Тагра. Глава 4. Старый съезд, 11

Четвертый рассказ из цикла "Тагра"


Я пришёл чуть раньше обычного. Трактир ещё толком не проснулся: свет за окнами был тусклый, как вода в стакане, которую налили с вечера и забыли. Внутри — тепло и просто. Я занял второй стол у стены, тот, что всегда чуть теплее. Не знаю почему — может, просто я его выбрал первым, и он запомнил и так благодарил за доверие.

Хозяин, не глядя, поставил передо мной кружку.
— Слухня. Сегодня тёплая, мягкая. С короткой тенью.

Я взял её обеими руками. Первый глоток — и сразу оттаивает что-то в груди. Вкус, как обычно, неуловим, но всё на месте. Внутри стало чуть легче, как после вовремя сказанного слова.

— Как спалось? — спросил трактирщик, проходя мимо.
— Спокойно, — сказал я. — Не снилось.
— Значит, ночь тебя не трогала.

Он ушёл, и в зале осталась только та утренняя тихая пустота, которой нам часто не хватает именно по утрам.

Минут через десять дверь за спиной отворилась, и я даже не обернулся — знал, кто это.

Алла всегда приходила с небольшим опозданием. Любила поспать. Или делать вид, что спит — в любом случае, выходила неспешно.

— Ты уже здесь, — сказала она.
— А ты ещё не совсем, — ответил я, глядя, как она присаживается напротив. Как у женщин получается вносить в обстановку уют одновременно с суетой?
— Я проснулась не по желанию, а по чувству вины. А ты из чувства сострадания мог бы вставать не в такую рань.

Она устроилась поудобнее, потянулась и уставилась на мою кружку.
— Слухня?
— Угу. Особенно удачная сегодня.

Подошёл трактирщик.
— Какую тебе?
— Такую, чтобы не жаловаться на жестокий мир, — сказала она. — С утренним просветлением и привкусом оптимизма.

Он молча ушёл, вернулся через минуту с новой кружкой. Алла взяла её, сделала маленький глоток и кивнула.
— Слухня сегодня немного на тебя похожа.

— Такая же горячая и сладкая?
— Так же быстро исчезает. Её всё время мало.

Мы посидели в тишине. Хорошей, не требовательной. Тишине, в которой чувствуешь, что место тебя знает. Даже трактир, даже стол, даже половицы под ногами — не просто фон, а участники.

— Куда-нибудь сегодня? — спросила она.
— Пока нет.
— Это твоё «пока» всегда настораживает.
— Меня тоже.

Как по заказу, дверь снова открылась.
Я заметил его через стекло ещё до того, как он вошёл. Привратник, как всегда, грыз яблоко. Красное.

— Ну вот, — сказала Алла. — Тебя нашли.

Он вошёл в трактир, не торопясь. Остановился у нашего стола, кивнул, сказал просто:
— Привет. Тим, появилась такая штука. Дом. По записям его давно нет. А по факту — есть. Стоит как новый, даже будто жилой.
— Ты уверен, что его убирали? — спросил я.
— Уверен. Я сам тогда был при этом. Пустой, изношенный, ни к чему не привязанный. Жильцы давно уехали. Всё как положено. После таких обычно остаётся только место.

— А теперь?
— А теперь не просто стоит. Он... втянул в себя всё, что вокруг. Свет, тепло, шум. Появилось «жильё», хотя никто его не заселял. Даже запах еды, понимаешь?
— Имитация?
— Вот именно. И очень убедительная.

Я нахмурился.
— Зачем ему это?

Привратник пожал плечами.
— Чтобы остаться.
Он оценивающе оглядел огрызок яблока в руке, и сунул его в карман пальто.

— Город — как организм. Всё работает в связке: если дом кому-то нужен — значит живёт. Перестал быть нужен — сам исчезает. Но этот — застрял. И теперь делает вид, что он нужен. Питается чужими сигналами: подхватывает звуки, копирует запахи, повторяет движение. Он как отмершая ткань, которая изо всех сил прикидывается здоровой.

Он помолчал, подбирая точные слова.
— Если оставить — начнёт притягивать к себе окружающее. Перерождая здоровые клетки в больные.

— Он опасен? — уточнил я.
— Пока не особенно. Но станет. Потому что он не живой — он играет в жизнь. А такие вещи рано или поздно вытесняют настоящее.

Он говорил негромко. Без нажима.
— Сходи. Посмотри. Если поймёшь, что пора — закрой.

Он взглянул на Аллу.
— Извините. Лучше быстро. Пока город ещё не втянулся.

Алла проводила его взглядом.
— Сам не поел и нам не дал.
— У него, наверное, яблочная диета.

Я допил слухню, встал, надел куртку. Посмотрел на погрустневшую Аллу.

— До вечера.

На улице ждал Привратник. В его руке вновь было целое яблоко, только на этот раз зелёное.

— Я готов. Где это? — спросил я.
— Старый Съезд, дом одиннадцать.
— И что мне с ним делать?
— Разобраться, что он такое. А дальше — по обстоятельствам. Главное — не влюбиться. Он будет казаться очень правильным. Это часть приёма. Мимикрия.

Привратник еще раз взглянул на яблоко, сунул его мне в руку, и, отвернувшись, зашагал по своим делам.

Старый Съезд я знал. Он никуда не вёл. Ни в центр, ни вглубь. Улица-отпечаток: вроде есть, а смысла — как будто нет. Боковая часть города, в которую ничего не врастает.

Я шёл без спешки. Утро в Тагре бывает особенно уверенным — ничего не требует, но как будто аккуратно держит тебя в ладони. Всё шло, как должно: лавки раскрывались, кто-то выносил стул к порогу, кто-то вытирал стекло изнутри. Ни одна деталь не выбивалась.

На углу у Площади Пятен продавали резаную черёмуху в бумажных пакетах. Кто-то громко ругался через окно — не со злобой, просто по привычке. Всё было на месте. Даже слишком.

Нужный дом стоял ближе к середине. Номер 11.
Остановился напротив. Дом — как дом. Трёхэтажный, с фасадом цвета мокрого картона. Не новенький, но и не развалюха. Окна без трещин, но не отполированные. На втором этаже — приоткрыто, занавеска едва качается. Всё выглядело... уместно.



Перед домом оказался крошечный садик: кусты, потрёпанная скамейка и девочка, которая явно тут сидела не в первый раз. Сарафан светлый, коленки в пыли, косы сбились, но лицо — открытое.

Она рисовала на земле какой-то узор — может, паутину, может, схему. Я остановился, она сразу заметила. Посмотрела — спокойно, без удивления.
— Ты пришёл, — сказала.
— Похоже, да.
— Я ждала. Не то, чтобы именно тебя, но кого-нибудь.

Я подошёл ближе.
— А как ты тут оказалась?
— Просто была. С самого начала. Или почти.

— Это твой дом?
— Мой. Хотя, если честно, я не уверена, как это понимать. Я тут живу. Больше никого нет. Значит, наверное, мой.

Я присел на скамейку. Девочка не отодвинулась, не напряглась — будто так и надо.

— А кто здесь жил до тебя?
— Жили. Но я их не помню. Точнее, не всех. Иногда приходит в голову голос или запах, и кажется — это от них.

— И давно ты здесь?
Она прищурилась.
— С тех пор, как стало можно. До этого не было удобно. Стены шатались, пол скрипел, я боялась провалиться.

Я нахмурился.
— Но теперь всё в порядке?
— Да. Я всё починила. Вылечила. Чтобы можно было остаться.

Я заметил, что она говорит про дом так, как взрослые говорят про тело: вылечила, укрепила, чтобы не разваливалось.

— А у тебя есть родители?
— Думаю, были. Иногда снилось, что кто-то зовёт с кухни. Или запах варенья. Но утром — ничего. Тишина.

— А ты выходишь отсюда?
— Не хочется. Тут удобнее. Там всё движется, а я ещё не очень умею двигаться вместе.

— В школу ходишь?
Она улыбнулась.
— Иногда играю, как будто. Ставлю скамейки, воображаю тетрадки. Но только для себя. Настоящее мне не подходит — оно отвлекает.

Я смотрел на неё и чувствовал: всё, что она говорит, звучит логично — если не задумываться.

— А как тебя зовут?
— Не знаю. Но если ты скажешь — запомню. Или придумаю. Это неважно.

— Ты вообще как будто не ребёнок.
— А как будто кто?
— Не знаю. Может, просто кто-то, кто очень хочет быть ребёнком.

Она замолчала. Провела палочкой по земле.
— Просто хочу быть. Здесь. Чтобы не выгнали.

Я ничего не ответил.
Она посмотрела на меня — серьёзно.
— Ты теперь решаешь, да?

Я кивнул.
— Стараюсь понять, кто ты.

— А если я — дом? Ты же не будешь на меня сердиться?

Я не знал, что ей ответить. Слова были, но ни одно не звучало верно.

Она сидела всё так же — спокойно, без напряжения. Смотрела не на меня, а куда-то в сторону. Как будто понимала, что я решаю её судьбу. И готова была принять любой исход.

Я огляделся. Рассмотрел линии. Они выглядели необычно. Некоторые напоминали ленту Мёбиуса — перекручивались и замыкались сами на себя.

Они текли от дома, вплетались в пространство, пробовали тянуться к другим маршрутам.
Я знал, что с ними делать. Знал, как отрезать, не нарушив организм города. Как положить их обратно — ровно, правильно. Как оставить от этого места только пустое пятно в памяти, которое быстро затянется.

Я мог сделать это сейчас.

Работа есть работа.

Я на мгновение даже почувствовал, как исчезает девочка. Не громко, не с криком — просто становится всё тише, прозрачнее. Улыбка, взгляд, волосы — как будто их и не было.
Как будто всё встало на место.

Но я ничего не сделал.

— Нет, — сказал я вслух. Не ей. Себе.
— Я должен найти другое решение.

Она не отреагировала. Или не услышала. Или просто поняла. Палочка в её руке продолжала чертить линии на пыльной дорожке — никуда не ведущие, но очень аккуратные.

— Слушай, — сказал я, — я не могу ничего обещать.
— Хорошо.
— Но и исчезнуть просто так я тебе не позволю. Пока нет.
— Значит, ты придёшь ещё?

Я кивнул.
— Приду. Пока ты говоришь со мной, ты не вытягиваешь в себя никого другого. Тебе хватает меня.
— Пока да, — согласилась она. — Но потом может стать хуже. Я буду стараться держаться.

Я посмотрел на узоры, которые она всё ещё водила палочкой. В центре — точка. От неё расходились линии, как корни. Или трещины.

— Ты ведь знаешь, что это только временно. Не навсегда.
— Знаю. Но сейчас — лучше, чем было. А дальше... посмотрим.

Я встал. Она осталась сидеть. Просто посмотрела вверх, на меня.
— Если ты придумаешь, чем я могу быть — скажи. Я попробую.

— Договорились, — сказал я.

И пошёл. Не оборачиваясь. Потому что было ясно: она всё равно смотрит мне вслед — не глазами, а окнами.