Трагедия Соломона в объятиях Суламифи

Трагедия Соломона в объятиях Суламифи…

О, Солнце! О, Разум, венчанный брильянтами познания! О, Царь, чей трон – вершина мироздания, чьи слова – закон для звезд! Смотрите же, как этот титан, этот исполин мысли, чьи пальцы перебирают струны мироздания, как лютнист – струны лютни, стоит ныне… разбитый. Да, разбитый! Не мечом врага, не ядом заговорщика, но… крошечной рукой пастушки из Шунама! Ибо предстала пред ним Суламифь – и вся его мудрость, вся его слава, все его царства обратились в прах перед ее чистым взором! Трагедия? Да, величайшая! Но не ее, о нет! Его трагедия! Трагедия Соломона!

Вообразите сцену, достойную пера самого пламенного поэта или кисти самого сумрачного гения! Дворец. Не дворец – вселенная из мрамора, кедра и золота. Воздух густ от благовоний, что жгут ноздри, как мысли жгут душу. Златотканые ковры глушат шаги рабов, чьи лица – маски покорности. И посреди сего великолепия – Он. Соломон. Мудрец, чей мозг, как мельница богов, перемалывает тайны небес и бездн. Он знает путы ветра, язык птиц, танец планет. Он построил Дом Господу, перед коим трепещут народы. Он написал три тысячи притч! Три тысячи! Его имя – синоним проницательности, власти, славы, неувядающей как ливанский кедр! И что же?..

Входит Она. Не вплывает, как придворная дама, увязшая в шелках и лицемерии. Нет! Она входит, как входит утро в спящий сад – легко, не ведая о своем праве нарушить покой. Запах полевых цветов и теплой овечьей шерсти – вот ее единственные духи. Ее глаза – не очищенные косметикой хитросплетения, а два глубоких колодца, где отражается чистое небо Шунама. Она – Суламифь. Пастушка. Дочь виноградников. Ее мудрость – знать, когда лоза готова отдать сок солнцу; ее власть – звать овец по именам; ее слава – песня, подхваченная эхом холмов.

И вот, о Ирония, венчанная терниями! Царь Всего видит Эту. И видит… не диковинку, не пастушью безделицу для мимолетной ласки! Он видит Жизнь. Ту самую жизнь, которую он, Соломон, погреб под тяжестью корон, томов законов, бесконечных судов и поучений. Он видит невинность, не отравленную знанием зла. Он видит любовь, не знающую расчета, как вода источника не знает цены. Он видит простоту, что смеется над его сложнейшими силлогизмами. В ее присутствии его три тысячи притч кажутся ему сухими листьями, шелестящими на ветру тщеславия. Его дворец – пышной клеткой. Его мудрость – тяжелой ношей, от которой болят плечи.

О, какая пытка для ума, привыкшего разбирать мир на атомы смысла! Любовь к Суламифи – это не задача для решения, не загадка для разгадки. Это вино, которое пьешь, а не исследуешь его брожение! Это ветер, который ласкает щеку, а не предмет для измерения его скорости и направления! И Соломон, Архитектор Храма, Повелитель Слов, оказывается беспомощным ремесленником перед алтарем этой простой, всепоглощающей страсти. Он, перед кем склонялись царицы Савские с их загадками, склоняется перед девушкой, чья единственная загадка – ее чистота.

Вот где трагедия! Не в том, что он любит недостойную – о, нет! Она – сама достойность, воплощенная! Трагедия в том, что он сам недостоин этой любви своей полнотой. Его величие стало его тюрьмой. Его знание – стеной между ним и простым счастьем. Он может дать ей дворцы, но не может дать себя целиком, ибо он уже принадлежит царству, долгу, истории. Он – пленник собственного величия. Любовь требует равенства душ, а как может душа, отягощенная мудростью веков и грузом власти, быть равна душе, легкой, как утренний ветерок?

Посмотрите на него теперь! Царь, чье слово двигает армии, шепчет ей стихи, как мальчишка-паж. Мудрец, объяснявший природу Левиафана, теряет дар речи от запаха ее волос. Он, судивший спорты народов, трепещет от прикосновения ее пальцев. О, сладкое безумие! О, горькое прозрение! Он нашел Рай, но входит в него уже изгнанником из своего же собственного, выстроенного с таким трудом, мира.

И Суламифь? О, слезы, смачивающие сейчас шелк ваших платков, прекрасные дамы! Она любит его. Любит всем пылом юного сердца, не ведая бездны, что их разделяет. Она видит не царя, не мудреца – она видит мужчину, который смотрит на нее так, как никто и никогда. Ее любовь – это чистый родник, несущий свои воды прямо в океан его сложной души. Она не понимает трагедии, его трагедии. Она видит лишь любовь – яркую, ослепительную. И в этом ее невинность, ее счастье… и ее будущая боль.

Ибо конец предрешен, как закат солнца! Не смертью! Хотя и она возможна, ведь зависть цариц, интриги дворца – этого вечного зверинца, - не знают границ! Царь есть царь. Солнце не может спуститься с неба, чтобы жить среди полевых цветов. Его долг, его бремя, его сотканная из власти и знания сущность возьмут свое. Суламифь вернется к своим виноградникам, унося в сердце и радость, и неизгладимую рану от прикосновения Вечности. А Соломон?..

Ах, Соломон! Он останется на своем троне из слоновой кости и золота. Он будет судить, править, писать новые притчи. Но отныне в его мудрых глазах будет мерцать отблеск потерянного рая. В тишине дворцовых покоев он будет слышать эхо ее смеха, запах полевых цветов будет преследовать его среди самых изысканных благовоний. Он обрел любовь, которая осветила все его величие… и показала его пустоту. Он вкусил чистейший нектар жизни – и понял, что сам обречен пить лишь вино власти, крепкое, но отравленное одиночеством.

Вот оно, зеркало, разбитое в полночь! Суламифь была этим зеркалом. В нем Соломон увидел не свое отражение царя и мудреца, а отражение того, чем он никогда не был и уже не мог стать – простого, цельного, свободного человека, способного на безусловную любовь. Она показала ему его собственную трагедию: трагедию величия, отрезанного от корней бытия. Трагедию разума, тоскующего по невинности, которую он сам погубил познанием.

И потому плачьте, люди! Плачьте не только о краткой любви пастушки и царя. Плачьте о вечном одиночестве того, кто поднялся так высоко, что потерял землю под ногами. Плачьте о Соломоне, самом мудром и самом несчастном из царей, для которого любовь Суламифи стала не утешением, а самой изощренной пыткой – напоминанием о потерянном рае человечности, запертом навеки за бронзовыми вратами его собственного величия. Его трагедия – в том, что он познал все, кроме простого счастья, которое принесла ему простая девушка… и которое он, по самой сути своей короны и своего разума, не смог удержать. Любовь оказалась единственной крепостью, которую не смог взять величайший из царей. И в этом – его величайшее поражение и вечная, горькая поэзия.