Проклятие самовара инженера Прибылова

Есть у нас с Федей хобби. Странное, пыльное и совершенно не прибыльное. Мы — коллекционеры аномальных артефактов советской эпохи. Не подумайте ничего мистического. Никаких летающих тарелок над мавзолеем или призраков пионеров-героев. Наша сфера интересов куда приземленнее и, как следствие, гораздо абсурднее. Мы ищем предметы с «производственным дефектом души». Вещи, которые в силу инженерного просчета, злой иронии судьбы или простого вселенского разгильдяйства пошли не по тому пути, для которого были созданы.

В нашей коллекции уже имелись: настольная лампа, которая включалась только от матерных частушек; радиоприемник «Спидола», ловивший исключительно исландские метеосводки; и стул, сидение на котором вызывало непреодолимое желание немедленно пойти и написать жалобу в ЖЭК, даже если ты живешь в частном доме. Но все это было лишь прелюдией. Нашей настоящей, сияющей на горизонте мечтой, был Самовар Инженера Прибылова.

Легенда о нем передавалась из уст в уста на закрытых форумах «крипто-историков» и среди седовласых завсегдатаев блошиного рынка на Удельной. Инженер Афанасий Кузьмич Прибылов, гений-самоучка с тульского оружейного завода, в 1968 году вознамерился создать вечный двигатель. Но, будучи человеком сугубо практичным, он решил облечь свою гениальную идею в бытовую форму. Так родилась концепция «самовара-перпетуум-мобиле», который должен был кипятить воду вечно, работая на энергии скрытых торсионных полей и силе народного энтузиазма.

Разумеется, ничего не вышло. Вместо вечного кипения самовар приобрел иное свойство. Он стал генератором мелких, но изощренных бытовых неудач. Легенда гласила, что стоило вскипятить в нем воду, как на заварившего чай обрушивался каскад неприятностей: от внезапно оторвавшейся пуговицы до визита участкового по ложному доносу о самогоноварении. Самовар не убивал и не калечил. Он изводил. Он был артефактом тотальной бытовой энтропии, квинтэссенцией фразы «день не задался». Найти его — значило обрести абсолютное оружие в мире коммунальных войн и офисных интриг.

— Я его нашел! — однажды утром ворвался ко мне Федя, размахивая планшетом. Его глаза горели фанатичным огнем, который обычно предвещал для меня потерю времени, денег и душевного равновесия.

— Кого? Смысл жизни? — пробормотал я, пытаясь спасти свой кофе от его экспрессивной жестикуляции.

— Его! Самовар! — он ткнул мне в лицо экраном. На мутной, сделанной будто бы на тапок фотографии, в углу какой-то захламленной комнаты действительно виднелся бок чего-то медного и пузатого.

— Федя, это может быть что угодно. Таз для варки варенья. Перевернутый пожарный колокол. Тазовая кость очень упитанного киборга.

— Нет! Смотри на клеймо! — он увеличил изображение до состояния абстрактной мозаики из пикселей. — Видишь? «А.К.П. Тула. Опытный образец». Это он! Я пробил по базам. Фотография всплыла на форуме филателистов, в теме «Помогите оценить марку». Марка оказалась копеечной, а вот на заднем плане… Квартира находится в бывшем доходном доме на Петроградской стороне.

Я вздохнул. Петроградка. Это означало старый фонд, бесконечные коммуналки и население, которое помнит блокаду и никому не верит, особенно людям с горящими глазами и планшетами.

— И какой у нас план? Позвоним в дверь и скажем: «Здравствуйте, мы пришли за вашим проклятым самоваром»?

— План гениален в своей простоте, — подмигнул Федя. — Мы представимся сотрудниками «Ленгаза». Проверка оборудования. Старый фонд, утечки, плановые работы. Никто не откажет.

План был не гениален. Он был идиотичен. Но Федин энтузиазм обладал какой-то вирусной природой. Через час мы уже стояли перед массивной парадной дверью доходного дома, который выглядел так, будто лично пережил все революции, войны и перестройки и был этим крайне недоволен. Я был одет в синий рабочий комбинезон, который пах нафталином и безнадежностью, а Федя нацепил каску, которая была ему велика и постоянно съезжала на глаза, придавая ему вид растерянного гриба.

Подъезд встретил нас запахом вечности, состоящим из ароматов кошачьей мочи, жареной капусты и сырости. Лестница, украшенная остатками былой лепнины, вела нас на четвертый этаж, в царство коммунального быта. Нужная нам квартира, номер 17, представляла собой крепость с тремя слоями дерматиновой обивки на двери и батареей из двенадцати звонков с приклеенными бумажками: «Петровы», «Сидорчук (2 зв.)», «К.И. (звонить долго и настойчиво)», «Просто так не звонить!!!».

Федя уверенно нажал на самый грозный звонок с тремя восклицательными знаками. Где-то внутри раздался звук, похожий на предсмертный хрип раненого гуся. Мы ждали. Тишина. Федя нажал еще раз.

За дверью послышалось шарканье, лязг нескольких засовов, и она приоткрылась ровно на ширину цепочки. В щели показался один подозрительный, всевидящий глаз.

— Чего надо? — раздался скрипучий женский голос, который мог бы озвучивать инструкции по технике безопасности в аду.

— Добрый день! — бодро начал Федя, поправляя каску. — «Ленгаз», плановая проверка оборудования! Безопасность граждан — наша главная забота!

Глаз в щели прищурился до состояния микроскопической точки.

— Врете, — отрезал голос. — У нас электрические плиты. С семьдесят шестого года.

План «Ленгаз» потерпел крах, не успев начаться. Я мысленно отвесил Феде подзатыльник.

— А мы… — замялся он, — Мы из новой службы! «Лен-электро-газ-контроль»! Проверяем… э-э-э… электро-газовые флуктуации в старом фонде!

Дверная цепочка натянулась.

— Совсем за дураков народ держите, коммерсанты проклятые? Окна впаривать пришли? Или фильтры для воды за пенсию? А ну, пошли вон отсюда, пока я милицию не вызвала! И участкового, Семен Палыча!

Дверь начала закрываться. И тут Федя, в приступе отчаяния, совершил немыслимое. Он просунул ногу в щель.

— Мы не коммерсанты! Мы за самоваром! — выпалил он.

Наступила оглушительная тишина. Шарканье за дверью прекратилось. Затем цепочка с лязгом упала, и дверь распахнулась.

На пороге стояла она. Бабушка, которая могла бы быть эталонным образцом для Палаты мер и весов в категории «Грозная питерская старушка». Седые волосы, собранные в тугой пучок. Цветастый халат, поверх которого был надет фартук с олимпийским мишкой. И взгляд, которым можно было бы замораживать ядерные реакторы. В руке она держала грозное оружие — выбивалку для ковров из толстой красной пластмассы.

— За каким еще самоваром? — процедила она, взвешивая выбивалку в руке.

— За самоваром инженера Прибылова, — благоговейно прошептал Федя.

Лицо старушки окаменело. Она окинула нас ледяным взглядом с ног до головы, задержавшись на Фединой каске.

— Так, значит, все-таки добрались, ироды, — прошипела она. — Из Комитета? Решили изъять? Не выйдет!

С криком «Не отдам достояние республики на поругание!», она ринулась в атаку.

Первый удар выбивалки пришелся по Фединой каске с гулким звуком, похожим на удар в колокол. Федя охнул и отшатнулся вглубь коридора. Я инстинктивно последовал за ним. Так мы оказались на вражеской территории — в бесконечном, как тоннель метро, коридоре коммунальной квартиры.

Что тут началось! Это была не драка, а какой-то балет абсурда. Мы с Федей неслись по коридору, уворачиваясь от выпадов грозной пенсионерки. Она же, несмотря на возраст, двигалась с проворством ниндзя, используя выбивалку как боевой цеп. Мы лавировали между развешанным на веревках бельем, перепрыгивали через стоящие у стен велосипеды и тазы, уворачивались от свисающих с потолка лыж. Из приоткрытых дверей комнат на шум выглядывали изумленные жильцы: заспанный студент в наушниках, усатый мужчина в майке-алкоголичке, женщина в бигуди. Они смотрели на нашу гонку с олимпийским спокойствием, будто погоня с выбивалкой была для их квартиры таким же обыденным явлением, как утренний чай.

— Стойте, паразиты! — кричала старушка, которую, как мы позже узнали, звали Зинаида Марковна. — Все равно поймаю, в соляной столб превращу!

В конце коридора был тупик — окно с видом на двор-колодец. Мы были в ловушке. Зинаида Марковна наступала, победно размахивая своим пластиковым скипетром.

— Ну все, — прошептал Федя, прижимаясь к стене. — Это конец. Нас забьют выбивалкой для ковров. Какая нелепая смерть.

И тут меня осенило.

— Зинаида Марковна, стойте! — закричал я. — Мы не из Комитета! Мы коллекционеры! Мы хотим его купить!

Она замерла в шаге от нас, тяжело дыша.

— Купить? — переспросила она с недоверием. — А зачем он вам, такой… с особенностями?

— Именно из-за особенностей! — с воодушевлением подхватил Федя. — Мы ценим его историю! Его уникальную энтропийную сущность! Это же не просто самовар, это артефакт, влияющий на каузальные связи в бытовом континууме!

Зинаида Марковна опустила выбивалку. Она посмотрела на Федю так, как смотрят на безобидного, но совершенно сумасшедшего человека.

— Ты, милок, говори по-русски, — сказала она уже спокойнее. — Значит, знаете, что он порченый?

— Знаем! — хором ответили мы.

Она хмыкнула, оглянулась на притихший коридор и махнула рукой.

— Ладно, идемте. Раз такие умные. Чай пить будете.

Это предложение прозвучало как угроза. Мы вошли в ее комнату. Это был островок ушедшей эпохи. Накрахмаленные салфеточки, семь слоников на комоде, портрет молодого Гагарина на стене. И в центре, на круглом столе под абажуром, стоял он.

Самовар Прибылова был прекрасен в своем медном, начищенном до блеска великолепии. Пузатый, с витыми ручками и краником в виде головы льва. Он сиял, как сокровище Агры. И от него исходила едва уловимая аура… хаоса.

— Вот он, голубчик, — с неожиданной нежностью сказала Зинаида Марковна, поглаживая его по теплому боку. — Достался мне от тетки, а ей — от соседа, того самого Прибылова. Инженер-то спятил под конец, пытался им погоду менять. А я… я нашла ему применение.

Она хитро прищурилась.

— Вот, к примеру, соседка сверху, Людка, музыку свою дурацкую по ночам включает. Я что делаю? Встаю, кипячу самоварчик, завариваю себе липовый цвет. И что вы думаете? У Людки тут же пробки выбивает. Или вот начальник из ЖЭКа, хамло редкостное, пришел с проверкой. Я его чайком из самовара угостила. Так он, пока до своей конторы добирался, три раза упал, два раза его голубь пометил, и в довершение он ключи от кабинета в Неве утопил.

Мы с Федей слушали, открыв рты. Эта женщина была не хранительницей проклятия. Она была его оператором. Она превратила артефакт хаоса в инструмент точечной кармической справедливости. Она была бытовым магом 80-го уровня.

— Так что не продам я его, — твердо заявила она. — Он мне как родной. Мой верный помощник в борьбе с мировым злом в лице хамства, бюрократии и плохой музыки.

Наши с Федей лица вытянулись. Крах миссии.

— Но… — Зинаида Марковна задумалась, глядя на нас. — Обмен… обмен я бы рассмотрела.

— Обмен? — оживился Федя. — На что? У нас есть радиола, ловящая Исландию! Очень экзистенциальная вещь!

— Тьфу на твою Исландию, — отмахнулась старушка. — Мне нужно что-то равноценное. По силе воздействия. Но более… компактное. Чтобы можно было с собой в поликлинику брать, например. Или в Собес.

И тут Федя, мой гениальный, безумный Федя, вытащил из своего рюкзака, который он всегда носил с собой, небольшой холщовый мешочек. Он высыпал содержимое на стол.

Это была наша «походная коллекция». Шариковая ручка, которая писала только нецензурные анаграммы на фамилию того, кто ее держит. Солонка, которая вместо соли выдавала мелко молотый черный перец, и наоборот. Карманное зеркальце, в котором отражение всегда выглядело на десять лет старше и с похмелья. И вишенка на торте — портсигар, при открытии которого из него раздавался тихий, но очень укоризненный вздох.

Зинаида Марковна смотрела на эти сокровища с растущим интересом. Она взяла ручку, попробовала написать на газетке свою фамилию. Ручка послушно вывела: «Архангел-Дьявол». Она взяла зеркальце, посмотрелась и удовлетворенно крякнула.

— А это что? — она ткнула пальцем в портсигар.

— Откройте, — посоветовал Федя.

Она щелкнула крышкой. Из портсигара раздался тихий, полный вселенской скорби вздох.

Глаза Зинаиды Марковны загорелись.

— Беру, — сказала она решительно. — Ручку — для заполнения квитанций. Зеркальце — давать примерить самым наглым товаркам. А это… — она любовно погладила портсигар. — Это для очереди к терапевту. Идеально.

Сделка состоялась. Мы, пыхтя, выносили из коммунального рая тяжеленный самовар, оставляя взамен мешочек с артефактами мелкого психологического террора. На прощание Зинаида Марковна сунула нам в руки пакет с пирожками.

— С капустой, — сказала она. — Только вы это… самовар-то без надобности не кипятите. Он парень с характером. Обидеться может.

Мы спустились на улицу, в серый питерский день. Мы были победителями. Мы несли свой Грааль. Федя сиял так, будто ему только что вручили Нобелевскую премию по прикладной метафизике.

Теперь самовар инженера Прибылова стоит у меня в углу. Начищенный, величественный и немного зловещий. Мы до сих пор не решились вскипятить в нем воду. Мы смотрим на него и думаем. Кому бы устроить маленький, локальный апокалипсис? Вредному соседу с дрелью? Чиновнику, потерявшему наши документы? Или, может быть, тому критику, который разгромил нашу последнюю статью о влиянии лунного света на звучание патефонных иголок?

Возможности безграничны. И это осознание немного пугает. Но, как говорится, с большой силой приходит большая ответственность. И, кажется, еще больше бытовых проблем.