Пепел кровавой луны

"Сон разума рождает чудовищ"
(исп. El sue;o de la raz;n produce monstruos) -
испанская поговорка,
фабула офорта №43 Франсиско Гойи.




***
Пять полнолуний. Пять... И пять трупов в нашем районе. По одному в каждое полнолуние. Несчастные молодые женщины с отрезанными головами. Ну или почти отрезанными. Их душили проволокой, тонкой и очень крепкой - такие используют, чтобы нарезать огромные головки сыра - и когда тела находили, головы жертв держались лишь на лоскутках сухожилий вокруг шейных позвонков. Маньяк, прозванный в народе "резаком" (а слухи быстро поползли по всему городу), действовал очень аккуратно: никаких следов - ни отпечатков пальцев, ни биоматериалов, ни даже запаха на месте преступления не находили. Соседи никого не видели и ничего не слышали, а камер наблюдения в городе не было - ещё пару лет назад на них были выделены бюджетные средства, да затерялись где-то в недрах мэрии.
Всех жертв объединяло одно - объявления на сайте знакомств: "одинокая и со своей жилплощадью" и "ищет только серьёзных отношений". Под выдуманными именами с фотографиями разных "красавчиков", скачанными из социальных сетей, Резак отвечал на объявления, вёл романтическую переписку и, дождавшись полнолуния, назначал поздним вечером встречу в каком-нибудь кафе. Но не подходил, наблюдал через окно... Не дождавшись своего счастья, женщина уходила, он шёл за ней, заходил в подъезд... и, когда она открывала свою квартиру, набрасывался, тащил в спальню, не бил, не насиловал, просто накидывал на шею проволоку и душил, душил, душил... почти отрезая голову жертве. И уходил, распахнув все окна настежь...
Пять полнолуний. Пять. И сегодня - шестое...

***
"Но почему жертва позволяла ему войти за ней в подъезд? - думала я, сидя уже час за столиком в кафе "Куинджи" и поглядывая в окно на краснеющий диск полной Луны. - Почему она не боялась открыть дверь квартиры?"
Пробежавший мимо официант поинтересовался, буду ли я заказывать ещё что-нибудь, кроме третьей чашки кофе, по-прежнему ли я жду своего кавалера и не убрать ли второй прибор с моего столика? Я сухо попросила счёт.
Идея была моя. Когда наша следственно-оперативная группа, специально созданная для поимки Резака, зашла в тупик, я предложила ловить его на наживку. И этой наживкой должна была стать я - следователь, капитан юстиции Селенова Марина Юрьевна.
- Мара, ты с ума сошла! - воскликнул тогда Сашка Жбанов, он же - Санёк, наш шустрый опер. - Это слишком опасно!
Марой меня называют друзья, мой любимый муж зовёт меня Марочкой, а когда я сбивчиво, но навязчиво прошу его о чём-нибудь - Морокой. "Ты моя Морока..." Как мило!
Но я и впрямь навязчивая - настояла на своём - ведь несмотря на то, что мне ещё нет и тридцати, в следственно-оперативной группе я - старшая по должности. Сказала, что так будет - значит, будет так. Можно даже сказать: приказала. А все подчинились. Приятно, когда тебе подчиняются. Хотя "группа" - громко сказано. Вся наша группа - это я и Санёк, а ещё судмедэксперт Зойка Парфёнова да криминалист Макарыч. Только Зойка и Макарыч, помимо Резака, кучу других дел тянут, у нас они на подхвате. Зойка - толковая, а Макарыч - добрый такой, но уставший больно, годков ему много, давно уж на пенсию просится - не отпускают. Дефицит кадров.
Короче, сделали мои завлекательные фотографии, одну - даже в купальнике. В купальнике я сама через зеркало сселфилась - Зойка где-то на выезде была. Санёк, конечно, предлагал свои услуги - но, не дай Бог, муж мой Женечка заревнует, потом объясняйся, что это - по работе... Мой Женечка порывистый, хоть и стеснительный. Поженились мы с ним по-тихому, без свадьбы и застолья, уж полгода прошло, но сколько ни предлагала ему познакомиться с моими коллегами, сходить куда-нибудь в ресторанчик, посидеть - всегда отнекивался. А так бы узнал, что Санёк в плане флирта - безобидный, у него любимая и любящая жена и трое обожаемых детей. Но главное, тёща у него такая - если что, сразу убьёт.
Так вот... Разместили мои фотки на сайте знакомств, написали: "одинокая, со своей отдельной жилплощадью, ищет только серьёзных отношений". Отдельную жилплощадь, в которой Резака ловить собирались, Санёк предоставил - у него приятель в Москву на заработки уехал, а ему ключи оставил - цветы поливать. Не у меня же дома засаду устраивать. Мужу я, конечно, ничего не сказала - зачем волновать? В общем, подготовились и стали ждать следующего полнолуния. Вот этого - шестого... А оно ещё с лунным затмением должно совпасть - луна тогда становится красного цвета, кровавого...
За пару недель сообщений мне в чат пришло сотни две. Были забавные, даже трогательные, были пошлые, с просьбой прислать откровенные фото или заняться сексом по видео, извращенцы всякие были, был и просто откровенный хейт  с оскорблениями. Но всё было не то...
И вот сегодня днём, в канун полной Луны, мне наконец написал он. Я сразу почувствовала, что это - Резак. Симпатичный такой на фотографии, назвался Эликом - но это не важно, всё равно фото и имя - не его. А вот слова в сообщениях были ласковые, но в то же время властные. Так профессиональный забойщик скота разговаривает со своей жертвой - ласково, нежно, отвлекая... Предложил встретиться в "Куинджи" поздно вечером, сказал, что раньше не может - работает. Кафе я это знала, мы там как-то с мужем моим Женечкой были, оно недалеко от старого парка, небольшое, с высокими панорамными окнами...

***
Мне с детства нравилось смотреть на Луну, особенно пепельную или в полнолуние. Пепельной, если кто не знает, она становится, когда её серп совсем-совсем тоненький - солнце светит сбоку, лишь на самый краешек Луны, а остальная часть лунного диска заливается светом, отражённым от Земли. И ты заворожённо смотришь в ночное небо, любуешься серебристо-пепельным цветом этой таинственной спутницы нашей планеты - а её как будто нет, как будто это лишь призрак, видение... но она есть, она - там, ты чувствуешь это... Даже закрыв глаза, ты ощущаешь, как этот манящий свет ласкает твои веки.
А в полнолуние... Ох, кто мог сильнее, точнее, талантливее передать те чувства, которые ты испытываешь, глядя на полную Луну, как не Бетховен в своей "Лунной сонате"! Муки душевные и физические: тоска неразделённой любви и страдания от телесной ущербности (потери слуха) - всё это выразил великий композитор в своём произведении.
Мне было лет семь, когда меня отдали в музыкальную школу, и первое, да и последнее, что я научилась играть на пианино, была "Лунная соната". Последнее - потому, что через полгода меня отчислили как неспособную к музыке. Но и сейчас, под настроение, я легко могу наиграть первую часть этой великой сонаты. Вторая, кстати, не такая завораживающая.
А когда я подросла и вступила, как все подростки, в протестный конфликт с родителями, первым делом я выкрасила волосы в лунный пепельный цвет. Кстати, я и сейчас крашусь в него.

***
- Ты ещё долго собираешься там сидеть? - шепнул миниатюрный наушник рации в моём ухе, прикрытом волосами.
Это Санёк. Он сейчас в машине, напротив кафе, страхует меня. Макарыч - в конторе, на связи. Зойку мы решили не привлекать.
Микрофон рации приклеен у меня на груди, под блузкой. Если Резак следит за мной, нельзя вызывать подозрений - будет странно, если я сейчас Саньку отвечу, а маньяку покажется, что я стала говорить сама с собой. Я демонстративно зевнула, прикрывая рот ладошкой, наклонила голову к микрофону и тихо спросила:
- Ты кого-нибудь видел?
- Вроде чисто, - отозвался Санёк. - Давай заканчивать, он уже не придёт.
Пришлось зевнуть ещё раз:
- Давай ты не будешь командовать. Операцией руковожу я. Может, ты его просто не видишь. Так что доиграем всё до конца. Я выхожу и иду на "точку". Отбой.
Санёк разочарованно вздохнул в ответ.
Официант принёс счёт.
Я расплатилась, разочаровав его скромными чаевыми, дождалась, когда он уйдёт за барную стойку, встала, проверила в сумочке пистолет, наручники и вышла из кафе.


***
Улица - темна и пустынна, вместо фонаря - сквозь пепельные облака светит красноватый лунный диск да помаргивает тусклая лампочка над входом в дежурную аптеку. Всё - почти как у Блока. Помните?

Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.

Да уж... Исхода нет...
Санёк - молодец, не поехал за мной по улице, как настаивал, а послушался моего указания по рации и рванул сразу на "точку" - к дому своего дружка, будет там в засаде сидеть. Значит, есть шанс, что Резака, если он сейчас идёт за мной, Санёк не спугнёт.
Идти было с полчаса - это если по улице, а если срезать через старый парк, то минут двадцать, даже пятнадцать. Я свернула в парк. На улице нет-нет да появится какая-нибудь загулявшая парочка, машина проедет или, не дай Бог, патруль полицейский, а в парке, прячась за деревьями, ему будет легче следить за мной. Никто его не спугнёт.
И потом, чего мне бояться - он же нападает только в квартирах, у него свой стиль, свой почерк, маньяки редко отступают от привычной им схемы. Так мне психиатр говорил, я с ним консультировалась пару недель назад перед началом нашей операции, а он всё-таки настоящий профессор, недавно из Москвы переехал - Лусин Лев Нилович.



***
- Мотивацией для серийных убийц служит патологическое стремление удовлетворить свои тайные желания, получить наслаждение в процессе убийства с неким подобием оргазма в финальной точке своего деяния, - рассказывал профессор Лусин, включив записывающую нашу беседу видеокамеру и подливая себе чай в блюдце из пузатого кустодиевского чайника. - Марина Юрьевна, а вам подлить чайку? Попробуйте так, из блюдца - намного вкуснее!
- Нет-нет, спасибо, я лучше из чашки, - отказалась я, представив, как буду балансировать с полным до краёв блюдцем в плетённом кресле-качалке, куда уговорил меня усесться профессор в начале нашей встречи.
- Ну, как изволите, - улыбнулся Лусин, отчего его тонкие закрученные, как у Сальвадора Дали, усы взметнулись вверх, и, шумно отхлебнув чай из блюдца, продолжил: - У маньяков, как вы их называете, могут проявляться психические заболевания различной степени - например, в случае психотических приступов, когда ощущение реальности расщепляется, больной человек может верить в то, что он является другим человеком или что какие-то иные сущности вынуждают его убивать.
- Сущности? - переспросила я.
- Ну какие-нибудь демоны... или биополя, излучаемые космосом. Был такой немецкий врач и целитель, в конце восемнадцатого - начале девятнадцатого века, - Франц Месмер, вот он проповедовал учение о "животном магнетизме", не лишённое, между прочим, смысла. Есть множество достоверных фактов, подтверждающих эффективность его методики. Не будем забывать и о гипнозе, элементом которого может быть самогипноз. Я вот, кстати, практикую мою новую методику - нейрогипноз. Весьма эффективен, как-нибудь продемонстрирую. Ну а в случаях, о которых вы мне поведали, такой сущностью, влияющей на поведение индивида, может быть Луна, особенно в полнолуние.
Я взглянула в окно - тогда Луна лишь зарождалась, и от дополнявшего тонюсенький серп еле видимого диска струился серебристо-пепельный свет.

***
Профессору было лет сорок с небольшим, жил он в одиночестве на окраине города в небольшом деревянном доме с мезонином, окружённом старинным яблоневым садом. С полгода назад, окончательно рассорившись со столичным научным сообществом, не признававшим его теоретические воззрения с элементами мистицизма, он переехал в наш город. Точнее говоря, вернулся. Вернулся в заколоченный дом, в котором когда-то жили его родители и где он провёл, по его словам, "весьма противоречивое, но познавательное детство, заставившее его потом окунуться в психологию и психиатрию".
Злые языки из старожилов всякие сплетни про родителей Льва Лусина рассказывали. Мать будущего профессора, будучи женщиной властной, амбициозной, хотя и никогда не работавшей, постоянно третировала своего мужа - "интеллигента-ботаника", протиравшего штаны в каком-то научно-исследовательском институте: "Все, мол, уже диссертации позащищали, кандидатские, докторские, профессорами стали, а ты?!". А он молчал, опустив голову, потом брал гитару, поднимался в мезонин и хриплым голосом под неловкие аккорды распевал песни Высоцкого, Галича и прочих бардов. Выпивать стал. Чтоб не рушить и без того уже шатающийся семейный бюджет, в гараже собрал самогонный аппарат. Продукт получался качественный, на вид как слеза и практически без сивушного запаха. Разливал он его в литровые стеклянные банки, аккуратно закрывая их пластиковыми крышками. Сам пил и соседям раздавал. Мать по началу хотела разгромить эту его подпольную лабораторию, а потом сообразила, что соседям можно не просто раздавать, а за денежку. Взяла "бизнес" в свои руки. Ну и чтоб качество товара проверять, сама стала пробовать. И тоже втянулась. Короче, вскоре они уже пили вдвоём. По стакану выпьют - "любовь-морковь", даже ещё одного ребёночка зачали, но вот после второго стакана - скандал. До драки доходило. И так - много лет. Лёва уже школу заканчивал, учеником был прилежным (в силу этой прилежности да ещё и худосочного телосложения в отца в классе его дразнили "ботаником"), надо было с институтом определяться, и чтоб не видеть родительских распрей, допоздна сидел в школьной библиотеке. А младшей Лёвиной сестрёнке Тамаре, Томочке, всего шестой годик шёл - вся ругань и драки на её глазах происходили. Когда мать об голову отца гитару расколотила, Томочка долго плакала - папу жалела. Матери, чтоб её успокоить, даже пришлось ей крепкий подзатыльник дать. Тогда у Томочки первый приступ астмы и случился.
А потом большая беда пришла - то ли перепутал что отец и залил в банку "голову" самогона , то ли умышленно принял этот яд, банку целую, только наутро наткнулась Томочка в гараже на бездыханное отцовское тело в обнимку с поломанной гитарой. Томочка и до этого говорила немного, а тут вовсе замолчала и больше не разговаривала. Только плакала и кричала иногда. А астматические приступы стали регулярными.
Вскоре после похорон отца Лёва уехал в Москву - поступать на психолога, а Томочка осталась с матерью. Мать запила ещё сильнее, в гараже-то все полки готовым продуктом заставлены были, и всю свою злобу за неудавшуюся жизнь вымещала на дочке. Через полгода Лёве в институтскую общагу телеграмма пришла с ещё одной трагической вестью - скончалась его мать. Соседи крик Томочки услышали, прибежали - в спальне на родительской кровати вся в слезах, сжимая ручонками подушку, Томочка хрипит и кричит в очередном приступе астматического удушья, а рядом с ней мать лежит, уже холодная. Вроде как рвотными массами захлебнулась.
Похоронив мать, Лёва, которому уже исполнилось восемнадцать, хотел забрать Томочку к себе. Но ему не дали - собрался консилиум врачей, осмотрели они Томочку, оценили психическое состояние и определили её в интернат для детей с задержкой в развитии. Лёва убеждал врачей, что никакой задержки в развитии нет, что Томочка и читать умеет и писать, но Томочка лишь покачивалась на стуле, словно в кресле-качалке, и молчала.
Лёва уехал в Москву - учиться. Дом заколотили.
Через четверть века профессор Лев Лусин вернулся.

***
Принимал клиентов Лусин только дома, в порядке частной практики, но не в кабинете, он у него был оборудован в мезонине и туда он никого не пускал, а в просторной гостиной. На ноги всех просил надевать бахилы, даже если ты разувался. А я терпеть не могу бахилы - вечно потом забываю их снять и хожу в них по улице как дура. Усаживал клиентов профессор всегда в кресло-качалку, включал видеокамеру (он записывал все беседы с клиентами) и угощал чаем, настоянным на травяных сборах. Консультации стоили недёшево, но клиенты шли - всё-таки светило из Москвы! И все хвалили. Для меня профессор сделал исключение - сказал, что если по служебной надобности, то денег не возьмёт.
- Но чаще всего они являются психопатами, - продолжил Лусин. - В отличие от шизофреников или людей с иными серьёзными расстройствами, психопаты могут казаться нормальными и часто весьма обаятельными. Но это, как говорил Херви Клекли, один из самых влиятельных психиатров двадцатого века, является лишь "маской здравомыслия".
- То есть в обычной жизни они как бы нормальные, а во время приступа способны убить? - спросила я.
- Ну если грубо, то да, - кивнул профессор.
- А почему они убивают одинаково?.. Ну... одним и тем же способом, в похожих местах?
- Как правило, это некий закреплённый в подсознании сюжет. Возможно, из детства... возможно, увиденный в кино, прочитанный в литературе... Происходит фиксация, и убийца уже не может получить удовольствие, действуя иначе. Как бы попроще вам объяснить?
Лусин допил чай из блюдца, поставил его на стол, встал со стула, подошёл ко мне, качнул моё кресло и заглянул мне в глаза:
- Это как в сексе. Часто бывает, что, получив удовольствие одним способом, мы уже не можем получить его другим. Или не с кем другим.
Я слегка отстранилась.
Лусин улыбнулся.
- Чтобы поймать маньяка, - сказал он, - вам надо научиться думать как он, действовать как он, чувствовать как он... Вот так-то, милая барышня! Есть ли у вас ещё вопросы? Я немного тороплюсь...
- Спасибо, профессор, - встала я со второй попытки с кресла-качалки. - У вас, наверное, ещё клиент?
- Нет-нет-нет, уже поздно, вы у меня - последняя, - услужливо улыбнулся Лусин. - Просто у меня есть традиция. Каждый вечер ровно в полночь я прихожу к нашему городскому храму. Храм, естественно, закрыт, но я стою пред ним, смотрю на его кресты на куполах, мерцающие в лунном свете... Это так великолепно... так божественно... так вдохновляюще... И я впитываю в себя эту энергию... энергию Бога... И чувствую себя в чём-то сродни с Ним... И эта энергия проникает в меня, в каждую клеточку моего тела, в каждый аксон моих нервных окончаний... И это так необходимо мне, чтобы... чтобы... чтобы помогать людям... Понимаете?
- Понимаю... - на всякий случай кивнула я, ничего не поняв.

***
В начале парковой аллеи фонари ещё светили, но когда я свернула на боковую дорожку, стало совсем темно. Столбы освещения хоть и стояли через каждый десяток метров, но ламп в них не было - наверное, их постигла та же участь, что и камер наблюдения - выделенные средства просто растворились в мэрии.
Я чертыхнулась и тут почувствовала, что кто-то за мной наблюдает. Оглянулась - вроде никого. Но это как с пепельной Луной - её как будто нет, как будто это лишь призрак, видение... но она есть, она - там, ты чувствуешь это. И вот теперь я чувствовала, что он за мной следит...
Сердце забилось учащённо. Может, зря я всё-таки попёрлась через парк и зря не согласилась с Саньком... Если б сейчас Санёк был где-то рядом, было бы спокойнее. Спокойнее - это да... но с риском провалить операцию. Да ладно, что теперь рассуждать, всё равно уж поздно - рация на такое расстояние не бьёт, с Саньком не связаться. Можно позвонить на мобильный... И что сказать? Что я сдрейфила? Сама всё придумала, а теперь дрожу как осиновый лист? Нет уж. Соберись, тряпка! Глубоко вдохни. И иди. Чего стоишь-то, как памятник на могиле?
Ещё раз убедившись, что пистолет никуда не делся из сумочки, и приговаривая: "Он нападает только в квартирах", я пошла дальше в темноту парка.
Теперь я не просто чувствовала его присутствие, я слышала тихие, шуршащие шаги за моей спиной, слышала его прерывистое дыхание. Обернуться? Нет. Нельзя. Иди дальше! И я шла... шла... шла...

***
И вышла.
Вышла из парка на свет. Знакомая детская площадка во дворе моего дома, ржавые скрипучие качели, кривая металлическая горка, на которой проще убиться, чем испытать наслаждение... Убиться... Наслаждение... "Испытать наслаждение от убийства с подобием оргазма в финале..." - как-то так, кажется, Лусин говорил.
Шаги за спиной стали отчётливее. Тяжелее. Явно мужские. Ну ничего, сейчас всё решится - вот уже мой подъезд. Стоп! Почему "мой"? Почему "мой подъезд"? Почему "мой дом"? Куда я пришла?
Противный колючий холодок скользнул по спине. Я, как дура, из-за охватившего меня цепенящего страха, на автомате, словно сомнамбула, пришла к своему дому, а не на подставную "точку"! Вот у подъезда стоит моя машина, сегодня из дома меня забирал Санёк. Санёк... Который сидит сейчас в засаде на "точке" у дома своего друга... А это значит, помощи мне ждать неоткуда...
И в этот момент я почувствовала, как чья-та рука легла мне на плечо. Резко присев, я выхватила из сумочки пистолет, развернулась и вонзила дуло в пах шедшему за мной мужчине.
- Не вздумай шевельнуться! Отстрелю! - грозно крикнула я.
- Марочка... - простонал, сгибаясь от боли мой муж Женечка, - за что?..

***
Женечка не обиделся. Он у меня вообще добрый. Поднявшись в квартиру, я первым делом наковыряла в холодильнике лёд, засыпала куски в целлофановый пакет, обмотала полотенцем и, осторожно сняв брюки с Женечки, нежно приложила к пострадавшему месту.
- Да ладно, Марочка, - бормотал он, сидя с немного растерянным видом на кровати, - мне уже совсем не больно...
Оказывается, он на сон грядущий решил погулять в парке. Заметил вдалеке на аллее одинокий женский силуэт. Ему показалось, что это я, но окликать не стал - в темноте Женечка не очень хорошо видит, и он не был уверен, что это точно я - вдруг просто похожая на меня женщина. Он у меня очень стеснительный, я уже говорила. Женечка просто шёл за мной, но, когда я вышла на освещённую детскую площадку и подошла к нашему подъезду, сомнений у него не осталось. Он догнал меня, положил руку на плечо, желая сделать мне радостный сюрприз... Ну а дальше - вы знаете.
- Давай лёд поменяю, - предложила я, - этот уже растаял.
Забрала пакет, пошла к холодильнику - у меня квартира-студия: спальня, гостиная, кухня - всё в одном пространстве... И тут раздался звонок. Сумочка моя как раз на холодильнике лежала - я её туда бросила, когда Женечку до квартиры довела и за льдом полезла. Достала из сумочки свой мобильный и охнула - двадцать три пропущенных вызова! От Санька! Я ж совсем забыла про него, да и про операцию нашу тоже!
Только звонил это не мой телефон, а Женечки. Мой на молчанке был.
- Да, - ответил Женечка на звонок. - Сейчас неудобно разговаривать. Нет, не приду. Телефон садится. Перезвоню утром.
- Ну кто там тебя беспокоит? - сочувственно поинтересовалась я, прикладывая пакет со свежим льдом к Женечкинам трусам в цветочек.
- Да приятели зовут в баре посидеть, - отмахнулся Женечка.
- Может, тебе таблеточку какую? - заботливо предложила я, ставя его телефон на зарядку. - А хочешь, поцелую тебя там - сразу всё и пройдёт.
- Да всё уже прошло, Марочка, не беспокойся. А насчёт поцелуя... так это я - за. Только в душ зайду, - приобнял меня Женечка и, игриво стрельнув глазами, добавил: - А потом проверим: не нарушилась ли у меня работоспособность.
Женечка пошёл в душ, а я бросилась к своему телефону и давай набирать Саньку.
Крик, шум, гам! Санёк уже Макарычу звонил - "Перехват" объявлять хотели. В общем, операция провалена по моей глупости. Придётся ждать следующего полнолуния...
Пока Женечка плескался в душе, я села за пианино и стала наигрывать "Лунную сонату". Под настроение.
"Чтобы поймать маньяка, - вспомнились мне слова профессора Лусина, - вам надо научиться думать как он, действовать как он, чувствовать как он..."
И я стала думать... Играла, смотрела в окно на завораживающую Луну и думала... Как он.

***
Но ждать следующего полнолуния не пришлось. Утром меня разбудил звонок, ну не звонок, а настойчивая вибрация моего телефона - я его с молчанки так и не сняла. Опять с десяток пропущенных, и все - опять от Санька. Я ответила. Санёк, сдерживая раздражение, сумрачным голосом сообщил:
- У нас очередной труп. Почерк Резака. Мы все давно уже на месте, срочно приезжай...
И назвал адрес.
Я откинула одеяло и села на кровати. Блин! С чего я взяла, что славший мне сообщения Элик и есть Резак? Может, он и впрямь просто Элик и просто по какой-то причине не пришёл в кафе. Почему мы это не проверили? Не попытались найти его по фото или по IP-адресу ? Видите ли, она почувствовала! По ласковым и властным словам в сообщении... Дура какая!
Ну не совсем дура. Мы, конечно, пытались вычислить Резака через его переписку с жертвами, наши айтишники писали запрос администратору сайта знакомств и нам даже пришёл ответ с IP-адресами, с которых Резак общался с жертвами, но все адреса были подставные. Есть всякие программы, позволяющие скрывать истинные адреса в интернете, и Резак, очевидно, ими пользовался. Искали и по фотографиям, которые он использовал на своих страничках, но ничего, никакой связи - просто надёрганные из интернета фото красавчиков.
В общем, всё-таки дура! Если б мы этого Элика проверили, он мог бы оказаться реальным человеком, а не скрывающим свою личность маньяком. Но подумали, что смысла нет, раз уж в предыдущие разы такая проверка ничего не дала. А теперь получается, что пока я ждала Элика в "Куинджи", настоящий Резак в каком-то другом кафе выслеживал свою очередную жертву. Уже шестую. И выследил. И проводил до дома. И убил.
Горько вздохнув, я обернулась и замерла в недоумении - Женечки на кровати не было, лишь смятая подушка. Наверное, ушёл пораньше, а меня пожалел - не стал будить... Он у меня настройщиком фортепиано работает, клиенты у него бывают и рано утром и поздно вечером. Мы с ним так и познакомились - у меня пианино разладилось, стала мастера искать в интернете, нашла Женечку. Он пришёл ко мне домой, уже почти ночь была... Всё настроил, стал играть... Я зажгла свечи, достала бутылку вина... И потом мы сыграли в четыре руки "Лунную сонату"...
Я наклонилась к подушке, вдохнула оставшийся на ней едва уловимый аромат волос Женечки... и тут заметила на тумбочке его мобильный, который вчера сама же положила туда заряжаться... "Растяпа мой милый, - улыбнулась я. - Как же я тебя люблю!"
Нахлынувшие сладкие воспоминания о прошедшей ночи оттеснили мысли о Резаке. Я вспомнила, как мы с Женечкой ласкали друг друга, как шептали нежные слова... Нанесённая мной травма никак не сказалась на "работоспособности" Женечки, даже наоборот - он был просто неутомим. Может, от удара кровь стала лучше циркулировать? Женечка так разошёлся, что даже согласился поиграть со мной - о чём я его давно просила, а он прежде отказывался - в "полицейского и преступника". Я достала из сумочки наручники, пристегнула его руки к спинке кровати... Женечка оказался полностью в моей власти, я могла делать, что хочу... И делала! И это длилось долго, невероятно долго... Мне бы хотелось, чтоб это длилось всю жизнь... А потом... потом мы вместе, одновременно, испытали высшее наслаждение любви. До Женечки я думала, что фригидна. Ну не совсем - сама я могла доставить себе удовольствие, но не яркое - так, для здоровья. А вот с мужчинами... никак не получалось. Пока не сыграли мы с Женечкой "Лунную сонату" в четыре руки... И пусть потом оргазмы я испытывала не каждый раз, но всегда страстно, в порыве, в жажде... Но сегодня произошло нечто особенное... так это ещё никогда не бывало! Одновременно... Наши тела и души сплелись так, словно стали мы одним существом, одной сущностью, единой сутью. И длилось это вечность... В изнеможении, прижавшись к Женечке, я заснула. А в окно светила полная Луна...
Луна... Чёрт! Которая этой "волшебной" ночью также светила Резаку.
Я резко встала с кровати, подняла валявшиеся на полу брюки, которые стянула с Женечки, когда прикладывала ему лёд, аккуратно повесила в шкаф, прошлёпала босыми ногами по коридору в ванную. На стиральной машине - рубашка, трусы с носками... Это Женечка вчера душ принимал. Сунула их в барабан, запустила машину - вечером у Женечки всё будет чистое, после работы поглажу. Вместе с брюками. И быстро приняла душ.
Через пять минут я уже выходила из квартиры.

***
Я выбежала из подъезда, пытаясь нащупать в сумочке ключи от машины. В женской сумочке, как в чёрной дыре, может пропасть всё что угодно, даже пистолет. Но пистолет был на месте, единственное, что я не нашла - это наручники. Не могла вспомнить, положила я их ночью на место или нет... Скорее всего, где-то под кроватью валяются. Но сейчас они мне вряд ли понадобятся. Блин, ну где же ключи-то? А вот они!
Я остановилась возле машины... точнее - возле того места, где моя машина стояла вчера вечером. Но её там не было. То есть она была, но была припаркована чуть дальше - метрах в десяти. А может, это мне вчера лишь показалось - я ж вся на нервах была...
Села в машину, завела мотор и рванула с места.
Водители делятся на два типа. Первые стараются всё предвидеть, едут и думают: вот сейчас пешеход на дорогу выскочит, или какой-нибудь козёл перед тобой резко затормозит. Опасаются всего, едут тихо и аккуратно. Дистанцию держат. А вторые - они в себе уверены, считают, что в любой неожиданно возникшей ситуации их выручит мгновенная реакция и умение управлять. Я отношу себя ко вторым, а потому по указанному Саньком адресу домчалась минут за десять.

***
- Доброе утро! - кивнул мне Макарыч, когда я вошла в квартиру жертвы. - Хотя вряд ли его можно назвать добрым. Идём, покажу...
Протиснувшись сквозь толпившихся в прихожей участкового и двух понятых, я пошла за Макарычем по коридору в спальню.
- Я уже всё осмотрел, - докладывал на ходу Макарыч, - отпечатков и следов обуви много, но принадлежат они всего двум лицам - жертве и некоему мужчине. И судя по количеству, времени и местам, где оставлены, - мужчина этот, скорее всего, здесь бывает постоянно. Может, даже проживает.
- Биология какая-нибудь есть?
- Свежего ничего не нашёл. На простыне - немного затёртой семенной жидкости, но ей уже дня два, не меньше.
- А запах?
- Окна распахнуты настежь.
- То есть всё как всегда... - вздохнула я, входя в спальню, где над трупом женщины лет тридцати с небольшим, лежавшем на кровати с неестественно повёрнутой головой, возилась Зойка.
- Всё, да не совсем, - отозвалась Зойка. - Душили её также проволокой, но чуть слабее, что ли. Смотри - сухожилия почти все целы. И сонная артерия не разорвана, только мелкие сосуды - крови вон не так много, как в предыдущих случаях. Ну и проволока - раньше была гладкая, стальная, а сейчас, судя по следу, она словно с зазубринками какими-то. И, очевидно, толще.
- Думаешь, подражатель? - предположила я, заглянув в лицо убитой.
- Может, и подражатель, - пожала плечами Зойка, - а может, просто проволоку другую взял, а хват за концы был неудобный - вот и тянул слабее. Частички металла остались на шее, так что проведём экспертизу - поймём, что за проволока.
- А время смерти?
- От двух до четырёх ночи, точнее пока сказать не могу, - ответила Зойка. - У меня пока всё.
Закончив осмотр, Зойка стала складывать инструменты в свой чемоданчик.
- Ясно, - кивнула я и повернулась к Макарычу: - Санёк где? Личность жертвы установили?
- Санёк по соседям пошёл. А паспорт убитой в комоде был - Сомова Маргарита Викторовна, 34 года, замужем, зарегистрирована в этой квартире.
- Кто обнаружил? Муж? Его уже опросили?
- А вот мужа найти не могут, - развёл руками Макарыч. - Тут в подъезде одна старушенция бдительная живёт, она у них типа староста дома. Утром в магазин пошла, смотрит - а в квартире Сомовой не по погоде все окна нараспашку. Старушка эта про Резака слышала, что он окна после убийства открывает. Занервничала. Позвонила Сомовой на мобильный - не отвечает. Она её мужу давай названивать - тот тоже не берёт. Ну тогда уж забила тревогу вовсю и нам позвонила...
- Вот протокол опроса этой бабульки, - вошёл в спальню Санёк. - Мужу я несколько раз набирал на мобильный - гудки идут, но трубку не берёт. Соседи говорят, у них в последнее время отношения не очень были, ругались часто. Вчера, ближе к вечеру, тоже вроде как скандал случился. Муж хлопнул дверью, ушёл - видели, как он из подъезда выбегал. Ну а ночью - никто ничего не слышал и никого не видел.
- Муж мог ночью и вернуться тихонечко... - предположила я, осматривая спальню. - На работу ему звонили?
- Так у него нет рабочего телефона.
- Как это? Безработный, что ли?
- Да нет. Он самозанятым числится - бабулька рассказала. Сам себе хозяин.
- В розыск объявили?
- Нет ещё. Сейчас фотку его здесь какую-нибудь найдём и объявим.
- Мара... - тихо позвала меня выходившая из спальни Зойка, замерев возле зеркального трюмо. - Посмотри...
Я подошла к ней. На трюмо стояла фотография. Свадебная. Судя по всему, сделанная не так давно - наверное, пару лет назад. На ней - тогда ещё счастливая невеста Сомова, чей ныне труп лежит на кровати с изуродованной шеей. В красивом белом платье в пол, в руках огромный букет цветов. Рядом - жених в элегантном чёрном костюме. Я вгляделась в его лицо и вздрогнула.
- Мара... - прошептала Зойка, - помнишь, ты мне фото своего мужа показывала... хвасталась, какой он красавец... У него нет, случайно, брата... близнеца?
Я в шоке молчала. С фотографии на меня смотрел мой улыбающийся Женечка! Я криво улыбнулась ему в ответ и упала в обморок на руки стоявших у меня за спиной Санька и Макарыча.

***
В себя я пришла через пару минут. Зойка дала понюхать нашатырь, Санёк принёс воды с кухни. Макарыч уже названивал в скорую, но я его остановила. Санёк помог мне встать. Я достала телефон и набрала номер Женечки. Длинные-длинные-длинные гудки. А, ну да, его ж телефон заряжается на тумбочке у меня дома. Попросила Санька, он набрал на телефон мужа убитой - результат тот же: гудки-гудки-гудки без ответа.
Глянули в паспорт жертвы - брак заключён с Цветовым Евгением Алексеевичем. Мой - тоже Цветов… Я, как и убитая Сомова, фамилию не меняла, хотя и хотела бы, но пришлось бы столько документов переделывать... От волнения я никак не могла вспомнить отчество своего мужа - вроде тоже Алексеевич, а может, Александрович...
Санёк пошарил по квартире, нашёл ещё несколько фотографий: на пляже - скорее всего, в Турции, потом в какой-то весёлой компании в ресторане... ещё где-то... И везде, на всех фотографиях, мой Женечка обнимал будущую жертву... Как такое возможно?!
Мне стало трудно дышать, я подошла к распахнутому окну. Нет, это какое-то недоразумение! Бывают же очень похожие люди... бывают полные тёзки... бывают и правда братья-близнецы... Всё бывает... Хотя Женечка ничего мне о брате никогда не рассказывал...
Надо ехать домой, ждать Женечку... Макарыч пусть отпечатки пальцев возьмёт у меня дома - сравнит с теми, что здесь. Я, конечно, не верю, что это мой Женечка... но пусть. Для спокойствия.
Я высунулась в окно и глубоко вдохнула... и тут заметила, что на последнем этаже в окне дома напротив, тоже раскрытом, что-то блеснуло.  Я всмотрелась.
- Санёк! - позвала я. - Глянь туда! Мне кажется, что кто-то наблюдает за нами в бинокль.
Санёк, всё ещё пребывавший в лёгкой прострации от случившегося, подошёл к окну.
- Так и есть... - кивнул он. - Там чувак какой-то в кресле сидит... с биноклем. Может, он и по ночам в бинокль смотрит? Я сгоняю, проверю!
- Я с тобой! - остановила я Санька.
- Мара, тебе б сейчас лучше прилечь... - сочувственно возразил Санёк.
- Рядом с трупом? - съязвила я и махнула рукой в сторону окна: - Вдруг он видел убийцу? Ты же понимаешь, как мне это важно?!
Санёк взглянул на растерянных Макарыча и Зойку - те кивнули.
Я взяла свадебное фото с трюмо, и мы с Саньком вышли из квартиры.


***
Мы с Саньком быстро пересекли двор, вошли в подъезд и поднялись на площадку последнего этажа, где столкнулись с эпатажного вида дамочкой лет под семьдесят, открывавшей дверь напротив квартиры "чувака с биноклем". Шёлковый халат с павлинами на груди и на спине, тапочки с белыми мохнатыми помпонами, на голове - бигуди. В руках - пакет гречки с приклеенным к нему ярлыком, на котором были изображены ладошки, поддерживающие сердце. Дамочка смерила нас подозрительным взглядом, хмыкнула и быстро зашла в свою квартиру, захлопнув дверь.
Переглянувшись, мы с Саньком подошли к квартире "чувака с биноклем", стали звонить. Дверь долго не открывали. Я настойчиво жала кнопку звонка, Санёк даже постучал кулаком. Из квартиры напротив выглянула эпатажная дамочка:
- Вы чего тут шумите? Вы кто такие?
- Я из полиции, следователь Селенова, - предъявила я своё удостоверение. - Нам бы поговорить с жильцом этой квартиры.
- Поговорить? С Виталиком? - внимательно прочитав удостоверение, ухмыльнулась дамочка. - Вряд ли.
- Это почему? - удивилась я. - Он же дома, мы в окно видели.
- Во-первых, не откроет. Виталик - инвалид-колясочник, парализован ниже пояса. Он до двери сам на коляске не доедет - из комнаты в коридор порог высокий. А во-вторых, он ещё и глухонемой, так что поговорить - это точно не к нему.
Мы с Саньком переглянулись.
- Но не слепой, коль в бинокль смотрит, - заметил Санёк и, взглянув на свадебную фотографию в моих руках, предложил мне: - Нам хотя бы показать ему эту фотку, вдруг промычит что в ответ.
- Он, что же, один живёт? - спросила я у дамочки.
- Один.
- А кто ж за ним ухаживает? - поинтересовался Санёк. - Кормит, поит кто?
- Так к нему волонтёры разные каждый день приходят - памперсы меняют, еду приносят, ну и металлолом всякий. Иногда погулять вывозят на кресле.
- Какой ещё металлолом? - удивился Санёк.
- Да разный. Болты, гайки, проволоку, детали от чего-то, хрен знает чего. Где что найдут. У Виталика ж две радости в жизни осталось - в окошко глядеть да паять из металла зверушек всяких, - пояснила дамочка. - Мне вон одну подарил, на чёртика похожа. Да у него все зверушки эти больше на дьяволят и ведьмаков смахивают. Весь стол уставлен, словно шабаш какой-то. Волонтёры к нему даже как-то священника приводили, освятить квартиру, чтоб нечисть эту изгнать. Не помогло. Всё равно паяет.
- То есть вы бывали у него дома? - подловила я её. - Раз про порог в коридор знаете и зверушек видели. Значит, у вас ключи от его квартиры есть. Откройте, пожалуйста!
Дамочка напряглась.
- Гражданка, вы же знаете, препятствие следствию... - начал было угрожать Санёк.
- Да ничего я не препятствую! - нервно среагировала дамочка. - Просто в глазок видела, что волонтёры эти ключ от его квартиры под ковриком оставляют, они ж каждый день разные ходят. Ну я и захожу иногда инвалида проведать - жив али нет...
- И сейчас, как я понимаю, заходили? - спросила я.
- С чего вы взяли?
- Гречку позаимствовать?
- Гречку я в магазине купила, - насупилась дамочка.
- Ну да, - ухмыльнулась я. - С логотипом волонтёрской организации? А в магазин в тапочках бегали и в бигудях?
- Может, и бегала, - высокомерно подняв подбородок, заявила дамочка. - Не ваше это дело. Вам к Виталику надо - вот и идите!
Санёк подошёл к двери квартиры Виталика, приподнял коврик и взял с пола ключ.
- Только потом на место положите, - строго сказала дамочка, - а то Виталик обосрётся, а никто ему памперс не сменит.
- Конечно, - пообещала я.
- Да и с голоду подохнуть может, - добавила дамочка, закрывая свою дверь.
Санёк отпер замок, и я вошла за ним в квартиру Виталика.

***
Вонь в квартире была жуткая. Как и бардак. Всюду какое-то старьё, хлам, тараканы, мышиные какашки... Я зажала нос. Меня давно не смущал ни запах крови, ни трупный - я всего навидалась, но здесь стоял такой едкий, такой смердящий запах безысходности...
Санёк прошёл вперёд - в комнату, я - за ним. У окна в инвалидном кресле сидел лохматый парень лет двадцати пяти со сколиозной спиной и смотрел в бинокль. Рядом с окном на письменном столе дымился паяльник и стояли разнообразные фигурки, спаянные из всяких железяк. Все они были и впрямь жутковатого вида, словно какие-то монстры, сошедшие с картин Иеронима Босха . Длинные носы-клювы сделаны из заточенных ржавых болтов, глаза - из гаек, острые зубы - из скрепок и саморезов, туловища - из мятых жестяных банок, кривые ноги - из скрученной проволоки, у некоторых - даже из колючей, у пары чудищ были крылья из фольги, а у одного хвост - из старого штопора.
- Здравствуйте! - сказал Санёк, сделав шаг к Виталику.
Тот не обернулся.
- Простите, вас, кажется, зовут Виталий? - продолжила я и тут же сообразила: - Он же глухонемой, он нас не слышит.
Санёк подошел к Виталику поближе и положил руку ему на плечо. Виталик медленно опустил бинокль и слегка, явно с трудом, повернул голову в нашу сторону. Низко посаженные уши, широкий скошенный лоб, выдвинутая вперёд челюсть, увеличенное расстояние между глазами, скрюченные пальцы, сжимающие бинокль - всё это делало его чем-то похожим на зверюшек на столе.
- Покажи ему фото, - преодолевая возникшее смущение, попросил меня Санёк.
- Посмотрите, пожалуйста, вы кого-нибудь узнаёте здесь? - стараясь говорить громко и членораздельно, словно б это помогло ему меня услышать, я подошла к Виталику, держа перед собой на вытянутой руке свадебную фотографию.
Виталик поднял глаза, посмотрел... и вдруг зрачки его расширились, в его груди раздался какой-то хрип, он замычал, замахал руками, пытаясь отстраниться, дыхание его стало судорожным, и он задёргался в конвульсиях, брызжа белой пеной изо рта.
Пришлось вызвать скорую.
Нас выгнали в коридор, врач что-то вколол Виталику, привёл его в чувство, а нам, несмотря на предъявленное удостоверение, строго-настрого запретил приближаться к несчастному инвалиду.  Потом врач куда-то долго звонил, выяснил, что у Виталика есть наблюдающий за ним врач из районной поликлиники, и сказал, что любой контакт с Виталиком - только с разрешения, а ещё лучше - в присутствии участкового врача.
Мы с Саньком вышли на лестничную клетку.
- Он его узнал... - вздохнул Санёк.
- Похоже на то... - с болью в сердце согласилась я. - Поехали ко мне. Подождём Женечку... то есть подозреваемого. Заодно Макарыч отпечатки снимет.

***
Я разрешила Саньку осмотреть мою квартиру. Сделал он это очень деликатно. Ничего подозрительного не нашёл. Макарыч снял отпечатки пальцев, взял Женечкины брюки, выстиранные носки с трусами и уехал делать экспертизу. Забрал у меня свадебную фотографию Женечки с Сомовой. А ещё прихватил простыню с моей кровати, на которой мы с Женечкой провели нашу последнюю незабываемую ночь... Да уж, незабываемую!
Мы с Саньком ждали. Сочувственно глядя на меня, Санёк молча доел привезённую курьером пиццу. Я не притронулась.
Через несколько часов позвонил Макарыч, сообщил, что сомнений нет - отпечатки в квартире Сомовой - Женечкины. Биоматериал - тоже его. Я разрыдалась. Будто сама не чувствовала, что оно так и будет! Как только мы пришли в мою квартиру, я сразу набрала Женечке на мобильный - его заряжавшийся на тумбочке телефон тут же весло затрезвонил. Попросила Санька набрать на номер мужа Сомовой - и Женечкин телефон вновь зазвонил, только уже другой мелодией... Две симки! В телефоне были две симки - одна для меня, а вторая для неё. Так что до звонка Макарыча всё я уже понимала... просто надеялась на чудо.
Ещё Макарыч сообщил, что в коридоре управления столкнулся с начальством и был вынужден доложить ситуацию. В результате - меня отстранили, Женечку объявили в розыск. Тут же позвонила хлюпающая Зойка - она очень за меня переживала, хотела приехать, поддержать, звала к себе ночевать. Я отказалась. Не люблю чужих слёз, когда мне самой хреново...
К полуночи Женечка так и не объявился. Не позвонил, не пришёл... Санёк был уверен, что и не придёт - "залёг, гад, где-то на дно". Санёк так и сказал, а потом виновато посмотрел на меня. Он вообще боялся что-то обсуждать со мной про Женечку, а тут вырвалось.
- Ну раз не придёт, - изобразила я на лице подобие улыбки, - то ты, Санёк, иди. Тебе вон тёща уже три раза звонила.
Санёк уходить отказывался - за меня боялся. Или ещё почему. Уговаривал меня поехать к Зойке. Сошлись на том, что в целях моей безопасности следующие пару дней я буду ночевать в отеле - полнолуние же обычно три ночи длится. И мобильный с молчанки сниму, чтоб Санёк не нервничал.
Я взяла небольшой чемоданчик, побросала туда всё необходимое на два дня. Демонстративно, чтоб Санёк видел. Хотела ещё Женечкин телефончик с собой прихватить, но Санёк быстрее меня сориентировался - забрал телефон и сказал, что как вещдок пока оформлять не будет, но на всякий случай подержит у себя. Спросил, знаю ли я пин-код. Я не знала.

***
Мы вышли из дома. Санёк поднёс чемоданчик к моей машине, положил в багажник. Предложил проводить до отеля. Я сказала, что знаю дорогу. Санёк сел в свою машину. Мы разъехались.
Только я в отель не поехала. Я Саньку, да и никому другому из наших, не рассказывала, что у меня есть дача за городом. Ну как дача - садовый домик на шести сотках, от родителей в наследство остался. Как же я ненавидела в детстве все эти регулярные выезды на дачу по настоянию родителей! То сажай картошку, то выкапывай, то помидоры, то смородина... Постоянная "битва за урожай", батареи никому не нужных банок огурцов и варений в погребе - тьфу! Единственное, что смиряло меня с поездками, так это - крыша. Слегка покатая крыша террасы, на которую ночью можно было забраться, лечь и смотреть на звёзды, на Луну... На такую же полную, как сейчас.
А потом отец решил уйти из дома - у него другая женщина появилась. Он, с этой другой, пока не жил, она сама не была свободна, всё своему мужу не решалась сказать. Мама как-то днём забежала домой с работы, забыла что-то. Я в школе тогда была. А там на их постели мой отец с этой своей новой пассией!
Отец после на дачу съехал. Только он туда эту другую не водил, уже холодно было, а отопления нет, печка дровяная там только. Жил бобылём. Мама плакала каждый вечер. А я всё спрашивала: "Где папа? Где папа?" В командировке... Мне потом уже соседка всё рассказала.
Мама отца очень жалела. Она его вообще безумно любила, называла всегда ласково - Юрочкой. Заботилась, я это помню. Ну и не только... Когда я повзрослела чуток, стала догадываться, что за охи-ахи по ночам из родительской в мою детскую комнату доносятся. Всё ж хорошо было... Семья была. И тут - на тебе!
Когда уж совсем морозы ударили, мама не выдержала - собрала все папины тёплые вещи, он ведь налегке уходил, продуктов накупила да после работы поехала на дачу. Не знаю уж, что и как там случилось... Но кто-то, случайно, наверное, прикрыл задвижку на печной трубе. Угарный газ... Когда-нибудь разберусь кто, не зря ведь я в следователи пошла. А маму и папу так утром и нашли - на полу в обнимку. Может, помирились, а может, и боролись перед смертью... Главное, что остались вместе. Навсегда. И никто никуда не ушёл...
После смерти родителей меня в Саратов двоюродная тётка забрала, других родных у меня не было. Я там школу окончила, потом юрфак, вернулась сюда, стала в полиции работать. На дачу ни разу не ездила, пока Женечка в моей жизни не появился. Я всё работала, работала, работала... И вдруг мне так свою семью захотелось! Какая у нас была, пока папа не ушёл. Как-то резко поняла: быть одинокой - невыносимо!  Если встречала на улице семейную пару, то с завистью смотрела на них. Иногда даже шла за ними. Наблюдала, как они счастливы. Это было так мучительно! Я даже Саньку завидовала, несмотря на его тёщу, и Зойке, и Макарычу - все семейные, всем есть куда торопиться после работы...
У меня до Женечки было несколько попыток, но все мужики какие-то не такие оказывались. Грубые, что ли. Эгоисты. Да и в постели - никак. А Женечка... Как мы с ним в четыре руки сыграли на пианино "Лунную сонату", я сразу поняла - мой. Навсегда мой! Навсегда! Ну я уже рассказывала об этом... но про Женечку могу говорить бесконечно.
Прошла неделя с нашего знакомства, и я повезла Женечку на родительскую дачу. Почему-то мне, как когда-то родителям, захотелось и смородинку посадить, и баночки с огурчиками позакатывать... Как говорят, "к земле потянуло". Но ему там не понравилось. Наверное, не готов был ещё "к земле"... Подождать надо было, чтоб понял...
И вот сейчас, расставаясь с Саньком, я подумала: "А вдруг Женечка там - на этой даче? Ну а где ему ещё быть, где скрываться?" Решила поехать туда. Одна. Чтоб выяснить истину. Не верю я, что Женечка кого-нибудь мог убить, его просто как-то подставили. И всё совсем не так, как все думают. Но, если что, я готова и расставить все точки над "и". Сама. Без чьей-то помощи. Пистолет у меня в сумке. Правда, наручники я дома так и не нашла. Хотя, если честно, не очень и искала -  так, заглянула под кровать перед уходом...
Только вот всё, что я вам сейчас рассказала - я рассказала не вам. По дороге на дачу, уже выехав на окраину города, я поняла, что проезжаю мимо дома профессора Лусина. Глянула на часы - поздно, но потом плюнула и позвонила ему.
- А я ждал вашего звонка, - ответил Лусин. - И именно сегодня ночью. Заходите.


***
Я профессору всё рассказала, ничего не тая. Про Женечку, про последнюю нашу с ним ночь, про очередное убийство, про свадебное фото, про телефон с двумя симками, про отпечатки пальцев... Всё. Про родителей моих Лусин, проверив, пишет ли нашу беседу направленная на меня видеокамера, сам потом попросил рассказать.
Внимательно выслушав меня, профессор задумался. Отхлебнул чай из блюдца. Почмокал губами. Посмотрел в потолок.
- Ну что ж... ситуация не простая... - наконец изрёк он. - Вы весьма любопытная личность, хочу вам сказать... И ваше нынешнее состояние не является типичным, в нём смешиваются одновременно разные стадии...
- Стадии? - переспросила я, качнувшись в кресле-качалке, в которое профессор опять меня почти насильно усадил.
- Понимаете, есть несколько моделей, как человек принимает неизбежное - болезнь, смерть родных и близких, иные драматические обстоятельства... Есть теория горя Зигмунда Фрейда, по мне - весьма устаревшая. Есть кривая изменений Скотта и Джафи - слишком заумная... Но наиболее известная, классическая модель была разработана в конце шестидесятых годов прошлого века американским психологом швейцарского происхождения Элизабет Кюблер-Росс. Она занималась психологической помощью умирающим больным и исследовала околосмертные переживания. Написала потрясающую книгу "О смерти и умирании" - почитайте как-нибудь на досуге! Так вот, в её модели принятия неизбежного есть пять стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Сначала человек пытается всё отрицать - какая-то ошибка, так не может быть... Потом в человеке зарождается злость - почему я, почему это со мной?! Позже следует торговля - вот если я сделаю что-то доброе, то, может, всё наладится? Люди часто пытаются договориться с болезнью, с Богом... Кто молится истово, а кто приметы всякие дурацкие придумывает. Например, вот, если первый, кто выйдет из этой двери, - мужчина, то всё будет хорошо. Или - если я сходу отгадаю в кроссворде три первых слова, то выздоровею. Но это быстро проходит, и человек впадает в депрессию... А потом уж смиряется...
Лусин добавил себе в блюдце чай, подул на него, но пить не стал, поставил на стол, встал, подошёл ко мне и взял за руку:
- Так вот... у вас все эти стадии сейчас налицо, все вместе - такой прям коктейль из разнообразных психических состояний. Кроме смирения.
В этот раз я не отстранилась.
- Вы можете мне помочь? - с тлеющей надеждой спросила я.
- Конечно, моя девочка... - ласково сказал Лусин. - Сейчас мы попробуем с тобой мой нейрогипноз... Это удивительный метод воздействия на подсознание человека - туда, где скрыты истинные мотивации и желания. Я используют новейшие психологические и нейрофизиологические техники. Сейчас ты постепенно отстранишься от осознания внешнего мира и погрузишься в образы и мысли, создаваемые твоей памятью и воображением. Закрой глаза... Расслабься и дыши глубоко...
Я в последний раз взглянула в окно на полную красноватую Луну и сомкнула веки.

***
Проснулась я уже на даче. Одетая. На родительской кровати. Даже не помню, как я там оказалась. Печка догорала, задвижка на трубе была открыта... Кто же принёс дрова и растопил печку?
Телефон вибрировал громко и настойчиво. Значит, я всё-таки не сняла его с молчанки.
Я ответила.
- Мара! - раздался из телефона встревоженный голос Санька. - Я звоню-звоню, не отвечаешь. Заезжал в отель - тебя там нет! Ты где вообще?
- Я? Я не доехала до отеля... Денег стало жалко, решила в машине поспать, - соврала я. - Что-то случилось? Вы нашли его?
- Его не нашли, - сухо ответил Санёк. - Но случилось. Он опять убил.
- Что?! - подскочила я с кровати. - Кого?
- Вообще-то, мне вроде как нельзя тебе говорить, ты ж отстранена... Но я чувствую, без тебя мы его не поймаем.
- Так кого он убил?
- Свидетеля! Который его опознал!
- Ты можешь толком всё объяснить? Я ничего не понимаю! Какого свидетеля?
- Короче, - чуть успокоившись, продолжил Санёк, - сегодня утром к Виталику... ну к инвалиду, что в бинокль смотрел... пришли волонтёры, а он на люстре в петле проволочной болтается, уже холодный. А как он сам мог повеситься, ежели парализованный? Значит, его кто-то в эту петлю засунул. И мы с тобой знаем кто!
Я охнула.
- Приезжай скорее! Мы все уже здесь! - крикнул Санёк. - Утром следователя вместо тебя назначили - подполковника юстиции Грудницкого, ты его знаешь - нервный такой, любимец начальства, но он сейчас на другое дело выехал - кража века там, видите ли - со стройки коттеджа Курочкина, вице-мэра нашего, паллету красных кирпичей украли. Так что Грудницкий здесь будет часа через два-три, не раньше. Успеем с тобой всё обмозговать.
- Мчусь! - ощутив странное сладостное возбуждение, ответила я.

***
Санёк по телефону сказал, что в квартиру мне лучше не подниматься - там участковый, пара пэпээсников , волонтёры, которые тело нашли, а ещё там понятые, дамочка эта эпатажная, соседка которая, мечется туда-сюда... Ждут Грудницкого.
Санёк, Макарыч и Зойка, поручив участковому следить за порядком, спустились во двор и сели ко мне в машину.
- Отпечатков в квартире много, - сообщил Макарыч. - Как я понимаю, волонтёры разные регулярно там бывали... да и вы с Саньком намедни наследили. Но его отпечатков нет. Я вчера, когда их изучал, запомнил - у него на указательном пальце характерный завиток имеется. И петелька радиальная редкая - говорят, такие чаще всего у долгожителей встречаются.
- Ну да, у долгожителей... - нахмурился Санёк.
- Следов обуви полно, но всё затоптано - не разберёшь, где чьи, - продолжил Макарыч. - Биологии - никакой. Про запах - вообще молчу. В коридоре - вонь просто, а в комнате - окно нараспашку, убитый же постоянно с биноклем у него торчал.
- Волонтёры рассказали, что каждый раз, когда они приходили к Виталику, они пытались окно закрыть, чтоб не замёрз, но тот начинал нервничать, мычал, руками размахивал... - добавил Санёк.
- Судя по характерным следам на шее, - вступила Зойка, - его сначала задушили, когда он сидел в кресле, а уже потом подвесили на люстру, имитируя самоубийство. В Виталике же - всего килограмм сорок с небольшим, так что - без проблем. Но неужели Резак не знал, что Виталик парализованный? Что имитация не прокатит? Он что - инвалидное кресло не заметил?
- Или... - задумалась я. - Или это не Резак. Может, кто-то просто хочет сбить нас с толку.
Все посмотрели на меня.
- Точнее, вас... - поправилась я. - Я ж теперь в расследовании не участвую. Вот сейчас Грудницкий приедет, пусть он разбирается.
- Марочка... дорогая... - неожиданно назвал меня Макарыч так же, как называл Женечка, - ты же понимаешь, что мы все здесь, в твоей машине, собрались, чтобы...
- Я тоже не верю, что это твой муж! - перебив Макарыча, воскликнула Зойка.
Я вопросительно посмотрела на Санька.
- Ну я же тебе позвонил... - опустил глаза он.
- Мы все чувствуем, что происходит какая-то хренатель, - продолжила Зойка, - и нам без тебя в этом не разобраться.
- Надо мужа твоего найти, - не поднимая глаз, тихо произнёс Санёк.
- Надо... - согласилась я. - Но если ты думаешь, что я знаю, где он, и скрываю это...
- Ничего я не думаю, - буркнул Санёк.
- Санёк, ну правда, - встрял Макарыч, - мы ж все с Марой - не первый год.
- Я сказал, что ничего не думаю! - насупился Санёк. - И Маре верю, и переживаю за неё не меньше, чем вы. Чего делать-то будем?
- Получается, - поразмыслив немного, сказала я, - что у нас впервые на месте осталось орудие преступления - проволока!
- Да у него там этой проволоки - море! И такой, и сякой, и даже колючей! - отмахнулся Санёк. - Он же чудищ своих из неё паяет.
- Слушай, - повернулась я к Зойке, - а Маргариту эту... Сомову, ты говорила, у неё следы на шее с зазубринками... могли душить колючей проволокой?
- Ну... - задумалась Зойка, - вряд ли. Там всё-таки следы не от шипов, а скорее от проволоки, на которую навита канитель.
- Канитель? - удивился Санёк. - Канитель - это ж суета всякая...
- Канитель - это тонкая проволочка, которой, например, струны гитарные обматывают, - с превосходством знатока пояснила Зойка.
- У этого Виталика, кстати, у его зверушек лапы из проволоки и некоторые тоже обмотаны этой... как его... канителью, - подсказал Макарыч.
- Верно, - кивнула я, вспомнив "ведьмаковский шабаш" на письменном столе Виталика, и съязвила: - Только вряд ли парализованный мог шестерых женщин задушить, а потом ещё сам и удавиться. Санёк, не мне тебе теперь приказывать, но посоветовать могу. Займись-ка ты ещё волонтёрами этими, что к Виталику наведывались.
- Логично, - согласился Санёк.
Вдали мелькнул проблесковый маячок, крякнула сирена - во двор въехал чёрный БМВ, не последней модели, но понтовитый, со спойлером на багажнике и с позолоченной эмблемой на хромированной решётке радиатора.
- О, сам Илья Евгеньевич Грудницкий прибыл! - сыронизировал Санёк. - Валим!
- Ты сейчас куда? - спросила меня Зойка.
- Есть одна идейка... - улыбнулась я. - Потом расскажу.
- Ну, на связи! - похлопал меня по плечу Макарыч.
Санёк, Макарыч и Зойка выскочили из моей машины и короткими перебежками, прячась за припаркованные во дворе автомобили, побежали к подъезду Виталика.
- С молчанки телефон сними! - махнул мне на прощание рукой Санёк. - И дома на всякий случай пока не ночуй, лучше всё-таки в отель...

***
Районная поликлиника располагалась в бывшем братском корпусе монастыря. Закрыли монастырь ещё в тридцатых годах прошлого века, когда по всей стране шла борьба с религиозными организациями под лозунгом Союза воинствующих безбожников: "Забыть имя Бога к 1 маю 1937 года!" Монастырь хотели взорвать, но потом решили использовать на благо народа: посбивав кресты и растащив золочёную утварь, оборудовали в нём психиатрическую больницу - видимо, посчитав, что текущее душевное состояние населения требует дополнительных лечебных мощностей. Психушка, именуемая в народе "дурдомом", просуществовала долго, её закрыли лишь полгода назад. Пациентов распустили по домам, храм с трапезной и хозяйственными постройками передали Церкви, а вот братский корпус повис на балансе мэрии - то ли документы какие-то затерялись, то ли курировавший имущественный комплекс вице-мэр города Курочкин поссорился с местным церковным иерархом архиепископом Агапитом - они рядом коттеджи свои строили, какие-то споры у них были по границам участков - Агапит непублично предал Курочкина анафеме, а тот в отместку распорядился оборудовать в братском корпусе районную поликлинику.
Я припарковалась у монастырской стены, бросила несколько монет в пластиковые стаканчики дежурившим у распахнутых массивных дубовых врат калекам и, перекрестившись на надвратную икону Николя Чудотворца, вошла во двор и направилась в сторону поликлиники.
Из расположенного в центре двора храма вытекала жиденькая струйка прихожан - только закончилась обедня. Обгоняя их, из храма вышел батюшка в чёрной рясе с позолоченным крестом на груди - молодой, крепкий, с ровно стриженными усами и бородкой, с длинными волосами, собранными сзади в хвост, и скрылся в трапезной, возле входа в которую был припаркован хромированный мотоцикл с длинным гнутым рулём.
На меня зацыкали две старушки с туго повязанными на седые волосы белыми платочками, требуя прикрыть голову. Платка у меня не было, но в сумочке нашлась бейсболка - я её иногда надеваю козырьком назад, когда волосы мешают при осмотре места преступления. Старушки зацыкали ещё сильнее - видимо, их не устроила вышивка на моей бейсболке: китайский новогодний дракон показался им похожим на дьявола. Бейсболку эту сто лет назад привёз мой отец из Китая, он в девяностые челночил, чтоб семью прокормить, подарил маме, сказал, что приносит счастье. Мама обиделась. Думала, он ей шубу привезёт. Но на шубу денег не хватило. Когда после учёбы на юрфаке я вернулась в город и стала перестраивать нашу опустевшую квартиру в студию, наткнулась на эту бейсболку на антресолях. Ну и приспособила для работы.
Чтоб не нервировать старушек, я прибавила шаг.
В регистратуре, предъявив удостоверение, я выяснила, что участковым врачом Ползункова Виталия Валерьевича (Санёк мне фото паспорта Виталика на телефон сбросил) является Самохин Сергей Сергеевич.
- Только он сейчас на выезде, - сообщила регистраторша. - Приём у него с часа.
Была четверть первого. Я решила зайти в храм.

***
Я не люблю бывать в церкви. Особенно после отпевания родителей. Никак не ассоциируется это у меня с радостью. Родители в Бога не верили, не принято тогда было, хотя и были сами крещёными и меня при рождении крестили. А отпевание им тётка из Саратова устроила, она прям такая верующая-верующая, воцерковлённая. На следующий день после гибели родителей примчалась, всё организовала. Батюшка не сразу согласился, точно ж не было известно: случайно или намеренно печная заслонка оказалась задвинутой. Если был умысел на оставление жизни по собственному желанию, то грех это великий, самоубийц не отпевают. Даже за приличное пожертвование закрыть глаза на неопределённость батюшка не соглашался. Но вот следователь пожертвование принял, подписал отказ в возбуждении дела, зафиксировав "несчастный случай". Батюшку это не очень убедило, но против бумаги не попрёшь, так что всё прошло "чин по чину".  Лишь только, когда батюшка запевал: "...И прости им вся согрешения вольная и невольная...", ударение он на всякий случай делал на слово "вольная".
Но в детстве я в Бога верила. Ну как верила? Подверовала... Когда страшно было или когда хотелось чего, про Бога вспоминала. Молиться как положено не умела, шептала всё, что на ум приходило, типа: "Господи, сделай так, чтоб меня та собака не покусала" или "Боженька, сделай так, чтоб мне новое платье купили". И добавляла: "Ну что тебе стоит".
В храме было темно. Свечница уже потушила почти все свечи, расставленные прихожанами во время службы. Лишь на тетраподе - панихидном столике, куда она ещё не добралась, горели несколько свечек, отбрасывая трагические мерцающие блики на позолоченное Распятие со Спасителем.
У входа была коробка со свечами и надписью "за пожертвования". Я взяла одну свечку и задумалась, сколько дать. Богу ведь деньги не нужны, Он же нам всё по любви даёт, просто так... А если за деньги, то это уже не любовь получается. Значит, деньги не Богу... А кому? Сказано: надо помогать ближнему. Согласна. Но Бог же вообще всем может дать всё просто так - и деньги, и здоровье, и счастье. Если захочет. Вот по телевизору часто деньги собирают - на операцию какому-нибудь несчастному ребёнку или ещё на что. А я вот думаю: государство, оно, конечно, не Бог, но ведь такое большое, столько налогов собирает - неужели оно не может оплатить эту операцию? Наверняка может. Просто не хочет. Почему-то. Вспомнились слова моей тётки из Саратова, она как-то сказала, что у Бога нет других рук, кроме наших. Я подумала и положила в ящик для пожертвований всю немногую наличность, что была у меня с собой. Карточки тут не принимают.
Долго думала к какой иконе подойти. Решила к Чудотворцу. Мне ведь чудо надо. Подошла, зажгла свечу от лампадки, поставила.
- Господи, сделай так, чтоб это не Женечка убийцей был... - шёпотом попросила я. - Чтоб он нашёлся... чтоб мы с ним вместе были навсегда... Пожалуйста, Боженька, ну сделай так... Ну что тебе стоит... И ты, Николай Чудотворец, помоги тоже...
Подошла свечница, строго глянула на меня, смочила слюной пальцы, затушила мою свечу, бросила в картонную коробку на полу.
Я вышла из храма. Не радостно мне здесь. Тем более, что это - тот самый храм, где родителей отпевали.


***
Возле трапезной басовито урчал мотор мотоцикла. Молодой парень в кожаных штанах, сапогах-казаках и куртке-косухе затянул на голове чёрную бандану, уселся поудобнее в сиденье мотоцикла и включил передачу, собираясь сорваться с места. Я пригляделась - это ж батюшка! Только переоделся.
- Батюшка! - окликнула я его.
Он обернулся. Я подошла ближе.
- Батюшка, - взглянула я в его бездонно-голубые глаза, - мне бы... исповедоваться.
- Исповедаться? - немного растерянно переспросил парень-батюшка. - Ну так это... приходи вечером на литургию.
- Мне бы сейчас...
- Да я уж не в облачении, - робко возразил он.
- Ну тогда хотя бы поговорить... Только так, чтоб всё между нами осталось.
Парень вздохнул, заглушил мотор и слез с мотоцикла:
- Тебя как звать-то?
- Марина. А вас, батюшка?
- Отец Алексий. Пойдём вон на скамеечку, потолкуем.
Мы прошли к скамеечке возле клумбы разноцветных незабудок, сели.
- Ну что стряслось, Марина? - участливо спросил отец Алексий.
Я рассказала ему всё. Может быть, даже больше, чем профессору Лусину.

***
- Грехов много... - выдохнул отец Алексий, выслушав меня. - И отпустить их не могу - ведь не на исповеди же.
- Не надо, батюшка... Мне уже как-то легче стало. Выговорилась - и легче.
- Одно могу сказать... Бог милостив, поможет. В Евангелии от Марка сказано: "Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаённого, что не вышло бы наружу". А истина всегда открывается нам вместе с адом...
- Это как? - растерянно спросила я.
- Узнаешь истину - и от страха горишь, как в аду. А познаётся она чрез скорби великие, через горести и беды. Только причины этих бед, мы часто в других людях ищем. А перво-наперво в себя надо заглянуть, в себе разобраться. Тогда, глядишь, и станет всё ясно...
Мы попрощались. Батюшка умчался на мотоцикле. Было уже пять минут второго, когда я вошла в поликлинику.

***
- Всем только спросить! - возмутилась очередь моей попытке заглянуть в кабинет, на двери которого висела табличка:

                уч.вр. Самохин С.С.

Какой-то дед для верности даже подпёр дверь кабинета своей клюкой. Показывать удостоверение, что-то объяснять им или уговаривать показалось мне бессмысленным. Я просто дождалась, когда из кабинета вышел пациент, и быстро, не дав очереди опомниться, скользнула внутрь.

***
Кабинет представлял из себя длинную монастырскую келью с оштукатуренным сводчатым потолком, со стенами, окрашенными масляной краской в отвратительно-зелёный цвет, и с узким окошком, стёкла которого тоже были замазаны масляной краской, только белой.
- Раздевайтесь, - не поднимая глаз от заполнения какого-то формуляра, буркнул сидящий за столом толстый, с сальными волосами мужик в белом халате, наброшенном на мятый пиджак противного горчичного цвета, и показал мясистым пальцем на металлическую кушетку у стены, небрежно прикрытую застиранной простынёй с синим штампом в углу.
Я невольно взглянула на кушетку, и по спине пробежал неприятный холодок - к ножкам кушетки были прикреплены толстые кожаные ремни для фиксации рук и ног больного. Не сразу я сообразила, что кушетка эта - наследство психушки (чего добру пропадать?), переданное мэрией на баланс районной поликлиники.
Я подошла к толстяку и сунула ему под нос своё удостоверение:
- Вы - Самохин Сергей Сергеевич?
 Он вздрогнул, посмотрел на удостоверение, перевёл взгляд на меня и дрожащими губами промямлил:
- Это не я...
- Это не вы? - смутилась я.
- Это пациент сам дал... - показал глазами толстяк на лежащий на столе конверт, видимо, оставленный предыдущим посетителем. - Просто как благодарность.
- Тьфу ты! - усмехнулась я. - Меня ваши взятки не интересуют. Вы - Самохин?
- Я...
- Меня интересует всего лишь один ваш больной, за которым вы наблюдаете.
Самохин с облегчением выдохнул. Выдвинул ящик стола и натренированным движением смахнул туда конверт.
- Кто именно? - приторно улыбаясь, спросил он.
- Ползунков Виталий Валерьевич.
- Ползунков?.. Ползунков... Ползунков... - задумался Самохин. - Чего-то не помню.
- Глухонемой. Инвалид.
- Да-да-да, глухонемой... припоминаю, кажется...
- Сергей Сергеевич, вы когда его осматривали в последний раз?
- Э... где-то полгода назад. Когда он на комиссию по инвалидности приходил. Вы же знаете, у нас, если даже ноги-руки нет у человека, инвалидность всё равно ежегодно надо подтверждать. Вдруг нога отросла, - ехидно хихикнул Самохин.
- Что значит "приходил"? - удивилась я. - Он же парализованный. Его, наверное, волонтёры привозили?
- Да нет, он сам приходил. У него же паралич периодический, - пояснил Самохин. - Синдром Андерсена-Тавила. Тогда как раз ремиссия была. Ему общественники из комиссии даже хотели инвалидность на вторую группу понизить, но я им всё объяснил.
- Объясните, пожалуйста, и мне, а то я ничего не понимаю. Что это за синдром Андерсена?
- Редкое генетическое заболевание, одна из форм периодического паралича. Проявляется постоянной желудочковой аритмией, встречается потеря слуха и способности говорить и, как правило, присутствует аномалия строения черепа и конечностей...
Я вспомнила жуткое лицо Виталика и невольно вздрогнула.
- При тяжёлой форме периодически случаются приступы, - продолжил Самохин, - возникают полные или частичные параличи конечностей, чаще всего ног, развиваются генерализованные парезы с утратой чувствительности,
- И как долго длятся эти приступы?
- У всех по-разному. Часы... дни... месяцы... Насколько я помню, у Ползункова состояние паралича ног было доминантным, ремиссии были краткими - день, два, - но имели завидную периодичность - раз в месяц. И что странно, обычно в полнолуние...
- Вы хотите сказать, что в полнолуние он мог ходить?
- Ну он же пришёл тогда к нам на комиссию. Как раз Луна полной была. Правда, сказать ничего не мог...

***
Выйдя из поликлиники, я достала из сумочки телефон, чтобы позвонить Саньку, но телефон уже вибрировал - Санёк звонил мне сам.
- Ты где? - взволнованно спросил он.
- В монастыре.
- Где? - удивился Санёк. - Что ты там делаешь? Надеюсь, не стрижёшься в монашки?
- Пока нет, - усмехнулась я, хотя мысль показалась мне и не такой уж глупой. - Просто надо было пообщаться с целителями душ и тела.
- Ясно, - ответил Санёк с интонацией, по которой было ясно, что ему ничего не ясно. - Надо встретиться. У меня есть новости.
- Какие?
- Не по телефону.
- Ладно. Давай минут через тридцать в "Куинджи". Мне тоже есть чем поделиться.
- Чем?
- Кажется, я поняла, кто настоящий Резак.
- Кто?! - нервно воскликнул Санёк.
- Узнаешь через полчаса, - заинтриговала его я и нажала отбой.

***
Хотя время было вполне обеденное, из посетителей в кафе "Куинджи" была только я. Как выживают подобные кафешки, я вообще не понимаю, особенно в таких городках, как наш. Это в Москве и Питере, где зарплаты повыше и средний класс погуще, народ привык к всяким бизнес-ланчам и вечерним посиделкам, а у нас все предпочитают из дома на работу что-нибудь на перекус брать или, на худой конец, доставку пиццы и прочей фастфудчины заказывать. Да и по вечерам в рестораны и кафе никто особенно не ломится - молодёжь предпочитает бары с танцполом, а кто постарше, так те - после работы домой бегут. К семье... У кого она есть... Я вот тоже всегда к Женечке торопилась...
Неспешно подошёл официант. Тот же, что и позавчера.
- Как обычно - кофе? - бросив на меня презрительный взгляд, спросил он.
Знаю я, как вы в таких кафешках выживаете... "Прачечная" у вас тут. Хозяин ваш небось из бандюгов, рэкетом занимается и приторговывает наркотой, или чинуша какой, берущий взятки, - им "грязную" наличку отмывать надо. Посетителей в кафе - ноль, а в отчётах пишите - полный зал. Проводите наличку через кассу - и всё. У вашего босса уже официальный доход. Можно элитные квартиры и крутые тачки покупать - никто не спросит откуда денежки.
- Ну почему же? - язвительно улыбнулась я в ответ официанту и демонстративно открыла меню. - Мне, пожалуй... пожалуй, мне это... это... Чтобы мне такого выбрать?
Официант замер, наблюдая за тем, как я листаю страницы меню.
Странно... Когда мы были тут с Женечкой, кафе показалось мне весьма уютным. Даже потом, когда я ждала тут Резака и на меня фыркал этот противный официант, я чувствовала себя здесь вполне комфортно. Может, потому что в окно Луна светила? А сейчас - день... И в окне - небо, подёрнутое облаками, такого серого цвета... грязного, не пепельного.
Есть, конечно, хотелось. Второй день во рту ни маковой росинки. Но гордость превыше всего. Да и деньгами сейчас сорить не время.
- Вот! - воскликнула я, дойдя до последней страницы меню, и, мстительно прищурившись, с пафосом объявила: - Пожалуй, я возьму чай.
- Чай? - вздрогнул ожидавший явно иного заказа официант.
- Чай, чай. Чашечку чая. Чёрного, с бергамотом. Сегодня я не настроена на кофе.
- Чай мы подаём только в чайниках, - пробурчал с трудом приходящий в себя от моей наглости официант. - Пол-литра, литр.
- Мне пол-литра пока хватит. Потом кипяточку подольём, - добила я его и показала пальцем на электрический чайник за барной стойкой: - Кипяточек же, я надеюсь, у вас бесплатно?
Официант скрипнул зубами, забрал меню и направился в сторону кухни.
- Только вы мне принесите чайничек с насыпанной в него заваркой, а кипяток я сама туда налью, - крикнула я вслед официанту, пресекая наверняка возникшую в его голове мысль плюнуть мне в чай.

***
Санёк влетел в кафе, когда я уже второй раз подливала кипяток в чайник. Заварка, конечно, была не листовая, а в пакетиках. Добрый официант бросил в мой чайник аж два, перекинув ниточки от пакетиков через край чайника и придавив их крышкой.
- Прости, Мара, - плюхнулся запыхавшийся Санёк за мой столик, - Грудницкий заставил с ним на строительный рынок съездить.
- Зачем? - удивилась я.
- Идиот он. Проводил с нами оперативку - пытал меня, Макарыча и Зойку: когда твоего мужа поймаем? На тебя бочку катил - мол, мало отстранить, надо вообще из органов гнать поганой метлой.
- Так и сказал? - усмехнулась я.
- Ну да.
- И впрямь идиот.
- Да я про другое. Хотя и про это тоже. Короче, ему вице-мэр Курочкин позвонил - когда украденную паллету с кирпичами найдёте? Орал: "Вы там штаны протираете или что?!" А Грудницкий с перепугу возьми и брякни, что уже нашли, мол, и скоро вернут на место. Ну и что делать-то? Пришлось Грудницкому на рынок за кирпичами мчаться, за свой счёт покупать. И меня заставил с ним поехать - там у стройрынка дорога вся разбитая, он свою машину не хотел корёжить. Ещё небось надеялся, что я деньгами поучаствую, говорил, что мне зачтётся. Но у меня лишних нет. Как, впрочем, и нелишних... Я всю получку тёще отдаю - она у нас в семье финансист.
- Сочувствую... - иронично вздохнула я.
- Да ладно, - отмахнулся Санёк, - мне так удобнее.
- Чаю хочешь? - пододвинула я чайник Саньку под пренебрежительным взглядом официанта. - Или поесть чего?
- Не, - усмехнулся Санёк. - Я ж сказал, денег нет. Но зато есть в машине бутеры - тёща накрутила. Хочешь, метнусь?
От тёщиных бутербродов я бы сейчас не отказалась, но, оглянувшись на прислушивающегося к нашему разговору официанта, поняла, что будет скандал.
- Потом дашь, когда отсюда выйдем, сухпайком, - подмигнула я Саньку. - Так ты мне про кирпичи хотел рассказать?
- Да нет, конечно, - обиделся Санёк. - Мы все за тебя переживаем просто.
- Спасибо, я знаю.
- Но ты главного не знаешь! Грудницкий в суде получил добро на наружку и прослушивание телефона.
- Наружку? За кем?
- Да за тобой, Мара, за тобой! И телефон твой, думаю, уже слушают! Он считает, что твой муж обязательно выйдет с тобой на связь...
- М-да... - глотнула я из чашки уже остывший чай и пристально посмотрела на Санька: - И кому же поручено меня пасти?
- Мне... - вздохнул Санёк. - Ты только не думай ничего плохого...
- А я ничего плохого и не думаю, - перебила я его и умолкла.
Потому что на самом деле стала думать. Плохое... Конечно, Женечка должен мне позвонить. И давно уже должен был… Конечно. А как иначе? Если только... Если только он жив. Первый раз я допустила такую мысль. Нет, она, конечно, крутилась у меня в подсознании, но представить себе такого я не могла. Если в отношении всего случившегося я, как сказал профессор Лусин, находилась в коктейле из отрицания, гнева, торга и депрессии, то допустить смерть Женечки мой мозг и моё сердце отказывались. Здесь я твёрдо находилась исключительно в первой стадии - отрицания. И никуда из неё выходить не хотела...
- Ну а ты? - прервал мои размышления Санёк. - Ты сказала, что знаешь, кто настоящий Резак...
С трудом остановив круговерть мыслей в своей голове, я подняла глаза на Санька.
- Кто Резак?.. Кажется, знаю... - усмехнулась я и, перейдя на шёпот, спросила: - Слушай, а у Виталика в квартире был ноутбук?
- Вроде нет. Ты ж сама видела, там только хлам всякий и эти игрушки-зверушки.
- А телефон?
- Зачем ему телефон, если он глухонемой?
- Глухонемой вполне мог выходить в интернет и печатать сообщения.
- Ты хочешь сказать, что Виталик... - сдвинул брови Санёк. - Нет... Он же инвалид!
Официант, перестав слышать о чём мы говорим, сделал было шаг к нашему столику, но я бросила такой гневный взгляд на него, что он демонстративно отвернулся и удалился на кухню.
Я поведала Саньку всё, что узнала про Виталика у участкового врача. Даже не забыла, как синдром называется - Андерсена. Просто запомнила, что фамилия - как у великого сказочника Ганса Христиана. В детстве я очень любила его сказки. Многим они кажутся грустными, со странным сюжетом - не то, что наши - нравоучительные и всегда с хорошим концом. Но жизнь сама - штука странная, и состояние души порой намного важнее сюжета. Особенно я запомнила одну сказку Андерсена, про бабушку. Там такие слова есть: "Луна стояла прямо над могилой, но тень усопшей никогда не появлялась... Мёртвые знают больше нас, живых; они знают, как бы мы испугались, если б вдруг увидели их перед собою. Мертвые лучше нас и потому не являются нам..." А вдруг Женечка не является мне, потому что он...
- Охренеть! - воскликнул Санёк, когда я закончила свой рассказ.
Точнее он выразился ещё жёстче, но я стараюсь избегать подобных слов. Я не ханжа, просто считаю, что мне это не идёт. В устах крашеной блондинки это звучит как легковесная неизбежность, рыжеволосые то и дело вставляют крепкие словечки с юморком, подхихикивая, жгучие брюнетки - словно забивая сваи... Но женщина с пепельными волосами... Нет. Это не идёт. Сразу теряется загадочность. Можно представить палящее солнце или огненную комету, изрыгающую подобные слова... Планету, окружённую какой-нибудь ядовитой атмосферой, тоже можно... А вот Луну? Простите, я не могу.
- Слушай... так тогда... - задумчиво сказал Санёк, - каждая жертва могла Виталика сама в подъезд пускать... Он ведь мог на коляске быть... У нас же у каждого подъезда рельсы-пандусы есть! Помнишь, в прошлом году уголовку хотели завести - мэрия по программе помощи инвалидам деньги выделила - на продукты, на лекарства, а их все на пандусы пустили - где надо и не надо сделали. И всё потому, что пандусы эти делала фирма зятя Курочкина. Грудницкий тогда закрыл дело. А пандусы теперь везде, да ещё такие, что только на инвалидном кресле въехать можно, у детских колясок колея уже... Так что жертва из сострадания могла сама завезти инвалида Виталика на его кресле в подъезд... Потом в лифт... А уж когда она квартиру свою открывала, Виталик вскакивал с кресла и...
Санёк схватил одну из ниточек от пакетика с заваркой, накинул её на носик чайника и стал его "душить", издавая при этом соответствующие звуки.
Из кухни вышел официант, но увидев манипуляции Санька с чайником, быстро ретировался назад.
- Я сама об этом подумала, - подтвердила я версию Санька. - Надо бы ещё раз заглянуть в квартиру к Виталику...
- Блин, - напрягся Санёк.
Только он опять выразился жёстче.
- Блин... Мы ж квартиру закрыли, опечатали, а ключ - у Грудницкого...
- Грудницкому ничего пока говорить не надо.
- Это я понимаю.
- А окно? - хитро взглянула я в глаза Саньку. - Окно в квартире Виталика закрыли?
- Нет... - покачал головой Санёк. - У него там в подоконник саморез вкручен - не закрывается. Неохота было возиться... Но подожди, это ж последний этаж!
- Так и хорошо! Можно по верёвке с крыши спуститься, - улыбнулась я.
Санёк посмотрел на меня - серьёзно я или нет, и, почесав затылок, выдохнул:
- Лучше у Грудницкого ключ взять. Сказать… ну... например... что окно закрыть забыли, а кто-нибудь с крыши по верёвке залезть может!
- Умница! - похвалила я Санька.
Санёк покраснел от гордости. Взял чайник и, оглянувшись по сторонам, глотнул прямо из носика.
- Фух... - выдохнул он, - прости, у меня аж голова кругом пошла.
- Ты, кстати, с волонтёрами поговорил? - спросила я.
- Только с теми, которые тело нашли. Ничего путного.
- А с остальными? К Виталику же разные приходили.
- Да я с этими кирпичами вице-мэровскими, будь они не ладны, вообще ничего не успеваю!
- Хотя теперь это уже, наверное, и не так нужно…
Я расплатилась с официантом. Карточкой. Наличку я же всю оставила в храме. Поэтому официант остался без чаевых. Вообще. Больше меня в "Куинджи" не пустят. Наверное.

***
- Ты сейчас куда? - спросил Санёк, когда мы вышли из кафе.
- Слушай, - улыбнулась я, - давай так. Вечером пришлю тебе на почту полный отчёт: где и во сколько я была, с кем встречалась и так далее. Ты глянешь, что там оставить, а что выкинуть, потом распечатаешь и представишь как свой отчёт Грудницкому. Но сейчас мне нужен ключ от квартиры Виталика. Позвони, как раздобудешь. Договорились?
Санёк внимательно посмотрел на меня. Подумал. Кивнул. Сел в свою машину. Я направилась к своей.
- Подожди! - окликнул он меня.
Я вернулась.
Санёк протянул мне сквозь приоткрытое окно полиэтиленовый пакет.
- Вот, возьми, - вздохнул он, - бутеры от тёщи. С колбасой и сыром. Я её, правда, прошу майонез не класть, но, думаю, он там есть.
- А ты?
- Тебе сейчас нужнее. Я ж вижу, какие у тебя глаза голодные.
Я чмокнула Санька в щёчку и, забрав пакет с бутербродами, побежала к своей машине.

***
Поглядывая в зеркальце заднего вида, я проехала несколько кварталов. Санёк поначалу держался за мной, потом демонстративно обогнал, помахал ручкой и свернул на боковую улицу - в сторону управления.
Немного попетляв по городу, я остановилась перед автобусной остановкой. Вышла из машины, огляделась - хвоста не было. Я присела на корточки и заглянула под машину - так и есть, вот он - GPS-трекер , прикреплён на магните к днищу. Эх, Санёк-Санёк... Хотя прилепил он этот маячок, скорее всего, ещё когда подъехал к "Куинджи" и увидел там мою машину. То есть ещё не знал, кто настоящий Резак.
К остановке подъехал автобус, фыркнул открывающимися дверями. Я отлепила трекер от днища своей машины, подбежала к автобусу и засунула маячок под задний бампер. Автобус ещё раз охнул, закрывая двери, и увёз хитроумное устройство в "дальнее плавание". Пусть мои коллеги теперь отслеживают, как я весь день катаюсь по автобусному маршруту.
Через пятнадцать минут я подъехала к своему дому.

***
В квартире всё было по-прежнему. И даже запах тот же - Женечкин. Но Женечки там не было - ни сейчас, ни до. Да я и не надеялась. Я просто вспомнила про наручники, и почему-то мне подумалось, что найти их сейчас - это важно. Но ни под кроватью, ни где-нибудь ещё их не было. Мистика...
Пытаясь осмыслить происходящее, я села к пианино и заиграла "Лунную сонату".  Когда-то, более полутора веков назад, Фридрих Грипенкерль, немецкий музыковед, решил спеть первую часть этого божественного произведения со словами под "лунные" арпеджио   фортепиано. Кто придумал текст - неизвестно, но он был опубликован в 1851 году. И я запела:

Ах! В родные края отправляешься ты,
А меня оставляешь одну.
Ах, тебе не понять, не понять никогда
Отчего льются слёзы из глаз...
О, скажи, что меня не покинешь, скажи!
Или мне умереть суждено...

Я играла и пела... пела и играла... Моя душа словно вырвалась из тела и воспарила в вышине над гнетущей простотой приземлённых мыслей... О, если б ещё сейчас в окно светила Луна!
И тут вдруг я поняла, что одна нота не звучит. Басовая... Я остановилась. Пробежала пальцами по клавишам ещё раз... Нет, не звучит... Открыла крышку пианино и замерла - в стройном ряду туго натянутых струн не хватало одной. Той - басовой. Длинной, длинной, длинной струны... которая, как и все басовые, должна была быть с канителью...
И тут завибрировал мой телефон. Ответив, я услышала взволнованный голос Зойки:
- Мара! У нас тут полная жопа! Санёк пришёл к Грудницкому, сказал, что забыли закрыть окно в квартире Ползункова... ну этого, который как-бы суициднулся... Грудницкий разорался, сказал, что Санёк кретин и что сейчас не инвалидом надо заниматься, а...
Зойка замялась.
- А у меня на хвосте сидеть? - помогла я ей.
- Ну да... - вздохнула Зойка. - Тебе Санёк сказал?
- Сказал.
- Мара, мы всё равно не верим, что это твой муж.
- А тебе Санёк ничего не сказал? - поинтересовалась я. - Про инвалида?
- Нет... Он же сразу с Грудницким схлестнулся. В ответ на "кретина", Санёк не выдержал и назвал Грудницкого долботрясом. Ну покрепче, конечно... После чего Грудницкий на визг перешёл, никак не мог успокоиться, пока Санёк про трекер ему не объяснил, что "на хрена, мол, пасти", если можно в кабинете на экране компьютера твои перемещения отслеживать. Ещё добавил, что про какие-то кирпичи может всё рассказать вице-мэру. Грудницкий тут же затих. И пошёл смотреть на компьютере, где ты катаешься. Санька с собой взял, чтоб тот ему программу наладил.
Бедный Санёк. Я представила, как он с Грудницким следит за нарезающим круги по городу автобусом.
- Короче, - продолжила Зойка, - Санёк сидит с Грудницким, а меня попросил тебе позвонить.
- Зачем? - выслушав Зойкину тираду, с недоумением поинтересовалась я.
- Так он это... про ключ от квартиры Ползункова просил передать... - перешла на шёпот Зойка. - Ключ Грудницкий в вещдоки сдал, а Макарыч его втихаря изъял. Короче, Макарыч ждёт тебя у чебуречной возле управления. Знаешь?
Я знала. Санёк, когда пицца ему надоедала, как и тёщины бутерброды, ходил туда. Говорил, что пропавшие собаки никакого отношения к этому заведению не имеют. Чмокнув Зойку через динамик телефона, я нажала отбой и, ещё раз безрезультатно пошарив по углам в поисках наручников, выбежала из квартиры. Я, правда, нашла под кроватью один свой чёрный чулок - Женечке нравилось, когда я одевала чулки, а не колготки. Но почему чулок один?

***
- Мара, я тебя умоляю... - прочавкал, уплетая шкворчащий чебурек, Макарыч, - ты только туда и обратно - пулей. Грудницкий сейчас отъехал куда-то, сказал, через пару часов вернётся. Вдруг ему на вещдоки взглянуть захочется? Увидит, что ключа нет. Я хоть сам давно заявления пишу на пенсию... но я же знаю - не отпустят, потому как хрен они кого на моё место найдут. Просто цену себе набиваю. Но если выяснится, что я на должностное преступление пошёл, попрут точно. А у меня внуки уже... Я каждую неделю сыну на карту матпомощь перевожу. Без меня ж они не прокормятся!
- Макарыч! - положила я руку ему на плечо. - Я - могила! Никто не узнает. Ты тут пока съешь ещё пару чебуреков, а я в металлоремонт напротив сбегаю - копию ключика изготовлю, а оригинал тебе верну. Ты его на место положишь и - ёк!
Макарыч завис с поднесённым ко рту чебуреком.
- Мара... - качнул он головой, - ты - гений! Или как это... в женском роде... Ты - гинея!
Я чмокнула Макарыча в щёчку и исчезла.
Я их всех чмокаю. Санька, Зойку, Макарыча... Я люблю чмокать. И в щёчку тоже...

***
Я вошла в подъезд Виталика, поднялась на последний этаж.
Стараясь не шуметь, залепила жвачкой глазок на двери эпатажной соседки и на цыпочках подошла к его квартире. Аккуратно подцепила ногтем бумажку с печатью, которой была опечатана дверь. Достала из кармана изготовленный в металлоремонте дубликат ключа - подойдёт... не подойдёт?
Подошёл.
Замок тихо щёлкнул, и я вошла в квартиру Виталика. В коридоре стояла вся та же вонь - безысходности. Да... исхода нет... Фонарь, улица, аптека...
Для начала я заглянула на кухню. Пошарила по полкам, на всякий случай открыла духовку. Ничего интересного... Посуды - практически никакой, а та, что есть - вроде и вымыта, но не чисто. Видать, волонтёры не очень старались. В холодильнике - мышь повесилась, на подоконнике - почти пустая пачка гречки с ярлыком волонтёрской организации.
Вошла в комнату. Посмотрела на люстру, представила, как на ней в проволочной петле болталось тело Виталика... Я хоть и привычная - столько трупов уж повидала, но тут к горлу почему-то подкатила тошнота. Но я сдержалась. Когда надо, я могу сдержаться. У меня воля сильная.
Но даже если он мог ходить, вряд ли он сам полез в петлю. Разберёмся. Сейчас главное - доказать, что Резак - это он.
Осмотрела всю комнату, подошла к столу, выдвинула все ящики, последний дёрнула слишком сильно - одна, стоявшая на краю столешницы, дьявольская зверушка полетела на пол. Я нагнулась, чтобы поднять её - в розетку под столом был вставлен зарядным блок с проводом... Зарядка! От чего? Значит, где-то есть телефон или планшет... Я обыскала всё - тщетно.
Вернулась в коридор - куча хлама да и только. На крючке у двери висела куртка. Если Виталик ходил в эти дни... если выходил на улицу... Может быть, в куртке? Но все карманы оказались пусты. И тут, заглянув ещё раз на кухню, меня осенило - гречка! Пустая пачка волонтёрской гречки. Такую же, но полную я видела в руках у эпатажной дамочки-соседки. А раз она гречку у инвалида ворует, то...

***
- Телефон Виталика! - строго сказала я, когда эпатажная соседка открыла дверь своей квартиры.
- Что? - наигранно удивилась она.
В этот раз на ней тоже был шёлковый халат, но теперь уже не с павлинами, а с хохломской росписью. Бигудей не было.
- Телефон Виталика! - повторила я. - Который вы вытащили из его куртки, когда с понятыми толпились в коридоре его квартиры. Быстро!
- Какой ещё телефон... - изображая недоумение, попыталась закрыть дверь дамочка, - какая ещё куртка...
Я подставила ногу.
- Это произвол! - взвизгнула дамочка. - Уберите ногу! Вы не имеете права!
- У вас два варианта, - сухо сказала я. - Я убираю ногу, вы закрываете дверь, и мы ждём приезда группы с ордером на обыск. УК РФ, статья 158, кража. Или...
- Лучше "или"... - вздохнула дамочка и исчезла в недрах своей квартиры.
Вернувшись через минуту, она протянула мне смартфон красного цвета:
- Вот. Всё равно пин-код неизвестен. А я взяла просто, подумала: вдруг позвонит кто. Так я печальную новость и сообщу.
- Ясно, - усмехнулась я. - С вашей стороны это очень благородно.
- Я тоже так считаю. Жаль несчастного... Вы уже выяснили кто?
- Кто что?
- Ну кто его... - дамочка провела наманикюренным ногтем по своей шее, - того.
- Выясняем, - многозначительно заявила я. - Кстати, вам есть что ещё сообщить следствию?
- Да я вроде всё сказала... - пожала плечами дамочка, - этому вашему главному... как его?
- Грудницкому?
- Да-да, Илье Евгеньевичу. Мы с ним кофе у меня пили, пока ваши там всё осматривали. Так я ему всё и рассказала: и про волонтёров, и про профессора...
- Про какого профессора? - напряглась я.
- Ну как про какого? Про психолога из Москвы. Каждое полнолуние, в начале и в конце, волонтёры Виталика к профессору этому возили - на сеансы нейрогипноза. Я сама хотела записаться на приём, но дорого. А Виталика профессор бесплатно принимал. Вроде как случай интересный больно. Только вот Илья Евгеньевич сказал, что это к делу отношение не имеет...
- И как зовут этого профессора? - с дрожью в голосе спросила я.
- Лев Нилович. Лев Нилович Лусин...

***
Я подъехала к дому Лусина. Было, наверное, часа четыре. У дома стояла очередь. Ну не стояла. Стояли машины, дорогие, модные, а в них сидели люди. Разные, но напряжённо-нервные. Ждали приёма московского светилы. Проскользнуть без очереди как в поликлинике у меня тут шансов не было, а размахивать служебным удостоверением вообще бессмысленно - судя по номерам машин у их владельцев в карманах удостоверения покруче моего.
Размышляя, как поступить, я и не заметила, что доела бутерброды тёщи Санька... и тут вспомнила, как профессор говорил мне:
- Просто у меня есть традиция. Каждый вечер ровно в полночь я прихожу к нашему городскому храму. Храм, естественно, закрыт, но я стою пред ним, смотрю на его кресты на куполах, мерцающие в лунном свете... Это так великолепно... так божественно... так вдохновляюще... И я впитываю в себя эту энергию... энергию Бога... И чувствую себя в чём-то сродни с Ним... И эта энергия проникает в меня, в каждую клеточку моего тела, в каждый аксон моих нервных окончаний... И это так необходимо мне, чтобы... чтобы... чтобы помогать людям...
Ну что ж... приеду в полночь к храму, решила я. Тем более, что завибрировал мой телефон, и, ответив, я услышала взволнованный голос Зойки:
- Мара, привет! Тебя Грудницкий вызывает. Срочно.
- Что случилось?
- Он твой фокус с автобусом разгадал. С трекером. Злой, как собака. Мара, он хочет ордер запросить... на твой арест... Если ты не придёшь.
- Приду, - ответила я и нажала отбой.


***
На пороге управления я столкнулась с выходящим из здания Саньком.
- Ну ты и хитрюга! - незлобно усмехнулся Санёк.
- Ты тоже, - парировала я.
- Так я трекер ещё до нашего разговора поставил.
- Я знаю. Мог бы предупредить.
- Да я как-то забыл... - неубедительно заявил Санёк. - И потом... для твоей же безопасности. Вдруг бы тебя похитил он? Мы б тебя отследили и спасли.
- Спасибо, Санёк, - похлопала я его по плечу и, заметив в его руке смартфон Женечки, спросила: - Ты его с собой всё так и таскаешь?
- Айтишникам нашим давал, чтоб взломали. Не получилось. Посоветовали на рынок электроники съездить. Там мастера такие - любой аппарат разблокируют.
Я достала из сумочки телефон Виталика и протянула Саньку:
- Заодно и этот пусть взломают.
- Чей это?
- Виталика.
Санёк присвистнул:
- Ты что, в его квартире уже побывала?
Я кивнула.
- Круто! - забрал у меня телефон Санёк. - Я думал, ты ночью пойдёшь, чтоб не засекли.
- По ночам, Санёк, только маньяки всякие ходят да лунатики, - улыбнулась я, - а честные люди при дневном свете действуют. Тем более, что ночью я бы телефон этот не раздобыла. Его соседка подрезала, когда народ в квартире у повешенного Виталика толпился.
- Вот сука! - даже жёстче сказал Санёк.
- Согласна. Хотя в чём-то я её понимаю. Короче, если взломаешь, ищи в телефоне приложение для знакомств. И звони мне сразу. Ты Грудницкому-то про Виталика ничего не говорил?
- Ты что? Мы ж договорились. Он там рвёт и мечет - тебя ждёт. Час целый смотрел на экране, как твой трекер круги по городу нарезает... А потом сообразил, что ты нас надула. Номер автобуса, кстати, не запомнила? Вдруг у трекера батарейка сядет - как я его найду? Мне ж его вернуть надо, я под расписку брал.
- Прости, дружище, - рассмеялась я, - не до того было. Найдёшь.
Санёк тяжко вздохнул.
- Ладно, разбежались! - взглянула я на окна управления. - А то не дай бог Грудницкий срисует, что мы тут с тобой треплемся.
Про Лусина я решила Саньку пока не говорить.

***
Я вошла в кабинет Грудницкого.
- Ну что ж, Марина Юрьевна, присаживайтесь, - повернувшись ко мне в своём массивном кожаном кресле, вальяжно-начальственно пропыхтел Грудницкий и, как ему показалось, удачно пошутил: - Пока "присаживайтесь". Хотя, судя по вашему поведению, точнее было бы сказать "садитесь".
Я присела на стул в конце длинного совещательного стола.
Грудницкий смахнул невидимую пылинку со своего кителя, затем, придав лицу проницательный вид и театрально прищурившись, вцепился в меня взглядом и стал размеренно покачиваться в кресле:
- Ну?
Я молчала. Потом вдруг вспомнила, как сама раскачивалась в кресле у профессора Лусина, и непроизвольно улыбнулась.
Грудницкий вскочил и почти вприпрыжку подбежал ко мне:
- Смеётесь?! Я вот ничего смешного не вижу! Ваш муж - маньяк-убийца, а вы смеётесь? Хиханьки да хаханьки? А может, поэтому мы его столько поймать не могли, что вы это следствие вели? А?! Может, вы с ним заодно?
- Мы с ним? - переспросила я. - Может, и заодно... Точнее - точно заодно!
- Что?! - обомлел Грудницкий.
- Да. Я с Женечкой заодно, - ещё более уверенно повторила я.
- Это что же - явка с повинной? - нервно захлопали глазёнки Грудницкого.
- Мой муж ни в чём не виноват, - твёрдо сказала я. - И скоро я вам это докажу.
Грудницкий наклонился, обдав меня запахом чеснока, и заглянул мне в глаза:
- Не виноват?
- Не виноват, - мотнула я головой.
- Докажите?
- Докажу, - кивнула я. - Илья Евгеньевич, не могли бы вы хотя бы на шаг от меня отойти? Уж больно чесноком пахнет...
Глаза Грудницкого налились ненавистью.
- Не нравится? - сквозь зубы спросил он.
- Не нравится.
- Вот, - усмехнулся Грудницкий, - ещё одно доказательство! Вампиры запах чеснока не переносят!
Я вспомнила всякие слухи про суеверия Грудницкого, ходившие по управлению. Началось с того, что у нас в управлении приютился чёрный кот, мы его Бэтменом назвали. Подкармливали все. А Грудницкий, которому Бэтмен вечно перебегал дорогу, плевал, плевал через плечо, а потом как-то вытащил табельное оружие и погнался за несчастным котом. Пришлось Зойке Бэтмена домой забрать, у неё теперь живёт. А ещё поговаривали, что Грудницкий к гадалке ходит, карты таро раскладывает... И про чеснок слухи ходили, только не в плане суеверия, а в борьбе за здоровье. Когда-то по телевизору какой-то очередной народный целитель посоветовал для повышения иммунитета дольки чеснока засовывать в уши - с тех пор Грудницкий так за здоровье и борется.
Грудницкий ещё постоял немного возле меня, потом вернулся к своему столу, плюхнулся в кресло и нажал кнопку вызова.
Открылась дверь, в кабинет вошёл дежурный - сержант Попелев. Хороший парень, немного увалень, но старательный.
- Гражданка Селенова, вы задержаны! - торжественно заявил Грудницкий. - По подозрению в соучастии в преступлении. Прошу сдать табельное оружие, средства связи и проследовать за дежурным в камеру предварительного заключения. Попелев, провести личный обыск и увести!
- Илья Евгеньевич, - немного обалдев от происходящего, воспротивилась я, - личный обыск подозреваемого в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса производится только лицом одного с ним пола с участием не менее двух понятых... ну или хотя бы с применением технических средств фиксации.
Грудницкий покраснел.
- Умная, да? -  фыркнул он.
Я пожала плечами.
- Ладно... - поморщился Грудницкий. - Попелев, просто забери у неё пистолет, телефон и сумку. И в камеру!
Попелев растерянно смотрел то на Грудницкого, то на меня. Никак не мог решиться.
- А руководство в курсе ваших действий, товарищ подполковник? - поинтересовалась я.
- В курсе, в курсе... - ехидно усмехнулся Грудницкий. - А ты вот, по-видимому, не в курсе, что наш начальник управления в отпуске с сегодняшнего дня. И я его замещаю. По рекомендации вице-мэра Курочкина, между прочим. Так что я и есть руководство.
Я обречённо вздохнула, открыла сумочку, показала, что в ней лежит пистолет и телефон, и протянула её Попелеву:
- Ладно... Бери. И пошли.
Попелев робко взял мою сумку. Я встала, ещё раз улыбнулась Грудницкому:
- Женечка ни в чём не виноват. Я докажу.

***
Мы с Попелевым вышли в коридор.
Никакой камеры предварительного заключения у нас в управлении не было. Так, "обезьянник" просто - отгороженное решёткой пространство возле дежурки - два на три метра с прикрученной к полу скамейкой.
- Извините, Марина Юрьевна, - жалобно выдохнул Попелев, закрывая за мной решётку. - Хренота какая-то получается.
- Не переживай, разберёмся, - успокоила я его и показала на мою сумку, которую сержант неловко держал под мышкой: - Только если на мой телефон Санёк будет звонить, ты ответь ему, пожалуйста. У него важная информация может быть.
Попелев кивнул.
Мимо нас по коридору в сторону выхода из управления промчался Грудницкий, уже сменивший форму на гражданку. Грудницкий, чтоб подчинённые уважали, любит ходить в форме, но в кабинете в шкафу держит цивильный костюм - как говорит, для "непредвиденных случаев". У него там и рубашка белоснежная имеется и галстук от "Бриони" . Костюм и рубашку после каждого использования он в химчистку сдаёт, а вот галстук всегда в шкафу висит - завязанный. Грудницкий сам вязать узлы не умеет - как ему в бутике при покупке накрутили модный лондонский узел "Принц Альберт", с тех пор и не развязывал, боится.
- Попелев! - на ходу бросил Грудницкий. - Я - к вице-мэру. А ты тут повнимательней!
- Слушаюсь, товарищ подполковник! - козырнул Попелев и поинтересовался: - А что, у него опять кирпичи украли?
- Дурак! - обернувшись, покрутил пальцем у виска Грудницкий. - У Курочкина сегодня день рождения, отмечает в кабаке своём – "Куинджи". Там все большие люди города будут. И меня пригласил - отблагодарить хочет за оперативное раскрытие кражи.
Хлопнула входная дверь, Грудницкий скрылся.
Я села на скамейку, Попелев ещё раз извинился и удалился в дежурку.

***
Прошло несколько часов. На улице темнело. Санёк не звонил.
Пэпээсники привели какого-то вонючего алкаша, но Попелев из сочувствия ко мне в "обезьянник" сажать его не стал - запер в чулане, где у нас уборщица всякие швабры да вёдра хранит.
Пару раз прибегала причитающая Зойка, приносила кофе, бутерброды. Макарыч тоже подходил. Постоял, помолчал и, подняв в полусгибе правую руку со сжатым кулаком в знак солидарности, тяжело вздохнул и ушёл. Домой. У него ж семья! Зойка тоже убежала к своей, пообещав справляться обо мне в дежурке, а утром принести завтрак.
На улице стемнело, вот-вот должна была взойти Луна. Как только первый серебристый свет скользнул сквозь окно в коридоре, хлопнула входная дверь, и в управление вбежал Санёк. Вбежал и, увидев меня за решёткой, замер как вкопанный.
- Ты чего там? - растерянно спросил Санёк.
- Задержана, - пожала я плечами.
- Как задержана?
- Как, как... каком кверху! - огрызнулась я, вставая со скамейки. - Твой любимый Грудницкий приказал. Что у тебя-то?
- У меня?.. - никак не мог прийти в себя Санёк, - у меня... это... А что у меня?
- Телефоны разблокировал? - рассердилась я.
- Телефоны?.. А... да! Оба!
- А чего не позвонил сразу?
- Я звонил. Но ты не отвечала.
- Попелев! - крикнула я в сторону дежурки.
Из дежурки выглянул Попелев.
- Мой телефон звонил? - спросила я.
- Никак нет, Марина Юрьевна!
- А ну проверь!
Попелев вытащил из кармана мой телефон, включил и глянул на экран:
- Так у вас на экране колокольчик перечёркнутый - значит, на молчанке стоит. Видно только, что семь пропущенных... и сообщение какое-то ещё пришло.
Я чертыхнулась.
- Ну и что там? - повернулась я к Саньку. - В разблокированных телефонах-то?
Санёк взглянул на Попелева, подошёл ко мне поближе и перешёл на шёпот:
- Мара, там такое...
- Ну не тяни.
- Короче, ты права.
- Ну?
- В телефоне твоего мужа ничего интересного. А вот в телефоне Виталика установлено приложение знакомств!
- Йес! - вскрикнула я от радости. - Мы нашли Резака! И мой Женечка не виновен! И я тоже. Попелев открывай клетку!
- Марина Юрьевна... - замямлил Попелев, - у меня же приказ старшего по званию...
- А протокол у тебя есть? - строго посмотрела я на Попелева.
- Какой протокол?
- О моём задержании.
Попелев напрягся, почесал затылок.
- Протокола нет... - вздохнул он.
- Значит, и никакого задержания нет, - уверенно заключила я. - Так что давай открывай!
- Давайте я товарищу подполковнику позвоню? - предложил Попелев.
- Звони, - согласилась я. - Только скажи ему, что он меня без протокола запер, а это превышение должностных полномочий. А главное, скажи, что мы вычислили Резака и что Санёк получил доказательства невиновности моего мужа. И ещё скажи, что у меня в полночь важная встреча, которая поможет окончательно разобраться в этом деле...
Попелев застыл, переваривая информацию.
- А, ладно... - махнула я рукой. - Ты ему набери, а я сама всё ему объясню.
Попелев радостно кивнул.
- С вашего телефона? - уточнил он.
- Да вот, я уже ему набрал, - протянул Санёк мне свой телефон.
"Абонент временно не доступен или находится вне зоны действия сети..." - сообщил динамик телефона.
- Абонент - не абонент, - покачала я головой. - Пьянствует наш абонент с вице-мэром, отключил небось.
- И что делать? - свёл бровки домиком Попелев.
- А у тебя что в инструкции написано? - строго спросила я. - В случае отсутствия связи с руководством кто исполняет его обязанности?
- Старший по званию...
- А кто здесь старший по званию?
- Вы, Марина Юрьевна...
- Вот я тебе как старший по званию и приказываю: открывай клетку! Быстро!
- Есть! - испуганно вытянулся по стойке смирно Попелев.
Чеканя шаг, он подошёл к "обезьяннику" и открыл замок.
- Марина Юрьевна, вы только потом Грудницкому скажите, что я ваш приказ исполнял, - жалобно попросил Попелев.
- Скажу-скажу, - улыбнулась я. - Свободен!
Также чеканя шаг, Попелев вернулся в дежурку.

***
Когда мы с Саньком выбежали из управления, я радостно его обняла:
- Какой же ты молодец!
- Да это не я, - смутился Санёк, - это компьютерщики с рынка. Шустрые ребята! За пять минут разблокировали.
- А где ж ты тогда пропадал столько времени?
- Во-первых, трекер искал.
- Нашёл?
- Нашёл. По сигналу со спутника. Батарейка ещё держала.
- Молодец.
- А во-вторых, я в загс заезжал.
- В какой загс? - удивилась я.
- В Центральный. Ну в тот, чей штамп в паспорте у убитой Сомовой стоит. У нас же в городе до сих пор архивы не оцифровали. Деньги вроде мэрия выделяла, да что-то там не сложилось. Пришлось ножками туда топать. Подняли бумажки, посмотрели - всё так: твой Женечка и её мужем был, все данные сошлись, включая дату рождения. Выходит, твой муж - двоеженец. Ты, кстати, в каком загсе с ним регистрировалась?
- Не в Центральном... - покачала я головой.
- Ну вот! Если б оцифровали архивы вовремя да в единую базу - такого бы не могло случиться, - посочувствовал Санёк, вздохнул и как бы нехотя выдавил из себя: - Есть ещё один момент...
- Что за момент? - нахмурилась я.
- Понимаешь... - Санёк вновь перешёл на шёпот, - у Виталика-то на телефоне приложение знакомств и впрямь установлено... И фотографиями он действительно не своими пользовался - брал из интернета кого-нибудь посимпатичней...
- Ну?
- Только вот назывался он всегда своим именем. И главное - переписывался с другими женщинами.
- Что значит с другими?
- Ну не с жертвами. С другими. Да и всего там у него четыре контакта. И ни с кем из них он встреч не назначал. Более того, отказывался, когда женщины предлагали.
Я задумалась.
- Ну... правильно! - сообразила я. - Эти женщины ему не понравились почему-то. А переписку с жертвами и их контакты он просто удалял.
- Может, и так... - пожал плечами Санёк. - Только вот я что ещё думаю...
- Ну что, что ты ещё думаешь? - начала сердиться я. - Сейчас скажешь, что Виталик не Резак?
- Да нет... - опять пожал плечами Санёк. - Просто жертвы же - они все в разных концах города проживали, а вот последняя - Сомова, ну если не считать самого Виталика - так она прям напротив него. Странное совпадение...
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ну... если даже Виталик - Резак...
- Даже?! - нахмурилась я.
- Ну хорошо, если Виталик - Резак, то Сомову не он убил, я думаю. Какой-то подражатель... Или тот, кто хотел на Виталика навести. Вот.
Я уставилась на Санька.
- Да... и если ты помнишь, Сомову задушили другой струной... - добавил Санёк, - с этой... как же её?.. с канителью.
Холодок пробежал у меня по спине. Я вспомнила про Бетховена. Про то, как я у себя дома играла "Лунную сонату" и одна струна не звучала. Басовая... с канителью. Которой в моём пианино почему-то не оказалось. И которую мог взять Женечка...
- Да и Виталика же кто-то порешил потом, - продолжил Санёк. - И на мужа твоего на свадебной фотографии с Сомовой Виталик как-то странно прореагировал...
- Санёк, - взяла я его за руку, - ты это... не делись пока ни с кем этими своими... соображениями. Хорошо?
- Ну хорошо... - в очередной раз пожал плечами Санёк.
- В полночь у меня встреча с одним человеком. Уверена, я от него ещё многое про Виталика узнаю. И поделюсь с тобой. Тогда и решим, как действовать дальше. Лады?
Санёк кивнул.
Я побежала прочь.

***
Как же это красиво! Лусин был прав. Это так красиво... невероятно красиво, когда серебро смешивается с золотом. Свет полной Луны падает на позолоту православных крестов, разбивается в мельчайшие серебристые капельки, струится по куполам и стекает водопадом, смешиваясь с причудливыми тенями, по закомарам  старинного храма. Это и впрямь великолепно... божественно... вдохновляюще...
Оставив машину в квартале от монастыря, я стояла у его закрытых врат, смотрела поверх стен на это божественное истечение света и не могла оторваться. Я впитывала в себя эту энергию... энергию Бога... И чувствовала себя в чём-то сродни с Ним...
До полуночи оставалось ещё несколько минут. Я ждала Лусина. Я хотела его спросить.
Вдоль монастырской стены мелькнула какая-то тень, я спряталась за дерево. Звук шагов приближался. Вот они уже рядом с вратами. Что-то звякнуло, раздался скрип, переходящий в скрежет. Я осторожно выглянула из-за дерева. Тёмная фигура, открыв кованным ключом калитку врат, проскользнула на территорию монастыря. Откуда у Лусина ключ?
Калитка стала медленно закрываться. Я побежала.
- Лев Нилович, подождите! - крикнула я, толкнув обеими руками уже почти закрывшуюся калитку.
- Марина? - удивился отец Алексий, пропуская меня внутрь монастыря.
Да, это был не Лусин, это был отец Алексий. В чёрной рясе и чёрной скуфье  на голове. В руке он держал небольшой прозрачный целлофановый пакетик.
- Откуда ты здесь? Что случилось? - заботливо поинтересовался отец Алексий.
- Я? Я это... - замешкалась я, - гуляла...  А вы? Вы здесь так поздно?
- Я здесь живу, Марина, в трапезной у меня комнатушка есть, - улыбнулся отец Алексий. - А поздно почему... Так были дела в миру, вот только возвращаюсь...
Что-то необычное показалось мне в поведении отца Алексия. Вроде всё, как было во время нашей первой встречи, только вот смотрел он теперь на меня как-то странно - не мигая. И голос его звучал чуть более монотоннее, что ли...
Мой взгляд упал на пакетик в руках батюшки. Сквозь целлофан что-то блеснуло в лунном свете... Струны! Свёрнутые кольцами металлические струны!
Заметив мой взгляд, отец Алексий быстро сунул пакетик в карман рясы, захлопнул калитку и закрыл на ключ.
- Ну пойдём, коли пришла, - сказал отец Алексий и направился к трапезной.
"Дура, - мелькнуло у меня в голове. - Так быстро сбежала из управления, что забыла взять у Попелева свою сумочку с пистолетом. И телефон мой там остался..."
- Да я тут... - залепетала я, нервно оглядываясь, - я тут человека одного жду.
Батюшка остановился, медленно повернулся ко мне и, прищурившись, сказал:
- А профессор сегодня не придёт.
Колючий холодок пробежал у меня по спине.
- А... а откуда вы знаете, что я его жду? - дрожащим голосом прошептала я.
А вдруг Санёк прав? И Виталик не Резак. А Резак вот сейчас стоит передо мной… и в кармане у него упаковка струн.
- Знаю, - усмехнулся батюшка. - Во-первых, ты меня Львом Ниловичем окликнула, а во-вторых, когда ты днём мне тут душу изливала, ты про профессорские консультации и про то, как тебя после сеанса нейрогипноза на дачу занесло, тоже поведала. Нетрудно сообразить. Тем более, что я его частенько тут у стен в полночь вижу. Особенно в полнолуние...
Отец Алексий сделал шаг ко мне и наклонился к моему лицу. Близко-близко.
- Только сегодня он не придёт, - многозначительно сказал батюшка. - Не сможет.
- Не сможет?.. - вздрогнула я.
- Не сможет, - сухо повторил отец Алексий и перекрестился. - Душа его сейчас с бесами общается...
В голове пронеслись страшные картинки трупа Лусина с перерезанной шеей. Ведь Резак убивает не только женщин, но и мужчин. Свидетелей. Таких, как Виталика. Или того, кто может его вычислить. А профессор мог... И я. И я могу... И Резак смотрит сейчас мне в глаза и это понимает.
- А, может, я и не профессора жду? - попробовала я схитрить.
- Ну а кого? - покачал головой отец Алексий. - Ну что ты придумываешь, моя хорошая! Нет никого тут. За воротами в столь поздний час никто, окромя профессора, не бродит. Поликлиника давно уж закрыта. А в монастыре я в одиночестве обитаю. Матушка одна днём ко мне приходит - постирать чего, убраться, еды наготовить. А после вечерней домой спешит. К семье...
"К семье... - царапнулась мысль в моей голове, - все к семье спешат... А батюшка нет... Как и я..."
Значит, он такой же как я? И зовёт пойти с ним... Да, я помню, что Резак убивает только дома. Дома... А у себя дома может убить?
- Я вот всё думал о том, что ты мне днём поведала, - ласково продолжил отец Алексий. - Есть мне что тебе ещё в ответ сказать. Да и тебя небось ещё недосказанность мучает, раз вновь пришла. Идём - я тебя чаем травяным угощу, с баранками!
Отец Алексий слегка приобнял меня за плечо и подтолкнул в сторону трапезной. И я, словно заворожённая, на подгибающихся ногах пошла за ним. Страшно... Но я же хочу всё узнать точно до конца?
Уже входя за батюшкой в его дом, я заметила на задворках прикрытую брезентом паллету кирпичей. Красных. В лунном свете - кровавых...

***
Отец Алексий включил фонарик на мобильном телефоне.
- Ремонт, - пояснил он мне. - Электричества пока нет.
По скрипучей лестнице мы спустились вниз в цокольный этаж, прошли узким тёмным коридором и остановились возле деревянной, по краям обитой жестью двери. Отец Алексий звякнул ключами, щёлкнул замок.
- Милости просим в мою келью, - распахнул дверь отец Алексий, жестом руки пропуская меня вперёд.
Я вошла.
Сквозь маленькое оконце под низким сводчатым потолком струился лунный свет, падая серебристым потоком на подвешенный в дальнем углу комнаты киот  с иконами. Вдоль стены вытянулась по-солдатски заправленная кровать, над ней на полках посверкивали позолотой корешки старинных книг в кожаных переплётах. По другую сторону комнаты можно было разглядеть некое подобие кухоньки - газовая плитка с баллоном на столике, какая-то посуда, пара колченогих деревянных стульев, сбоку - жестяная раковина с одним краном (видно, лишь холодная вода). В центре под оконцем - конторка для письма стоя.
Отец Алексий закрыл дверь, прошёл внутрь и, чиркнув спичками, зажёг стоявшую на конторке большую свечу. По стенам заплясали гримасы наших теней. Батюшка взял видавший виды чайник со свистком, наполнил его водой из-под крана, включил плитку и поставил на огонь.
Приглядев на конторке большой золочённый крест, я сделала пару шагов к нему. Если что - вполне себе оружие. Массивный. Края острые. Собрав волю в кулак и глубоко вздохнув, я спросила:
- А что у вас, батюшка, в кармане за пакетик?
- Что? - обернулся отец Алексий и вытащил из кармана целлофановый пакет: - А... это... Это - струны.
Отец Алексий раскрыл пакет и вынул одну струну. Самую тонкую. Которая лучше всего режет. Растянул её в разные стороны руками и подёргал за концы.
- Хорошая, прочная, - заключил он. - Посмотри!
Держа струну натянутой, отец Алексий сделал шаг в мою сторону.
- А ну стой! - схватив с конторки крест и замахнувшись им, истошно крикнула я.
Отец Алексий замер.
- Ты чего это, матушка Марина? - в испуге прошептал он. - Окстись!
- Брось струну! - скомандовала я. - На пол!
- Негоже то, что человеческими руками сотворено, на пол бросать... - возразил отец Алексий. - Я её лучше на место, в кармашек уберу.
Отец Алексий опустил руки, быстро скрутил струну в кольцо, засунул в целлофановый пакетик к другим струнам и стал запихивать пакетик в карман.
Я отвлеклась лишь на мгновение - неожиданно громко засвистел вскипевший чайник. Этого было достаточно, чтобы отец Алексий прыгнул в мою сторону, одной рукой выхватил у меня крест, а другой - обхватил меня за шею и прижал спиной к себе.



***
Я никогда не верила в загробную жизнь. Зачем верить, если знаешь. Просто знаешь, что она существует. Ну а как иначе? Куда всё это может деться? Жили, страдали, радовались, ненавидели, любили... А потом раз - и всё? Темнота? Этого не может быть! Верить - это одно, а знать - совсем другое. И я знала.
Конечно, наверняка там всё по-другому. Другие дома, другие деревья, другие тела... И главное - свет другой. Ведь так и говорят: "На том свете". Здесь свет этот, а там - тот. Я уверена, что там - свет лунный. Только Луна там - не как здесь. Здесь она - лишь маленькое окошечко туда.  А там Луна заполняет своим нежным, ласковым светом всё. Ада там нет. Ад - здесь. Здесь, в этом мире, люди достаточно страдают, чтобы ещё и там страдать. Мы приходим в этот мир в муках, в муках проживаем эту жизнь и в муках уходим отсюда. Болезни, войны, несчастная любовь, одиночество - разве эти страдания можно сравнить с какими-то чертями и кипящей смолой в котле? Нет там никаких мук, не просто так ведь говорят: "Отмучилась... отмучился..." - все муки здесь остаются.
Но и рая в смысле бесконечных наслаждений, я думаю, там тоже нет. Слишком уж это сладко, приторно, что ли. Рай – это ведь просто отсутствие ада…
Но вот то, что все ушедшие из этой жизни там встречаются - это сомнений не вызывает. И живут своей простой жизнью, как хотят. Без мук и страданий. В бесконечном пространстве и в вечном времени. В лунном свете. В одной семье. Навсегда. Как мои родители...

***
Отец Алексий слега ослабил хватку:
- Успокоилась?
Я кивнула.
Батюшка отпустил мою шею, отошёл от меня и сел на кровать.
- Что это было, Мара? - настороженно поглядывая на меня, спросил он. - Что в тебя вселилось-то?
Он назвал меня Марой. Как меня зовут только друзья. Откуда он знает? Ах да, я ж сама ему говорила об этом на моей импровизированной исповеди днём.
- Хотя... - улыбнулся отец Алексий, - ты знаешь, кто такая Мара?
Я мотнула головой.
Батюшка встал с кровати, подошёл к всё ещё свистящему чайнику, выключил огонь и, насыпав из жестяной банки в чашки травяной сбор, залил его кипятком.
- Я прямо в чашечках завариваю, - прокомментировал он. - Так вкуснее.
Я стояла не шелохнувшись.
- Так вот, - продолжил отец Алексий, - Марой в европейской мифологии называют ночного демона, который садится на спящего человека, давит своим весом на его грудь и вызывает страшные сны, сопровождающиеся удушьем. Отсюда и слово "кошмар". По-французски - cauchemar. Caucher значит "давить", а mare - "ночное привидение". А у древних славян-язычников Мара была центральной фигурой в культе смерти. Верили, что она приходит за душами людей и проводит их в иной мир.  Но она также была и богиней жизни. Было верование, что Мара приносит новую жизнь, будучи связанной с перерождением и обновлением. Но мы ведь люди православные, мы в эту чушь не верим, да?
Я неуверенно кивнула.
- Присаживайся, - показал батюшка на стул, - попей чайку и расскажи, чего ты на меня набросилась-то.
Я подошла к столику, села на стул, взяла чашку двумя руками и сделала глоток. Чай был вкусный. И очень горячий. Руки у меня ещё немного дрожали.
- Пей, пей, - подбодрил меня отец Алексий, опускаясь на стул напротив меня. - Это хороший сбор трав. Добрый. Успокаивает.
Я сделала ещё глоток.
- Ну а теперь рассказывай, - улыбнулся батюшка.
- Я подумала, что вы - Резак, - вздохнув, выдала я. – Маньяк-убийца.
- Та-а-а-к... - засмеялся батюшка. - С чего это вдруг?
- Ну... у вас вон струны в пакете... и про Лусина вы сказали, что не придёт он, потому что не сможет... что душа его сейчас с бесами общается... Вот я и подумала, что вы его... того... А когда ко мне со струной в руках подходить стали, я решила, что и моя очередь пришла...
Отец Алексий хлопнул ладонями себе по коленям и расхохотался:
- Ох, матушка, ну ты даёшь! Профессор сегодня прийти не сможет, потому что его вице-мэр на свой день рождения заманил, бес проклятый!
- Кто бес?
- Курочкин, вице-мэр который. Бес - он и есть бес. И на этом шабаше в "Куинджи" у него тоже одни бесы собираются. Тьфу!
Я вспомнила про Грудницкого и внутренне согласилась с батюшкой.
- Зря профессор туда пошёл, - вздохнул отец Алексий. - говорил я ему: "Не надо".
- Говорили? - удивилась я. - Когда?
- Утром сегодня. Я у него на приёме был.
- Вы? - ещё больше удивилась я. - Вы к нему на приём ходили?
- И не в первый раз. Мне ж тоже с кем-то своими проблемами поделиться надо. Знаешь, сколько всего на исповедях наслушаюсь? И всё через сердце пропускаю, через душу. Молитва, конечно, помогает. Но и слово человеческое мне тоже необходимо, тем более человека знающего, профессионала. Лев Нилович очень добрый, денег с меня не берёт, считает, что чрез меня он самому Богу помогает. Жаль вот только сам на службы не ходит, да и в храм не заглядывает вообще. Лишь по ночам стоит у врат монастырских и куполами любуется. Теперь боюсь охмурят его эти бесы, затащат в омут страстей всяких... эх!
Батюшка взял свою чашку и несколькими большими глотками осушил её. Выдохнул.
- Ну а струны... - вновь ощутив чувство тревоги, спросила я, - струны-то вам зачем?
- Так для профессора эти струны, он попросил.
- Лусин?!
- Ну да. У него гитара дома есть. Поломанная. От отца осталась, он у него бардовской песней увлекался. Лусин саму гитару склеил, а вот струны, почти все, куда-то подевались. В магазинах сейчас в основном нейлоновые, но они так себе при игре боем, да и звук не такой сочный, не звонкий. А я ж музыкой с малолетства увлекаюсь. В свободное от основной работы время... - батюшка взглянул на киот с иконами и перекрестился, - в православной рок-группе играю. Вот я у своих друзей-музыкантов и раздобыл металлические. Комплект. Супер!
Глаза у батюшки вспыхнули гордой радостью, он полез в карман, вытащил пакет со струнами и протянул мне:
- Зацени!
Странный он какой-то батюшка. На мотоцикле ездит, в рок-группе играет... Словечки вон какие проскальзывают.
- Батюшка, а вы с самого детства... как это... в лоне церкви? - спросила я, взяв в руки пакетик и рассматривая струны.
- Я? - улыбка слетела с губ отца Алексия.
Он попытался глотнуть из своей чашки, видимо, забыв, что уже допил всё до дна. Покрутил чашку в руках и медленно поставил её на стол.
- Я, Мара, - вздохнул батюшка, - раньше в спецназе служил. В разных горячих точках. Такого там насмотрелся... И сам много чего такого натворил... Потому и обратился, как ты сказала, в лоно церкви.
Мы помолчали немного.
- Батюшка... - посмотрела я ему в глаза, - а сколько струн на профессорской гитаре не хватало?
- Так почти всех. Из шести одна только и осталась - басовая. Да и та растянута.
Пять то есть. И жертв пять, не считая Сомовой и Виталика.
- Я пойду? – встала я со стула.
Отец Алексий кивнул.
- Вот, - достал он из кармана ключ и протянул мне, - от калитки. Ты его в замке оставь, я потом закрою.
Я взяла ключ, взглянула на батюшку - он отвернулся, смотрел в оконце, из которого по-прежнему струился таинственный лунный свет. Такой же завораживающий, только чуть более грустный.
Я пошла к двери, на пороге обернулась:
- Батюшка, а ваши родители? Они живы?
- Живы, - не поворачивая головы, кивнул отец Алексий. - Старенькие только. Недавно вот бриллиантовую свадьбу отметили - шестьдесят лет вместе.
- То есть у вас в детстве была счастливая семья?
- Была.
Я вышла из кельи.
Потом вернулась.
- Да... насчёт бесов и страстей... - улыбнулась я. - Вы, батюшка, кирпичи, что на лужайке за вашей трапезной, получше брезентом накройте. Чтоб не видно было.
И ушла совсем.




***
На фасаде дома Лусина не светилось ни одно окно. Я проехала мимо, свернула в ближайший проулок и остановилась. Не стоит, чтоб кто-нибудь заметил мою машину рядом с домом профессора.
Заглушила мотор, вышла из машины. Ещё раз пожалела о забытой в управлении сумочке с телефоном и пистолетом. Но терять время и заезжать туда, я не хотела. Да и Грудницкий мог узнать о моём исчезновении и дать приказ меня задержать. Думала позвонить откуда-нибудь Саньку или Зойке, но номеров их телефонов никак не могла вспомнить - дурная привычка полагаться на запись контактов в мобильном. Совсем обленились: телефонов не помним, без навигатора дорогу не найдём...
Я подошла к калитке двора профессорского дома, толкнула - калитка распахнулась. Я прошла сквозь яблоневый сад и, тихо ступая, поднялась на крыльцо. Дверь дома, в отличие от калитки, была заперта.
Я пошла вокруг дома. В лунном свете покачивающиеся кривые ветви старых яблонь отбрасывали на стены жутковатые тени. Где-то совсем рядом ухнула сова, от неожиданности я вскрикнула. На соседнем дворе залаяла собака, я прижалась к стенке и затаилась. Дождавшись, когда собака успокоилась, тихонько пошла дальше.
Зайдя с тыльной стороны, я замерла - там, на втором этаже, в загадочном мезонине, где располагался профессорский кабинет и куда он никого не пускал, зияла чернотой глазница настежь распахнутого окна! Я невольно поёжилась, вспомнив места преступлений. Неужели я ошиблась в батюшке, и сейчас там наверху лежит труп Лусина? Вдруг отец Алексий пошёл за мной… вдруг он где-то сейчас рядом? А в кармане у него пакетик со струнами...
Сердечко тревожно забилось. Я посмотрела по сторонам, прислушалась - нет, вроде никого. Ну что ты себя накручиваешь? Мало ли почему окна оставляют открытыми. И если уж быть до конца откровенной, то пришла ты сюда не просто посоветоваться с профессором про Виталика, а потому что после разговора с батюшкой у тебя ещё одно подозрение зародилось... Хотя батюшка мог и специально это подозрение во мне зародить... Так, совсем запуталась. Но в любом случае надо проверить, а для этого - надо попасть внутрь!
Но как? Под окном росла старая кряжистая сухая яблоня, на которой уже давно не было листьев, её голые ветви доходили почти до самого карниза. Конечно, идея была плохая, но, если честно, то и соображала я плохо.  Забросила ногу на нижнюю ветвь, схватилась руками за следующую. Подтянулась. Поднялась ещё выше. Ещё. И ещё... Выбрав самую толстую ветвь, тянущуюся к окну, я повисла на ней и, перехватывая руки, стала приближаться к заветной цели. Но тут сухая ветвь треснула, обломилась - и я полетела вниз, сломав в полёте ещё несколько веток. Больно шлёпнулась боком об землю. Пощупала себя - вроде всё цело. Лишь несколько приличных царапин на руках и лице об острия сломанных мною в падении веток. Зато они снизили скорость падения. Повезло.
Я встала на ноги и пригляделась - с крыши вниз мимо окна в мезонине спускалась водосточная труба, каждый метр которой крепился хомутами с вбитыми в стену костылями. Как же я сразу не заметила? Это же, считай, почти лестница. Полезла на яблоню, дура. Я подёргала трубу - крепкая. И цепляясь руками и ногами за костыли, стала подниматься к окну. Ухватилась за жестяной карниз, он скрипнул. Когда вновь залаяла собака, я уже перевалилась через подоконник внутрь мезонина.

***
Оказавшись в мезонине, я хотела поискать выключатель и зажечь свет, но передумала - вдруг соседи заметят. Яркий лунный свет проникал через распахнутое окно - этого было достаточно, чтобы разглядеть обстановку в комнате: шкафы с книгами, платяной шкаф, кресло на колёсиках и письменный стол, на котором стоял ноутбук, лежала видеокамера, а рядом с ней – раскрытая жестяная коробка, заполненная лекарствами, шприцами и резиновыми жгутами. На полу был постелен толстый мягкий ковёр, стены тоже были увешаны коврами. Налево в проёме виднелась ведущая на первый этаж лестница, в противоположной стороне комнаты я разглядела альков, огороженный занавесом из плотной чёрной ткани.
Я подошла к столу, открыла ноутбук. На экране вспыхнула заставка - полная Луна на фоне чёрного неба. Странно, но пароль не потребовался - я лишь нажала "войти", и заставка исчезла. На рабочем столе экрана среди разных иконок я увидела иконку приложения знакомств!
И тут из алькова доносились едва слышимые хрипы. Тихо ступая, я подошла к занавесу и приоткрыла его. За занавесом на полу стоял поднос с остатками еды... а сбоку от него - пластиковое ведро с унитазным сиденьем, накрытое крышкой - такие берут немощным старикам, которые не могут дойти до туалета. Я подняла глаза - у стены стояла кровать, а на ней лежала женщина! Я подошла к ней. Глаза женщины были закрыты, грудь напряжённо вздымалась, из приоткрытого рта вырывался хриплый обрывистый свист. Из одежды на ней была лишь длинная футболка, её шею обвивал широкий кожаный ошейник, застёгнутый на блестящий замок, от которого тянулась цепь, прикрученная к железной спинке кровати болтами и гайками с обточенными шляпками – такие нельзя открутить. На ладонях, на пальцах несчастной женщины я увидела многочисленные шрамы - явно следы от попыток избавиться от ошейника и цепи.
Ну вот теперь всё сошлось. Теперь я знаю, кто Резак! И знаю, что он убивает не только в домах жертв, но и тащит их к себе домой и там, прежде чем убить, пытает... Почему я сразу не подумала? Ведь убийства начались именно тогда, когда Лусин переехал в наш город. И как уверенно он рассказывал мне про психологию маньяка! Про Луну и её влияние...
В гостиной на первом этаже напольные часы пробили час. Надо торопиться. Не дай Бог, Лусин сейчас вернётся с "шабаша" и застанет меня здесь.
- Эй... - осторожна потрогала я за плечо лежавшую на кровати женщину.
Она не отреагировала. Я сжала рукой её предплечье и потрясла. Сквозь футболку я почувствовала, как напряглись её мышцы. Крепкие. Она вообще была крепкого телосложения - я даже подумала: "Спортсменка, что ли? Как же тщедушный профессор с ней справился-то?"
Она открыла глаза и вскрикнула. Я зажала ей рот рукой:
- Тихо, тихо, миленькая! Сейчас я попробую тебя освободить.
Наши глаза встретились. Взгляд у неё был как у загнанного зверя. Ужас.
- Ты только лежи тихо, пожалуйста, - попросила я.
Она кивнула. Я убрала руку, встала с кровати и распахнула занавес, отделявший альков от остальной комнаты. Лунный свет упал на несчастную пленницу. Она резко вскочила с кровати и бросилась к окну, оттолкнув меня так сильно, что я отлетела в сторону, наступив на поднос и опрокинув туалетное ведро со всем его содержимым. Но цепь быстро натянулась, дёрнула беглянку за ошейник, и она, нелепо взмахнув руками, повалилась на пол и захрипела. Короткая цепь. Пленнице было дозволено двигаться лишь внутри алькова.
- Ну что ты, милая! - бросилась я к ней. - Я же сказала, лежи тихо. Сейчас я что-нибудь придумаю.
Я подбежала к письменному столу, выдвинула верхний ящик - удача с первой же попытки! В ящике лежал ключик от замка на ошейнике. Вот только открыть мне его удалось не сразу - руки дрожали. Наконец я попала ключом в замочную скважину - щёлкнул замок, и пленница избавилась от ошейника...
С невероятной ловкостью она вскочила на ноги, в два прыжка преодолела расстояние до окна, перемахнула через подоконник и спрыгнула вниз.
И в этот момент на лестнице, идущей с первого этажа, вспыхнул свет, и послышались торопливые шаги. Лусин вернулся!
Добежать до окна я не успела - что-то колючее ударило мне под лопатку. Обернувшись, я увидела в проёме лестницы Лусина, сжимавшего в руках пистолет. И потеряла сознание...

***
- Что ты наделала... - услышала я скрипучий голос профессора Лусина, когда пришла в сознание. - Что ты наделала...
Я лежала на кровати в алькове - там, где профессор держал свою пленницу. Занавес был отдёрнут, сам профессор сидел в кресле у стола, упершись локтями в столешницу и обхватив голову руками, и надрывно бормотал:
- Что ты наделала... что ты наделала...
Я осторожно потрогала свою шею - ошейника не было. Приподнялась на локте - профессор не шевельнулся. Рядом с ним на столе лежал пистолет, только он был какой-то странный - с длинным и тонким стволом. Стараясь не шуметь, я медленно села на кровати. Лусин не реагировал. Я осторожно встала. На цыпочках сделала несколько шагов к столу...
- Что ты наделала... что ты наделала... - продолжал причитать профессор.
Я прыгнула к столу, схватила пистолет и навела его на Лусина:
- Руки! Подними руки!
Профессор медленно отвёл руки от лица, повернулся ко мне - его глаза были наполнены слезами.
- Что ты наделала... - покачал он головой.
- Что ты наделал?! - воскликнула я. - Убийца!
Лусин посмотрел мне в глаза и тихо прошептал:
- Я никого не убивал... Никого... В отличие от тебя...
- Что?! - вскричала я, тыча пистолетом в лицо профессора.
- Взгляни в окно... - тихо сказал Лусин.
Держа профессора под прицелом, я попятилась к окну. Выглянула. О Боже! Бедная женщина, выпрыгнувшая в окно, висела на яблоне. Её голова была странно опрокинута назад, а шею пронзало остриё ветки, которую обломила я, пытаясь вскарабкаться на яблоню.
Я вернулась к Лусину.
- Кто она? - с дрожью в голосе спросила я.
- Она? - всхлипнул профессор. - Томочка... моя сестра... Это она - Резак...

***
Пистолет оказался ветеринарным - для усыпления животных на расстоянии. Когда Лусин вошёл в дом, вернувшись с празднования вице-мэрского дня рождения, он услышал шум в мезонине. Поднявшись, увидел мой силуэт в проёме окна, подумал, что это Томочка сбегает - и выстрелил. Подошёл ко мне, понял, что не Томочка, выглянул в окно, а там...
На всякий случай я надела на шею Лусина ошейник и пристегнула его к кровати. Взяла профессорский мобильный, набрала 112 и попросила соединить с нашим управлением. Ответил сонный Попелев. Я ему приказала срочно обзвонить Грудницкого, Санька, Зойку и Макарыча - пусть мчатся сюда, здесь - труп.
Пока мои коллеги ехали, профессор много чего мне рассказал. Он вернулся в наш город не потому, что рассорился с научным сообществом в Москве, хотя и это имело место... Нет. Он вернулся потому, что закрывали психушку в монастыре и всех больных распускали по домам. А среди них была Томочка. Её после достижения совершеннолетия из интерната для детей с задержкой в развитии прямиком в психушку отправили. Тогда выяснилось, что помимо психического расстройства после пережитого стресса, Томочка ещё страдает синдромом Морриса - редким генетическим отклонением - "девочка с хромосомным набором мальчика". Не мудрено - ведь зачали её Лусинские родители, когда уже вовсю пьянствовали. Потому и росла Томочка крупной, сильной, хотя и все внешние женские половые признаки у неё присутствовали.
Лусин пытался тогда её к себе в Москву забрать, но не дали, комиссия отказала - Лусин ещё не то что профессором не был, даже кандидатскую не защитил. И жилья своего в столице не было, на съёмном жил. Навещал он Томочку в психбольнице регулярно, но тайно - приезжал в наш город, стараясь не привлекать внимания. В заколоченный родительский дом не заходил - слишком тяжелы были воспоминания. А Томочка всё молчала, на прогулки ходить отказывалась, брата не узнавала. Или делала вид… Иногда случались обострения, особенно по ночам в полнолуния - тогда Томочка выла и рвалась на волю. И астма её никуда не ушла. Лусин хотя бы добился, чтоб окно в её палате держали открытым - пусть через решётку, но зато воздух свежий. Лекарства и процедуры Томочке не помогали. Тогда Лусин стал сам разрабатывать свою методику - нейрогипноз, надеясь вылечить свою сестру.
Когда Лусин узнал, что нашу психбольницу закрывают, он бросил всё в Москве, вернулся сюда в родительский дом, как мог привёл его в порядок и забрал Томочку. Жила она в мезонине, выходить на улицу в обычное время не хотела, молчала по-прежнему, ничего её не интересовало. Но сеансы нейрогипноза стали давать небольшой результат - у Томочки вызвал интерес ноутбук, которым пользовался профессор. У него на экранной заставке была изображена полная Луна. Томочка сначала освоила несколько компьютерных игр - ей понравилось. А потом она наткнулась на установленное в ноутбуке приложение знакомств. Одинокий профессор всё никак не мог найти свою половину. Трудно ему было, работая с утра до вечера, одному вести хозяйство и ухаживать за Томочкой. Профессор попробовал найти себе подругу через приложение - да всё не такого, как он, местные барышни искали. Вскоре и забросил поиски. А вот Томочка про игры позабыла, лишь одна её интересовала – в которой надо было каких-то выскакивающих из норок сусликов ловить проволочной петелькой. Но в основном Томочка в приложении знакомств сидела. Лусин не возражал - думал, какая никакая, но социализация...
Первый раз Томочка исчезла после очередного сеанса нейрогипноза, который пришёлся на полнолуние. Лусин даже не сразу заметил, как она ушла. После нейрогипноза с Томочкой у профессора был необычный клиент - инвалид с синдромом Андерсена-Тавила, который невероятно заинтересовал Лусина. Тем же нейрогипнозом профессору удалось добиться, чтобы паралич инвалида отступал, хоть и на короткое время. Виталика, а это был он, с его волонтёром Лусин принимал в гостиной, а когда закончил и поднялся в мезонин, увидел пустую кровать и распахнутое окно. Окно он всегда для Томочки держал открытым, чтоб воздух свежий был. Астма же. Но тогда Томочка не через окно сбежала, а просто проскользнула мимо гостиной в дверь, пока профессор увлечённо работал с Виталиком.
С одной стороны Лусин был рад - наконец-то вышла из дома, а с другой, испугался - как она там, в городе, не обидит ли кто, не заблудится? Он оббегал полгорода, но сестру так и не нашёл. Она явилась лишь перед рассветом - на кистях рук глубокие порезы, все рукава в крови. Лусин тогда подумал, что Томочка на что-то напоролось - может, на забор с колючей проволокой. И ещё подумал, что кровь везде - её... Она же сама по-прежнему молчала. Перевязал, накормил, напоил, спать уложил. Не ругал. Потому как заметил, что вернулась Томочка в хорошем настроении, даже улыбалась. И когда в следующее полнолуние Томочка исчезла вновь, Лусин нервничал, но уже бегать по городу не стал - просто ждал сестру, глядя в окно. Томочка вернулась даже раньше, чем в первый раз, но вновь с кровавыми порезами кистей. И вновь весёлая. И даже неожиданно поцеловала Лусина в щёку. И сказала одно слово: "Папа...". Лусин был на вершине блаженства - ещё бы - нейрогипноз работает. Пусть он - не папа, но она же заговорила! Правда больше ничего Томочка до следующего полнолуния не произнесла. Всё за ноутбуком сидела...
А когда в третий раз Томочка вернулась с прогулки под полной Луной, она обняла окровавленными руками Лусина и прошептала: "Папа, я тебя люблю..."
Первая тревожная мысль зародилась в профессорском мозгу после моего визита к нему, когда я поведала про орудующего в городе маньяка по прозвищу Резак. Я же Лусину почти всё рассказала. После моего ухода профессор вспомнил и про игру с сусликами, и про сайт знакомств... А поднявшись в мезонин и проведя импровизированный обыск, он нашёл на платяном шкафу сломанную отцовскую гитару, на которой из шести струн осталась лишь одна... А пять остальных, с ржавыми пятнами запёкшейся крови, валялись за шкафом.
Томочка безмятежно спала на кровати. Лусин сел рядом, взял её за руку и провёл с ней сеанс нейрогипноза - самый эффективный... и самый ужасный в его жизни. Томочка во сне рассказала ему всё! Как выбирала своих жертв в приложении знакомств, как следила за ними, как входила с ними в подъезд, а они не боялись, потому что она - женщина. И как в закрытом лифте начинала то ли делать вид, то ли и впрямь задыхаться в астматическом приступе... и просила будущую жертву помочь - та вела её в свою квартиру, по её просьбе распахивала окно... И как душила она этих несчастных женщин, неожиданно сзади набросив струну на горло, высоко поднимая свои руки вверх, чтобы кровь с порезов её ладоней стекала вниз - в её рукава, а не оставалась на месте преступления. Как же она ненавидела женщин! Как свою мать. Убившую её отца. Маленькая Томочка ведь видела, как её мать что-то подлила в банку с самогоном отцу... И потому Томочка задушила свою мать - подушкой, когда та спала. За отца.
Всё это успел рассказать мне Лусин... И всё это я снимала на видеокамеру.
Когда на улице взвыли полицейские сирены и замигали красно-синие проблесковые маячки, я положила видеокамеру на письменный стол и написала записку:

Посмотрите запись с камеры.
Мара

Потом осторожно вылезла в окно и спустилась по водосточной трубе.
У меня были ещё дела.

***
Как же предусмотрительно я припарковалась подальше от профессорского дома! Перемахнув через забор на задворках яблоневого сада и миновав соседский двор с надрывно лающим псом, я выбежала в переулок, где оставила свою машину. Завела мотор, глянула сквозь лобовое стекло на краснеющую полную Луну и рванула с места.
Кровь пульсировала у меня в висках, руки судорожно сжимали руль, по телу пробегал озноб. Слушая исповедь профессора, я словно вновь пребывала в сеансе нейрогипноза. И всё вспомнила.
Эх, Женечка, Женечка... Сомову ведь не могла Томочка убить, она уже на привязи была. И Виталика не могла...
Была у меня мысль заскочить в управление (Грудницкий и компания же сейчас в профессорском доме) и забрать свою сумочку с телефоном и пистолетом. Да только ни телефон, ни пистолет мне сейчас ни к чему. Я даже профессорский усыпляющий пистолет брать не стала, захватила от него лишь пару шприцов со снотворным. Пригодится! А телефон... точно не понадобится. Всё равно всегда на молчанке. Я, кстати, поняла почему. Почему мой телефон был всегда на молчанке, хотя я ждала звонка от пропавшего Женечки. Значит, понимала, что звонка не будет... Значит, знала, где Женечка. Просто не помнила. А после сегодняшнего "сеанса" с Лусиным вспомнила. И это тоже.
Профессор мне ведь ещё и про сон разума рассказал...

***
"Сомнамбулизм, лунатизм... или, как это ещё называют, сон разума - изменённое состояние сознания, в котором совмещаются феномены сна и яви. Во время снохождения индивид встает с кровати, обычно в первой трети ночного сна, и начинает ходить, демонстрируя низкий уровень осознания происходящего, реакций и моторных навыков. По пробуждении воспоминаний о происшедшем у него обычно нет". Так, как сказал профессор Лусин, записано под кодом 7В01.0 в Международной классификации болезней 11-го пересмотра.
Свои преступления лунатики-убийцы чаще всего совершают в определённых лунных фазах - новолуния или полнолуния. Реальность воспринимается ими как продолжение сна, а жертва - как причина ночных кошмаров, как препятствие в исполнении навязчивых желаний или как объект мести. Несмотря на то что лунатики демонстрируют сложное моторное поведение, их мозг функционирует иначе, чем у бодрствующего человека, связь между многими его участками подавлена. Учёные обнаружили сходство между нейропсихологией жестокости и сомнамбулизма - в обоих этих состояниях наблюдаются дефекты функционирования лобных долей головного мозга, ответственных за внимание, принятие решений, оценку социальной действительности. Это приводит к неспособности контролировать злость, к невозможности просчитывать последствия своих действий, к чрезмерной эмоциональной реакции на внешние раздражители. При этом лунатик не чувствует боли и не реагирует на внешние звуки - он даже не слышит криков своей жертвы.
 Я вспомнила случаи, о которых нам рассказывали на лекциях в юридическом. Канадский безработный Кен Паркс был в замечательных отношениях с родителями жены (тёща называла его "мой нежный великан"), но в ночь на 23 мая 1987 года во сне он сел за руль и проехал двадцать с лишним километров до их дома, где избил тестя и убил тёщу. Американец Скотт Фалатер, человек верующий и примерный семьянин, ночью 16 января 1997 года во сне нанёс своей жене сорок четыре ножевых ранения и утопил её тело в бассейне. И таких историй достаточно много. Недаром Плутарх  в своём диалоге "О лике, видимом на лунном диске" усматривает в Луне родину демонов...

***
Я подъехала к своей даче. Мне улыбался лик на полной Луне. Теперь я вспомнила всё. Даже, куда подевались мои наручники. И один мой чулок. Теперь я всё знала. Всё!
Я не стала загонять свою машину на участок, поставила посередине дороги, чтоб нельзя было объехать. Утром кто-нибудь поедет, упрётся, начнёт скандалить, зайдёт в дом… Так надо.
Распахнула калитку, но пошла не к дому, а к дровнице в углу двора. Набрала в стоявшую там корзину дров, потащила к крыльцу. Открыв дверь ключом и войдя в дом, вывалила дрова возле печки. Хватит? На всякий случай вернулась к дровнице и принесла ещё одну корзину.
Растопила печь. Огонь в топке весело заполыхал. Я сидела и смотрела на него. Не Луна, конечно, но тоже красиво. Скоро в комнате стало очень тепло. Я подбросила дров и прикрыла дверцу топки. Сняла с себя всю одежду. Всю. И вышла на ковёр в центре комнаты. Глянула на себя в зеркало на стене. Какая я красивая! Разве можно такую не любить? Разве можно не хотеть жениться на такой?!
Я откинула край ковра и взялась за ручку люка, ведущего в погреб. Открыла. По скрипучей лестнице спустилась вниз.
- Здравствуй, Женечка... - прошептала я. - Мой любимый, мой родной...
А главное - просто мой!
Женечка застонал в ответ. Он лежал на полу на полосатом ватном матрасе, прикрытый телогрейкой моего отца. Его руки были прикованы наручниками к металлическому стеллажу, на котором ещё со времён моих родителей остались банки с огурцами и помидорами. Странно, что они не взорвались ещё. Но пробовать на вкус уже точно не стоит.
Женечка стонал тихо - во рту у него был кляп. Не из каких-то грязных тряпок, нет - это был мой чёрный чулочек из тех, которые так нравились Женечке на мне.
- Всё-всё-всё, мой любимый, - опустилась я рядом с Женечкой на матрас. - Скоро всё плохое закончится. И всё будет хорошо. Очень хорошо!
Я аккуратно вынула кляп изо рта Женечки.
- Мара... - прохрипел он, - что ты делаешь? Зачем?
- Зачем? - удивилась я. - Затем, чтоб мы были счастливы. Чтоб были вместе. Навсегда.
- Я не понимаю...
- Сейчас я тебе всё объясню, - нежно улыбнулась я, гладя Женечку по голове.
И объяснила.

***
Мы играли "Лунную сонату" Бетховена в четыре руки. Это было так волшебно, что мы не заметили, как оказались в постели. И это было тоже волшебно. Первый раз у меня. Так волшебно!
Женечка честно признался мне, что женат. Я промолчала. Я сделала вид, что это - не важно. Но это было важно! Это было очень важно!
Я всем врала, что вышла замуж. Что у меня теперь - семья. Дружная, счастливая семья. Как была когда-то у моих родителей. Даже счастливее.
А Женечка приходил... и уходил. Приходил и уходил! К ней! Он всегда возвращался к ней. Хотя, как говорил, они давно уже не любят друг друга. А меня он любил. Любил! Я это знаю! И сейчас любит!
И поэтому я её убила. Его жену. В шестое полнолуние. Кошмары, преследовавшие меня с момента появления в нашем городе Резака, вылились в непреодолимое желание устранить препятствие к нашему с Женечкой счастью. И подсказали способ.
Если б не последний "сеанс нейрогипноза" профессора Лусина, я бы и не вспомнила, как вырвала из своего пианино струну, как взяла с кухни пару столовых ложек и намотала концы струны на них. А зачем ранить свои руки? Я умнее Резака.
Потом я вернулась к постели, на которой после наших бурных наслаждений дремал Женечка, всё ещё закованный в наручники. И под дулом пистолета отвезла его, ничего не понимающего, на дачу и спрятала в подполе.
И без Лусина я бы не вспомнила, как с дачи приехала на квартиру Женечки... Я ведь следила за ним до того, знала, где он живёт... с ней. Я честно сказала Сомовой про наши отношения с Женечкой... сказала, что нам надо поговорить. Она пустила меня. И какое же я испытала блаженство, накинув струну на её шею! Уходя, распахнула окно. Как Резак. Отпечатков не оставила. Я знала, как это сделать.
Я вернулась домой. Легла в постель. Заснула, чувствуя себя счастливой. И всё забыла.
А Виталик? А что Виталик? Несчастный инвалид... На свадебной фотографии он ведь не Женечку узнал, он вообще не на фотографию смотрел, а на меня... Он узнал меня! Я поняла это в тот же день, когда не поехала ночевать в отель, а пришла к Лусину... Нейрогипноз - великая вещь! Я вернулась к Виталику, взяла ключик из-под коврика... Струны у меня с собой не было, но у Виталика - полно всякой проволоки. Я всё сделала быстро. А окно и так было распахнуто, а оставить отпечатки пальцев я не боялась - я уже была здесь. И поехала на дачу. Легла на кровать. Заснула, чувствуя себя счастливой и свободной. И опять всё забыла.
Вот и всё...

***
- Мара, что ты наделала... - простонал Женечка.
- Ну что ты, что ты, родной! - потрепала ласково я его волосы. - Всё хорошо. Все же тебя подозревали. А я молилась, в нашем храме, что в бывшей психушке: "Господи, сделай так, чтоб это не Женечка убийцей был..." И Он так сделал! Видишь?
Женечка дёрнулся. Но наручники держали крепко.
- Ну-ну, милый, не надо, - улыбнулась я, - ещё совсем чуть-чуть... Мы будем вместе навсегда. Только никуда не уходи!
Я быстро поднялась из погреба в комнату, закинула ещё поленьев в топку печки, прикрыла дверцу топки... и, улыбнувшись в предвкушении счастья, задвинула задвижку дымохода. Теперь я не только обрету вечное счастье с Женечкой, я ведь ещё и раскрыла дело... главное дело, которое хотела раскрыть всю свою жизнь... Почему я и пошла работать следователем. Я раскрыла дело о гибели моих родителей. Теперь я поняла, кто тогда принёс дрова, кто закрыл заслонку...
Прихватив из кармана валявшейся на полу моей одежды два шприца со снотворным, я спустилась в погреб. Оставив люк открытым. Угарный газ - он же тяжелее воздуха, он же опускается вниз...
Я стянула с Женечки телогрейку - он был совсем без одежды, как я. Я погладила его грудь. Женечка вздрогнул. А я вколола ему шприц. Через мгновение глаза Женечки закрылись, он уснул. Я сняла с него наручники, ключик был под банкой с огурцами, Женечка не мог дотянуться. Прислушалась, как дышит мой любимый, мой муж, во сне. Что ему снится? Луна? Полная или пепельная? Потом вколола снотворное себе. Легла рядом, обняла Женечку и прижалась к нему.
Мы будем вместе. Навсегда...


***
Я закрыла толстую тетрадь, отложила шариковую ручку в сторону. Наконец, я закончила писать свою книгу. А что ещё было делать столько лет взаперти в психушке?
Я спрятала тетрадь под матрас кровати, вместо неё положила на стол другую, в которой я просто рисовала всякие каракули. Для моего лечащего врача. Он такой придурок - каждый раз, рассматривая мои рисунки, он делает какие-то глубокомысленные выводы. Псих просто. А я просто не хочу, чтоб кто-то знал, что я написала книгу. Никто. Пока.
И никакая я не Марина... Здорово ведь я придумала - следователь Марина Селенова! Селена - это же древнегреческая богиня Луны...
Хотя меня тоже можно звать Мара... Потому что я - Тамара. Та-мара. Но мой братик Лёвочка зовёт меня Томочкой.
Я подошла к окну. Взглянула через решётку на серебрящиеся в лунном свете чешуйки облезших куполов храма. Вокруг храма уже возвели строительные леса, скоро начнут ремонтировать. А нашу психиатрическую больницу завтра закрывают. И мой братик наконец-то заберёт меня отсюда. Мне с ним будет хорошо... как с папой. Мой братик умный - недаром профессор! И фамилия, как у папы - Лусин.
Есть такой миф, армянский, кажется. Однажды юноша по имени Лусин попросил у державшей в руках тесто матери булочку. Рассерженная мать дала ему пощёчину, от которой тот взлетел на небо. До сих пор на его лице видны следы теста - лунные кратеры... У Лёвочки "кратеров" на лице нет... Но её я ненавижу до сих пор... И буду ненавидеть всегда. Я всех женщин ненавижу! Всех! Потому что в каждой я вижу её.
Когда я выйду отсюда, я смогу увидеть пепельный свет луны не через решётку. И полную Луну тоже...
И я смогу отомстить...
Главное - я помню, где лежит отцовская гитара... Жаль, что на ней всего шесть струн. Ну это же не проблема - можно в каком-нибудь пианино найти ещё. Там их больше двухсот...
А потом, когда в пианино струны закончатся, я придумаю что-нибудь ещё.
Ведь ещё ничего не было… Всё только начинается.


КОНЕЦ