Быть может

В тот апрельский ветреный вечер мы с компанией одноклассников провожали Светлану Георгиевну, нашу учительницу после симфонического концерта , где была исполнена «Ленинградская симфония» Шостаковича. Всем было весело, а мне тревожно, как никогда.

Приближался школьный выпуск, нужно было готовиться к экзаменам, посылать запрос в Московский университет, куда я нацелился после 10 класса. А на душе кошки скребли, было так же муторно, как с погодой в этот вечер.

Светлана Георгиевна неожиданно спросила меня, какое впечатление произвела музыка, дошел ли ее смысл. Оторвавшись от своих мыслей, я растерялся, и от неожиданности ляпнул невпопад какую-то глупость. Она тактично перевела разговор на то, как сложно бывает разобраться в музыке Шостаковича. Мне стало еще пакостней.

Проводив учительницу, мы расходились по домам одной компанией. Девчонки смеялись, а я молчал, как последний идиот, по причине своей природной неспособности включаться в общее веселье, от чего сам же и страдал.

Наконец, мы остались одни с одноклассницей М., и все то непростое, что сложилось между нами в последний год, снова обрушилось на меня. Я давно должен был найти выход, и не находил его все последние месяцы.

В восемнадцать лет мало ответов на сложные вопросы. Зато эти ответы были у моих педагогов и друзей. И они доставляли мне настоящее страдание.В семидесятые годы мы не были циниками и прагматиками, верили в идеалы и были полны светлого идиотизма. Ведь у нас все впереди, все еще может быть!

А я, по советам, которые сыпались со всех сторон, давно должен был сменить розовые очки и прервать свои робкие отношения с моей одноклассницей.В свои семнадцать она была опытнее меня и казалась взрослей. Почему она меня терпела тогда, косноязычного, нескладного, с пылким воображением и несозревшим чувством?
 
- Ты не находишь эти лужи очень живописными, - бросила она спасательный круг, помня мои пафосные монологи о фотографии, главной страсти тех лет. - Посмотри, как отражаются в них фонари!

Те фонари светили ртутным безжизненным светом. Не то, что нынешние, отливающие теплой желтизной. Но нам тогда все казалось театрально красивым. Я молчал, скованный немотой, панически ощущая, как расходятся между нами мосты. Как мне хотелось продолжить этот разговор! Как болезненно тянуло отдаться чувству, владевшему мной! Она тоже молча смотрела на меня с полуулыбкой, которая путала ум.

Мы стояли возле её подъезда совсем рядом. Волосы её развевались, и, касаясь моего лица, кружили голову. Это был запах популярных польских духов того времени «Быть может».  И чувство тепла, которое разливалось и обжигало меня изнутри, я готов был жертвенно разделить с ней тогда, стоя на холодном ветру…

Больше всего в молодые годы не хватает жизненного опыта. В самом потенциале юного возраста нет готовых решений в сложных личных обстоятельствах. Мы питались идеалами классической литературы школьной программы, единой на всем пространстве советского государства.

Творческие вечера, которые проводила Светлана Георгиевна по произведениям Пушкина, Лермонтова, Горького, были настоящими праздниками, вовлекавшими нас в волшебный мир театра. Конечно, на школьной сцене, с примитивными декорациями выглядело это весьма и весьма условно, но актерские амбиции, творческий яд самовыражения и фанфары педагогов, поощрявших школьную самодеятельность, вдохновляли на большее...  Тем не менее, примеряя поступки литературных персонажей, в жизненных обстоятельствах мы далеко не всегда находили правильный  выход.

Ее глаза были широко распахнуты, в то время, как зрачки - прицельно сужены. Наверное, так смотрят на забавное насекомое… Они были светло-серыми на улице, и зелеными – в помещении. Зеленый, цвет черноморской волны, подчеркивал цветаевский контекст ее имени.

«…Я бренная пена морская…». Но характер у М. был не цветаевский. Она умела игнорировать колючие нападки одноклассников, легко выходила из конфликтов коллективного юношеского максимализма. Лишь глаза ее расширялись еще больше, а полуулыбка служила свидетельством эмоционального превосходства. Внешне М. была невозмутима. С нее стекало все негативное, набегавшее извне.

М. росла в комфортном одиночестве, и на досуге выдумывала себя и интригующие подробности параллельной жизни из сюжетов журнала «Советский экран». Свой невостребованный театральный дар она щедро выплескивала на меня, а я ревниво проглатывал интимные детали ее вымышленных отношений с кумирами советского экрана.
 
Так я очень сочувствовал ей в отношениях с кинорежиссером Андроном Кончаловским, чей фильм «Романс о влюбленных» триумфально шел на наших экранах. В этом фильме моя школьная подруга с успехом прошла кинопробы и, БЫТЬ МОЖЕТ, была бы назначена на главную роль… Ах, если бы не Коренева!

Я настолько был во власти ее магии, что абсолютно доверял во всем. Мы вместе, бывало, за полночь, готовились к занятиям у нее дома, и, ночуя на полу, рядом с кроватью, где спала она, я с целомудренностью ее верного друга заведомо исключал возможные нюансы отношений. Да их и быть не могло в нашем стерильном школьном детстве. 

Но эти встречи постепенно разожгли опасный огонь в моей душе. Я чувствовал его гусиной кожей первой юношеской влюблённости и даже начал писать стихи, что грозило по сюжету скорой развязкой.

                ***

… Пролетел апрель, за ним и май. Учебные нагрузки, выпускной, вступительные экзамены в МГУ заполнили жизнь новыми заботами. Мы разъехались по разным республикам великого Союза. У меня давно сложилась семейная биография с другой одноклассницей со своими счастливыми и драматическими обстоятельствами.

Жизнь «брала под крыло», но, в основном, испытывала на прочность. Мы обрастали опытом, как броней, только фанфар становилось все меньше. И с годами понимали, что в сущности играем в этой  жизни - без суфлёра - лишь одну роль, роль короля Лира.

Недавно я случайно обнаружил в «Одноклассниках» М. уже под другой фамилией. Город, где она живет, в свое время долго не сходил с тревожной ленты новостей. Там хоронили героев по ночам, там несло соляркой и бедой уже без всякой бутафории...

С фотографии на меня смотрело знакомое постаревшее лицо из моей бесконечно счастливой, как я теперь понимаю, школьной юности. Когда, действительно, для всех нас все было еще возможно...

               
                Мы были колючи, надеясь быть - круче.
                Рубили с плеча, продирались сквозь сучья.
                Мы верили в жизнь, чтобы поздно понять,
                Что жить, это значит все время терять.





На снимке: Череповец, 16 школа. Пушкинский вечер. Светлана Георгиевна Сидоренко со старшеклассниками, участниками спектакля. 
1974 г.