Страшная тайна Юрия Рыболовова. Ч. 18

Владимир Валерьевич Частов (р.1969), племянник Ю.П. Рыболовова:
   Юрий Петрович всегда плохо высказывался в адрес Дербиной, считал, что она перевернула и испортила жизнь Рубцову и виновата в его смерти. Не говорил конкретно, что она убила, а в таком роде, что «конец он нашёл с ней», что «она подвела его к этому концу». Убийство он никогда не обсуждал, но с возмущением говорил, что «Рубцов был нужен ей только из-за квартиры». Иногда называл её «стервозой» или «молодой». Говорил: «Молодая бестия с ума его свела…»
   В студенческие годы Юрий Петрович был большим ходоком по бабам. Своих подруг много фотографировал, получал от них зажигательные письма. В быту был неприхотливый, мог лечь спать без простыни на кровати на кухне или на печке на тулупах. Атлетического телосложения, сильный, весь как кремень, вёл спартанский образ жизни. Наше Чёрное озеро у деревни Таковец, которое в ширину метров 800, переплывал запросто и неоднократно. Однажды заложил в рюкзак четыре полнотелых кирпича и с рюкзаком на груди проплыл по периметру озера. Об этом случае вспоминал его односельчанин Саша Куликов, который был чуть младше Юрия Петровича.
   Внешне спокойный, несколько чудаковатый, на какой-то своей шизофренической волне, но всегда при ясном уме и светлой памяти, с обострённым чувством справедливости. «Давай я тебе стихотворение прочитаю», - иногда говорил, но чтобы нести какую-нибудь чушь, такого не было. О том периоде, когда он подолгу жил у Рубцова, вспоминал: «Рубцов меня ругал, я неаккуратный, то кастрюлю у него подожгу, то ещё чего-нибудь сожгу на плите».  Очень гордился своим знакомством с Рубцовым. 
   Однажды ездил на велосипеде в Осетию на какой-то чемпионат и участвовал там в веломарафоне. Рассказывал об этом с гордостью, не лукавил, был он не из тех, чтобы приврать и приписать себе какие-то заслуги. Он собрал много книг с автографами. Были у него на катушках записи с голосом Рубцова, не одна, не две, большая стопа катушек. Записывал он его видимо на протяжении нескольких лет и писал часами. Возможно, эти катушки сохранились в родовом доме у Эли, с ней мы не общаемся. Там остался и старый магнитофон Юрия Петровича 1960-х годов в кожаном чемодане. По тем временам техника у него была самая передовая – фотоаппарат, транзистор, гоночные велосипеды с несколькими скоростями. Очень дорожил рубцовской посмертной маской, говорил, что их сделано всего две или три. Сколько себя помню, в доме в Ступкино в большой комнате висел живописный портрет Рубцова. Когда я был маленьким, всегда задавался вопросом: «Что это за дядька?» К записям, маске, портрету Юра относился как к реликвиям. Почти всё, что осталось из его имущества, со временем по разным причинам было утрачено, выброшено или сожжено, маска и портрет переданы в музей, мы не придавали его вещам особого значения. Помню, маска как-то упала, от неё откололся кусок.
   Для любого коллектива Юрий Петрович был лишним человеком, нигде долго не задерживался. Имел он независимую натуру, советский образ жизни вызывал у него внутренний протест. Мой отец был ярым коммунистом, Юрию Петровичу это было не в жилу. Интернета в те времена не было, многие факты прошлого и настоящего не предавались огласке или были под запретом. Тем не менее, он знал многое из того, что обычному человеку было неведомо. Многократно бывал в Москве, Ленинграде, общался с разными интересными людьми, старался напитаться новой информацией из первых уст. Он мог в любой момент сорваться с места и поехать куда-нибудь на край света на встречу с каким-нибудь писателем. Если у него была цель с кем-то познакомиться, добивался её непременно. Однажды уехал к Василию Белову, который проживал в какой-то деревеньке под Вологдой. Потом с гордостью рассказывал, как его вылавливал, какие были у них задушевные беседы. С его слов Белов хорошо его знал. Я сам видел у него книги, подписанные Беловым, Юра любил их показывать. Он часто вспоминал, как выступал в медицинской академии перед профессорами и студентами, как его все заслушивались. По непрерывному чтению наизусть русских классиков он мог бы попасть в книгу рекордов Гиннеса, читать он мог часами. А если сделать вид, что тебе интересно, тогда остановить его было невозможно. Никогда не бывало, чтобы он забыл какую-то строчку, читал без запинок как автомат.
   Зимой ходил в полушубке и тёплых унтах, в свитере из натуральной шерсти, купленном в Вологде, в большой мохнатой собачьей шапке, с толстым золотым кольцом на пальце. В Шилыково приезжал на ЛУАЗе. Приезжал обычно голодный, мать его всегда накормит. Привозил мёд, клюкву, иногда мёда и клюквы был полный ЛУАЗ. Мёд возил в больших берестяных кадушках с плетёными ручками. Официально он нигде не работал, но у него всегда были деньги. Машину мог купить тогда далеко не каждый. Иногда покупал и привозил нам мясо и другие продукты. В жизни чувствовал себя уверенно. Сколько его помню, он был трезвенником, но не могу сказать, чтобы совсем не выпивал. К спиртному был равнодушен, но иногда пропускал пару стопок, когда мать наливала за обедом или на каком-нибудь застолье. Видно было, что немного хмелел. Водка была для него больше как валюта, выменивал на неё какие-то нужные для себя вещи. Мне говорил, что с Рубцовым они иногда пили и одеколон. «Нечем опохмелиться, давай хоть одеколон», - неоднократно вспоминал такие слова Рубцова. Не написал воспоминаний о Рубцове наверно потому, что знал о нём много интимных подробностей и считал, что другим их знать не обязательно. Сохранился его офицерский билет, он был в звании старшего лейтенанта запаса. В армии не служил. Закончив ВУЗ физической культуры с военной кафедрой, получил звание лейтенанта.
   В последние годы Юрий Петрович жил под присмотром моей матери Людмилы Петровны, она была точкой его опоры. Когда в кризисные дни у него учащались эпилептические приступы, его отправляли в больницу в Богородское, там он лежал по два месяца. Всегда с хорошим «подогревом» главврача со стороны матери. В припадке эпилептического приступа он и умер, упал, получил синяк. Постепенно угасая, год или два находился в подавленном состоянии, хотя продолжал иногда читать стихи. В последние годы общался с моей женой Еленой, что-то ей рассказывал, бесчисленное количество раз, при каждом удобном случае читал стихотворение «Я умру в крещенские морозы…» То, что он «путано каялся перед смертью», как написали в книге, это неправда.

Елена Частова (Голышева; р.1975), невестка Л.П. Частовой:
Дядя Юра запомнился мне как хороший добрый человек. Насколько мне известно, он никогда не выпивал, но покушать очень любил. Был большой любитель ходить в лес за грибами и за ягодами. Людмила Петровна, моя свекровь, рассказывала, приедут в деревню Ступкино, она спрашивает у матери: «А Юрка-то где?» Та отвечала: «Да опять уехал». Или бабушка Валя переживает: «Что-то Юрки давно нет». Потом он неожиданно без предупреждения приезжал. Был гостеприимным, когда жил в Ступкино, всегда приглашал: «Приезжайте, приезжайте». Вечно у него всё завалено вещами, не пройти. «Дядя Юра, зачем тебе это всё?» «Не трожьте, не трожьте, это всё надо». Между завалами были тропинки, по которым друг за другом проходили в комнату. Ему нужно было всё, привозил упаковками зубные щётки, чемоданами мыло, коробками палехские брошки и деревянные расписные хохломские ложки. Всё это потом мы раздавали по родственникам и знакомым. Заготавливал впрок всё, что было возможно, ему надо было всего и много. Не думаю, что он был способен на насилие, тем более на убийство. Из всех близких его родственников, кого я знала, это свекровь Людмила Петровна, их брат Аркадий Петрович, который умер насильственной смертью (один тюремщик с него требовал деньги), они не были жестокими людьми. Пока у дяди Юры было здоровье, он приезжал к нам в Шилыково. Тётя Люся всегда его накормит, он уедет. В конце жизни страдал эпилепсией. В период обострения болезни лежал в больнице. Несколько лет жил у нас в Шилыково. Ухаживала за ним Людмила Петровна с мужем. Особенно он нас не обременял, его было не видно и не слышно. Последнее время поставит у дома стул, сядет на солнышке, сидит и сидит, про себя что-то думает, возьмёт книгу, просто её держит, иногда в неё заглянет. Очень любил, чтобы о нём заботились, бывало, говорил: «Ты уж застегни мне пуговицы, а то у меня руки не володуют». Возможно, его поведение, такие черты как скрытность, связаны с его болезнью, которая сначала была малозаметна, но с возрастом проявлялась больше и больше. Постоянно твердил: «Ведь это она его убила, эта пиковая дама, всё время его преследовала, она такая коварная. Так бы он ещё жил, предчувствовал, когда умрёт». И в таком роде. Читал стихи «Я умру в крещенские морозы…» Кроме стихов дядя Юра знал на память длинные тексты из русской литературы. У нас хранились маска и портрет Рубцова. Людмила Петровна передала их в музей, приезжали из Москвы. Ещё передала письма, плёнки, открытки от Рубцова. Юрий Петрович умер в 2005 году, Людмила Петровна – в 2013-м. У тёти Люси, мы называли её мама, память тоже была очень хорошая, не скажу, что она была начитанной и прочитала много книг, но если брала книгу, то стихи запоминала моментально, ей легко это давалось.