Страшная тайна Юрия Рыболовова. Ч. 15

    У Юрия Рыболовова был Брат Аркадий Петрович Рыболовов (р.1926), который умер 25 декабря 1996 года. Юрий Петрович и сестра Людмила Петровна присутствовали на похоронах брата. У Аркадия была жена З.А. Рыболовова и дочь В.А. Рыболовова. С Аркадием много лет вместе они не жили, о его смерти узнали только в 2004 году и в марте того же года официально отказались от принятия наследства. Наследством Аркадия были два вклада в банках, гараж в Иванове и 1/5 дома в деревне. Наследство досталось Людмиле Петровне. Юрий Петрович также подписал заявление об отказе принятия наследства в марте 2004 года. Его племянница Эльвира Борисовна Аксакова узнала о смерти дяди Аркадия Петровича от своей двоюродной сестры Веры Аркадьевны Рыболововой в апреле 2009 года. Также она узнала, что жена и дочь умершего отказались от принятия наследства без указания в пользу кого они отказываются. Тогда Эльвира Борисовна решила предъявить свои права на наследство и подала иск в Лежневский районный суд Ивановской области. При рассмотрении иска выяснилось, что подпись Ю.П. Рыболовова, которую она считала поддельной, в заявлении отказа от наследства была заверена главой администрации Шилыковского сельского округа и сомнений в своей подлинности у суда не вызвала. Согласно свидетельству о праве на наследство, по закону от 5 августа 2009 года, Э.Б. Аксакова также являлась и наследницей имущества умершего Ю.П. Рыболовова. Судебное заседание в Лежневском суде состоялось 16 июля 2010 года в посёлке Лежнево. Истице в удовлетворении заявленных требований было отказано. З.А. Рыболововой к моменту разбора дела в живых уже не было. Эти сведения взяты из материалов Дела № 2-211 Лежневского районного суда Ивановской области от 16 июля 2010 года, опубликованного на сайте судебных актов. В дальнейшем было ещё несколько судебных разбирательств, в результате которых Э.Б. Аксакова отсудила часть своего родового дома.

   Рассказывает Эльвира Аксакова: Дядя Юра – младший брат моего папы. В 1970-е годы он часто бывал у нас. Я жила тогда с родителями и братом в Иваново в частном доме на улице Багаева. В то время дядя Юра работал в каком-то интернате в Ивановской области. Помню его фразу: «Эля, я работаю с детьми в интернате, преподаю физкультуру». Ещё до моего рождения, во время учёбы в ивановском сельхозинституте дядя Юра жил у моих родителей. На выходные папа и мама привозили меня в деревню Ступкино к бабушке Валентине Васильевне Рыболововой (1904-1992). Как суббота, воскресенье – мы у бабушки. В этом доме прошло всё моё детство. Мама рассказывала: «Прежде, когда вас с Игорем не было, из Иванова до Ступкино мы ходили на лыжах». Папа к бабушке периодически приезжал и помогал ей по хозяйству. Дядя Юра тоже приезжал к матери. Носил из колодца воду в баню. Баня была по-чёрному, её построил наш знакомый. Ухаживал за яблонями. К одной из яблонь он привил грушу, дерево многие годы плодоносило одновременно яблоками и грушами.
   У бабушки было шестеро детей, все родились в Ступкино. Старший сын – мой папа Борис (1924-1978), второй Аркадий (1926-1996), затем Павел (1928-200?), Юрий (1938-2005), дочь Людмила (1940-1913) и самый младший Пётр (1942-1990). На выходные у бабушки собирались её дети со своими семьями, она всем давала задания, кому что делать. К своим сыновьям и дочери относилась строго, все её слушались, несмотря на то, что она никогда не повышала тона. Была бабушка трудолюбивой, не скупой, любила делать подарки. Держала скотину, были у неё овцы, поросята, тёлка, куры. 
   Запомнился такой эпизод. Мне было лет 5-6, ещё не училась в школе. Я сидела на печке. Ко мне подсела женщина, которую дядя Юра привёз в Ступкино к матери в гости. Невысокого роста, обычной внешности. Она завела со мной разговор о дяде Юре. Я отвечала на её вопросы, а потом возьми и скажи: «А мой брат красивее дяди Юры». Юрий Петрович это услышал, занервничал, на него как будто что-то нашло. Мало ли что ребёнок мог сказать, но реакция его была болезненной, он разгорячился, завёлся, стал плохо высказываться в адрес моего брата Игоря, в котором почувствовал соперника. Ситуация сложилась нехорошая. Мама мне строго сказала: «Эля, молчи!» Юру долго не могли угомонить, он буквально ругался и по-всякому обзывал без вины виноватого Игоря, которого и доме-то не было. Я произнесла эту фразу примерно в 12 дня, а весь день и вечер он не мог успокоиться. Ту женщину я больше не видела. Однажды, когда я маленькая капризничала, мама мне пригрозила: «Не будешь слушаться, пойдёшь к дяде Юре в интернат».
   В 1980-е годы дядя Юра жил в Палехском районе, там у него был собственный дом, иногда приезжал в Ступкино. Он был неравнодушен к всевозможным народным промыслам, например, показывая берестяной бочонок, говорил: «Эль, посмотри, какая береста!» Подобные сувениры любил дарить братьям, родным и двоюродным. Какие-нибудь расписные ложки, деревянную посуду. Мне и моему двоюродному брату Вовке Частову однажды подарил по расписанному палешанами пеналу. Людмилу Петровну Частову, мою тётю, всегда терзал вопрос: «Кто у Юры есть, с кем он живёт?» Она говорила моей маме: «Что у него там в Палехе, что? Были мы в этом доме, там и пола-то нет. Вера, он живёт прямо на земле».
   Мы с Вовкой, сыном тёти Люси и дяди Валеры, в доме у бабушки любили рассматривать картинки в журналах. Журналы были дяди Юры, он трепетно к ним относился, говорил нам: «Посмотрели, на место положили». Не дай бог было помять страницу или чрезмерно перегнуть корешок. Весь чердак был в Роман-газетах. Свои ценные вещи дядя Юра хранил в ящиках тумбочки, на которой висел замок с цифровым кодом. Вовка вскрывал этот замок в два счёта. Отдельный ящик занимали аккуратно разрезанные по несколько кадров негативные плёнки, там же дядя Юра хранил фотографии, помню фото неизвестной мне женщины с ребёнком. В другом ящике лежали пачки адресованных ему писем. Несколько из них недавно я нашла среди сырых, выброшенных под открытое небо книг из его библиотеки. Фотографией дядя Юра увлекался много лет. Сохранился его фотоувеличитель. Под фотолабораторию он оборудовал кладовку. Проявлял и печатал фотографии иногда вместе с моим папой. За то, что мы вскрыли тумбочку, нам попало от взрослых. Дядя Юра в те выходные не приезжал. 
   В доме висели в багетовых рамах под стеклом фотопортреты бабушки и дедушки в молодом возрасте. Как-то, глядя на портрет мужа, она сказала: «Эля, мне порой кажется, что артист Тихонов – твой дед». Я спрашивала её: «Бабушка, а где же дедушка?» Она рассказывала, что ещё до войны у деда была какая-то высокая должность с материальной ответственностью. Однажды обнаружили хищение, на него переложили вину. Деда арестовали и куда-то сослали. Бабушка говорила: «Его у меня забрали, я одна растила детей». Как-то её спросила: «Бабушка, почему у тебя нет серёжек, украшений?»  Она отвечала: «Всё, что было, распродала в войну за горсточку или стакан риса, чтобы было чем накормить детей». Бабушка была из богатой дворянской семьи. Её родители имели в Тейково большой двухэтажный дом. Весь первый этаж занимала прислуга, а на втором этаже жила их семья. У неё были две младшие сестры Анастасия (в замужестве Пряхина) и Елизавета (в замужестве Рыболовова). Бабушка говорила: «Тот дом мы продали за 10 тысяч золотых монет». Я просила: «Бабушка, дай хоть одну монетку». Она отвечала: «Так всё пропало, банки украли». «Как, спрашиваю, банки могли украсть у тебя золотые монеты?» «Мы эти деньги вложили в банк, а вскоре началась революция». В Ступкино у каждой из сестёр было по дому. По соседству с бабушкой жила баба Настя. Вторая её сестра баба Лиза жила в дальнем доме на краю деревни. Бабушкин дом был выстроен на пригорке, на сухом месте, он был самым большим в деревне, центральная комната составляла 35 кв/м, две комнаты по 17 кв/м. Построен дом был на совесть, с использованием корабельного леса, половые доски дубовые. Сохранилась деревянная люлька, в которой Валентина Васильевна убаюкивала маленького Юру. Там же в Ступкино жила тётя Маня, прежде она была у бабушки в работницах. Бабушка говорила: «23 февраля – это не мой день рожденья. Дату из головы выдумали при заполнении документов. Я намного старше того возраста, который указан в метриках». Бабушка прожила не 88 лет, а гораздо больше. У неё была медаль Матери-героини. Как и портреты, медаль пропала, помню, лежала в фарфоровой вазочке с крышкой. Бабушка любила книги, читала всегда, в любом возрасте. Она выписывала газеты и журналы. Много книг и журналов ей привозил Юра. Читала в очках и его книги. Любовь к книгам у дяди Юры наследственная, передалась от матери. У неё было много старинных вещей и старинных книг, иконы, часы с маятником, огромный самовар, помню утюг на углях. Всё это со временем улетучилось. Многое из этих старых вещей продала дочь Люся. Выяснив что сколько стоит, уносила их из дома. Бабушка заметила, что кто-то таскает её вещи. Может быть, Люся в этом ей и сама созналась.
   Тётя Люся по образованию бухгалтер, работала на птицефабрике, была отменной хозяйкой, всё у неё под контролем, в доме порядок, огурцы посадит, лук выращивала особенный золотистый, всех накормит, но если у кого-то что-то не как у всех, значит, по её убеждению, он дурак. С Люсей мои родители дружили и на протяжении всей жизни поддерживали отношения. Когда умер папа, мне было 9 лет. Папа никогда не курил и не выпивал, был чемпионом по шахматам в Иваново. Если вдруг кому-то проигрывал партию, только в этом случае выпивал маленький напёрсточек коньяка. Перед смертью он серьёзно болел, старался от мамы это скрыть, был прооперирован, после операции прожил два с половиной года. Мама делала ему обезболивающие уколы. Дядя Юра приехал навестить брата, был в белом полушубке, в берестяном бочонке привёз клюкву. Говорил: «Вера, скажи, что нужно, достану для Бори любые лекарства». Борис на глазах угасал, это были последние дни его жизни. От невозможности повлиять на ситуацию Юра плакал, понимая, что теряет очень близкого ему человека. Когда не стало папы, мы с мамой продолжали ездить к бабушке.
   В последние годы у бабушки не было сил содержать скотину. Прежде она часто бывала у нас на Багаева, иногда жила с нами, нянчилась со мной, рассказывала мне сказки, просто приезжала в гости. Впоследствии, когда была в преклонном возрасте, оставалась жить на зиму. Иногда у нас останавливались и тётя Люся с дядей Валерой. Последние три месяца перед смертью бабушка жила у Люси. Люся её уговаривала: «Давай дом продадим». А бабушка: «Нет». Когда незадолго до её смерти я к ней приехала, она говорила: «Эля, тебя прошу, Люська хочет продать дом. Никому дом не продавайте, пусть всё остаётся как есть, пусть все приезжают и собираются в этом доме. Ещё у меня к тебе большая просьба, на похоронах мне не нужен никакой оркестр. Хочу, чтобы меня тихо отпели в храме. Люське я не верю, она этого не сделает, я тебя прошу». Ни разу не слышала, чтобы бабушка называла дочку Люсей, всегда – Люська. Бабушка была взыскательной и властной, дочь Люсю по каким-то причинам она недолюбливала. Однажды тихо, но твёрдо с ней о чём-то поговорила. Тётя Люся убежала от неё в слезах, с обидой говорила: «Что ей не делай, всё равно я для неё всегда плохая». Когда бабушка умерла, я тёте Люсе говорю: «Бабушка просила отпеть её в храме, не нужен оркестр». Тётя Люся отвечала: «Ещё чего не хватало. Люди придут прощаться с ней в дом». В то время я пела в храме в архиерейском хоре и обратилась к о. Николаю Винокурову, настоятелю ивановского Преображенского кафедрального собора. Он сказал: «Леночка, ничего страшного, я всё сделаю», и заочно её отпел. Бабушку хоронили вопреки её желанию с оркестром. Во время прощания в доме дядя Юра менял пластинки, звучала траурная музыка, Шопен и Моцарт. Тётя Люся говорила: «Надо же, Юрка совсем с ума сошёл, музыку включил, зачем бабушке музыка».
   Всю жизнь дядю Юру носило, как лист осенний, он не мог найти себе пристанища.     Обидчивость, повышенная ревнивость – роковые свойства его характера. Когда он работал агрономом в шилыковском совхозе, благодаря его усилиям получился высокий урожай по редкому сорту моркови. Но этого не нужно было начальству, Юра оказался неугоден, его вынудили уйти из совхоза. Мама говорила: «Умные люди никому не нужны». После похорон бабушки, чтобы дом не пустовал, дядя Юра перебрался жить в Ступкино. Тётю Люсю такой поворот угнетал, у неё оставались планы продать дом. Маме она говорила: «Вера, ты такая же наследница, почему Юра один распоряжается домом?» Дядя Юра Люсю панически боялся. Люся приедет в Ступкино, он ей: «Что тебе надо? Яблок надо, вот тебе яблоки». Люся жаловалась моей маме, что Юра не пускает её даже на порог. Такое к ней отношение тётю Люсю очень задевало, и маму она убеждала: «Давай ты тоже езди в Ступкино, у тебя есть там доля». Мама со мной делилась мыслями: «Эля, вот зачем Люся пытается настроить меня против Юры. Мне его жалко, он живёт только этим домом. У него нет семьи, работать в своё время в Шилыково ему не дали, дядя Валера не дал. Она хочет, чтобы я чинила ему препятствия во владении домом. Да пусть живёт он в этом доме». Люся не нашла в маме союзника, тем не менее убедила её подписать доверенность на оформление документов по дому. И с тех пор перестала у нас бывать. Мама сначала удивлялась: «Надо же, как бабушка умерла, Люся прекратила к нам ездить. Раньше часто звонила, спрашивала, – Вера, как дела, – а тут полная тишина». Позже мама всё поняла, мне как-то сказала: «Эля, она не общается со мной из-за этого дома». Мой брат Игорь говорил о Люсе: «Эль, она была хорошей тётей, мы её так любили». Люся всегда была непростой женщиной, но когда её муж Валера в начале 1990-х получил должность директора Шилыковской птицефабрики, её словно подменили, она как будто заболела жадностью.
   Люся настойчиво пыталась убедить дядю Юру продать дом и разделить деньги. Когда я встречала его в Иваново, он мне об этом рассказывал и говорил: «Эльвира, такой дом, вот дай два миллиона – не продам». Я помнила завещание бабушки и с Юрой соглашалась. Это были 1990-е годы. Работу он найти не мог, нуждался в деньгах, все его накопления съела инфляция. У Люси в те годы с деньгами проблем не было, своё хозяйство, поросёнок, телёнок, куры, ульи, муж Валера занимал высокую должность. Как-то с братом Игорем мы приехали к ней в Шилыково, застали там дядю Юру. Она мне: «Эль, вот что он ко мне всё ездит, говорит, Люся, покорми меня, я ему кто такая, чтобы его кормить? Он не просто щи съест, а ещё скажет – дай мне буханку хлеба с собой». Юра приезжал и к маме, когда бывал в Иваново, иногда зимой на велосипеде. Он был деликатным человеком, хотя и появлялся без предупреждения, ведь в то время не было сотовой связи. Посидит, узнает новости, мама его накормит с дороги, и он уедет. К маме относился с глубоким уважением.
   В нашем районе есть магазин «Светлана». Юра около этого магазина торговал, продавал чеснок, морковь, яблоки. Часто его там встречала. Что в огороде вырастит, за счёт этого жил. Приглашал меня в Ступкино, говорил: «Приезжай, у меня такие яблоки». Дядя Юра неоднократно мне говорил, что у него есть посмертная маска Рубцова и барельеф, что он купил их у какого-то художника. Говорил с придыханием: «Эля, у меня ведь маска Рубцова есть». Потом уже я поняла, что маской он называл силиконовую форму, с которой отливались гипсовые слепки, а слепок называл барельефом. Форма мягкая, вся в мелких трещинках. Обнаружила её в сенях аккуратно упакованную в несколько пакетов. Ещё он говорил: «Обо мне написали в 9-м томе, что я с Рубцовым дружил». По памяти цитировал текст и называл страницу и автора. Как его не встречу, всегда начинал читать мне стихи Рубцова. Стоит, торгует яблоками, чесноком и читает стихи.
   В 1996 году хоронили дядю Аркашу. Аркадий Петрович со своей женой давно разошёлся, проживал в квартире в Иваново многие годы один. С семьёй он не общался. Когда был уже пожилым и больным человеком, отношений с женой и дочерью Верой не возобновил. Люсе было на руку, что он не поддерживает с ними связи. Она ему говорила: «Ты подари мне свою квартиру, а мы тебе в Шилыково приобретём другую, будешь с нами рядом жить, мы будем за тобой ухаживать». Он подписал дарственную, и в Шилыково на его имя получили квартиру. Тем не менее, из ивановской квартиры переезжать его не торопили. И вдруг при загадочных обстоятельствах дядю Аркашу убивают. Неизвестные, проникнув в квартиру, его избили, зверски пытали, жгли лицо, требовали деньги. О смерти Аркаши наша добропорядочная тётя Люся ни бывшую  жену, ни дочку Веру не оповестила. Спустя десять лет мы с адвокатом предлагали Вере вступить в наследство. Её маме на тот момент исполнилось 90 лет, дочь она отговорила: «Вера, прошло столько времени, не ввязывайся». И Вера не стала предъявлять свои права на часть дома в Ступкино, где была и доля Аркадия. По факту убийства возбудили уголовное дело, но преступление не было раскрыто. Тётя Люся стала наследницей имущества брата при его живой дочери и бывшей жене.
   Младший из братьев Пётр тоже умер насильственной смертью. Однажды, купив сосиски, он возвращался домой в Ступкино, на него напали и убили. Родился Пётр больным, глухонемым. Мама говорила, что «был он нагулен бабушкой, аборты раньше не делали, бабушка пыталась избавиться от плода народными средствами, не получилось». Дочь Аркадия Вера меня предупреждала: «Не говори ничего плохого про нашу семью. Люди уже умерли, кто кого убил, кому какое дело, зачем это всё обмусоливать».
   Уходя с поминок Аркадия Петровича, дядя Юра прихватил с собой бутылку водки со словами: «Я помяну ещё». Хотя за всю жизнь он никогда не выпивал. Бывало, деревенские мужики просили его: «Юра, ты на велосипеде, купи нам водочки». Юра садился на велосипед и мчался, а не было велосипеда – бежал трусцой. Просто потому, что его попросили. Об этом мне рассказывала Людмила Николаевна, жена его двоюродного брата Геннадия Викторовича Рыболовова (1947-2010). Она говорила: «Какой же он нормальный, если его попросят, а он безвозмездно бежит ребятам за вином». И рассуждала: «Только дурак может бесплатно для людей делать добро». За водку дядя Юра обычно выменивал какие-то вещи. Весь дом завалил разным бывшим в употреблении барахлом – фуфайками, ботинками, рубашками, штанами. Тётя Люся удивлялась: «Вер, штаны-то вот такого размера! Зачем ему такие штаны?»
   В конце концов, Люся уговорила Юру, как в своё время дядю Аркашу: «Ты хочешь у меня щи есть? Тогда давай дом продавать». Подходила она к этому вопросу издалека. На поминках Аркаши сетовала: «Как он мне надоел, как бы его отправить в психушку. Не знаешь, как это сделать?» Я ей отвечала, что без согласия пациента в больницу его не положат, но если он ведёт себя агрессивно, то вызывают скорую и забирают под белые руки. Вскоре дядя Юра оказался в местечке Зиново в лечебнице для душевнобольных. Люся его туда отправляла, но через какое-то время он возвращался в Шилыково. Так случалось несколько раз. Люся рассказывала: «Я его положу, а он сбежит». Она вызывала «скорую», заявляла, что он якобы буянит и переворачивает столы. Юру стали колоть уколами, в результате он совсем чокнулся. Полежав в Зинове, Юрий Петрович стал выпивать водку, хотя и немного. Затем его определили в психбольницу «Богородское», оттуда уже не сбежишь. На тот момент вышел приказ Минздрава, что эпилепсия – заболевание неврологическое. На содержание каждого пациента выделялись деньги. В «Богородское» мало кто поступал, начальство больницы боролось за выполнение плана и за каждое койко-место, количество пациентов любыми путями старались увеличить. Из истории болезни следует, что в сумасшедшем доме Юрий Петрович провёл в общей сложности около двух лет. Люся рассказывала: «Держать там его не хотят, но мы с врачом в хороших отношениях, каждую неделю с Валерой привозим трёхлитровую банку мёда, яйца, и всё бесплатно, лишь бы его там держали». Когда Людмила Петровна навещала брата в больнице, то стихи читала она ему. Это не удивительно, стихами он прокомпостировал ей всю голову. Жил бы у дяди Юры попугай, так и он бы заговорил стихами Рубцова.