Мёртвые не возвращаются

— Смотри. — Ласточка опустилась на колени перед объектом. — Вот тут как будто бы кокон.
...И довольно большой. Только лопнувший, как будто его обитатель вылупился. Мутно-белёсые толстые стенки, правда, напоминали плодный пузырь; сейчас они высохли и отвердели, и вокруг них растеклась светлая лужа. Ласточка осторожно взяла пробу, постучала пальцем по пробирке, сбивая капли внутрь.
— А вот тут живой, смотри, — позвал Гич.
— Ого-о!.. — Октябрина восторженно распахнула глаза.
Пузырь выпирал из тела объекта как живот у беременной. Здесь его корни-жилы набухли и слегка пульсировали сообразно сердечному ритму, поставляя необходимые вещества внутрь пузыря. А внутри...
Внутри оказался самый настоящий человек. Он точно так же плавал в зеленоватой амниотической жидкости, точно так же рефлекторно вскидывал руки и открывал рот. К его животу точно так же вёл толстый канат пуповины. Совсем-совсем как настоящий младенец. Только взрослый.
Он перевернулся, и Ласточка увидела его лицо так близко, что смогла сквозь надутую стенку пузыря различить черты.
А различив, побледнела и отшатнулась. И упала на руки шаману.
— Я так понимаю, ты его знаешь, — почти без вопросительной интонации уточнил Гич. Ласточка приникла к пузырю.
— Правильно понял, знаю.
— И кто же он?

Когда медсестра уложила Монику на кровать и привычно поставила капельницу, позади раздался голос, такой суровый, что мурашки побежали по спине, а сердце провалилось в пятки.
— Вам, Катерина, выговор со взысканием. По-вашему, пациенты на стационарном лечении могут спокойно бегать по улицам?.. И про премиальные можете забыть. Ещё один подобный инцидент – и я рекомендую вам писать по собственному.
Дежурная собрала всю волю и обернулась.
— Доктор... но вы же...
— Что – я же? — нахмурился доктор. — Вы всё поняли, Катерина?
— Д-да... всё...
— Прекрасно.
Он вышел. Зато вошли Гич и Октябрина.
— Не поверите! — кинулась к ним медсестра. — Я видела...
— Ага, — мрачно кивнула Ласточка. — И мы тоже.
У Моны был настолько серьёзный недовес, что даже медсестре было несложно взгромоздить её на больничную койку. Сознание возвращаться не спешило, поэтому импровизированное собрание, произошедшее в её палате, Монику не тяготило, она о нём просто не подозревала.
Только во тьме забытья ей было спокойно. Только так она не видела перед глазами навязчивый образ Владимира, ехидно над ней насмехающегося и тянущего руку Ласточке.
Очень хотелось покинуть своё слабое немощное тело, перестать быть обузой и объектом жалости для других, но пока что вариант это сделать был лишь один – выброситься в окно или наглотаться таблеток. Моника этого не делала только потому, что спасти её с таким ослабленным организмом просто не успеют, а если всё-таки спасут, то такая попытка исчезнуть будет расценена, как проявление форменного эгоизма, и ещё больше оттолкнёт от неё друзей. И тем более Владимира, который явно такое порывы не привечает. А как бы ей ни было больно от того, что он любит другую, расстраивать его и доводить до приступов она не хотела. Это не его проблемы, в конце-то концов.
— Но как... — пролепетала дежурная, ухватив Ласточку за рукав.
— Не знаем. Сами в полнейшем недоумении.
Доктор вернулся, распахнул дверь и отодвинул женщин в стороны обеими руками. В руках у него была история Моники.
— Пустите меня. Так. — Он натянул перчатки и принялся осматривать Сэд. Нахмурился. — Кто ведёт пациентку?
— Я, — сказала Октябрина.
— У неё скоро разовьётся кахексия. Принудительное три раза в день.
— А...
— Будет брыкаться – переведу к буйным.
— Но...
— И вот ещё... — Он принялся записывать препараты, и Октябрина получила возможность вставить слово:
— Но это моя пациентка!
— Оно и видно.
Ласточка переменилась кардинально. Из сильного, властного лидера она, в одно неуловимое мгновение, превратилась в забитое, испуганно дрожащее дитя, каким и была когда-то. Она съёжилась, и будто бы сделалась меньше ростом. У неё даже губы задрожали, а в глазах заблестели слёзы. Её было не узнать.
— Но у нас прогресс! — чуть не шёпотом попыталась она возразить.
— Я вижу ваш прогресс. Когда она ела последний раз?
Ласточка инстинктивно отступила, но врезалась в Гича.
— Это элементарные вещи, Мара! — Доктор встал и навис над ней как лев над подбитой газелью. — Элементарные!.. Катерина, зонд.
И, пока Катерина кормила Сэд через трубочку, доктор нетерпеливо расхаживал по палате и методично чихвостил Октябрину. Голос он не повышал, но в его случае любой, даже самый грозный крик оказался бы предпочтительнее. Тоном заправского ментора из какой-нибудь дореволюционной гимназии он критиковал так жёстко и напористо, что Ласточка, наконец, взорвалась.
— Не лезь в мою работу! — прошипела она, улучив паузу. — Ты, вообще, хирург. Это не твоя компетенция.
— И не твоя, — отрезал доктор.
— Самуил Абрамович, я закончила, — пискнула медсестра. Гич наблюдал сцену с научным интересом.
Приходить в себя Моника по-прежнему не спешила. Когда она узнает о том, что теперь врачи от неё не отстанут, она явно будет не в восторге, но до этого момента нужно ещё дожить. Другое дело, что сил сопротивляться у неё уже не осталось, и потому вряд ли Самуилу Абрамовичу придётся переводить её к буйным, однако пациентка всё равно была непростая. Как минимум из-за того, что ей до сих пор не провели полного обследования, и что будет найдено в результате, сказать никто не может.
— Не надо так, — сказала, наконец, Мона, когда сознание её всё-таки прояснилось, и она услышала, как врач вдоль и поперёк отчитывал несчастную Октябрину, которую теперь было даже жалко. — Я сама всё это устроила. Она не виновата.
— Вы находитесь под её ответственностью, — не согласился доктор. — А сейчас я вас опрошу. Катерина, записывайте.
— А я? — возмутилась Ласточка.
— А ты ещё здесь?!
— Здесь, — кивнула Октябрина и демонстративно уселась на соседнюю койку.
— Пойдём, — потянул её Гич.
— Не могу. Я должна ему разъяснить как дела у Сэд.
— У меня есть её история. А ты займись своими делами.
— Пошли! — Шаман дёрнул упирающуюся Ласточку с такой силой, что они вместе вылетели в коридор, едва не пропахав носом пол.
— Нет, ты видел?! — Октябрина выправила равновесие. — Видел?! Он в иммунологии ни в зуб ногой, ему просто надо самоутвердиться! За мой счёт! Да он, вообще, умер!
— Ну-ну, тише, тише. — Гич обнял её за плечи и усадил на банкетку. — Мы оба знаем, что мёртвые не возвращаются. Это копия.
— Очень удачная!
— С чужой памятью, лицом и характером. Он не виноват, что его таким создали. Ты злишься не на него. Ты злишься на того, кого давно нет.
— Да уж... — Октябрина вздохнула. — Глупо. Но что делать? С Сэд нельзя так жёстко, ей может стать хуже!
— Вряд ли. Я так понял, твой муж своё дело знал.
— Своё дело! — тряхнула головой Октябрина. — Он был нейрохирургом, Гич!
— Да не навредит он ей! Он же при жизни никому не вредил.
— Никому, — вздохнула Ласточка. — Ты прав, я просто не хочу доверять Сэд в чужие руки!
— Но ведь себя ты в эти руки доверила?
— Он тогда ещё не был таким невыносимым, напористым... тираном!
Гич протянул ей чашку с чаем.
— Да ты не о том думаешь! Почему он, вообще, появился – вот, о чём думать надо!

Когда Владимир и Мэдди триумфально ввалились в лабораторию с Мисой на руках, шатаясь и марая пол сине-красной смесью крови, Элеонора даже не удивилась.
— Вон на тот стол, — буркнула она, не обернувшись, — и не мешайте работать.
Она ковырялась в андроидах, при помощи неизменной бутылки коньяку. Через стол стояла Фрейя и гладила андроида по разбитой голове.
— Он говорит вам здравствуйте, — сообщила она. Дэннер пока что решил не удивляться, и только уведомил друзей:
— Я в дезинфектор, через десять минут присоединюсь к вам.
— Я тоже тебя очень люблю, — мрачно отозвалась Мэдди, с трудом взваливая неподъёмную стальную Мису на предложенный стол. Наличие Фрейи смутило Моргану, но она довольно быстро вспомнила, что это сестра Олега, и успокоилась, по крайней мере, пока. Конечно, мешать Элеоноре и в самом деле не стоило – пропишет ещё, а тело-то не своё, казённое, вдвойне обидно и опасно. Поэтому пока Мэдди переключилась на свою подругу – андроиды тоже чувствуют боль, и сейчас Миса ощущала примерно то же, что и человек с десятком ножевых. Другое дело, что потеря крови не была столь критична, сколь для человека, но это вопрос второстепенный.
— Тебя придётся погрузить в стазис, — заметила Мэдди.
— Валяй. Ещё немного, и я начну орать.
— Не надо, — попросила её Моргана, подключая голову Мисы к компьютеру, заменяющему андроидам аппараты жизнеобеспечения. — Парадайз этого не переживёт.
Миса только сипло посмеялась, а затем довольно быстро ушла в стазис.
Появился Дэннер и принялся помогать. В инженерном деле он не смыслил, поэтому помогал по мере возможности – привёл в порядок рабочее место, вымыл полы и заставил Фрейю поесть. Они сидели в углу, где Владимир методично впихивал в девочку бутерброды.
— А ты, вообще, где была-то всё это время? Ешь, давай, всё равно заставлю.
— С Мизери. Ей одиноко. Ты сам ешь.
Дэннер послушно взял бутерброд. Надо же было подать пример.
— Хоть бы предупредила...
— Ну, — Фрейя потянулась за компотом, — все были заняты.
— Самостоятельные какие, смотрите-ка.
— Я уже взрослая!
— Взрослая, взрослая. Скоро замуж. Ешь.
— Я не хочу замуж.
— Это почему? — заинтересовался Владимир. Девочка помрачнела.
— А то будет, как у мамы с папой. Я никогда не выйду замуж.
— Это единичный случай.
— А вдруг нет? Вдруг будет точно так же...
— Не будет, я прослежу.
— Откуда ты знаешь...
— Ну, кое-что знаю. — Владимир поднялся. — Мэдди, выдашь мне образцы кошки? Я пока посмотрю.
— Да, минутку.
Мэдди зарылась в собственное тело – открыла пластинку-отсек на левом боку и извлекла оттуда пробирку с жуткого вида субстанцией, взятой с убитого несчастного животного. Жаль только данные газоанализатора им так снять не удастся, для этого нужно будет вернуть её обратно в своё тело, но она этого совершенно теперь не хотела, потому что Джульетта была для Мэдди просто идеальна. Но с этим превосходным телом рано или поздно придётся расстаться, потому как оно ей не принадлежало.
— Держи.
Дэннер поблагодарил и склонился над микроскопом. Минут десять спустя он выругался похлеще Элеоноры, правда, очень тихо, чтобы не слышала Фрейя.
— Чего?
Владимир закурил.
— Если вкратце, то всё очень плохо. А сейчас прошу меня извинить, я должен сделать пару важных звонков.

Доктор мучил пациентку вопросами довольно долго, назначил ей целый комплекс обследований, а услышав про вернувшуюся чувствительность нижних конечностей, решил проверить Сэд на признаки адекватности и полного сознания – вдруг пациентка успела где-то накидаться? Такой подход, конечно, она восприняла, как оскорбление, но перечить не решилась. Когда уполномоченная делегация собралась уходить, Моника приподнялась на постели и попросила упавшим голосом:
— Ну поговорить-то с ней я могу? Не как пациент с врачом, а как подруга с подругой. Позовите её, пожалуйста.
Монике пришлось сделать самое покорное и милое лицо, какое только было в её арсенале. Ей и правда стало жалко бедную Октябрину, которую только что провезли лицом по стенке, да и нужно было у неё спросить кое-что. Например, с каких пор её мёртвый муж расхаживает по Парадайзу и командует здесь.
Доктор сурово нахмурился, поглядел на Монику и сменил гнев на милость.
— Разумеется, это ваше право. Но вам ещё рано вставать. Отдыхайте.
Он ещё раз критически оглядел пациентку, а затем и палату, даже проверил датчик пожарной сигнализации. И ушёл.
— Извини за моего мужа, — Ласточка вошла в палату и со вздохом поправила одеяло. — Ты как?
— А по мне не видно? — Моника грустно улыбнулась. — Если меня уже через трубочку кормят. А если серьёзно, то паршиво. Владимир опять во что-то ввязался, мне об этом решили не сообщать, он сам отправил меня куда подальше и был таков. И да... с каких это пор в Парадайзе помимо фашистов живёт заблудший некромант? А если серьёзно, откуда тут взялся твой погибший муж? Его кто-то воссоздал?
— О, это он любит. Послал меня через лес с партизанами и умотал в доки... — услышав про мужа, Ласточка неуютно поёжилась. — Это я и сама хотела бы знать. Сперва Мизери, потом товарищ Борнштейн, будь он неладен. — И она рассказала про чудо в подвале и лишний кокон. — Только, вот, понимаешь, мы нашли три кокона. В одном был мой муж, второй, значит, Мизери. Вопрос: кому принадлежал ещё один?
Мона могла только очень тяжело вздохнуть и откинуться на подушку.
— Владимир говорил что-то об этом. Напугал, если честно, прям до чёртиков, и я не шучу. Я умею бороться только с компьютерной заразой, в биологии я полный профан. Да и... У меня впечатление, что это кто-то играет с нами. И Владимир от этого только больше бесится, а нам же хуже... И мне тоже. Ты, наверное, представляешь, как мне паршиво видеть его таким... И ещё письмо это... Мне так стыдно за него! — Мона закрыла лицо тощими руками. — Но в итоге ничего не произошло. Я думала, он мне хоть что-нибудь скажет, а я в итоге как наркоман жду дозы. И теперь ещё меня на поводок посадят, будут кормить насильно... Как думаешь, есть смысл сейчас пытаться говорить с Владимиром? Или пусть всё кончится сперва? Хотя, как показывает практика, оно не кончается никогда...
— Я даже не уверена, что он станет слушать, — вздохнула Ласточка, — слишком уж он занят. Но что он письмо прочитал, это точно, я видела, как он читает. А не говорит ничего, наверно, потому, что боится. Вид у него тогда был... как на собственных похоронах. Я тогда думала, из-за меня, это же я сказала ему прочесть. Знаешь, я думаю, он соберётся с силами и ответит. Скорее всего, тоже в письменной форме. — Она неуютно поёжилась. — Да уж, ситуация. Домой нельзя, по Парадайзу покойники разгуливают, как будто так и надо. Никак не пойму, кто же третий, и почему Спичка не видит Мизери. А ведь она не выходит из подвала. Погоди, — Ласточка даже вскочила. — Ведь Мизери появилась в бункере одновременно с нами! Тогда же и активировалась эта штука. Вряд ли это простое совпадение.
— Я совсем запуталась, — обессиленно выдохнула Моника и откинулась обратно на подушку. — Сама уже ничего не понимаю. Наверное, мне и правда стоит какое-то время просто полежать в палате, не отсвечивая, ну и повоевать с супом и компотом. Надеюсь, не умру от сердечной недостаточности прежде, чем компетентные личности разберутся, в чём тут дело, и Владимир наберётся смелости ответить. Я не могу так больше, — она удручённо покачала головой и прикрыла уставшие глаза. — Хочу объясниться, понять всё и перестать терзаться... Я жить хочу, в кои-то веки. Захотела, когда посчитала, что, если не начну есть, то помру через месяц. Не думала, что это будет так страшно, но самое жуткое, что я привыкла жить на энергетиках и чистой силе гнева. Не хочу я так больше... Потому что у меня вы есть. Не бросайте меня тут совсем одну, ладно? Я ведь могу ещё пригодиться.
— Ты что! — даже удивилась Ласточка. — Конечно же, мы тебя не бросим! Я тебя не брошу. А насчёт Сэма не бери в голову. Он выглядит грозным, но пациенты для него святое. У него... довольно своеобразное проявление любви.
Частенько непонятное, осталось прибавить, но Ласточка ничего такого не сказала. Она загрустила окончательно и вдруг выдала:
— Я уже вообще не понимаю, для чего всё это... любовь, то есть. Только одни нервы от неё. Как у нас, например.
— Ну... Я тебе говорила: это было моё заветное желание. Меня никто никогда не любил, а я пыталась любить, но те люди не хотели этого. Я хотела испытать это чувство, хотела подарить кому-то добро и счастье... Ну, если это и есть любовь. К тому же... На собственном примере знаю: одному жить очень сложно и тяжело. Вдвоём проще, и чем вас больше, тем веселее. И... Спасибо, — Моника протянула Октябрине руку, чтобы за неё ухватиться и сжать покрепче. — Я благодарна вам всем. И тебе тоже. И не злюсь, ни капельки, даже наоборот. Ты хорошая, это я тут плююсь ядом и сею разруху... — Мона погрустнела и отвела взгляд. — Теперь если Владимир узнает, что со мной всё совсем плохо, он расстроится. А я не хочу, чтобы он расстраивался, но хочу его увидеть... И не грустным и уставшим! Но теперь лучше ему меня не видеть. Наверное. Не знаю. Завтра у меня вообще целое путешествие по кругам ада намечается: и томограмма, и ЭКГ, и новый анализ крови сдать надо... А ещё надо есть не забывать, — Моника постаралась улыбнуться, но вышло как-то не очень, слишком грустно и мрачно было на душе.
— Я буду с тобой, — пообещала Октябрина. — Сэм будет меня пилить, а я буду делать вид, что его слушаю. Хотя, его только послушать... Представляешь, он на первом курсе плечо перепутал с предплечьем. И даже в тесте так написал – лишь бы со мной не соглашаться. Упрямый... — Она вздохнула. — Невероятно, но иногда я всё-таки скучаю по этому ортодоксальному шовинисту.

— А мне что делать? — спросила Эллисон у Катерины. Та удивлённо поглядела на неё, словно уже успела забыть про пациентку. Эллисон смирно сидела в коридорчике, обмазанная зелёнкой и перевязанная вдоль и поперёк.
— А вы можете идти домой. Только завтра зайдите на перевязку.
Эллисон грустно вздохнула.
— Один раз я уже ушла домой... и вот, что получилось, видишь. — Она указала на ссадину на виске, трагически вскинув аккуратные брови.
— А в полицию не обращались разве?
— У меня паспорт украли...
— Ладно, — решила медсестра. — Я спрошу у доктора, куда вас можно определить.
— Но я приехала к мужу! И я хочу остаться с ним!
— Ага, а я, вот, хочу, чтобы ваш муж оставался в своей палате, да когда ж меня кто слушал... Ну, подождите пока тут, я позвоню доктору.