Я тебя помню".

— Этого достаточно?

— Сегодня — да.

Перчатку она продолжала держать в руке. Не крепко, но так, как держат что-то, что может уйти, если отпустить.

Я не стал ничего добавлять. Иногда — и правда, не нужно.

День был таким же, как и прежде. Но теперь в нём было место для продолжения.

.