Страшная тайна Юрия Рыболовова. Ч. 13

    Ольга Станиславовна Субботина (Смирнова; р.1954), художник, краевед: Рыболовов – это поток стихов без остановки. Стихи из него лились, как вода из прорванного крана. Остановить было невозможно. Его пытались заткнуть, но он продолжал читать и сам не мог остановиться. Связано это было наверно с какими-то его психическими отклонениями. Работал он пастухом. Я о нём знаю единственную историю. Он пригласил в гости Елену Камбурову. Так ей расписал про райский деревенский уголок, парное молоко, природу, гусей, курочек. Она поверила и клюнула. И вот приезжает она по адресу с каким-то своим секретарём. В доме как в хлеву, только сено, и спал он на сене. Рыболовов где-то пасёт стадо. Она под дождём в неизвестном ей месте, прокляла всё на свете: «Куда меня занесло!». Эту историю лучше знает Ира Ливанова. Она с другими художниками её спасала, вывозила Камбурову из этой глухой деревни. 
    Рыболовов любил произвести впечатление. Залавливал какого-нибудь любителя поэзии и начинал его долбать стихами. Все удивлялись его прекрасной памяти. Но человек был всё-таки несимпатичный. Самое ужасное, что из-за него произошло это убийство. Зачем было соваться, если видишь, что вызываешь ревность. Стал ухаживать за женой Рубцова, хватать её. Он сам рассказывал, что искра пробежала между ними. Это вызвало у Рубцова страшную ревность. В общем-то, из-за Рыболовова и произошло это убийство, он спровоцировал ссору. Ничего не написал о Рубцове наверно потому, что чувствовал себя виноватым.

    Ирина Вадимовна Ливанова (р.1937), художник: Рыболовова мы называли Юра-стихоплёт. Меня он поражал тем, что всё знал. Память у него была совершенно необыкновенная. Мы общались с ним довольно часто. С ним невозможно было поговорить рассудительно на какую-то тему, он никогда не рассказывал о себе, все разговоры были только о поэзии, иногда вспоминал какие-то истории, связанные с Рубцовым. Был он очень утомительным человеком, всё время говорил без остановки, невозможно было его выключить. Что ему ни скажешь, он тут же переключался на новую тему и вновь продолжал безостановочно говорить. Я мало что помню из его рассказов, но это была яркая личность, мы с ним иногда прогуливались по окрестностям Палеха, и он постоянно что-то рассказывал. Какие-то подробности из своей пастушеской жизни, как разбегались коровы, как он их собирал, как ухаживал за скотиной и т.д. Жил он в Дерягино. Кто-то из известных людей к нему туда приезжал. Да, был случай с Камбуровой, я тогда её совсем не знала. Из его декламаций мне запомнилось четверостишие Рубцова:
Когда я буду умирать,
А умирать я скоро буду,
То загляните под кровать
И уберите там посуду.
    Рыболовов больше общался с Лидией Тумановой. Она и любительница поэзии, и сама писала стихи. Оба неординарные люди и друг друга стоили. Были там и намёки на амурные эпизоды, но если для него это было нормой, то она совсем не была расположена к таким отношениям, так что сразу дала ему от ворот поворот. Но возможно, что из-за ухаживаний он ей запомнился.

Лидия Ивановна Туманова (р.1944), художник: В каком году с Юрой познакомились, и когда последний раз его видела, теперь уже не вспомню. Поздними вечерами, а часто и ночью мы, палехские художники, расписывали золотом шкатулки (днём хуже видно, золото сливается с дневным светом). Юра приходил к нам в общежитие, которое было при художественных мастерских, и читал стихи Николая Рубцова. Это было настоящее содружество муз. Так продолжалось много лет. У него был рюкзак, в котором всегда лежала книга стихов Рубцова, хотя он всю её помнил наизусть. Он не знал, что такое уныние. Это был бескорыстный, живой, неутомимый искатель истины в поэтическом выражении, и как говорят у нас в Ивановской области - неспросливый. Когда он пел, я брала гитару и пела вместе с ним стихи Н. Рубцова. Мелодии к ним написал вологодский композитор-любитель. Надо было видеть, с каким душевным подъёмом Юра пел эти знаменитые строки:

«В минуты музыки печальной
Я представляю жёлтый плёс…»

И эти:

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь — и покажутся вдруг журавли!
…..
Оттого, что — молчи! — так никто уж не выразит их…

    В последствии мне хотелось спеть эти стихи и записать на магнитофон, но так и не нашла текста. Там в Палехе у меня был японский магнитофон с микрофоном. Но микрофонов нужно было два, иначе гитара будет звучать громче, чем голос. Сейчас я живу в Погаре Брянской области, у меня квартира и дом брата, который никак не продаётся, а трава мешала соседям. Два месяца полола, одолела, но поранила палец и только вчера смогла без боли перебирать струны, а ведь это единственное, что меня волнует – подобрать ту старую мелодию, которую слышала от Юры. Пою под гитару у раскрытого балкона и всё больше открываю для себя и Н. Рубцова, и Юру! Юра Рыболовов – удивительный образ! И не догадались мы расспросить его, где он жил прежде, до того, как оказался в Палехе, о его юности и детстве. Он часто ездил в Вологду, Из Палеха ходил в деревню Дягилево, там дом-музей художника Н. Зиновьева. Он дружил и с другими палехскими художниками.

   Чем чаще пою Рубцова, тем больше вникаю в эти неповторимые строки:

Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чём…

    Не знала, что Юра умер, но для меня он только живой, как вчера и здесь, «время ни при чём»!

В 1980-1990 годы Рыболовов не терял связи с Вологдой и переписывался не только со Старичковой. Сохранилась открытка, отправленная ему другом Рубцова вологодским писателем Георгием Макаровым: «Привет из Вологды! Получил, Юрий Петрович, бандероль с газетами и картой. Попрошу приберечь для меня ещё один номер «Вольного слова», но сохрани его чистым, опрятным, для коллекции. Да, ты угадал: издан новый сборник стихов Рубцова «Видения на холме», издан в Москве 100 000-ым тиражом, но купить его невозможно; я купить не мог, но один экземпляр книги мне подарил писатель Иван Полуянов. Поищи в ивановских районных магазинах. Сборник оформлен графиком В. Сергеевым (из Череповца), иллюстрирован редкими фотографиями. Поздравляю с Новым годом! Желаю доброго здоровья, благополучия! С уважением Георгий М. 26.12.90 г. г. Вологда».

Обитатели деревни Маланьино: Рыболовов жил в Ёровом доме около пруда в Дерягино, дом этот уже развалился. Когда-то пруд был чистым, теперь его завалили всяким мусором. Знаем только его фамилию – Рыболовов,  говорили, что у него было что-то не в порядке с психикой. Дом он купил у Галины Титовой, а она – у Валентина Ёрова. Титовых надо искать в Лужках. На Лужки можно проехать через Воробино. Галина работала продавцом в магазине в Дерягино, потом переехала в Палех. Жива она или нет, мы не знаем. Сын Руфик у неё погиб. Здесь всё было, и магазин, и школа, и клуб. Теперь ничего нет. Школа была построена из кирпича в 1914 году. Стояла между деревнями Дерягино и Маланьино. Мы все в этой школе учились. Начальная четырёхклассная школа была. Потом здание снесли, весь кирпич как щебёнку увезли на дорогу. До Войны здесь много народу проживало. Мужчины и молодые парни все погибли на фронте, остались одни женщины. Наша деревня приписана к селу Красному, наши бабушки ходили туда в церковь. В Красном церковь всегда была действующей. Но ходить было далеко, и мало кто ходил. Такое было время, что нас не приучали к посещению церкви. В 1941-м началась война, и было не до этого. Кладбища своего здесь не было, хоронили в Красном, последнее время стали хоронить в Палехе. В том доме жил Моисеич – Григорий Моисеевич. Фамилии его мы не помним. Мужчина был грамотный, немного странный. Скотины не держал, просто жил, неизвестно чем занимался. Кому-то ремонтировал часы. Ходил в училище позировать студентам. Приехал он откуда-то из Средней Азии или Казахстана. Говорили, что в прошлом отбывал срок. Родственников у него не было. Общался с Екатериной Петровной, она тоже уже умерла. Последнее время болел. Его увезли в дом престарелых, там он и умер. Дом почти разрушился. В Маланьино раньше был колхозный телятник, телят пригоняли весной на выпас. От строений телятника ничего не осталось, быстро всё разобрали. Летом ещё стояло, – «Не подходите, не трогайте», – нас предупреждали, а весной приехали – ни кирпичика. Мы мало знаем. В Дерягине больше может рассказать Татьяна Белкина. 

Татьяна Ивановна Белкина (р.1941), жительница д. Дерягино:
   Последний раз я видела Рыболовова в Иванове, он продавал кучками чеснок, картошку. Продавал не на центральном ивановском рынке, а на Лежневской улице, там был магазин «Светлана». Около магазина на улице частники продавали свою огородную продукцию. Где-то в Лежневском районе он и жил, наверно там у него был огород. В Дерягино видела его редко, общалась с ним мало. Никогда не видела, чтобы Рыболовова кто-то навещал. Зимой он всегда на лыжах, летом – на велосипеде, иногда приезжал на машине. Мёд он покупал у Ёровых, а за клюквой ездил видимо в Южский район, у нас нет здесь клюквы. Однажды приходили палехские художники, его не застали, хотели купить дом. Дом был неплохой, довольно крепкий. Просили передать ему, когда он появится. Когда я его увидела, говорю: «Юра, предлагают купить твой дом за 1000 рублей». А он: «Не, не продам». Это было в 1990-х годах. В итоге сам он в доме не жил, и дом постепенно развалился. Он много где работал, и натурщиком в училище, и где-то даже при церкви. В 1980-е годы он жил тут и зимой. Я здесь живу с 1983 года. Месяцев семь здесь, на зиму уезжаю. До 1983 года работала в колхозе в Маланьино. Колхоз назывался «Большевик», была тут ферма телят. Обкашивали поля, сажали картошку, горох. Все дома тогда были жилыми, теперь только в одном доме остаются на зиму. Снимали дом по соседству с Моисеичем, он  появился здесь примерно в 1979 году. А в нашем доме в Дерягино прежде жил священник, Борис Нелипович. У него мы дом и купили. По рассказам жителей, появлялся он здесь редко, хорошо закладывал, иногда привозил 18-летних девушек. Потом его переместили в Нижний Ландех. В средине лета приедет из Тольятти Нина Фёдоровна, в девичестве она Ёрова. У неё тут прошло всё детство. Она может рассказать больше.

Антонина Фёдоровна Ёрова (р.1947), жительница деревни Дерягино:
   Каждое лето я приезжаю в Дерягино на два месяца. Юру Рыболовова помню с начала 1980-х годов, здесь в Дерягино он проживал один в своём доме. Дом он купил, в амбарной книге в Раменье должна быть об этом запись. Для нас Юра был человек-загадка, тихий, спокойный, не слишком открытый, жил особняком, не пил, не курил, никогда не видела, чтобы к нему кто-то приезжал. С ним тесно общались мои покойные папа и мама. К маме он обращался: «Мариванна». У нас был погреб, весной мы набрасывали туда снег, и холод сохранялся на всё лето. У Юры холодильника не было, мама позволяла ему оставлять в погребе на сохранность продукты, которые он складывал в многолитровую оцинкованную флягу. Продукты привозил обычно из Москвы, колбасу, масло, мясо, то, что здесь в магазинах не продавалось. Покупал для моих родителей в Палехе хлеб. Мама и папа были уже старенькие, дорога в Палех была безобразная, продуктовая лавка сюда не приезжала, ходить за несколько километров им было тяжело.
   Заходил Юра к нам часто, усаживался на кухне за стол, мама ставила перед ним полуторалитровую кринку молока, с буханкой хлеба он полностью её выпивал. Мама отмечала, что он много ел, удивлялась: «Ой, нам с отцом хватило бы не неделю». Юра всё время работал, хорошо зарабатывал. Летом пас скотину в кормсовхозе, зимой колол палешанам дрова, позировал на уроках в художественном училище. Мама говорила: «Рисуют его». Такой образ жизни он вёл многие годы. Высокий, худощавый, исключительно сильный, ходил размашистым шагом, всегда в длинном плаще. Рано утром в Палех уходил, вечером приходил. Сначала пешком, потом на велосипеде. Бывало, едет из Палеха, мама сидит у дома на лавочке, Юра велосипед поставит, сядет рядом, с мамой поговорит. Затем у него появился крытый брезентом ЛУАЗик. Каким-то образом он получил разрешение на покупку этой машины, хотя и не сразу. Он не жаловался, но рассказывал, как пришлось походить по разным инстанциям. Был он человеком настойчивым, всегда своего добивался.    
   В Иваново у него проживала мать, о ней он очень уважительно отзывался, иногда к ней ездил. Часто ездил в Вологду, говорил, что там у него жена и дочка. Упоминал, что прежде работал учителем физкультуры. Чувствовалось, что он человек образованный. Нам казалось странным, что он пас скотину, а не работал по специальности, что жена и дочка живут вдали от него. Помню, что очень негативно относился к выборам, голосовать никогда не ходил. 
   Как-то вечером он меня пригласил в дом, угощал конфетами. Дом у него был большой и просторный. Он его отремонтировал и утеплил, сделал завалинки, вставил новые рамы, укрепил печку, пристроил навес, где можно было поставить машину, вроде гаража, но без ворот. В огороде ничего не сажал, забора не было. Было у него много новой посуды, покупал вёдра, кастрюли, тазики. В горнице стояла железная кровать с панцирной сеткой, посреди комнаты – стол без скатерти и клеёнки, по стенам развешены какие-то рисунки, фотографии, везде – порядок и чистота. Привезут ему дрова, всё распилит, расколет, сложит в поленницу. Бани не было, мыться он ездил в Палех. По всему было видно, что собирался остаться здесь надолго, не то чтобы перезимовать зиму. И вдруг он внезапно исчез. С той поры никогда больше здесь не появился. Всегда был рачительным и экономным, а тут ни с того ни с сего бросил обустроенный дом. Понять этого никто не мог. Мы терялись в догадках, то ли его посадили, то ли что-то с ним случилось. Потом уже кто-то говорил, что видели его в Иванове, он торговал на рынке. 
   Его дом со временем растащили. Приехали рано утром на двух или трёх тракторах из Палеха Трусовы, которые тогда строились, загрузили всё, что было можно, вывезли двери и рамы. Когда уже дом был разрушен, выдраны половицы, двери и окна настежь, приехавшие на лето ребята и мои дети забирались в дом поиграть. Я тоже туда заходила, беспокоилась, как бы они не провалились, на полу тогда было разбросано много бумаг. Кровать стояла долго, на кровати матрас, её никто не забрал. Возле дома оставался долгое время большой малинник. Раньше Юра меня приглашал: «Приходи ко мне малину собирать». Теперь уже ничего нет.
   Кроме моих родителей Юра общался с Моисеичем. В отличие от Юры Моисеич был очень общительный. Жил в соседней деревне. В его доме я не была, но там, по разговорам, грязь была несусветная. Мама рассказывала, что в доме было очень холодно, пол весь устлан тонкими солдатскими одеялами, которые он купил на какой-то распродаже. Моисеич пытался что-то сажать в огороде, причём продвигал свои инновации, рассуждал: «Зачем вскапывать весь огород, вот я копну, в лунку посажу картошку». У него были умелые руки, мог отремонтировать любые часы, настенные и ручные. Однажды недалеко от дома он упал, пытался встать и не мог. Ему помогли подняться. Вскоре его забрали в дом престарелых.
   Юру хорошо знал мой папа Ёров Фёдор Алексеевич (1903-1985). Был он охотник, пчеловод, играл на гармони, пел песни, из поэтов больше любил Некрасова, знал наизусть много его стихов, мог со всеми общаться на любую тему. Юре было о чём с ним поговорить. Фёдор Алексеевич прошёл всю войну, был награждён орденом Красной звезды, четырьмя медалями, во время войны был в звании сержанта. В октябре 1944 года попал в плен в Прибалтике, где шли тяжёлые бои. В плену пробыл месяц-полтора. С освобождением из плена война для него закончилась, его отправили в Ленинград восстанавливать речной порт. Работал он там чуть ли не по горло в воде. Когда почувствовал, что в таких условиях не выживет, удрал. Лесами из Ленинграда пришёл сюда. Здесь был вынужден многие годы скрываться. Он рассказывал: «Смотрю, идёт через поле человек в военной форме, я беру ружьишко и в лес». Сначала его не признавали как ветерана войны, долгое время у него оставалось чувство обиды. Потом уже везде приглашали, получил ещё медали и два ордена Отечественной войны.

СТУПКИНО

Валентина Николаевна Царегородцева (р.1940), жительница деревни Ступкино: В Ступкино я живу с 1961 года. С Юркой близко не общалась, знала его как соседа. Родился он здесь в Ступкино. Учились местные деревенские дети в начальной четырёхклассной школе в селе Романово, сейчас там восстановлен женский монастырь. Потом ходили в Веснево километра за три с половиной, учились там до 7-го класса. Где он работал, не знаю, сначала где-то учился, приезжал, уезжал. После смерти матери жил тихо один, ездил на велосипеде, друзей у него не было. Был начитанным, много всего знал, любил декламировать стихи, если начинал что-то рассказывать, то часа на два, только слушай. Он мог рассказывать хоть целый день, но особо его никто не слушал, у всех свои заботы и огороды. В конце жизни совсем кирдыкнулся и последние годы проживал у сестры в Шилыково, где и умер. Как-то он избил своего брата Петьку, который выпил у него шампунь. Петька был глухонемой, любил выпить. Мать их хорошо помню, раньше часто собирались в деревне, вместе гуляли. Когда я сюда приехала, их отца уже в живых не было, а братьев знала всех, к тому времени они были уже женатые. Последние годы Юрка скупал всякое старьё. Кому надо было выпить, приносили ему валенки, одежду. Он рассчитывался водкой или дешёвым спиртом, который где-то доставал. Когда умер, всё это старьё из дома выбросили. Что было ценного, забрала сестра. Старых жителей здесь уже никого нет, только их родственница Людмила. Юркина мать и Люсина свекровь – родные сёстры. Она здешняя и знает больше, на противоположном посаде её дом самый крайний.