9. 1941-й. Реквием школе пожарных и всем, кто...

МИХАЙЛОВЫ
Документальный эпос


-9-
1941-й. Реквием школе пожарных и всем, кто не дрогнул

Я с юности помнил, как мама увидела в сентябре в Орле листовку про сына Сталина. И даже не думал, что встречу подобный рассказ спустя много лет. И чей! Свидетельствовал некто Соколов-Самарин, гражданин США, а потом Канады, во время оккупации бывший одним из редакторов газетки «Речь», два года выходившей при гитлеровцах. Недавно в России появились не то записки, не то дневники его, изданные после войны за границей.
    «…15 сентября я поехал из Воронежа в мой родной город Орёл, где давно не был. Я поехал, чтобы взять оставшиеся там ещё после моего побега из-под ареста в 1937 году вещи и узнать у друзей о положении на фронте: фронт остановился недалеко от Орла.
    В Орле я впервые увидел немецкие листовки. В одной из листовок, снабжённой довольно туманной фотографией, которая, судя по надписи, изображала сына Сталина Якова, сообщалось о том, что он взят в плен. Одни не верили в это, считая, что Сталин не мог послать сына на фронт, другие скептически пожимали плечами:
    - Ну, взят, ну, а дальше что?..»
    Фронт был на самом деле ещё далеко, а время вот совпало с удивительной точностью: сентябрь, то тёплый, то дождливый золотой сентябрь сорок первого. Мой дед в военкомате формировал маршевые батальоны, мама бегала на курсы подпольщиков-диверсантов в свой райком ВЛКСМ, а рядом с ними ходил по улицам такой вот Володя Соколов двадцати восьми лет от роду, из семьи некогда богатых юристов, вдруг вынырнувший из небытия, приехавший посмотреть, прикинуть, как скоро всё рухнет и чего можно ждать потом…

А мама так и не узнала, с чем она столкнулась, сказав «да» тогда, в райкоме.
    Того человека она называла инструктором ЦК.
    - Вышло случайно. Что-то сказала, наверно, что-то резкое, – даже, может, при той же Кате. Там был этот инструктор. Потом говорили с ним наедине. Он предложил поучиться таким вещам. Я согласилась.
    Мама считала, что это были мероприятия по линии комсомола.
    Она не знала, что ещё 13 августа 1941 года на экстренном заседании бюро обкома ВКП(б) было решено создать в Орле спецшколу по подготовке подполья и партизан. Инструкторы, – они и правда назывались так, но только были не из ЦК, а подчиненными знаменитого диверсанта полковника Ильи Григорьевича Старинова, – показали партийному начальству Орловской области диверсионные приёмы, рассказали об особенностях подготовки.
    Пять дней спустя в Орле открылся филиал оперативно-учебного центра Западного фронта. «Школа по подготовке противопожарных кадров» – так именовалась эта учёба официально. С предприятий города набирали комсомольцев. Их готовили в городе сразу в нескольких местах.
    Что же, теперь она умело стреляла из настоящей винтовки, могла собрать взрывное устройство, а уж пистолет разбирала-собирала с завязанными глазами. Взрослая. Восемнадцать лет! Знала основы подполья: сеть, связь, пароли. В райкоме она могла обратиться только к одному человеку.
    «Мы не имели права никому ничего говорить». При немцах она должна была устроиться работать на городской электростанции уборщицей, выдавая себя за дочь репрессированного, обиженную властью.
    - Но разве никто в городе не знал, что ты дочь военкома?
    - Гриша, я тебе говорю – многое было продумано плохо.
    Сентябрь – это был как раз конец обучения.
    Их отпустили собрать всё необходимое из одежды – соответственно своей легенде у каждого.
    «И я поехала к маме в Покровское, забрать телогрейку и кое-что из вещей, увезённых туда».
    Добраться в деревню теперь было трудней, чем летом. Меняла попутки, часть пути отшагала пешком. И – не застала в Покровском бабушку. Та уехала зачем-то в Курск. Они разминулись буквально на день.
    Запас времени был, и мама осталась дожидаться её. Ведь она считала, что скоро окажется за линией фронта, ей надо было попрощаться. Ей, видно, хотелось много сказать своей матери – кто знал, могло статься, что они не увиделись бы больше.
    Не знаю, что было у неё на душе тогда; наверно, и знать этого мне не нужно. С отцом, думаю, ей было б куда проще в такую минуту.
    И она дождалась, и о чём-то они говорили с бабушкой, и простились, – но обратный путь в Орёл превратился в ад.
    - Я добиралась неимоверно долго. Сначала каким-то поездом. Его обстреливали самолёты. Паровоз останавливался, мы прыгали на откосы и разбегались. Потом добиралась грузовиком с военной колонной. С остановками на ночлег…
    Дорога заняла несколько дней. Мама опоздала. Инструктора в райкоме не было.
    Его вызвали в Москву, сказали ей.
    Инструктора не было (вызывали ли его? И в Москву ли?) Это теперь я знаю, а тогда мама ведать не ведала, что не было в Орле уже никого. В конце месяца школа, о которой стало известно немецкой разведке, была переведена в Елец. А оттуда в Задонск.
    Исчезла – и как не было её здесь.
    И что же? – Она жила опять в их доме на Салтыкова-Щедрина. Варила обеды, которые отец не успевал съесть. И каждый день ходила в райком «ждать возвращения человека, который один только мог решить мою судьбу».
    Но не было уже никого.
    - И зенитки исчезли из наших садов. И я теперь не бегала во время налётов прятаться в щель.
    Зато, как только немцы начинали бомбить город или станцию, все кошки и собаки из пустых соседних домов, – а уехавших в эвакуацию становилось всё больше, – все кошки и собаки собирались ко мне на крыльцо, к моим ногам.
    Я кормила их.
    А когда налёт кончался, они спокойно расходились.

…Теперь известно, что за недолгое время в орловской школе обучили 1170 партизан и подпольщиков. Кто станет спорить! – школа сильно помогла начинавшейся партизанской войне. И, наверное, как и везде, в её работе было много и неудачного. Её хвалят, когда вспоминают о делах полковника Старинова. А вот, к примеру, орловский журналист Геннадий Майоров, много пишущий о войне, позволял себе этот учебный центр не увидеть:
    «Мы уже говорили, что на Орловщине активно вербовали девчонок-комсомолок для работы в условиях подполья». – И всё.
    Нравится, нет ли, – я читаю всё, что нахожу об осени 1941-го в Орле. Майоров рассказал истории двух девушек, подобные маминой. Фамилий не называл:
    «Оля из Орла. Когда началась война, попросилась на фронт. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей...»
    Другая – Зинаида. «Она родилась в Орле, окончила школу. Бойкая и активная девчушка с удовольствием занималась общественной работой, её заметили в райкоме комсомола… В один из сентябрьских дней в кабинете первого секретаря появился человек в штатском и без предисловий предложил Зинаиде перейти на нелегальное положение…»
    Немцы захватили город, но связные от подполья не появились ни в том, ни в другом случае:
    «3 октября как обычно Зина пришла в райком – к этому времени вовсю шла эвакуация, – но не застала там никого, кроме обслуживающего персонала. Уборщица, не скрывая слёз, поведала, что начальство уехало в Елец, а ей поручено вместе со сторожем сжечь те бумаги, что не успели увезти с собой райкомовские работники. Бумаги валялись повсюду, обстановка напоминала поспешное бегство, так как на столах остались даже личные фотографии и какие-то документы».
    Девушек бросили на произвол судьбы. «По инерции Зина ещё несколько дней приходила к зданию райкома, наивно полагая, что именно здесь повстречает своих вербовщиков». Оля же «быстро и легко вошла в офицерскую среду, вечера проводила в ресторанах». Она записывала узнанные сведения, «ходила к тайнику – в определённые и контрольные дни и… находила там свои донесения и никаких заданий». Детали эти – беспомощность одной и невероятная самостоятельная активность другой – становятся, чем дальше, тем менее правдоподобными. Но Майорову это и нужно, чтобы накручивать обвинения в адрес советских, партийных, военных властей, НКВД Орла, бросивших город на произвол судьбы. Собственно, вся его публицистика – это беспрерывные разоблачения советской эпохи. И бог бы с ним, каких только упрёков и от кого не заслужило советское руководство в Орле за ту осень 41-го года, – бог бы с ним, с этим журналистом, не добавь он ещё таких слов:
    «…На Орловщине активно вербовали девчонок-комсомолок для работы в условиях подполья, – написал Майоров и продолжил: – Но одно дело, когда они, обработанные советской пропагандой, воспринимали грядущую работу как увлекательное приключение. Мало кто из них понимал, с какими трудностями и опасностями придётся столкнуться. Вдохновенно пели «Если завтра война», метко стреляли в мирном тире, получая значок «Ворошиловский стрелок», с улыбкой и гордостью выполняли многочисленные парашютные прыжки в ясном небе… И не представляли, что всё это окажется бесполезным в противостоянии с очень профессионально подготовленным врагом, чьё преимущество кроется не в меткости и смелости, а в тонком знании человеческой психологии».

Что сказала бы мама, услыхав, что её «обработали советской пропагандой»?
    Это отец-то, которого она любила беззаветно, это токи родства, крови обрабатывали её ежечасно? – и ведь вот же что сотворили, смотрите. Я, недавно открыв учётно-послужную карту деда из архива Министерства Обороны, прочитал, что в 1941-м Илья Васильевич и в ВКП(б)-то не состоял – удивило, не знал, не думал!
    «Дурак», сказала бы журналисту Майорову мама. «Ничего, дурак, ты не понял».
    Не дурак, конечно.
    Один из архитекторов 90-х. Один из малых сих – как умел…
    В 1957 году (уже и я успел появиться на свет!) в Орле судили начальника сыскной полиции времён оккупации Букина, запомнившегося своими кровавыми расправами с подпольщиками. Суд был громким, о нём писали газеты, – один раз, пожалуй, тогда и услышала мама, что было в городе при немцах.
    Это отсюда её слова, что «продумано было плохо». «Всех их быстро раскрыли. И расстреляли», – сказала она мне.
    Но подробностей она не читала. Как бы она удивилась, узнав, что первую молодёжную подпольную группу – прямо осенью 1941-го – создал Володя Сечкин, десятиклассник из той самой 32-й железнодорожной школы имени Дзержинского, где она работала год перед войной!
    Он был секретарём школьного комитета комсомола, она – старшей пионервожатой.
    Не знать друг друга они не могли.
    А может, мама тогда, в 1941-м, знала, что по-другому он и не поступит?
    В группе был человек, оставшийся по заданию областного комитета, был разведчик из партизанского штаба Брянского фронта. Красноармейцы-окруженцы, военфельдшер, школьные друзья, обе сестры Володи. У них был радиоприёмник. Они существовали год, помогая чем можно 1-й Курской партизанской бригаде.
    А пошедший служить к немцам Михаил Букин, человечек купеческого происхождения, занимался розыском коммунистов и борьбой с сопротивлением оккупантам с яростным азартом хищника. Он чувствовал людей, был наблюдателен и изобретателен в своих действиях. И ещё был беспредельно жесток.
    Он пришёл продолжить войну, что притихла было в самом начале тридцатых. Уничтожать подпольные группы в городе он смог, когда создал сеть из полутора сотен своих агентов. Так что там ему помогали многие…
    Понять, что происходило в Орле, поможет хотя бы такой перечень событий.
    Март 1942-го: первый бургомистр Орла фельдшер Шалимов расстрелян «за связь с партизанами». В марте прошла волна арестов шалимовских «назначенцев», врачей – многие из них оказались коммунистами.
    Тогда же полицмейстер Ставицкий покончил с собой, чтобы избежать пыток. В апреле расстрелян после истязаний начальник уездной полиции Мячин. Новый полицмейстер Орла Дмитрий Головко в августе 1942-го замучен при допросах Букиным. Тот был взбешен – половина администрации города снова оказалась партизанской! С Головко погибли служившие полицейскими Дмитрий Сорин и Павел Кунце. Все они были участниками советского подполья.
    Группа Сечкина была выслежена и расстреляна осенью 42-го. Но уже совершила несколько диверсий в городе созданная директором 26-й школы «группа Жореса (Жоры)». Организованное сопротивление возникло на Орловском железнодорожном узле. Диверсии на станции Орёл-3 проводили самостоятельно тамошние мальчишки-комсомольцы. Группа Берзина – тоже молодёжь – организовалась весной 1942 года. Это была одна из немногих ячеек, дождавшихся освобождения Орла. А врачи окружного военного госпиталя, проявляя чудеса находчивости, спасли больше двухсот красноармейцев и советских командиров.
    Два десятка подпольных молодёжных групп сопротивлялись оккупантам в Орле.
    Бесполезным посчитал всё это орловский журналист?..   
    Бессмысленно даже спорить с ним. Он не поймёт.
    Но Покровский храм на Московской улице после освобождения города ещё долго стоял без своих куполов, напоминая, что в дни Великой Отечественной, в борьбе за свободу народа, здесь развернулась одна из жесточайших страниц недовоёванной гражданской войны.
    Розыск орловских палачей и коллаборационистов продолжался не один десяток лет. Когда судья прочитал смертный приговор Букину, зал, набитый сотнями людей, встал и захлопал.

Ну а моя мама по случайности не попала в жернова этой битвы.
    Она молча носила свою тайну. И ходила каждый день в райком комсомола.
    А потом была лунная ночь со второго на третье октября. В ту ночь на их улице Салтыкова-Щедрина горела, полыхала старая Борисоглебская церковь. По преданию в ней когда-то крестили Тургенева. Дом 37...

______
На снимках:
Слева – Нина Михайлова, старший пионервожатый школы №32 имени Дзержинского при железной дороге. Орёл, 1940 год.
В центре – Владимир Сечкин, секретарь комитета комсомола школы №32 имени Дзержинского при железной дороге. Орёл, 1940(-41?) год.

Предыдущая глава: http://proza.ru/2025/06/24/866
Продолжение: