Котовасия

..День выдался какой-то нервозный. Поцапался с женой. Нина упрекала, что в последнее время он стал уделять мало внимания сыну. О себе она уже не говорит. Домой стал приходить поздно. Всё у него какие-то летучки, совещания, задержки. Толку от этого нет. Денег от переработки не прибавляется. Даже убавляется. Для чего, например, ему понадобились 100 рублей?
– На японские спиннинги, – буркнул Василий.
– Так ты ещё и рыбак? – прищурилась недоверчиво жена. – Много наловил?
Василий нервно отвернулся к окну. Она что-то чувствует. Конечно. Шила в мешке не утаишь. Последние полгода он вертелся, как уж на сковородке, пытаясь объяснить свои хронические опоздания. У него на работе случился роман. На роман это было в начале не похоже. Недавно пришла в бухгалтерию их НИИ одна новенькая сотрудница. Не сказать чтобы красавица. Но что-то в ней было. Несколько пышноватая, фигуристая, ухоженная, как все одинокие, ещё не потерявшие надежду женщины. Уже за тридцать. Сначала перекинулись парой слов в коридоре, танцевали на новогоднем вечере. Крепко подвыпили. Василий, видный, высокий, с открытым взглядом серых глаз и правильно скроенным лицом, раздувал крылья прямого носа, выделывал кульбиты, откидывая со лба с чуть заметными уже залысинами светлые, взмокшие от танца пряди. Выбежали, смеясь, на лестницу. Василий заметил, что Мила не умеет курить. Только прикидывается и, набрав дыма в рот, выпускает его обратно. Это показалось ему забавным. Играя в лёгкий пинг-понг банальных вопросов и ответов, исподтишка рассматривал её. Круглолицая, с нежной кожей, будто изнутри пылающей румянцем, с роскошным бюстом, который туго обтягивало блестящее новогоднее шёлковое платье, так, что пуговички вот-вот отлетят от напора женской плоти. Василий представил, что под платьем. Всё кругленькое. Пружинистое. Закрыл глаза, затягиваясь сигаретой. Там и случилось. Наскоро, в какой-то комнате. Всё произошло как в беспамятстве. Протрезвев наутро, Василий в ужасе застонал от головной боли и от содеянного накануне. Отпиваясь кефиром, поклялся себе, что такого больше не повторится. Однако потом, заглядывая зачем-то в бухгалтерию или издали случайно завидев в коридорах института её силуэт, вздыхал, что тогда её толком и не рассмотрел. «Чуть-чуть не считается», – твердил себе Василий. Затмение! Не было ничего! Он старался не думать о соблазнительной бухгалтерше и о всяком таком, и больше на контакт не шёл.
  Но однажды, прилежно уписывая гречку с подливой в институтской столовой, Василий с ужасом увидел, что Мила с подносом направляется прямёхонько к его столику. Подсела. Болтая о чём-то неважном, сунула ему в руку записку. Свой адрес и телефон с коротким словом «Приходи!». Он решил, что не пойдёт. Что он скажет жене? Но потом, сам не зная как, оказался в её квартире. Василий, недолго думая, выдал себе индульгенцию. Решил, что надо же поговорить по-человечески, чтобы потом не держала на него обиду, расставить все точки на i, объяснить, что продолжения не будет. Представил, как он отчитывает нахалку, и даже грозно сдвинул брови. Вообще-то он по натуре был ужасно не уверен в себе. Отец ушёл из семьи к другой. Сын Вася стал главным смыслом жизни матери, доказательством её состоятельности. Она хотела во что бы то ни стало продемонстрировать мужу, себе, миру, что выстоит, вырастит «гармонично развитую успешную личность», как она заявляла свои цели в особо патетичные моменты. Василий знал: она любила его. Но жить с ней было крайне тяжело. Парень устал от этих «качелей», поцелуев и взбучек, напускной строгости и неожиданных ласк. Он хотел поскорее вырасти, вырваться, убежать куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Вырвался, но решения принимал с трудом, при сильном напоре отступал.
  В институте девчонок боялся и всё думал, что ничего не сможет. Все ребята ходили уже с подружками, а над ним подтрунивали. Называли обидно девственником, недотрогой. Ржали как кони. Он очень переживал. На вечере, на выпускном курсе, к ним прибыл десант девчонок из педагогического. Он приметил Нину, вернее сказать – это она сразу приметила его. Весь белый танец у него кругом шла голова. Вспотели ладони, обнимавшие девушку. Он почувствовал застёжку лифчика под шифоновой блузкой, и это почему-то его очень взволновало. Нина оценила. Красавец, и в порядке всё! Немного застенчивый. Но это даже хорошо. Мужчина, который не сознаёт своей красоты, – это находка! Сама Нина, шатенка с шикарными волосами и янтарными, как у кошки, слегка раскосыми глазами, которые она ещё больше подчёркивала подводкой, с маленьким носиком и губками свисточком, чуть подкрашенными розовой душистой помадой, на лицо была хороша, но вот женскими формами не вышла. Треугольник с широкими плечами, без груди, без попы, и ноги совсем прямые, с толстыми щиколотками. Как два брёвнышка. Но она умело скрывала недостатки. Юбка была выше колена, в складку. И сапоги-чулки очень стройнили ноги. Василий обрадовался, что хоть кому-то понравился. Теперь он станет как все. У него тоже будет девушка. Сходил с ней в парк, пригласил в кино на последний сеанс.
  Заканчивали оба последний курс института. Почти все ребята из его группы договорились, что вместе поедут на новый завод. Комсомольцы-добровольцы! Друг Борька заманивал открывающимися перспективами: «Айда с нами на Урал! Там такое дело громадное, интересное разворачивается! Завод прецизионных сплавов запускают! Слыхал? Опыт получим колоссальный, да и деньги там хорошие платят. Вась, поехали?» Василий загорелся, после ухода агитатора-Борьки забегал по маленькой комнатке общежития. Он и сам хотел участвовать в чём-то великом и важном. В нужном стране деле! Он мечтал воплощать в жизнь гигантские проекты, запускать новые цеха, где многое автоматизировано, всё учтено, создавать новые титановые сплавы, дюралюминий для космических аппаратов и там же, на производстве, опробовать их в лаборатории. Не зря пошёл в политехнический. Любимым чтением была фантастика, а там пределов возможного не было!
Вдруг вспомнил: а как же Нина? А, ладно. Как-нибудь уговорит её. Вечером встретились. Пошли, взявшись за руки, по белому утоптанному снегу аллеи парка. Наступали сумерки. Фонари через определённые промежутки отбрасывали на сугробы по обе стороны расчищенной дорожки карамельный свет. Под одним из таких фонарей Василий остановился, чтобы видеть её лицо. Нацеловавшись, улучив минуту, когда невеста сомлела, сообщил ей новость. Он вместе со всей группой хочет поехать на уральский завод. Сразу после окончания института.
Василий снова обнял Нину, но она отпихнула его довольно сильно.
– Ты поедешь со мной? – не терял надежды незадачливый влюблённый.
– Ещё чего! – холодно фыркнула Нина, отстраняясь. – Месить грязь в кирзовых сапогах? Что я там буду делать?
– Детей учить, – ответил неуверенно Василий.
– Да какие там дети?
Нина рассмеялась ему в лицо.
– Нечего сказать, сюрприз! – Нина постояла минуту, отвернувшись, потом неожиданно быстро пошла по аллее, бросив ему через плечо: – Не ходи за мной.
Понять её было можно. Нина была москвичкой, жила с мамой в отдельной квартире. Василий опешил. Всё же поплёлся за ней. Не помнил, как вошли в квартиру, как помог снять ей в прихожей мутоновую шубку, сам быстро сдёрнул с себя пальто. Она завела его в тёмную комнату, не зажигая света, опрокинула его на софу, почему-то уже разложенную. С бельём. В голове мелькнуло: «Она что, постель не убирает?» Всё было как в тумане. Его трясло. Неловко расстёгивал её лифчик, вспоминая день их знакомства, танец и своё возбуждение.
Блаженно размяк, обнимая свою уже жену. Она оказалась нетронутой. Мысли путались. Вдруг дверь открылась. Свет из коридора загородила грозная тень матери Нины.

 На свадьбе гуляли все однокурсники. Особо голодные общежитские налегали на закуски, сметая всё с тарелок, чтобы наесться впрок. За ними наблюдала тёща, орлиным взором следящая за застольем, чтобы водку не умыкнули. Счастливая невеста красовалась в нелепом белом платье из тюли, наскоро перешитом знакомой портнихой из ателье. Говорят, что плохая примета. Чья-то свадьба, видно, расстроилась, и платье не забрали, но зато вышло дешевле. С деньгами у молодых пока было туго. Мать Василия, приехавшая из Пскова, недобрым взглядом окидывала невестку. Поняла, что сына увели. С такой не потягаешься.
Ни на какой Урал его, разумеется, не отпустили. Нина быстро забеременела. Учитывая прописку и семейное положение, его распределили в профильный научно-исследовательский институт, где мало что исследовали. Дела шли ни шатко ни валко, но зарплата неплохая, и от дома недалеко. Василий сам страдал от своей мягкотелости. Вроде всё боялся, что что-то упустит, и упускал главное, сомневался и потом всё же принимал неправильное решение.
Ему казалось, что никто, кроме жены, не замечал эту его нерешительность, уступчивость. Борька уехал и осел на Урале, стал большим начальником. Они увиделись спустя несколько лет на встрече курса в Москве. А у Василия после института так и не появилось больше друзей. Пара приятелей-соседей. Балагуры. Иногда пили вместе пиво в баре за углом. Козла забивали.
  Раньше он исправно исполнял супружеские обязанности. Сбой произошёл случайно. В прошлом году долго лежал в больнице с пневмонией. Когда вернулся домой и оклемался, то как-то потерял влечение к жене. Даже минимальное. Они уже более десяти лет были женаты, и её старенькая ночнушка и голова в бигуди больше не вдохновляли. Тело тоже не пахло розами и фиалками. После рождения и кормления сына Дениски плоская, не особо аппетитная и раньше грудь вообще перестала будоражить воображение. В общем, куда ни кинь – всюду клин. Даже немножко мутило от сознания неотвратимости супружеской жизни, но надо, надо было «это» сделать, чтобы в доме снова наступил относительный покой. Один раз Нина сама попросила ночью, задыхаясь от нахлынувшего желания: «Люби меня!» Но получилось всё как-то скомканно. Вернее, толком ничего не получилось. С этого дня Василий испугался. Он стал бояться близости с женой. А потом вроде почувствовал, что всё у него восстановилось, заработало. Но работало теперь вхолостую. Жена уклонялась. Не подпускала к себе. У неё постоянно болела её чертова голова или другие требуемые части тела. В доме повисли грозовые тучи. Жена пилила его за дело и без дела. Всё ей было не так. Руки у него, видите ли, росли не из того места, и всё остальное тоже, прибавляла недовольная супруга. Вспомнив сейчас, подходя к дому Милы, печальное состояние домашних своих дел, Василий нахмурился и ещё больше разозлился. Он скажет Миле категорически: «Мила, послушай! Мне жаль. Тот раз был досадной ошибкой! Спьяну чего не сделаешь. Извини. Но это всё! Конец!». Он рубил в воздухе рукой, репетируя.
  Благие намерения придали ему смелости. Он вошёл, огляделся и даже вроде начал менторским, нравоучительным тоном:
 – Мила! Я хочу тебе сказать, что между нами ничего не может быть. Я женат. Люблю свою жену. У нас есть сын.
Мила небрежно придерживала рукой голубой пеньюар, под которым угадывались все её девичьи прелести.
– А! Так ты мне пришёл об этом сказать? – насмешливо спросила она и отпустила руку, подошла и прижалась к нему вплотную, будто заглянула в душу своими карими глазами с поволокой.
Василий хотел развернуться и уйти, но вдруг она, обхватив его кольцом рук и целуя, сползла по нему на колени, и он услышал её горячий шёпот:
– Не уходи! Умоляю тебя!
Никогда ещё ни одна женщина не целовала его, стоя на коленях. Он чувствовал её горячие губы через джинсы, время от времени она поднимала голову и с мольбой взглядывала на него.
  Потом всё закружилось, и кружилось долго. Тело её действительно оказалось упругим и соблазнительным. К тому же это было неизвестное тело. Его ещё надо было познать, рассмотреть, налюбоваться. Аромат женщины. Всякие штучки. Резинки, кружева. И вот наконец всё сорвано, и она нагая, с упругой грудью и шёлковой кожей, и вся его! Делай что хочешь! Когда он наконец опомнился и подумал, что давно пора закругляться, Нина, наверное, уже рвёт и мечет, и сел, собираясь надеть джинсы, новоиспечённая любовница обняла его сзади.
– Василёчек-Василёк?
– Что?
Она опять повалила его на кровать и, глядя на него сверху карими своими глазищами, заговорила сбивчиво, заметно волнуясь:
 – Васильковый мой! Я ничего от тебя не попрошу, только сделай мне ребёнка!
Василий опешил от такого поворота событий. Ребёнка?! Что за бред?
– Мила! Я женат и…
– Знаю, знаю… Васенька, мне уже за тридцать. Мужа нет, да и где его найти? Такие, как ты, все уже при женах и детях. Ну, Васятка! Умоляю тебя! Сделай мне малыша. Как только я забеременею, клянусь, я отстану от тебя! Всё между нами кончится. Я прошу. Прошу, миленький, помоги мне!
– А как же ты одна растить будешь? – раздумчиво вопрошал огорошенный, но уже чувствующий в себе поднимающееся желание помочь Василий.
– Что-нибудь придумаю. У меня родители ещё крепкие. Пенсионеры. Вырастим. Время уходит. Боюсь, что опоздаю, – стенала Мила, тяжело дыша и нависая над ним вместе с грудью, зацеловывая до морока.
Вдохновенно, на ходу придумывал, как оправдаться, что наплести Нине, безмятежно труся домой в этот вечер. Василий уже внутренне сдался, быстро уломав своё чувство вины. А что? Делает доброе дело. А то, что сам получает от этого удовольствие, так это заслуженно. Вон сколько он трудился. Еле ноги идут. Долго сдерживаемые с женой потребности нуждались в утолении. Чего же не помочь симпатичной женщине?
  Постепенно он привык. Врал жене, а приходил к Миле в уютную квартирку, с аппетитом ел приготовленный ею ужин, ласкал её тело. Начал даже чувствовать себя по-хозяйски. То хлеба купит, то полочку прикрутит. Даже сам удивлялся. И руки у него, оказывается, из того места росли, и всё остальное, как утверждала довольная его старанием возлюбленная. Дома ждали сломанные защёлки и прислонённые к стене купленные женой «для обстановки» литографии, оборванные верёвки для белья, но он всё кормил жену обещаниями.
  Мила, встречи с ней занимали все его свободное время. Их свидания становились всё более страстными и изобретательными, и каждый раз ему не хотелось отрываться от неё, вылезать из тёплой постели, пахнущей лавандой, идти домой и ложиться в супружескую, пахнущую хозяйственным мылом и недовольной женой.
  Мила была чистюлей, что не в последнюю очередь привлекало к ней Василия. У неё всегда было убрано и уютно. Она где-то доставала прибалтийские подносы из бересты, на которых приносила ему кофе в гжельской чашке, с собственноручно испеченными плюшками, посыпанными – от аромата свежей сдобы слюнки текли – сахаром и корицей. Уютно шуршали сплетённые ею занавески-макраме на двери в кухне. Пёстрый кухонный уголок с красной опускающейся лампой, отбрасывающей круг света на всегда накрытый, уставленный вкусностями круглый стол, манил к долгим задушевным посиделкам. Она умела слушать. А мужчин хлебом не корми, но дай порисоваться, похвалить себя, любимого. В ванной комнате розовое круглое мыло в замысловатой ракушке на присосках всегда было приятно взять в руки. Сантехника блестела чистотой. Краны и даже раковину Мила протирала специальной тряпицей, чтобы не оставлять капель. Набирая в чистейшую ванну воду, она добавляла туда какой-то душистый экстракт, и Василий нежился в пене, вдыхая экзотические испарения и оглядывая запотевший цветной кафель, выложенный геометрическим рисунком. На полу лежали яркие импортные коврики. Всё гармонировало по цвету. Всё было на своём месте. Его благоверная в сравнении с Милой не выдерживала никакой критики. Когда у него возникало желание отмокнуть в ванной, оказывалось, что её хорошо бы сначала почистить. Мыло на раковине вечно кисло в воде, скопившейся в допотопной мыльнице. Полотенца были часто чуть влажные, несвежие, и приходилось искать то, что получше пахло. Чашки на кухонном столе прилипали к клеёнке, не вытертой вовремя. Лёжа в Милиной ванной, весь в пене, Василий глубокомысленно раздумывал, почему же такая симпатичная женщина, обладающая столькими достоинствами, ещё не замужем. Хотя понятно. По улице с картонной табличкой на шее, на которой написано, что ты хорошая хозяйка и умелая любовница, не пойдёшь! Он улыбался. Ему больше достанется! Но вот что странно. Несмотря на все её несомненные дарования, она не вызывала в нём возвышенных чувств, он понимал, что их интрижка – это не любовь. Скорее некое тайное его самоутверждение. Горько усмехнулся. Самоутверждаться надо было в другом и гораздо раньше. А сейчас-то что в стране творится? Всё с ног на голову поставили! Перестройка, госприёмка. Хотят перевести экономику на рыночные рельсы. Василий слыхал, что кое-кто из его однокурсников под шумок уже открывал свои фирмы, небольшие производства. Он же химик-технолог, классный специалист, а всё тухнет уже много лет в этом НИИ! Недавно Валька из параллельного потока добил кандидатскую. Приглашал на защиту. А кто такой был этот Валька?! Тугодум, тихоня и подхалим. Зад у него был всегда крепкий. Высидел, как курица яйца. Василий тоже мог остаться в аспирантуре, но практичная Нина – ни в какую. «НИИ оборонный. Хорошая зарплата. Учёного мне ещё тут не хватало!» Ох, эти бабы! Жёнушке удалось сделать из него тряпку, подкаблучника, почти импотента, перечеркнуть карьеру!
  Резко поднялся из воды, будто больше не хотел этих всех ванн и бабских хитростей. Хотел колючего ветра в лицо где-нибудь далеко от них ото всех, уважения настоящих мужиков, признания своих талантов коллегами. Вытираясь пушистым, хорошо пахнувшим полотенцем, зло подумал о Нине. А в чём, собственно, она виновата? Хотела замуж и своего добилась. Вот интересно, любила ли она его тогда или просто под руку подвернулся?
Наступило лето. Полетел пух с тополей. Июль. В один для Василия совсем не прекрасный день Мила пропала. В столовую почему-то не пришла. Дома никто не открывал. Помявшись, решился спросить у сотрудниц.
– Да она же в отпуске! – ответила ему смешливая Шура. – К родителям в Волгоград уехала.
 ***
– Что это твои летучки куда-то улетучились? – съязвила жена.
– Лето, – ответил он и сосредоточенно начал размешивать ложечкой сахар в чашке с чаем.
Но, как следует подумав, даже обрадовался. Он будто из командировки вернулся. Соскучился по дому. С воодушевлением гонял с сыном во дворе мяч. Ремонтировал, прикручивал, сверлил. Про себя усмехался. Вот что надо человеку, чтобы полюбить свою семью? Время от времени отрываться от неё. Он стал опять ластиться к жене, и не без успеха.
  В августе в отпуск решили рвануть дикарём на юг. Лёжа на берегу моря, Василий удовлетворённо поглядывал на жену. Нина за эти годы не располнела, выглядела очень даже привлекательно в купальнике на пляже и открытом сарафанчике. Наскоро переодевала при нём голышом влажное бельё и совсем не стеснялась своей наготы, чего не было в Москве. В каком-то смысле они выпали из цивилизации. Далеко-далеко остались Васины походы налево, телек и ругань с сыном из-за математики, Нинины хозяйственные заботы, готовка, телефонная трепотня с подружками… С утра до ночи вместе. Когда невозможно было уснуть и они, липкие от жары, скидывали с себя простыню, Василий выдавал поражённой жене, что называется, на-гора. Был на высоте. Старания Милы не пропали даром. Она освободила от неловкости, вселила в него прямо-таки непоколебимую уверенность, что он самый ласковый, самый страстный мужчина на Земле. Не могли дождаться, когда сын Дениска заснёт на раскладушке на терраске. Будто у них снова был медовый месяц. Ночи казались короткими. Хозяйка — толстая бабка-хохлушка, сдав постояльцам хату, спала в саду под окнами, на самодельной сколоченной из досок кровати с железной сеткой, которую прикрывала шторами. Слыша возню в комнате, вздыхала, скрипя всем своим допотопным сооружением и отворачиваясь на другой бок: «Кохаются!»
Василий напрочь забыл о Миле, как о наваждении, и даже оправдывал себя, считал человеком, который просто пытался помочь.
  Москва после юга показалась какой-то чужой, пыльной и безразличной, с тысячью отложенных на время отпуска и вновь всплывших неразрешённых проблем. Будто ты каждый раз неожиданно наступаешь босыми ногами на колотое стекло. Праздник под высокими пальмами, где вечный нескончаемый шум моря и стрекот цикад, закончился. До очередного отпуска предстоит ещё долго бежать, шустро перебирать лапками наподобие белки, накручивать счётчик в привычном колесе из скучных дней и мелких забот.
Василий, пыхтя, занёс чемоданы в подъезд, открыл почтовый ящик. Из вороха газет и платёжек выпала телеграмма. Умер его классный руководитель Семён Давыдович. Физик благоволил к Василию. У него не было своих детей, а у Василия – отца. Играли в шахматы, ходили вместе на лыжах. Семён Давыдович занимался с ним, подготовил его в институт. Ну, теперь всё равно опоздал. Уж неделя прошла с даты на телеграмме. Василий почувствовал укол в сердце. Бедный старик! Мать ведь говорила, что он плох. А он и мать больше года не видел, а ведь обещал. Она тоже хворала. Надо обязательно позвонить. На ноябрьские с Дениской, может, смотаются в Псков. Нину мама не любила.
  Отпуск – это маленькая жизнь. До рабочих будней оставалось с гулькин нос, когда Нина, зардевшись, объявила ему, что, кажется, беременна. Василий немного опешил, но взглянул в блестевшие от счастья, ждущие его реакции глаза жены и радостно обнял её. Вот он какой молодец! «В городе Сочи тёмные ночи», – улыбнулся он самодовольно, вспоминая свои южные «подвиги». Ему захотелось что-то сделать. После завтрака он сорвался в магазин за краской и обоями. Решил освежить детскую. Надо с антресолей достать Денискину кроватку. С одной стороны у перегородки выпадали палки. Надо починить. Пацан, довольный, что папа всё время дома, юлой крутился рядом.
  Василий вышел из подъезда. Вдохнул августовскую свежесть и бодрым шагом деловито заспешил к автобусной остановке у метро. Он собирался в хозяйственный.
Уже подходя, он увидел автобус с открытыми дверями и влетел, запыхавшись, на заднюю площадку. Тут же двери захлопнулись, как будто только его и ждали, и автобус поехал. Василий смотрел в окно на мелькающие знакомые городские пейзажи. Настроение у него было отличное. Какие же обои выбрать для комнаты? Может, надо было взять с собой жену? Нет. Пусть будет ей сюрпризом. Нина будто расцвела. Покруглела за отпуск. Загар тоже ей шёл, молодил. Беременная женщина – как Мадонна с полотен старых мастеров. Загадочная, потому что носит в себе новую жизнь.
  Василий, ещё не совсем остывший от утреннего признания жены, рассеянно улыбался, держась за вертикальный поручень, размышлял над внезапно обрушившимися на него новыми обязанностями. Двое детей – это тебе не один! Машинально отодвигался, пропуская людей к выходу, когда вдруг услышал женский смех, показавшийся ему знакомым. Его даже пот прошиб. Василий вытянул шею, как гусак, крутил головой, пытаясь установить источник голоса. Нашёл. Увидел с затылка гриву чёрных волос звонко смеющейся Милы, собранных замысловатой, цвета тёмного янтаря, заколкой-автоматом с золотым вензелем на пластмассовой бабочке. Она всегда ему попадалась на глаза то в ванной у Милы, то на прикроватной тумбочке. Однажды он чуть на неё не наступил. Рядом с Милой пылал рыжий затылок какой-то незнакомой ему женщины, которая в это момент вскрикнула:
– Да ты что? Поздравляю! Ну, ты даёшь, Милка! Тихоня. Всё шифруешься. Я и не знала, что ты вышла замуж. Свадьбу зажали или без меня гуляли?
– А я и не вышла, – весело возразила Мила.
– Как так? – удивилась подруга.
– А так. Что, мужика для этого дела сложно найти?
– Да брось, Милка. Одной ребёнка растить? Сколько у тебя уже?
Разочарование знакомой обидело Милу.
– Четыре месяца, – гордо проговорила она. – Почему одной?
– А что, он согласен жениться?
– Будет согласен! – засмеялась Мила.
Василий прислушался, размазывая испарину дрожащими пальцами. В автобус входили и выходили люди, водитель объявлял остановки, да и собеседницы вдруг, будто вспомнив, что они едут в автобусе не одни, приглушали голос и начинали шептаться, поэтому он не всё мог расслышать с задней площадки. Позади от Милы, через одно сиденье, освободилось место. Он нырнул туда к окну, поглубже нахлобучив кепку. Диалог тем временем не останавливался. Рот у обеих собеседниц не закрывался. Такой хабалистой и наглой он Милу не знал!
– И вот приглядела я его. Высокий! Красавец! Самец! Гены будут хорошие, – заливалась Мила.
Василий из-под козырька кепки бросал осторожные взгляды на стоявших вблизи пассажиров. Те тоже навострили уши на бесстыжую трепотню парочки, переглядывались, некоторые из них неодобрительно вздыхали и покачивали головами, но вмешиваться всё же побаивались. Уж больно бойкие, видно, девицы! Быстро отбреют!
– А что женат, так это ничего. Он довольно неуверенный в себе. Такого легко развести. А жена не стена. Подвинуть можно.
Окончательно обалдевший и удивлённый проницательностью любовницы, Василий от стыда и обиды втянул голову в плечи. «Лицемерка. А мне совсем другое говорила!»
– И как это ты его уломала? – с интересом и драматическим полушёпотом вопрошала её знакомая.
– А так. Он особо и не дёргался. Быстро согласился. И понеслась. Встречались у меня. Он голову потерял. Он ещё не знает, что я беременна. Я скрывала. А потом в отпуск ушла. В августе вернулась, а миленький мой на юга укатил. Ну ничего. Вот в понедельник выйдет на работу – скажу, и сразу его в наше гнёздышко. Он небось извёлся! Соскучился. Таким тетёхой казался, а на самом деле очень даже.
Подруги о чём-то тихо зашушукались и зашлись в от смеха.
– Жена у него дура фригидная, – продолжила, отсмеявшись, Мила. – Я исчезла внезапно. Пусть. Мужикам страдать полезно. Я сначала думала, найду какого-нибудь, чтобы ребёнка сделал, а потом отшвырну. А сейчас так в него влюбилась! Привыкла, как к подушке под боком. Дождаться не могу. Я теперь его никому не отдам!
– Ну ты, Милка, и опасная штучка! – простонала подруга.
Василий сидел ни жив ни мёртв. С соседнего места поднялась женщина, задев его тяжёлой авоськой с продуктами. Пригибаясь, чтобы не заметили, он пробрался за ней к задней двери. Какая это остановка? До магазина он не доехал. Всё желание покупать обои пропало. Ошарашенный Василий спрыгнул с подножки, а автобус, громыхнув дверями, поехал дальше.
  Он долго брёл по бульвару, и жизнь представлялась ему цепью каких-то случайностей, глупым стечением обстоятельств. Он никогда не бунтовал, легко откладывал всё, о чём мечтал, приспособился. Ему было важно, что о нём подумают, и он хотел просто выглядеть как все. Не хуже других. Василию стало тошно. Обозревая сейчас мелкотравчатые предварительные итоги собственной полужизни, он хватался за голову. Как же это с ним случилось? Но анализ захватывал, он расковыривал всё глубже и глубже, докапывался до сути. «А чего хотела твоя душа? Тебе скоро сорок… Не заметил, как секунды сложились в года. Высыпались все в один этот проклятый день! «Не думай о секундах свысока…» Ты и не думал. Ни о чём не думал. День до ночи добивал. Кого ты осчастливил? Какой путь выбрал? Ведь твоя судьба – это пространство внутри тебя, и ты его наполняешь своими желаниями, идеями, целями. А у тебя что? Пустота. Примитивные потребности. Один день похож на другой». Ноги подкосились, и Василий тяжело опустился на скамейку. Ведь он даже не мог с уверенностью сказать, любил ли он хотя бы одну из этих двух женщин, от которых у него вскоре родятся дети. Он попытался припомнить что-то из классики, схожее с его ситуацией, но в голове почему-то вертелось только «Мисюсь, где ты?» из школьного сочинения по Чехову, больше ничего, а его любимая фантастика здесь была бессильна. Она хороша в молодости, когда ещё не знаешь, что что-то невозможно, и способен рушить преграды, создавать новые миры! Его поступками всё время руководил кто-то другой. Сначала мать. Потом жена. Вот теперь ушлая любовница хотела повернуть его на другую дорогу. Всё это казалось ему невыносимо скучным, и ни к одной из них он не хотел идти. Разорвать бы эту безрадостную монотонную обыденность! Сесть бы сейчас в поезд и уехать далеко-далеко, на какую-нибудь важную стройку, и вкалывать, и быть уверенным, что занимаешься своим делом. Что без тебя не могут и только ты один знаешь, как правильно.
  Вдруг он что-то почувствовал. К нему на грудь, на пёструю рубаху, купленную на южном рынке, села бабочка. Павлиний глаз! Прекрасный крупный экземпляр с расцветкой, напоминающей перья жар-птицы! Василий улыбнулся. Наверно, перепутала с цветами. Сейчас поймёт свою ошибку. Лети, мечта! Бабочка посмотрела на него своими огромными глазами. Пошевелила усиками, будто приглашая его в свой головокружительный полёт над городом. Немного подождав, вспорхнула, и вот уже мелькнула выше, ещё выше, растворяясь в зелени деревьев. Всплыло из памяти, как в детстве мать купила ему жёлтый сачок и он с криками радости, до изнеможения гонялся за этими чудесными созданиями, набирал их в банку. А вечером, когда уже собирались домой, с жалостью выпускал их на волю. Разве можно было оставить эту красоту биться о стекло и умирать в смертельной закупоренной ловушке? Даже увлёкся энтомологией и всё прочитал о крылатых эльфах. О том, как волшебное это существо вылупляется из кокона и обретает золотящиеся припудренные крылья, немного обсыхает, помахивая ими, и вот наконец взлетает! Василию вдруг вспомнился профессор-энтомолог Шванвич, который придумал маскировку объектов во время войны на основе покровительственной окраски крыльев бабочек. Вот и Василий… слишком хорошо спрятался от жизни, от самого себя. Ему уже не взлететь! Он в отчаянии закрыл лицо ладонями… «Променял ты, дурень, своих светлых бабочек из детской мечты на баб».
  До сумерек просидел он на скамейке, и всё думал. Ругал себя. Лихорадочно что-то набрасывал в голове, планировал и одновременно с тоскою понимал – поздно трепыхаться! В понедельник он проснётся по звонку горластого будильника, вылезет из-под байкового одеяла и поплетётся на работу. Надо снова пристраиваться в своё колесо.