Нечаянная радость

    Летний рассвет мягкий, тихий. Солнце, показавшись над краем гор, заливает светом пробуждающийся город. Пробегает лучами по лаковой глади моря, и полоски воды в бухте серебрятся блёстками, как рыбья чешуя. Наступает по улицам и дворам, рассеивая ночные тени. Подобравшись к стенам Горбольницы, вспыхивает в широких окнах новых корпусов (старые низки и прикрыты кронами полувековых деревьев). Ближе всех к солнцу и морю красуется пятиэтажный роддом с блистающей чередой окон, большой, белый и многолюдный, как пароход. Персонал его сейчас сдаёт вахту дневной смене, а маленькие пассажиры, с честью пройдя первое испытание, набираются сил для самого долгого своего путешествия. С недавних пор я тоже в этой команде, образно говоря – юнгой, драю палубу и бегаю по поручениям. В такую рань, пока идёт планёрка, я уже слетала в лабораторию. Иду себе обратно, никого не трогаю, дышу свежим воздухом и помахиваю пустым ведром. Вижу санитарку Свету – она стоит у входа в раздевалку и явно поджидает меня. Светка устроилась гораздо раньше меня, она здесь все ходы и выходы знает, она красива, грациозна как лань и всегда весела. Шея у Светки лебединая, глаза большие, оленьи, густые ресницы по-кукольному загнуты вверх. В детстве она занималась балетом, теперь все шутят, что глаза у неё «сценические». Но это всё лирика, а сейчас не успеваю и рта раскрыть, как она перехватила меня и вместе с ведром утянула за угол роддома, туда, где окна палат смотрят на бухту, а под ними, как обычно, дежурят беспокойные отцы.
    Утро раннее, и пока их только двое: тот, что подальше – совсем юный, похожий на студента – поставив у стены чёрный чемоданчик-«дипломат», привязывает к спущенной из окна верёвке пакет с гостинцами. Ближе к нам колоритный, сельского вида старик строго и даже как-то требовательно смотрит, задрав голову, в окно второго этажа, где появился крупный силуэт женщины в белом платке, повязанном по бабьи, с «ушками». Закрыв грудь полотенцем, она тянется полной рукой к щеколде и чуть приоткрывает окно. А рядом с нами молоденькие медички, распахнув настежь окно первого этажа, зачем-то протирают абсолютно чистые стёкла.
    Я не понимаю, зачем мы здесь, а тут ещё Светка углом рта бормочет:
    – Прямо не смотри. Просто стоим-говорим.
    – А что…
    – Подожди, сейчас начнётся…
    Так всё таинственно, прямо шпионский детектив. Ждать чего-то… Тут пришла запоздалая мысль, что девчонки в окне – это медсёстры с ночной, и мыть окна, тем более после смены, вообще не входит в их обязанности. А старик и вправду интересен, хоть в кино снимай – невысокий, кряжистый, широколицый и большеротый. Лицом загорел и несколько грубоват, руки крупны и явно привычны к тяжёлому труду. Ноги слегка, по-кавалерийски, выгнуты колесом, будто всю жизнь с коня не слезал, но тем не менее крепки и твёрдо стоят на земле. Глаза прищурены, щёки выскоблены до красноты, над губой по-моржовьи топорщатся щёткой стриженые усы, голова не то чтобы седая – сивая. Одет он, не смотря на лето, в рубашку и костюм плотной серой ткани в мелкую «ёлочку», причём брюки гораздо светлее и мягче, чем пиджак. Заметно, что эта часть гардероба, как и галстук, непривычны хозяину, неудобны, и надевает он их редко, только в особо торжественных случаях. Вот как сегодня: приехал в город ни свет ни заря, на первом автобусе – навестить кого надо, управить дела да поскорее вернуться к хозяйству. В общем, от земли человек, кормилец, жизнь прожил не зря, и, конечно, такая старость весьма почтенна…
    Светка, прервав мои раздумья, легонько толкнула локтем и повела глазами – гляди, мол. А чего глядеть? Ну пришёл дед внучка проведать…
    Старик тем временем промялся с ноги на ногу, кашлянул в кулак и громко, степенно произнёс:
    – Ну здравствуй, жана! Как твоё здоровие?
    Белый платочек бодро покивал в окне.
    Светка хрюкнула, девчата высунулись чуть не по пояс, а у меня просто дух заняло – деду на вид лет семьдесят, какая там, нафиг, «жана»? Тем временем старик раздумчиво протянул:
    – Хорошо-о…
    Поглядел зачем-то под ноги, помолчал, и, задрав голову, вопросил снова:
    – Ну? Чем порадуешь?
    Платочек в окне замер – видно, не расслышала, и старик, уже с нотками раздражения, возвысил голос:
    – Ну хто там у нас? Козак?
    В окошке – ни гу-гу.
    – Я тебя спрашиваю… – зарокотал он уже грозно, и тут платочек ожил и медленно, неохотно качнулся туда-сюда. 
    Старик замер, будто забыл дышать, вытаращил глаза, покачнулся и так резко побагровел, что мы в испуге –  ой, что сейчас будет! – схватились за руки. Шея и лицо его потемнели, как свёкла, он мотнул головой и с клёкотом захрипел, как загнанный конь. Господи, да его сейчас удар хватит! Мотнув головой ещё раз, он судорожно сжал кулаки, грозно шагнул вперёд и уже распахнул свой чудовищный рот... Но тут, видно, почувствовал, а скорее всего заметил боковым зрением, что молодой отец, оставив своё окно, заинтересованно подошёл поближе, мы совсем рядом замерли в ожидании, а девчата в окне, побросав тряпки и тихо пища, сползли на подоконник. Присутствие публики малость охладило новоявленного отца – кровь отхлынула, кулаки разжались, он захлопнул рот, отдышался, отфыркался, как рассерженный буйвол, наконец задрал лицо к небу и со сдержанной яростью произнёс:
    – Ну так вот что я тебе скажу: на выписку – не приеду! Возьмёшь ЕЁ на руки, и будешь с НЕЙ пешком до самого дому топать! От так!
    Плюнул, круто развернулся и пошёл прочь, гневно вколачивая в дорогу кривоватые ноги. Я с облегчением перевожу дух – фу-у, слава Богу, ушёл без скандала. Ох и страшен он гневе, а с виду такой порядочный, даром что старик. И жену его жалко – вот как ей теперь домой возвращаться? Прибьёт ведь… Но жена, похоже, совсем не боится грозного супруга, вон она – белозубо смеётся, весело кивает ему вослед.
    – Ну надо же, сдержался, – разочарованно протянула Светка. – А всё из за этих – повылазили в окна. Такой концерт сорвали…
    Подхватив ведро, повернула обратно в отделение, приговаривая:
    – Если бы ты знала, как он ругается! Виртуоз! Просто художественный свист. И ведь за столько лет ни разу не повторился, всегда что-нибудь новенькое.
    – А ты что – его знаешь?
    – Да кто ж его не знает? Это ж дядь Федя – наш постоянный клиент. Про него даже присказка есть: «Когда Федя говорит, соловьи перестают петь». Ой, ладно, потом доскажу…
    По дорожке к корпусу стремительно приближалась старшая медсестра. Пришлось и нам прибавить скорость, от греха подальше юркнув в ближайшую дверь.
    А уже днём, в обеденный перерыв, за неспешным чаепитием плыло в раздаточной долгое повествование, похожее на старую русскую сказку.
    Давным-давно, в одной кубанской станице жил да был добрый человек и честный труженик Фёдор Ильич, а по фамилии… ну пускай будет Зайцев. В его случае это самая подходящая фамилия. Смолоду был рассудителен, на пустяки не распылялся: после армии сначала домик поставил рядом с родительским, а уж потом, далеко за тридцать, и жену стал подыскивать. Выбирал покрепче да помоложе, «чтоб гулять не хотелось». Девка попалась огонь – работящая да весёлая. Посыпались детишки, как горох из мешка: то один, а то и двойня, и все девочки. И, казалось бы, нет причины для кручины: хозяйство крепкое, дом – полная чаша. Одно удручало – время идёт, а наследника всё нет как нет. Тут и самолюбие саднит – что ж я, не мужик что ли? И досада берет – такое хозяйство всю жизнь налаживал, а научить, а передать-то кому? Да и соседи затюкали – «ювелир-бракодел». Порою так тошно делалось, хоть на улицу не выходи.
    В других дворах рогатки-войнушки, а у него визг да писк. Да он-то и не против, и любит он своё бабье царство, только с годами всё горше становилось смотреть на бегущих мимо калитки соседских пацанов.
    Федя-то по натуре человек незлой, общительный, а вот ведь до чего дошло – невзлюбил праздники, особенно свадьбы. А всё от того, что в самый разгар веселья обязательно находился хмельной гость, желающий сказать речь. Воспев красоту невесты и силушку молодецкую жениха, пожелав здоровья, деньжат и детишек побольше, этот умник, обернувшись всем телом и взмахнув рукой, громко призывал брать пример с уважаемого земляка Фёдора Ильича. Вот мол, учитесь, молодёжь, как надо работать! Человек почитай всю округу невестами обеспечил. Шутка ли – девять дочерей. Снайпер!
    Все смеялись и хлопали, и кричали «Горько!», молодые целовались, а дядя Федя, криво улыбаясь, сгибал под столом вилку.
    А помнится, в честь первой новорожденной полстаницы гуляло – так он был рад, угощал щедро и всё приговаривал: «Ничего, сперва нянька, потом лялька!». На второй раз попритих, призадумался, а на третий пришёл под окна больницы, изрядно хлебнув для храбрости. И тут уж не постеснялся Фёдор Ильич, щедро явил миру свой талант. Так с тех пор и пошло: новые роды – новые обороты и термины. И такой неисчерпаемый источник открылся, хоть стой рядом да записывай!
Только к пенсии смирился он со своим положением. Убеждал себя, что ведь есть и бобыли, и совсем бездетные, а у него всё-таки жизнь удалась, грех жаловаться. Старшие дочки замужем, зятья помогают, ну и слава Богу. Осталось младших выдать, с внуками помочь, и, считай, программу выполнил. На том дядь Федя и успокоился.
    За трудами годы быстро бегут. Вот и жена – старость не радость – занедужила. Никогда ведь на здоровье не жаловалась, а тут ни есть, ни пить не может, в глазах темнит, голову кружит, да и слабость накатывает – чуть что норовит прилечь. Да и отлежаться не получалось – всё с ведром в обнимку. Думала – печень. Пошла к фельдшерице местной, а та и говорит: «Миома у тебя, и довольно большая. Сдавай анализы, езжай в Краснодар, там и прооперируют». Расстроилась женщина, дома даже поплакала. Ну что уж теперь, дело-то житейское, раз так – надо лечится. Направление взяла, на полочку положила. Решила – потом съездит, а сейчас некогда: у двойняшек то выпускной, то поступление, у средней дочери свадьба на носу. Закатки-закрутки, курей-гусей порубать, тушёнки наделать, то да сё… да и чувствует себя уже получше, и аппетит вернулся.
    Дотянула, пока муж не прикрикнул. Живот то растёт, видно, что болезнь прогрессирует! Сколько не тяни, а ехать надо. Собрались наконец и поехали в Краснодар «сдаваться». Жена в кабинет, муж под дверью. Сам профессор принял, как осмотрел – очки на лоб полезли. Говорит:
    – Простите, а вы случайно не в курсе, что вы беременны?
    – Что вы, доктор, я ж уже бабушка. Да и климакс давно прошёл...
    А он снял очки, протирает и улыбается:
    – Вы про это забудьте, теперь уж о себе думайте. Была бабушка, стала матушка.
    Как обухом оглушило бедную, растерялась совсем:
    – А как же миома?
    Тут уж он и не выдержал, рассмеялся:
    – Женщина-а-а, у вас миома с ножками! Возвращайтесь домой, готовьтесь к родам.
    Дал воды попить, успокоил, начертал три страницы рекомендаций. 
Вышла наконец сама не своя, села, слезами залилась. Муж – ну что там, как? – аж побелел весь. Напугала мужика, от дура-баба! Как ехали, только щурился и молчал всю дорогу, а она причитала, что это позорище – рожать на шестом десятке; и что люди скажут, и как теперь детям в глаза смотреть… 
    С того самого дня его как будто подменили, ну просто не узнать человека: сроду бабьими делами не занимался, а тут, как молодой, ходит по пятам за своей Олюшкой – вёдра из рук рвёт, наклоняться не позволяет. До смешного дошло – со двора на люди не велел выходить, и бабам наказал не говорить до последнего, пока совсем явно не станет. Ну тут уж, как известно, шила в мешке не утаишь, а всё равно переживал – кабы чего не вышло, как бы не сглазили… И смех, и грех.
    Понадеялся, крепко понадеялся Федор Ильич, что за все труды, за все горести пожалел его Господь, явил такую милость – сынка понянчить на старости лет. 
    И вот – такое крушение всех надежд! Сейчас, наверное, приедет домой и выпьет с горя, и заплачет, кляня себя, жену да судьбу-насмешницу.
    Конечно, со временем он смирится и с этим испытанием, а потом, глядишь, и полюбит больше всех свою младшую доченьку, солнышко своё закатное, Богом данное.
    Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
    Зашевелились, завздыхали:
    – Вот жизнь-то…
    – Да, с такой судьбой и в кино ходить не надо.
    – А всё-таки жалко его – так сына хотел…
    – Ну ничего, зато сколько зятьёв!
    – Эт точно.
    – А внуков?
    – У-у-у…
    Посмеялись, поднялись, пошли работать.