Афганская Байка 3 - Озарение на кабульском базаре

Жарким летом 1983 года я добивал свой первый год в Афганистане. За спиной уже были операции в Панджшере, Герате, Кандагаре. В целом, я уже был ветераном Афганистана, с заживающими шрамами, но с нетронутым комсомольским задором революционера. Феодальная страна вокруг меня нуждалась в социализме. Она ждала его. Жаждала его. Сражалась за него вместе с нами, бескорыстными интернационалистами. За нас была самая человечная идеология равных людей, в которой не было места угнетению человека человеком. Против нас были дремучие средневековые традиции, американские деньги и пакистанский военный режим.


За год я повидал многое, что с трудом укладывалось в мою юношескую картину мира. Но закалка советского подростка, ставшего солдатом, поддерживала во мне идеологическую стойкость. Величественные московские улицы с их сталинскими высотками разительно контрастировали с бедными глинобитными кварталами Кабула, и этот контраст убедительно говорил в пользу социализма. Если Афганистан упорно отвергал прогресс и справедливость, готовый сражаться за жизнь в каменном веке, я объяснял это лишь недостатком времени и разъяснительной работы, чтобы местные увидели преимущества советского строя.


За несколько месяцев проживания в Микрорайоне Кабула мы привыкли к шумным и изобильным базарам с непривычным советскому глазу разнообразием. В любой сезон там можно было найти бананы, лимоны, ананасы, арбузы. Лишь скачущие по сезону цены иногда вызывали недоумение, но нестабильность цен свободного афганского базара была лишь побочным эффектом недостаточного управления экономикой со стороны правительства. Постепенное установление социализма должно было, вне всякого сомнения, исправить этот феодальный дефект. А пока же базар под окнами нашей многоэтажки радовал глаз обилием красивой картошки, помытой, подобранной по размеру и качеству, уложенной в аккуратные горки. Вездесущее советское слово «достать» почти пропало из лексикона, и применялось, может быть, только в отношении гадкого местного алкоголя.

Две параллельные реальности сосуществовали в наших умах. В одной из них был самый справедливый, почти идеальный советский строй, в котором никто никого не эксплуатировал и не угнетал. В другой был феодализм, в котором мы все без усилий и посредников находили такие насущные для советского человека джинсы, дубленки, современную аудиотехнику, кожаные куртки, часы «Ориент» и кроссовки.


Сложно объяснить нынешнему поколению, как можно было примирить в наших головах убогие советские прилавки и красочные афганские базары, на которых было всё. Еще сложнее описать сегодня реалии поздней советской цивилизации, в которой умение сочетать и принимать несочетаемое и неприемлемое называлось «идеологической стойкостью» и считалось одним из основных качеств, необходимых гражданину.


Как-то летним вечером я возвращаясь в свою квартиру, я остановился у ближнего базарчика, чтобы прикупить пару кило картошки для ужина. На знакомом месте, где всегда стояли несколько палаток афганских дуканщиков обнаружилось некое изменение. Там по-прежнему были веселые столы с бананами и яблоками, но на месте обычного дукана, продававшего картошку, оказалась огромная куча картофеля, сваленного прямо на землю, а рядом с ними ходил с хозяйским видом высокий бойкий афганец с сумкой для денег. Поискав глазами, я нашел прежнего дуканщика, который сидел неподалеку у дороги. Я подошел к нему, что бы спросить, что тут, собственно, происходит…


- Вот! – Кивнул на кучу картошки на земле мой знакомый дуканщик. – Меня на этом базаре сегодня заменил этот «куператиф». Мне сказали, что на новом афганском базаре не место эксплуататорам. А у меня тридцать работников из ближнего кишлака заняты на сборке и доставке картофеля. Я теперь эксплуататор.


Картошка на земле разительно контрастировала с яркими горками помытого картофеля, которым я успел привыкнуть за последний год. Отличалась и цена, которая был раза в три ниже, чем у дуканщика. Отличался, однако и сам картофель, который был не просто свален на землю в огромную неопрятную кучу, но и был облеплен кусками грунта, без всякого отбора по размеру и состоянию.


Первое, что я осознал в «новом» дукане было то, что я не смог сам набрать свою картошку. Все, что я смог выбрать, это вес в пару кило, а картошку в пластиковую авоську мне набирал работник, выхватывавший без всякой селекции картофелины из кучи на земле. Мне взвесили мои килограммы и передали в руки. Продавец хмуро принял деньги и тут же передал их бойкому афганцу, стоявшему за спиной, и тот спрятал деньги в сумке у него на поясе.


Что-то скрипнуло у меня в голове. Высокое звание желанного покупателя, которое я впервые в жизни обрел на афганских базарах, вдруг исчезло с легким дуновением социализма. Того самого, который я устанавливал в этой стране со всем хунвейбинским фанатизмом. На меня дохнуло советским магазином с суровыми продавцами, хозяевами жизни, к которым я пришел как назойливый проситель. Обмен дежурными любезностями, вопросами про здоровье дедушки, успехи дочки в школе и виды на урожай оказались неуместными в «новом» дукане, где немногословный обмен товара на деньги был единственным дозволенным действием.

По какой-то причине мой внезапный переход из одного качества в другое, в этот момент, на этом ничем не примечательном афганском базаре вдруг поразил меня, как удар молнии. Передо мной на земле оказалась моя социалистическая реальность, а совсем рядом была еще не тронутая феодальная экономика с красивыми бананами и протертыми от пыли арбузами. Я держал в руках пакет с грязными картофелинами и никак не мог совладать с неожиданным шоком от озарения, которое меня настоящим образом испугало:


«Это социализм в действии!»


И совершенно неожиданно, впервые в моей жизни, я с некоторым ужасом осознал, что феодализм на отдельно взятом базаре мне нравится больше.


С его ровными горками яблок, радостными дуканщиками, скачущими ценами и предложениями попить чаю, если есть время. Всё мое советское детство и вся моя недолгая в те годы советская юность, так гармонично жившая в моём мировоззрении как самая справедливая и достойная распространения по всей Земле с разгона врезалась в каменную стену. В стену бытового, примитивного, базарного сравнения двух миров, которое так наглядно показал мне «куператиф», где никто никого не угнетал и не «грабил прибавочную стоимость». И в котором хозяином был некий бойкий большевик афганец с сумкой на поясе, которому было наплевать на здоровье моего дедушки. Который выращивал указанное ему количество картофеля. Который смотрел на соседних дуканщиков и видел конкурентов, которых можно и нужно было искоренить как класс. Ибо пока они рядом его грязная картошка в неопрятной куче на земле будет проигрывать их нарядным пирамидкам яблок и бананов.


Как и многим людям моего возраста, мне не раз крупно везло. Пули пролетали мимо, пробивая фляжку в моем вещмешке. Я нашел идеальную жену, которая подарила мне четверых детей, и имел родителей старой школы, проживших жизнь без измен и разводов. Мне посчастливилось учиться в легендарном военном ВУЗе, а моя карьера складывалась из правильных решений и удачи. Я встретил друзей из разных стран, которые стали близкими на всю жизнь. Но одним из главных везений стал тот момент на кабульском базаре, когда в моем коммунистическом сознании появилась первая царапина. Она была едва заметной, но не зажила, и спустя годы коммунизм перестал быть для меня светлым будущим человечества. Я не стал диссидентом, не вышел на Красную площадь с плакатами и не сбежал на Запад. Я остался верен присяге, даже после того, как страна, которой я служил, рухнула под тяжестью своей идеологии. Возможно, мне повезло, что мое озарение совпало с крахом коммунизма в моей стране.


С падением коммунизма я не потерял цель в жизни, как герои советских фильмов. Я нашел свое место в новом мире, обретя смысл за пределами борьбы с другими народами за их счастье. Я видел, как крах коммунизма обернулся для многих на Родине катастрофой — войнами, запоями, самоубийствами. Но я увидел и возрождение моей страны, которая расцвела, отвернувшись от коммунизма. Стремление дуканщика к прибыли стало служить людям.


Немногие могут точно указать момент, когда к ним пришло осознание чего-то фундаментального. Я могу. Это одна из тех удач, которые позволяют сказать, что жизнь удалась.