Земляничная долина

Ошибочно обращается к изменчивой природе тот, кто не привлекает Пана.
                Джованни Пико делла Мирандола

Зазвать меня в лес за грибами или ягодами – предприятие немыслимое, в лес, на природу, я хожу исключительно за впечатлениями, свежими мыслями и новыми работами. Лес, поля, луга и горы – это моя творческая мастерская, куда я стараюсь не пускать гостей, поэтому обхожусь без свидетелей и попутчиков – как случайных, так и неслучайных.
Но когда я прибыл в Апатиты на юбилей школы, одноклассники всё же уговорили меня поехать с ними в Ловозерские тундры за морошкой, всячески расписывая мне тамошние красоты и ягодное изобилие этих мест.
За много лет жизни в Питере я привык на природу выбираться один, однако обижать друзей категорическим отказом мне не хотелось. Конечно, грибник-ягодник из меня никакой, но свой этюдник я всё же решил оставить в гостинице, посчитав условия для моего привычного диалога с природой совершенно неподходящими.
Тем временем, компания собирателей, к моему удивлению, сложилась многочисленная и весьма хлопотливая. Чаще находясь в одиночестве, я почти отвык от шумных коллективных мероприятий, а здесь сколотилась группа из четырнадцати человек на пяти машинах, среди которых было всего лишь трое моих одноклассников. Не желая находиться в машине с незнакомыми мне людьми, я попросил Лёньку Толкачёва, Асафова Колю и Серёгу Авдеева держаться вместе. Сергей сел за руль, Леонид – рядом с водителем, а мы Николаем разместились на заднем сидении.
Собиратели ещё немного покричали, определяясь, кому из них предстоит ехать во главе колонны, наконец, кто-то вытянул короткую спичку, и мы дружно отправились в путь.
– Помнишь, что говорили у нас про Ловозерские тундры? – спросил меня Николай, легонько толкнув в бок, чтобы я вышел из задумчивости, глядя, как за окном мелькает древний северный лес.
– Да мало ли что говорили, слышал всякое, но не всё помню, – отвёл я от себя подозрение в неосведомлённости, хотя город Апатиты находился совсем неподалёку от Ловозерских тундр. О других городах и весях, где я проживал прежде, мне было известно гораздо больше, чем об этих заповедных северных местах, куда забросила меня судьба, чтобы я мог отучиться здесь в старших классах и окончить школу.
– Эх, ты! Беспамятная твоя голова! – Николай огляделся по сторонам, точно его мог кто-то подслушать. – Коренные жители, саамы, считают эти Ловозерские тундры местом великой силы.
– Ловозеро, – по-саамски будет Луяввьр – сильное озеро, – обернувшись, заметил Лёня Толкачёв.
– Саамы утверждают, что там обитают древние духи, а ощутить их присутствие сможет тот, кто отважится в одиночестве побродить по тем местам, – продолжил Николай. – Что будет дальше, зависит только от воли пребывающих там духов и удачливости того, кто на такую одинокую прогулку решился.
– Ты думаешь, отчего мы так долго уговаривали тебя поехать с нами? – произнёс Сергей, не отводя глаз от дороги. – Нам совсем не хочется оказаться наедине с Луот-хозик, а потом всю оставшуюся жизнь пасти для неё оленей.
– Сергей, для этого у неё есть духи-гофиттераки. Она может поинтереснее что-нибудь для тебя придумать, – развил предположение нашего водителя Леонид.
– Ну, Луот-хозик ты и отличить от обычного человека не сможешь, а вот Мец-хозина распознаешь сразу. Как увидишь его чёрный хвост, потрудись быть вежливым и почтительным, иначе ничто не поможет тебе выбраться из глуши, – сказал Николай, вглядываясь в ту самую глушь, где наверняка прятался неведомый Мец-хозин, жаждущий встречи с каким-нибудь одиноким собирателем ягод.
– Не думаю, что кто-то из нас окажется таким везунчиком. А вот сейды мы точно там обнаружим, – снова вмешался в наш разговор Сергей.
– А что, ребята, за сейды такие? – поинтересовался я.
– В сейдах живут духи, но сами сейды бывает очень сложно распознать. Ими может быть и отдельно стоящая скала, и камень какой, и даже высохший еловый ствол. Хотя если встретишь выложенную из камней горку – тут можешь уже не сомневаться – это сейд, – заключил Авдеев.
– Обещаю быть осторожным и в дом к духам не лезть, – пообещал я, и вся компания дружно рассмеялась.
А вокруг нас раскинулся в своём величии заполярный девственный лес. Он смотрел на чужаков из-за древних можжевельников и лапландских сосен, теснил нас коротколапыми сквозными елями, обступал зарослями карликовых берёз и тундровых непроходимых кустарников. Наверное, такой же пейзаж наблюдали вокруг себя исчезнувшие гипербореи, о существовании которых в этих краях гласят народные легенды. Поневоле я смотрел на сменяющие друг друга картины их глазами, без оглядки на опыт технологической цивилизации, отрицающей духовные практики этого мифического народа вкупе с их хтоническими божествами. Теперь же о могуществе здешней земли напоминают не рунические письмена гипербореев, а исполинские валуны, которые ползли некогда с ледником на юг, но увязли по дороге в разломах почвы и излучинах рек, бегущих навстречу неодолимой стене изо льда и камня. Рек попадалось нам, действительно, много, как совсем маленьких, осторожно пробирающихся между вездесущих камней, так и более дерзких, несущих свои воды бурным, горделивым потоком.
Из окна я заметил красивое голубое озеро, по которому, как большое стадо оленей плыли отражённые водной гладью кучевые облака.
– Сергей, давай здесь тормознём. Не могу не полюбоваться на такую красоту. Буду очень сожалеть, если проедем мимо и не остановимся, – попросил я Авдеева, сидящего за баранкой. Сергей немного посигналил остальным машинам, и вскоре вся железная кавалькада остановилась на обочине.
– Это Сейдъяввьр, или Сейдозеро по-нашему, – просветил меня Леонид. – Сейд – помнишь что такое или уже забыл?
– Забудешь тут, Мец-хозин ведь не дремлет, ходит поблизости, прислушивается к нам и нашей болтовне, – парировал я замечание Толкачёва немудрёной шуткой.
– Не, не дремлет, – подтвердили мои слова сразу несколько голосов.
Наша четвёрка вышла из машины и направилась к озеру, остальные тоже вывалили из машин, но за нами не последовали. Издали озеро было похоже на аквамариновую друзу, распиленную посередине и помещённую в кольцо из чернёного серебра. Массивные громады застывшей магмы, нависшие над озёрной гладью, действительно были похожи на гигантское серебряное украшение работы планетарного ювелира. Время укрыло их сетью чёрных лишайников и селадоновых мхов, превратив серые скалы в изящную оправу для драгоценной аквамариновой сердцевины.
Вид на озеро поражал своей первозданностью, пожалуй, он здесь не менялся тысячелетия. Глядя на эту величественную дикую красоту, даже не вполне верилось, что где-то вообще есть люди.
– Сколько же лет этому пейзажу, – спросил я у Леонида. Леонид Толкачёв был научным сотрудником Геологического института Кольского научного центра РАН и знал о Ловозерских тундрах всё, что о них было известно.
Однако мой вопрос ему отчего-то показался весёлым. С довольной улыбкой Лёня немного помедлил с ответом, и отреагировал совсем не так, как я ожидал:
– Нет, эти скалы не свидетели детства Земли. К тому же здесь много переменилось после того, как по ним тяжёлым катком прошёлся ледниковый щит. Зато вот окраинные территории Ловозерских тундр детство Земли помнят. Гнейсовые породы, которые выходят там на поверхность, принадлежат к Архею, самому древнему этапу геологической истории Земли.
– Представляю. Таких мест на планете, наверное, сохранилось немного.
– Разумеется. И к ним приковано внимание всего научного мира.
– Чего ж только научного. Думаю, Мец-хозину твоё замечание про научный мир совсем не понравится. Он тут где-то рядом бродит и никакой наукой его существование объяснить нельзя, – заметил Сергей. – Да и не только он один здесь, хватает чудищ и опричь него.
– Тогда давайте вернёмся к нашим товарищам. Не будем искушать духов Гипербореи. Может и имена у них совсем другие, а вовсе не те, которые нам известны, – сказал Николай.
Никто не стал ему возражать. Подойти к озеру ближе мешали плотные заросли полярной ивы, упругие ветви которой преграждали нам путь, образуя прочную цепкую паутину. Да и пройденные по густому берёзовому ернику сотни метров дались нам с большим трудом и почти не приблизили нас к цели – до края воды ещё оставалось, как минимум, километра три. Проживая в этих краях, я никогда не бывал в тундре и даже не мог себе представить, что передвигаться по ней так непросто. К тому же время нас поджимало, и мы повернули назад, по направлению к нашей основной группе.
Но когда нам удалось выйти на дорогу, мы почему-то не обнаружили машин. На обочине стояла одинокая зелёная «Лада» Серёги Авдеева, остальные же куда-то исчезли.
– Куда же все делись, – Сергей подошёл к машине и наполнил округу пронзительным звуком автомобильного клаксона. Но ответного сигнала так и не последовало. Зато в воздухе послышались человеческие голоса, шум открываемых и закрываемых дверей, лязг и позвякивание, а также топот сапог и тяжёлых походных башмаков.
– Давайте их ещё немного подождём, – произнёс кто-то совсем рядом со мной.
– Знаете, они ушли и ничего не сказали. Мы договаривались следовать в долину реки Киткуай, но может быть они решили дальше не ехать.
– Мы, наверное, напрасно их ждём, думаю, надо двигаться дальше.
Эти голоса мы слышали, но никого не видели. Ребята даже узнавали тех, кому они могли принадлежать, только ни на дороге, ни рядом с дорогой – никого не было.
– Всё, больше не ждём, – раздался уверенный мужской голос. – Сергей! Ау-у! – Этот голос, казалось, проник в каждую трещинку в скалах, прокатился над озером и вернулся обратно гудящим эхом.
– Здесь я, чего орёшь! – крикнул ему в ответ Сергей.
– Не откликается. Тогда по машинам, – заключил какой-то звонкий женский голосок.
И через несколько мгновений мы услышали хлопанье дверей машин и шелест шин отъезжающих от нас авто.
–  Догоним! – выпалил Сергей, заскакивая в свою «Ладу».
– Да не спеши ты! – остановил его Толкачёв. – Наверняка это был хрономираж, и я думаю, у этих мест ещё найдётся, чем нас удивить.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Да ничего! Поедем в долину реки Киткуай, как ни в чём не бывало...
Как мы и предполагали, в условленном месте на дорожной обочине уже стояли четыре машины наших товарищей. Рядом никого из них не было, что было вполне предсказуемо, поскольку никто и не планировал не отрываться от коллектива. Мы тоже не стали давать друг другу таких обещаний, условившись, однако, не нарушать ранее оговоренный порядок нашего возвращения.
Я огляделся по сторонам. Наверное, столько оттенков зелёного цвета можно насчитывать, только находясь за Полярным Кругом. Там, где между камней бежала вода – зелень была ослепительного, фисташкового цвета, но чем дальше от реки произрастали отпрыски Флоры, тем сложнее становился их цвет – зелёный смешивался с красным, сочетался с коричневым и даже с совсем чёрным. Отвесные скалы подпирали остроугольные сели, по которым в местах пересыхающих ручейков рваной цветной полосой тянулся бурый и тёмно-зелёный мох. Очевидно, над скалами, по плоскогорью, простиралась голая арктическая пустыня, зато сама долина демонстрировала торжество жизни, утопая во внушительном множестве разнообразных трав, цветов и кустарниковых растений.
– Смотри-ка, здесь растёт земляника! – крикнул Николай, показывая мне ладонь с яркими красными ягодами.
Я наклонился к земле, и увидел, что иду по ковру лесной земляники, который простирался вплоть до высокой каменной гряды, сплошь укутанной изумрудным мхом. Сбор ягод не входил в мои планы, чего не скажешь о моих сопровождающих, сразу же включившихся в этот процесс и старающихся не терять ни одной минуты полезного времени.
Я прошёл дальше и оказался у каменной гряды в нарядах из красивого векового мха. Тут струился едва заметный ручеёк, и его вполне можно было бы не заметить, если б не его быстрая вода, шепчущая какие-то непонятные слова на своём магическом гиперборейском языке. За грядой целостность земляничного ковра нарушалась, распадаясь на отдельные зелёные острова, но эти острова тянулись вплоть до горизонта, и где-то там, вдалеке, я заметил группу наших товарищей, приехавших сюда раньше нас и теперь занятых сбором лесной земляники, которая, к моему удивлению, произрастала здесь вопреки отсутствию леса и семидесятую параллель.
Я решил пройти по руслу ручья вверх, по направлению к мощной каменной сели, откуда, очевидно, и вытекал этот говорящий по-гиперборейски маленький ручеёк.
Сель также, по-гиперборейски, молчала, но были сокрыты в этом молчании ощутимая сила местных гор и величайшая тайна, хранимая здешними духами и загадочными сущностями, населявшими непостижимые сейды.
По словам Диодора Сицилийского мать Аполлона, богиня Лето родилась здесь, в Гиперборее, в стране вечного света и воплощённой гармонии. А здесь, действительно, прежде был край вечного лета. Ещё в школе нам демонстрировали найденные здесь окаменевшие следы древних папоротников и других диковинных растений, найденные в Хибинах, на побережье и островах. Когда-то в этих северных широтах произрастал тропический лес, посреди которого, очевидно, и возникла легендарная Гиперборея. И сюда, навстречу северным ветрам, на колеснице Зевса часто прилетал «златокудрый сребролукий» Аполлон, покровитель этой страны, тот лучезарный бог искусств и света, преданным служителем которого я являлся.
– Ты же не за ягодами сюда пришёл? – услышал я глухой сдавленный голосок, поднимающийся будто бы из-под земли. Я наклонился, и рядом с пирамидкой сложенных в горку камней увидел маленького человечка, не более полуметра ростом.
– Кто делом здесь занят, того мы не тревожим, – продолжило существо, – соберут свои грибки и ягодки и уберутся восвояси. Нам не жалко. А ты, я вижу, здесь без дела болтаешься, высматриваешь что-то, не ровён час, и геологов за собой приведёшь…
«Сейд! – подумал я, глядя уже не на человекообразное существо, а на каменную пирамидку. ¬– А это, верно, его житель».
– Нет, не житель, – поправил меня полуметровый. – Я, как и ты, прибыл сюда недавно. То, что ты уже привёл с собой одного геолога, нам известно, только твой геолог начисто позабыл о своей науке, увидев, сколько мы ему наддали ягод. Вот и тебя надо одарить чем-то за благоразумное поведение, поэтому я и вышел к тебе. К тому же, будешь теперича знать, кому служишь.
– А ты… а Вы кто?
– Я – бог Аполлон, хозяин и покровитель этих мест.
Если бы не полуметровый рост, то Аполлона можно было бы принять за седеющего мужчину средних лет, избыточно полного и розовощёкого. «Златокудрым и сребролуким», наверное, сделали его легенды, в то время как в молодости он, видно, был жгучим брюнетом, с карими, глубоко посаженными глазами. К тому же раньше бы я никогда не поверил, что такой хрипучий и невнятный голос может принадлежать светозарному богу, предводителю всех муз. Всё в облике Аполлона было странно и удивительно, но неподходящий для божества голос удивил меня больше всего. Наверное, нечто похожее испытывал Пушкин, поражаясь писклявому голоску большеголового и тучного князя Шаховского, также причастного к музам, по крайней мере, к двум из них – Мельпомене и Терпсихоре.
– Я премного благодарен Вам за оказанную мне честь, собственно, встречу с Вами уже можно считать бесценным подарком, который я когда-либо мог бы получить, – фраза как-то сама сорвалась с губ ещё до того момента, когда я начал обдумывать содержание своего ответа.
– Ладно, ладно, не надо петь мне этих песен! Говори напрямки, что хошь получить!
– Хочу увидеть Луот-хозик!
– Замётано! А Мец-хозина не хошь?
– Хозина? Нет, Мец-хозина не хочу… С женщинами мне всегда было как-то попроще.
– Ну, тогда – лады! – сказал Аполлон, превратившись в тонкую струйку дыма, которая медленно и чинно потянулась в собранный из камней сейд.
В произошедшее невозможно было поверить, и если бы не стойкий запах курева, густо висящий надо мной в чистом воздухе долины, я бы посчитал это фантомом воображения, который обычно случается при переизбытке кислорода, а уж кислорода здесь гораздо больше, нежели вообще где-либо.
Я окинул взглядом долину в надежде увидеть своих товарищей. Асафов был в метрах восьмидесяти от меня, остальные собирали ягоды чуть поодаль. Ничего особенного…
Уверенный, что ничего из ряда вон не происходит, я медленно поплёлся по краю сели.
Всё-таки как красива бывает северная природа! Насмотревшись на множество красот юга, я не мог припомнить ничего похожего на эти необыкновенные пейзажи северных гор, долин и озёр. Даже суровая каменная пустыня, расписанная цветными узорами мхов и лишайников, поражала меня полифонией красок и богатством фактур, будто б кому-то была нужна именно такая живая картина. А бескрайнее небо, словно необозримое полотно, установленное на тяжёлом мольберте земли, пребывало в непрестанном стремлении к совершенству, искусно прописывая светом свой атласный эфир и сглаживая уже изображённые формы прозрачным атмосферным сфумато.
Думая о высоком и любуясь прекрасным, я неожиданно наткнулся на стройную русоволосую девушку, сидевшую на камне. На ней было лёгкое зелёное платье с опушкой из оленьего меха, а незаплетённые волосы стильно перехватывала широкая зелёная лента. Её вообще можно было бы не заметить, иди я чуть левее от сели, поскольку наряд незнакомки хорошо вписывался в здешний природный ландшафт.
Я ей почтительно поклонился, положив руку на сердце, она же слегка кивнула, обратив ко мне своё невозмутимое молодое лицо. Я увидел, что у неё были глаза цвета неба и прямая линия губ, говорившая о постоянном молчании.
– Можешь не опасаться и не бойся спрашивать меня о том, что тебя волнует. Я запретила жителям Нижнего мира выходить наружу и соблазнять тебя своими подарками, которые могли бы тебе дорого стоить. Разговора с тобой у меня не получится, ибо я заранее знаю все твои ответы. Но зато я могу поведать тебе о том, что тебе интересно.
Впрочем, одного беглого взгляда на Луот-хозик мне хватило, чтобы понять – с кем я имею дело и что мне от неё ожидать.
– Я читал, что не только Диодор, но и Геродот, и Плиний утверждали, что у гиперборейцев был дар ясновидения. Не через них ли саамские шаманы получили умение пророчествовать и провидеть будущее?
– Самый бесценный дар, которым обладают люди – это дар неведения. Дар ясновидения губит тех, кто им обладает, погубил он и жителей Гипербореи. Саамские шаманы могут пророчествовать, но этот дар им не принадлежит. Даром прорицания наделены духи Гипербореи, но гнёт этого знания сравним с тяжестью этой земли.
– Предопределения существуют? И так ли неумолим рок?
– Нет, оформленного будущего не существует. Тебе же хорошо известно предание о непрерывно меняющем свой вид Протее, открывающем судьбы тем, кто сумеет поймать его истинный облик. Дело в том, что предопределение рока зависит не от конкретного человека, а от образа, формируемого человеком. Этот образ, как угаданный лик Протея, провоцирует цепь случайностей, которые уже потом приводят к событию. Так и выстраивается цепочка того, что люди называют роком.
– Если гиперборейцы владели таким знанием, почему они не разрушали такие причинные связи?
– Потому что логика и природа вещей намного сильнее человеческой воли.
– К чему должно стремиться? Что считать важным?
– На вопрос о том, что самое лучшее для человека, уже исчерпывающе ответил мудрейший кентавр Хирон. Но я обойдусь без его категорического суждения. Всему живому привычно тянуться к свету, свет манит к себе человека, призывает быть на себя похожим. Оттого человека так увлекают звёзды, и захватывает желание приблизиться к ним или даже стать в один ряд с ними. Но гораздо важнее искать свет у себя внутри, поскольку только этот свет может и согреть, и указать путь. Другие же световые миры – попросту недостижимы, и понять эту непреложную истину человеку сложнее всего.
– Я не хочу спрашивать о том, что меня ожидает, хочу лишь поинтересоваться, на что мне следует обратить особенное внимание?
– Для этого я сделаю тебе один подарок.
– А мне не придётся расплачиваться за него как за дар куфихтара из подземного мира?
– Нет, я подарю тебе непреходящую тоску по этому краю, где некогда процветала могущественная Гиперборея. Она тебя изменит и откроет в тебе тот свет, лучи которого ты не замечал прежде.
– А разве способна быть позитивна тоска?
– Способна. Она никогда тебя не предаст, как умеет предавать счастье. Впрочем, и у меня к тебе тоже будет одна просьба.
– Что же я могу дать, если в полной мере не обладаю ничем, кроме бесспорного дара неведения?
– Вот именно его я хочу у тебя попросить. Не навсегда, а на время. Даже на очень короткое время, поскольку не хочу причинять тебе никакой боли. Ты примешь мой врождённый дар, а я – твой. Ведь если и существуют мгновения счастья, то они исходят исключительно благодаря неведению и слепоте взгляда. Но я хочу взглянуть на мир твоими глазами и увидеть, как умеет живописать «бездонное небо на своём атласном эфире, сглаживая уже изображённые формы прозрачным атмосферным сфумато». И, конечно, увидеть не только это…
Не дожидаясь ответа, прекрасная Луот-хозик обратилась камнем, поросшим шелковистым мхом, очень напоминающим мягкий олений мех. А воздух вдруг наполнился дивным ароматом полярной розовой родиолы, ощутить всю прелесть которой могут лишь те, кто не боится взбираться на отвесные скалы и находить там эти удивительные цветы.
Несмотря на фантастмагоричность происходящего, всё вокруг было спокойно и не наблюдалось никакого движения. Асафов отошёл от меня ещё дальше, зато теперь я ясно мог наблюдать спины Авдеева и Толкачёва. Но что-то всё-таки изменилось. Первое и самое главное, что я отметил для себя, было то, что не чувствовалось ни малейшего сожаления, что мой этюдник так и остался в гостинице, ибо я совершенно не понимал, что здесь вообще можно запечатлеть. Вкруг меня хаотически толпились скалы из нефелиновых сиенитов, кое-где покрытых бедной растительностью, и вся эта неприглядная картина обрамлялась пустым небом с неярким закатным солнцем. Более того, моё занятие, которому была посвящена жизнь, представилось мне бесполезным и никчемным, и я, пожалуй, впервые пожалел о том, что нарушил нашу семейную традицию и не стал врачом. К тому же я высоко оценил разумность своих товарищей, которые приехали сюда за делом, а не для того, чтобы бесцельно топтать тундру.
Между тем солнце уже коснулось горизонта, и нужно было выходить к дороге. Мне не нужно было смотреть на часы, чтобы узнать время – через полчаса мы должны были отправиться в обратный путь.
Ребята радовались, хвастались собранным урожаем редкой в этих краях ягоды, и вообще пребывали в хорошем и приподнятом настроении. Весел был даже угрюмый Авдеев, пересыпающий свою возбуждённую речь добродушными прибаутками.
Я, конечно, слышал, как они подшучивали над моим молчанием и нежеланием делиться впечатлениями от поездки, только стена непривычного для меня обособления была попросту неодолима. Она чувствовалась осязаемо, почти зримо. Да и мои мысли были совсем о другом. Я наблюдал тянущуюся за нами вереницу машин и считывал судьбы находящихся там пассажиров, перебирая события, которым только предстояло произойти и которые уже стали упрямыми фактами их биографий. Я отслеживал и изучал каждое событие, оценивал его причинность и значимость, и неизбежно приходил к выводу, что в судьбе каждого, к кому случилось мне прикоснуться, существовало всего лишь две ключевые даты, о которых вообще имело смысл говорить. И в этой связи мне уже не показался необоснованным мой выбор стать художником, прервав вопреки желанию родителей и других моих родственников нашу врачебную династию. «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины», – утверждал Фридрих Ницше, и он был прав, во всяком случае, по отношению к человеку, у которого в жизни и так немного того, о чём следует сожалеть и помнить.
Мимо проносились дикие безлюдные пейзажи, а я видел, как за ними росли сёла и города, как землю оковывали дороги и футуристические линии электропередач. Но сердце не билось чаще, и не сокрушалась душа о потерянном наследстве всеведущих гипербореев. Но боль, о которой предупреждала меня Луот-хозик, всё же была. Она была нигде и везде, и возникала, скорее всего, по причине теперешней обособленности и исчезновения в моей природе спасительного дара неведения.
Я ещё долго смотрел в окно на каменистые поля, не слыша и не замечая беседы моих товарищей. Но когда скрылось солнце и сиреневые сумерки нависли над землёй, гиперборейская волшебница, наконец, вернула мне мой бесценный дар. Я сразу же позабыл про многострадальные судьбы и непостроенные города, да и черты лица самой Луот-хозик почему-то вспоминались с трудом, помнилось только её лёгкое зелёное платье и стильная широкая лента, перехватывающая светлые волосы и красиво опускающаяся на её плечи.
Теперь я отчётливо слышал голоса своих друзей и даже попытался включиться в их разговор.
– Надо сказать, что я так и не обнаружил ни одного сейда, – заметил Сергей Авдеев.
– …или благоразумно их обошёл, – засмеялся Коля, не то сожалея, не то радуясь предусмотрительности Сергея.
– Всё так, ребята, – заключил Лёня Толкачёв, – жалко только, что мы не познакомились с Мец-хозиным! Да и на Луот-хозик не мешало бы посмотреть. Говорят, она красивая.
– Друзья! А может и хорошо, что никого не удалось встретить! – вмешался я, – уж, в отношении Мец-хозина – это справедливо точно. Ну, а что касается Луот-хозик – то это кому как…
Все согласно кивнули, хотя повод разделить это мнение был только лишь у меня.