Сюрпризы московы

С некоторых пор к Москве вполне применима расхожая в советские времена характеристика крупных западных мегаполисов – город контрастов, за которой как за нейтральной ширмой, скрывали подробности иного образа жизни.
Столица мирового уровня, она вобрала в себя западный опыт со всеми его позитивными и вызывающими омерзение качествами, помножив его на собственные традиции в укладе, архитектуре и культуре.
В ней есть многое из того, что встречается повсюду в городах, сходных по размерам занимаемой территории и проживающего населения, но ещё сохранилось немало уникального, присущего только ей, своего рода тех отличительных признаков, по которым, как по визитной карточке, она узнаваема, и, как по отпечаткам пальцев, неповторима.
Исторический центр перестали унижать бездарными скульптурами и пересадили маршала Победы с собакоподобного животного на достойного вида бронзового коня. Основательно почистили от наглой рекламы улицы и проспекты,  перерезав растяжки полотнищ, заполонявших их наподобие развешенного для просушки белья.
Непременным знаком принадлежности к мировым центрам деловой активности в неё втиснули вертикальный островок сбившихся в тесную кучку сияющих высоток. Напоминающие моделей-эскортниц, они с испугу или от гордыни и заносчивости не пожелали разбрестись по всему городу, но сумели ярким, притягивающим взгляды пятном, завораживающим и постоянно меняющимся в восприятии в зависимости от времени года и дня, вписаться в ландшафт столицы. Это помогло примириться с их природой заграничной назойливости и избавило от полного неприятия и отчуждения, открыв путь привыкания к ним, пройденный в своё время сталинскими высотками, уже полностью перешедшими из вызывающе-необычных в разряд своих в доску достопримечательностей, которым простили их американо-небоскрёбное происхождение и почти забыли о нём, застелив в памяти набором воспоминаний о послевоенном возрождении. И уже мало кому из коренных жителей приходит на память, что на месте грандиозного и поражающего воображение нового здания МГУ стояли бедные деревеньки, жившие доходами от необъятных по площади яблоневых садов. А сами они, полвека тому назад пережившие, казавшееся несбыточным счастье массового переселения в отдельные квартиры, критически присматриваются к построенным по программе реновации новостройкам на месте их обветшавших хрущёвок, не вполне осознавая своё столично-привилегированное положение в сравнении с теми, кто продолжает ютиться во многих городах и посёлках действительно в аварийных домах, официально признанных властями не пригодными для проживания.

Тот день не предвещал ничего хорошего, в том утилитарном смысле современного человека, разделяющего события на приятные, а потому позитивные, и те, которые этого качества лишены. Часто при этом упускается из вида, что взбадривающее и веселящее сегодня, может иметь последствиями тяжёлые воспоминания, а то и ещё что похлеще. Преодоление же чего-то трудного и не приносящего удовольствия сегодня может обернуться назавтра доброй вестью или стать ступенькой к обновлению и новым достижениям.
Его начало омрачалось мыслями о малоприятной физиологического свойства медицинской процедуре, на которой настаивал в профилактических целях лечащий врач, решивший перепроверить появившиеся у неё догадки и предположения. Концентрация на предстоящем событии доминировала и обладала той плотностью и навязчивостью, что отодвигала далеко на задний план, а то и просто исключала, как малозначащие, все прочие планы на этот день.
Дорога к клинике вела через парк, который по своим размерам вполне мог бы быть назван сквером, если бы не состоял сплошь из крупных деревьев, не думавших делиться солнечным светом с низкорослым кустарником, а уж тем более с цветочными клумбами, которые, впрочем, не оставляли надежд на благоприятное для них будущее, наблюдая за старением великовозрастных великанов, нехотя, но неуклонно уходящих в дрова и щепу.
Обычно приятная и настраивающая на благополучные ожидания прогулка оказалась непростой, а порой становилась опасной. Основательная оттепель в разгар зимы решила пошутить с немногочисленными пешеходами, привычно следовавшими ранним утром через парк к местам работы и учёбы. Снег, полностью, до зелёной травы растаявший на газонах между деревьями, на дорожках, где его утоптали, заледенел и превратил их в катки, от передвижения по которым все отказались, как от дела трудоёмкого и бесперспективного. Поскользнувшись пару раз на ледяных выпуклостях, пешеходы сворачивали на полные воды газоны и, основательно промокая, шли напрямик, злорадно игнорируя придуманную ландшафтными дизайнерами запутанную извилистость дорожек.
Даже приход сильно загодя установленного времени не избавил от попадания в очередь ожидающих приёма, которая на глазах выросла до полного заполнения коридора перед процедурными кабинетами, из которых по каким-то причинами, мало интересным самим по себе, работал только один.
В очереди, пристально вглядываясь, знакомились с теми, за кем её занимали, и с некоторым превосходством обозначали своё положение для тех, кто занимал за ними, мало обращая на них внимания. Пройдя этот ритуал, большинство сразу же и без промедления перемещалось в виртуальное пространство, используя внезапно образовавшееся время ожидания для общения, получения новостей, игр, просмотра фильмов и совсем уж мало кто – для чтения. Гениальное изобретение, призванное объединять людей, на самом деле их атомизировало и разобщило. Из заоблачного небытия составлявшие очередь выныривали лишь для того, чтобы уточнить собственную диспозицию в ней, выяснение чего по накалу страстей порой напоминало старые добрые времена всеобщего дефицита.
Процедура прошла привычно. Неприятную по своей сути, после её затянувшегося ожидания несколько облегчил сам по себе факт захода в кабинет, что уже воспринималось как исполнение доброй половины дела, а выход из него – и вовсе сродни маленькой победе, поддерживаемой внимательными взглядами вопрошающих глаз очередников, в которых сквозила зависть.

Облегчение, соединённое с преодолением собственной слабости и своеволия, вместе с лёгким опьянением почти по-весеннему тёплым воздухом ввели в радостное настроение. Ледяные дорожки в парке уже не казались непреодолимым препятствием, а в чём-то напомнили о раскатанных до зеркального блеска катках над чёрным асфальтом, которые в детстве невозможно было обойти стороной. Захотелось приключений, сюрпризов, неожиданностей, метаморфоз и прочих радостей.
Как по волшебству, в конце аллеи показалось не замеченное поутру сооружение: деревянный куб, напоминавший по виду большую коробку размером с добротный двухэтажный дом, без окон, но с дверью. Сверху – уложенные в художественном беспорядке игрушки в два человеческих роста. Громадный ярко-красный бант, как обязательный символ праздничного подарка. Скромная надпись – «Московские сувениры» – наводит на мысль о принадлежности инсталляции к новогоднему убранству мэрии по случаю Нового года, которое оставили до следующей череды знаменательных дат, отмечаемых взаимным подношением вначале носков и шампуней, а затем – цветов, духов и шоколадных конфет.
Внутри чисто и пустовато-скромненько. По стенам расставлены витрины с деревянными игрушками и простенькими девчачьими платьицами, мелкими сувенирами ни о чём и доподростковой обувью. Посредине – стол с детскими книжками, весело, со вкусом оформленными, но по малодоступным  ценам. Общее впечатление – типичное творение бюрократов, как ответ подчинённого аппарата на призыв руководителя «весело, радостно и по-современному встретить новогодние праздники». Современность отдавала нафталином европейских развалов художников-рукоделов двадцатилетней давности (когда нынешние слуги народа среднего звена обучались в тамошних столицах), но с положенным налётом обязательности тренда на импортозамещение, чем воспользовались на короткий срок местные кустари. По углам отстаивали рабочее время безликие продавцы-консультанты, довольные разве что тем, что их зарплата от мэрии никак не зависит от уровня продаж, кое-как державшихся едва выше плинтуса в дни предпраздничного ажиотажа, и окончательно свалившихся ниже по прошествии времени бездумных каникулярных трат.
Ну что же, люди хотя бы старались.
Утренний транспортный апогей уверенно ниспадал к дневному минимуму.
Московское метро – калейдоскоп фигур, лиц и судеб. Но только не в суете главных транспортных потоков перед началом трудового дня и после его окончания вечером, когда оловянные, маловыразительные взгляды, на редкие мгновения отрывающиеся от экранов телефонов, не выражают никаких эмоций, кроме безысходной обязанности посещения работы, для кого-то и вовсе нелюбимой, а то и ненавистной. Безжалостная мода нивелирует почти все потуги на стремление к оригинальности, представляя утренне-вечерних пассажиров манекенами бутиков готовой одежды по их возрасту и социальному положению. В этом году женский пол обут в грубые ботинки на высокой подошве и одет в светлые и мохнатые шубы, полушубки, пальто и куртки, в чём-то сходные с бурками пастухов горных пастбищ. Мужчины-манекены все как на подбор в безликом чёрно-сером и трикотажных шапочках. Социальные различия – в качестве телефонов, которое, впрочем, невелико: у большинства одинакового размера смартфоны с тремя камерами, чем мало кого можно удивить.
Толпа едущих в центр – сосредоточенно-застёгнутая, молчаливая и торопящаяся. Масса же молодых людей, перемещаемых в учебные заведения, куда как более открыта к общению и познанию мира, бурлящая и переговаривающаяся, она ещё не осознаёт, что по прошествии времени, с переменой направления транспортного маршрута, ей также предстоят кардинальные изменения в утренне-вечерних эмоциях. Пока же они пребывают в свойственной молодости радости, подпитываемой свободой распоряжаться в известных пределах своим временем, что отчётливо видно в светящихся глазах тех, кто ещё не до конца определился, пойдёт ли «на пары» и «замутит» что-то с приятелями.
Разнообразие же лиц и судеб при желании можно заметить и отследить именно в дневные часы,  когда московское метро не выдавливает из людей человеческое, а милостиво перемещает их по неспешным делам, не накладывая печати каждодневных повторяющихся забот.

В толпе ожидающих прихода поезда мелькнули выразительные глаза уверенной в себе женщины. В вагоне она оказалась сбоку от входных дверей, что исключало её соприкосновение с пассажирской массой. Судя по всему, это было сделано вовсе не случайно, а заранее продуманно или попросту привычно, поскольку ни по каким статьям обладательница не только выразительных, но и осмысленных глаз, не имела никакого желания сливаться с окружением, чего она всем своим обликом тщательно избегала.
Похоже, что Москва приготовила особый, ни на что не похожий сюрприз.
В привлекшей внимание незнакомке всё было необычным, говорило о её исключительности и необыкновенном вкусе, который мало кому мог быть понятен в полной мере. Одежда и обувь не принадлежали к особо дорогим брендам, что различимо для подготовленного глаза и под прикрытием простоты линий и неброскостью материалов, хотя при определённых обстоятельствах именно наличие этих качеств их и выдаёт. Её гардероб преднамеренно отстоял от главенствующих трендов моды сегодняшнего дня и отличался удивительным соответствием единому замыслу в каждой своей детали. Расширяющееся книзу благородного табачно-зелёного цвета пальто из плотной шерстяной ткани держало безупречную форму благодаря, видимо, какой-то прочной и одновременно тонкой подкладке. Оно было предельно простым и в то же самое время неимоверно элегантным за счёт полуприподнятого воротника, рукавов в три четверти и того же цвета бусинам с горошину, редко пришитыми ниже талии. На голове красовалась бордовая шляпка, той же глубокой тональности, что и пальто – нечто среднее между свободным беретом и форменной шапочкой стюардессы. На ногах – замшевые полусапожки чуть темнее пальто. Какая-то малозаметная сумка, что, несомненно, также говорило в пользу её элегантности. И, наконец, чёрные, уходящие далеко в рукав матерчатые перчатки, удивительно сочетавшиеся с чёрными тёплыми чулками.
Лицо узкое, тонкое, смуглое не позволяло определиться с возрастом незнакомки, которой, в зависимости от менявшегося в вагоне освещения и пробегавшей время от времени лёгкой полуулыбки на тщательно накрашенных губах и в глазах, обрамленных густыми, заканчивавшимися острыми стрелками ресницами, можно было дать от едва за двадцать до немного за сорок.
Одри Хепбёрн, знаменитая, стоящая в стороне от всех признанных эталонов женской красоты, не похожая ни на кого, и единственная в своём непревзойдённом очаровании голливудская актриса, принадлежащая всему миру, благодаря присущим ей искренности и предрасположенности к людям с одновременной аристократического свойства способностью сохранять дистанцию. Не оставалось никаких сомнений, что именно этот образ вдохновлял незнакомку на создание собственного. И ей это удалось. Причём здесь не было и намёка на механическое копирование, хотя понятно, что в основе лежало сходство природных данных: та же стройность, доходящая до худобы, изящность запястий и щиколоток, прямая спина, гордая осанка, милая простота черт лица. В добавление к этому дару судьбы, который ещё надо было заметить, верно оценить и правильно им воспользоваться, умело были применены косметика, соответствующий подбор туалета и выработаны манеры, достойные оригинала. Окончательной точкой в проработке стилевого сходства можно было посчитать, наряду с милым, немного исподлобья взглядом, обращённым сразу ко всем, но решительно останавливающим любого в его неподобающих намерениях, –узнаваемые высокие перчатки, закрывающие подвижные изящные пальцы. Живое подобие кинодивы входило в полный диссонанс с окружающей публикой метрополитена, которая, кстати говоря, как это не покажется странным, её не замечала в качестве уникального объекта внимания, если не поклонения.
Оставалось совершенно непонятным, по какой причине удивительная незнакомка не окружена поклонниками, а на очередной станции её не встречает полный комплект киносъёмочной группы, что воспринималась бы как само собой разумеющееся. Но ничего подобного с ней не произошло, и в полном одиночестве, с видом знающей себе цену женщины, выделяющейся из толпы уже одной только прямой и независимой осанкой, она вышла навстречу своей несомненно удивительной судьбе. Вслед ей, вместе с благодарностью за необыкновенный подарок красоты, верности стилю и оригинальности, хотелось пожелать окружения людьми, способными по достоинству оценить её облик и воздать должное прилагаемым для его поддержания усилиям, с одновременной надеждой на то, что они существуют.

Почти питерский по высоте и протяжённости тоннель эскалатора где-то с середины неспешного подъёма начал наполняться музыкой, которая по своей грандиозности мало подходила к недавно увиденной реплике голливудской звезды, а на его завершающем этапе, по праву живого и сильного перед искусственным, и вовсе вытеснила этот образ звучанием, заполнившим без остатка весь объём пересадочного вестибюля под громадным куполом.
Торжественный сталинский ампир не входил в диссонанс с фугой Баха, но и не отвечал на вопрос, где поставлен орган, создающий чудовищно-чудесную по эмоциональному накалу музыку?
Работу же всего многоголосого инструмента заменяли два концертных баяна в руках высочайшего уровня мастеров, подаривших бегущим по жизни пассажирам несколько минут приобщения к высокой музыкальной культуре, остановив, а некоторых буквально вырвав из суеты будничного дня. И вряд ли мог быть справедливым хоть единый укор в их сторону: за низведение ли высокого до уровня толпы или же из зависти к заработку, который оказался немалым от щедрот благодарных слушателей, о чём свидетельствовал листопад купюр разного достоинства, плотным слоём укладывающийся в объёмную коробку перед ними. Возможные проявления брюзжания и мелкого недоброжелательства с лихвой перекрывались благодарностью осчастливленной публики, представители которой, дождавшиеся перерыва в феноменальном выступлении баянистов, устроили музыкантам продолжительную овацию.

Центральная часть столицы, внешне оставшаяся по преимуществу в привычном архитектурном виде, поменялась по существу и содержанию. Во многих крупных магазинах, где раньше хозяйничали беззастенчиво атаковавшие прилавки толпы, ныне продающих больше, чем покупающих, стесняющихся зайти туда, чтобы не попасть в положение неимущих зрителей. Зато почти стерильная чистота, близкий к идеальному порядок и замечательно оформленные витрины, приближающиеся по исполнению к высокохудожественному уровню, доступному не всем музеям.
Но не везде хозяевам торговых центров удаётся оплатить услуги истинно талантливых декораторов и художников. Громадные пространства за стеклом знаменитого «Детского мира» отошли от примитивной простоты показа товаров на манекенах, но продолжают их использовать в инсталляциях на темы сказок, которые вызывают порой чувство досады за незатейливость композиций, небрежность в изготовлении выставляемых декораций, слабость художественного воображения и фантазии. Отсутствие радостного настроя повторяется от одной застеклённой площади, которых немало, к другой с завидной последовательностью.
Всего один поворот за угол вдруг нежданно-негаданно меняет впечатление на прямо противоположное: в громадной, по протяжённости  не меньше сочленённого троллейбуса,  трёхстворчатой витрине ещё одним несомненным подарком мирно расположился кит из сказки Ершова.
Все взрослые вышли из детства, а лучшие из них сохранили с ним устойчивые и прочные связи-воспоминания, удерживающие их от того, чтобы окончательно свалиться в бездну пошлого потребительства или сверкающего ледяными гранями эгоизма.  Совсем уж замечательно, если сказочные мечты-наставления из детства прошли через горнило народной мудрости, пусть и получив впоследствии огранку талантливого мастера, а не оказались надуманными россказнями тиражируемых иноплемённых авторов. Сказание об Иване-дураке и его верном Коньке-Горбунке пронизано, насыщено, освящено и наполнено русским духом, соткано из него, ни в одной строчке не предавая и не диссонируя с ним. Исконная лень и беспримерное мужество, разгильдяйство и самоотверженность, беспечность и всепоглощающая любовь – всё разом, всё присутствует, всё неразрывно между собой переплетено. И каждый может выбрать себе по вкусу и темпераменту высшее проявление чести и отваги, преданности и верности долгу, смекалки и настойчивости, а, кроме того, здесь же вволю и в широком ассортименте – волшебство и невероятные приключения. Для кого-то – живительное преображение в котлах с молоком, кипящей  и ключевой водою, кому-то ближе разговор с небесными владыками или охота за  Жар-птицей. Ну а кто-то запомнил на всю жизнь необыкновенную судьбу Чудо-юдо рыбы-кит, наказанного за проглоченные корабли поселением на нём крестьянства. В юном возрасте мало волновала ответственность за неправедно содеянное, но как же было интересно представлять размещение как на острове на обездвиженной рыбе всего деревенского хозяйства, сопоставляя его с реальными летне-каникулярными воспоминаниями об избах, хозяйственных постройках, пашнях, лугах и лесах. И вовсе не вызывала сожалений обременительная перевозка всего скарба на сушу, поскольку – по справедливости: ведь корабли-то кит выпустил, а землицы в России хватает. Воображение, помимо реалистичных, рисовало картины вполне себе сказочные, со всевозможными вариациями на тему внешнего вида Чудо-юдо, порой весьма далёкие от видовых признаков китообразных, зачастую с заходом поселений на хвост и плавники, что усугубляло положение бедной животины. Повзрослев и став художниками или ремесленниками, прежние мальчишки выдали на всеобщее обозрение немалый набор своих представлений на этот счёт в бесчисленных иллюстрациях, картинах – графических и живописных, декоративных поделках. При желании среди них можно найти весьма талантливые произведения, в той или иной степени отвечающие тем представлениям, что зрители сами вынесли из детства. Они могли приближаться к вылепленному в сознании образу, или находиться на почтительном отдалении от него, едва ли не вызывая неприятие, но никогда не являли собой единственный и полностью удовлетворяющий всем требованиям образец. И тогда внутренний поиск, не нашедший успокоения, начинал подталкивать некоторых из них к поиску новых форм выражения мечты, заставляя делать собственные наброски, находить подходящие для выражения сказочных образов приёмы и материалы.
А тут, в центре столицы расположился самый что ни на есть настоящий Чудо-юдо. Его ленивая мощь, по искусству выделки не уступающая чучелам из неподалёку находящегося зоологического музея, замерла в целлофановых сине-зелёных волнах, что нисколько не отторгается в их восприятии в качестве волнующихся вод моря-окияна. Плавники и хвост, готовые в любой момент к освобождению, застоявшегося на одном месте кита, ничем не загромождены. На крутой спине, сбегая палисадами и околицами к самым берегам, стоит деревянный град, что не вполне соответствует сказочному сюжету, где говорится о деревеньке, но настолько хорош в своём фантазийном преподнесении, что эта вольность по отношению к авторскому тексту ему прощается. Чего только нет в плотной средневековой застройке: княжеский терем, крепкие боярские срубы, купеческие хоромы, православные храмы и прочные избы простого люда.
Тщательная проработка деталей распыляет внимание и не позволяет разом охватить всё благолепие, окружённое лесами, рощами, полями и прочими российскими красотами. Стой, любуйся, рассматривай, переходи от головы к хвосту и обратно, восхищайся очередным истинным подарком и благодари за него.
Февраль-март 2025г.
П. Симаков