Глобула Бока

...-Полагаешь, и у нас с тобой кармическая связь? - Он медленно затягивается и опускает тонкие пальцы на край чашки с кофе, опасно стоящей на перилах какого-то этажа - под самым небом.
-Однозначно да.
Вытягиваю из пачки сигарету для себя.
-Ты же бросила.
Улыбаюсь.
-Да вспомнила те костры.
-А почему всё-таки тебя тогда не сожгли?
Передергиваю плечами. -Может, не выдали те, кого спасла от хвори?

Я снова вижу этот костер. Чувствую жар так явно, что делаю несколько шагов назад.

Рыжие языки пламени жадно вылизывают тьму, но за лаской их - страх.
Люди, люди, но ни звука человеческого не слышно, скованы ужасом и любопытством - у каждого свое.
Я смотрю туда, где горят ненавистью глаза другой ведьмы, готовые мгновения спустя расплавиться в адском огне.
Смотрю смело, даже с вызовом. Ее действительно стоило сжечь.
Улавливаю сдавленный стон извивающегося в жару тела. Ветер швыряет в меня искры.
Ладонь на обожженную щеку, и снова гляжу в пламя, пытаясь разгадать в нем судьбу. Не свою - сына.
Ушел, вопреки мольбам. Угрозам. Доводам тем более.
Ушел воевать с османами.
Мог бы стать самым мощным ведьмаком. И стал бы!
Но ушел…
Отчего мучилась больше? Потери возлюбленного сына или непонимания, что им движело?

Ведьма в огне.
Она заслужила.
А я… Я думаю о сыне, и сердце падает куда-то под босые ноги.

Годы не могла понять, как же не оказалась на ее месте.
Так смело стою на грязной площади среди вибрирующей толпы, жаждущей крови…
Теперь сложилось все, последний штрих к той моей жизни дописан.

Я из Византии. Там ведьм не жгли. Преследовали, клеймили, но были милосерднее других.
Я жила в достатке. Лечила людей. И была счастлива до поры, а сын вмиг все разрушил своим неразумным решением.
Возможно, его одолели мысли об отце-завоевателе, которого почти не знал.
И он ушел.
Ещё не зная о гибели его, я бросила все и перебралась сюда - в адское, пламенем костров охваченное, опасное и чуждое пространство.
Смерти искала. Не нашла.
Меня здесь не знали. Не ведали и о даре. Поэтому я избежала участи быть заживо сожженной.
Мне суждено было начать заново - и жить, и исцелять.
А сын… Погиб от меча раскосого воина на горячем коне. Я увидела страшную картину в отсветах догорающего пламени.

Века спустя я нашла этого воина - в лабиринтах иной жизни. Столетия назад у него был шрам на левой щеке. Жестокий, не ведающий страха, на гнедом жеребце. Теперь он панически боится лошадей, проваливается в депрессивные эпизоды и никак не может найти себя (“у тебя три, целых три жизни! а мне хоть бы одну”!)
Я должна была отомстить. Но вместо боли для него - погрузилась в свою. Влюбилась.

Образ сына долго не могла воссоздать в памяти, а так хотелось!
И вот, лишь шасси Боинга, подпрыгнув, жёстко опустились на бесчувственный бетон московской посадочной полосы, осознала: это он, он, мой златовласый сын!
Глаза цвета молодых переливчатых липовых побегов. Какие прекрасные липы росли в нашем дворе в Византии!
Это он, мой когда-то возлюбленный сын, теперь - возлюбленный мужчина…

***

Дернула язычок молнии, нырнула под жилетку, обвила руками, его - крепкие - меня в ответ. Уткнулись уютно друг в друга и долго так стояли.
Без поцелуев, только объятия. Вдыхали что-то помимо питерского ветра. Ощущение, будто не на первое свидание прилетела - вернулась из долгой командировки. Домой.

Не придала значения.
Цеплялась за приятные мелочи, из которых, бусинка за бусинкой, собирается драгоценная нить: быть собой, в своей, с претензией, зоне комфорта.
Прибранная квартира. Встал с постели - мягкой рукой поправил сбившийся влажный отворот простыни, гущу кофейную в ведро, чашку, тщательно помытую, на сушку. В гардеробной аккуратно висит в ожидании рабочей смены костюмчик и тот самый галстучек. Никаких лишних вещей. В распахнутое окно радостно врывается питерская душистая прохлада.
“Повешу блузку сюда? “ “Да делай что хочешь.“
Как дома.

Уютно молчать, радостно говорить и не бояться выронить лишнюю фразу, Ощущать, что твои, порой витиеватые обороты падают в плодотворную почву, прорастая в рефлексии (а не куда-то в пространство, зависая там, покуда не растают, как это было с экс-женихом).
Из такси протянут руку, предварительно открыв дверь, подадут одежду и будут терпеливо ждать, пока путаюсь в руках-рукавах.
И комплименты. О стильной блузке, о теле моем и моих талантах. Никто не переубедит, что для женщины может быть слишком много красивых слов.

Переплетение мыслей.  Другое, но по мощности сравнимое с сексуальным удовольствие. Валяться в обнимку и долго обсуждать картину на стене. Неизвестная саратовская художница, чей-то подарок. Заприметила ее еще на фото в переписке.
То ли подвесной мост, то ли призрачная дорога - к себе? к любимым? или от них? - в туманном городском вечере, и размытый свет фар как напоминание о чем-то вечном и важном.

Но прежде чем провалюсь в сладкую дрему, уютно устроившись на его плече, пространство московское потрепало.
Дочь впала (снова) в поздний подростковый кризис. Налоговая угрожала прикрыть мой и так прихрамывающий бизнес.
Экс-жених забрасывал сообщениями, я, по привычке, отвечала; не получая в ответ того, что хотелось слышать, бесилась.
Клиенты то оформляли заказы пачками, то сериями их же отменяли.
Папа капризничал: и мультиварка у него не работает, и суп сварился неожиданно невкусный, и кокос не растёт… я должна была немедленно ситуации разрулить.
В довершение пестрой картины вернулся с конкурса танцор, бачатерос, который планировался на вакантное место экс-жениха, но в последний момент струсил. И вот вернулся, и, как ни в чем не бывало, голову морочит.

“Ты прилетай, - сказал на прощание, я живу один. Можешь на всю неделю остаться - ключа два.”
Признаться,  с этой мыслью я играла. Неделя в Питере, целых 7 дней! Обойти весь Эрмитаж, обкатать все каналы, расцеловать все разводные мосты… Выборг! Кронштадт! Может, и петергофские фонтаны. Думала про город, но не о приглашающей стороне.
А Москва по кругу: налоговая, экс-жених, папа, дочь… пара дней, и контакт вместе с сообщениями удалила. Прощай, прекрасный флирт!

И вот, хмурым понедельничным утром получаю “Ну что, Алла Георгиевна, когда гештальты закрывать? “
Фотография к сообщению приложена. Радужку цвета молодых липовых побегов не различить, но я, оказывается, не забыла.
И понеслось.
Нежные, горячие, цепляющие за уставшее, но не утратившее эмоций нутро сообщения.  Фотографии снова, не только полыхающих июньских закатов.
“Надо покупать, - кивает самая стабильная (и циничная) из всех моих Субличностей, - билеты в Питер.”

Подружки били копытами: ну, куда ты, красотка престарелая, собралась? Домой к незнакомцу! Сколько вы там флирту в аэропорту предавались, с полчасика? Да ещё за 700 километров!
Можно подумать, отмахиваюсь, если бы встреча планировалась на какой-нибудь Петровско-разумовской, были бы гарантии.
Мы понимаем, не успокаиваются подружки, ты соскучилась по ярким эмоциям. Но стоит же получше узнать человека!
Угу, киваю, потягивая брют, с бывшим мужем прожила долгих семнадцать, но так и не узнала.
Приключение! Не просто слетать на свидание, а снова, снова! увидеть Питер. И прикоснуться к Исаакию.

В какой-то момент после очередной горячей переписки эмоции начали зашкаливать. Купила сигареты и, пялясь с подоконника бессонными глазами в ленивый московский рассвет, задавалась вопросом  “какого чёрта?!” 
Решила: гормоны. Провожают в последний путь молодость, с которой попрощалась еще в январе, но ворвался безумный май с возвращением экс-жениха и танцором-бачатеросом, а пресловутой вишней на моем подсохшем тортике стала эта пулковская встреча. 
Родственники - в конце списка.
Так что, просто гормоны, ничего более, решила.

Смотри, указывали подружки на очевидное, тебя уже выносит. А что будет после?..
Молчу. Тяну сигарету. Да что будет, я же теперь неуязвима.
А сколько ему лет, интересуется самая строгая, тебя как обычно не волнует?
Как обычно нет, пожимаю плечами.
А может, предполагает мечтательная, он вообще не умеет?
Неет, тянет строгая, рассматривая фотографию, этот умет. И вздыхает. Сверлит меня проницательным взглядом.
Молчу. Тяну сигарету.

Неделю спустя, бросив в дверях сонной дочери о своем отсутствии, накидываю на плечо новый рюкзачок и через пару часов уже в Питере.

Расцепляем руки и поднимаемся в его уютное пространство. Я замерзла, хочу в горячий душ, хочу кофе, хочу есть!
Переодеваюсь в синий шелковый в заездах струящийся костюмчик и раскованной волчицей дефилирую в комнату. Я только хотела спросить, варить ли и ему фирменный кофе. Вот жезва моя, и специи привезла, но наклоняюсь и мы сливаемся, ах, в каком сладком поцелуе!
Где там кофе, где голод, где весь мир!.. На пол всю эту одежду вместе с шёлковым струящимся. Что-то про доверительный контакт, “но ты сама решай”.  Не взвешиваю за и против, просто не могу оттянуть сладкого момента еще на 40 секунд, пока…

Пьем кофе с роллами.
Я болтаю, он молчит. Слушает, кивает.
-Не утомила тебя? - улыбаюсь.
-Нет, мне интересно.
И задает новые вопросы.
А перед прогулкой за каких-нибудь двадцать минут помогает подготовить документы для налоговой, с которыми билась месяц.

Собирались в Выборг, не попали. Пока валялись в постели (снова), все гостиницы заняли.
Что ж, у нас есть Питер. Бесконечный любимый, чарующий. Никогда не будет его слишком.
-Исаакий! - глаза загораются, и я углубляюсь в поэтическое повествование о своем общении с этим собором.
Не удержусь и от откровений: как кладу ладонь на мрамор и чувствую энергии, отклик. Замолкаю на секунду, оценить реакцию. Похоже, его не только не напрягает - даже не удивляет.
-А фотографии с ним есть?
-Ох, нет, только он сам в тысячах ракурсов.
-Так будут, - откликается.

Фотографий выйдут десятки. И там, у собора, и у деревьев, которые беззастенчиво обнимала, и у строгой Невы, на мосту, под мостом…
-Встань тут… и тут давай. Еще в другом ракурсе. Подбородок опусти. И расслабься.
Странно. Привычная к фотосессиям, раскованная обычно, я действительно чувствую напряжение.
Но списываю все на питерский ледяной ветер.

Подходим к колонне Исаакия.
-Как ты говорила? Положить ладонь?
Он прикасается к мрамору и долго не отрывает руки. Моя рядом.
-Что чувствуешь? - хрипло произношу.
-Прохладу.
Он улыбается. Но это не снисхождение.

Ветер расходится, кутаюсь в шарф на манер восточной женщины. Он подмечает, что восток мне вообще-то к лицу.
-Нет, довольно его!
И начинаю вдруг про отношения с персом и его Востоком. Про погружение в другой мир, казавшийся волшебным. Про безусловную любовь, в которой я как в ласковом море купалась много месяцев. Любовь, залечившую все мои шрамы душевные. Про игру, для меня - игру, в невесту.
И как потом стало в этом мире тесно.
Еще похвасталась, что заключила договор со всеми богами, которым молюсь: никаких разрушительных чувств с моей стороны, только принятие любви другого.
Угу, как же. Но тогда, на дворцовой набережной я пребывала в абсолютной уверенности.

Долго бродим по Питеру, а с нами бумажный пакет, в котором уже початая бутылочка немецкого рислинга. Мне захотелось. Наблюдая эти шалости, начавший было накрапывать дождь стихает.
-Договорилась таки? С дождем.
-Ага.
-А остальное? Тоже твои ведьминские штучки? Просто у меня так никогда раньше не было.
Это он про нашу страсть, острую, неуемную.
-Нет, я… однажды уже пыталась взламывать душу. Ни к чему хорошему не привело. Так что сегодня лишь чистые эмоции.
Под нами тяжелые воды Невы. Он приобнимает меня сзади.
-Мне так хорошо сейчас, спасибо что прилетела.
Ветер пытается сорвать с меня шарф, придерживаю его руками.
-Я очень хотела.

В ресторанчике садится рядом, и я незамедлительно опускаю пальцы на его стриженый затылок.
-Ты что-то со мной делаешь, я начинаю в сон проваливаться.
-Ничего, я разбужу, когда твой борщ принесут.
-Ну ты все-таки держи себя в руках, - улыбается.
-Я прилетела чтобы в руках себя держать? - возмущаюсь, - Сел рядом - терпи.

-Домой поедем на самокате, - заявляет, - ты же хотела острых ощущений.
Отмахиваюсь. Право, возможно ли женщину, вырастившую практически в одиночку нейроотличного  ребенка напугать какой-то двухколесной железкой?
И тут я ошиблась.
Самокат опасно подпрыгивает на неровной плитке, резко тормозит, объезжая прохожих, лихо закладывает на виражах.
-Можно всё-таки помедле-нн-нее, пожалуйста, - жалобно взываю.
Ладони потеют и дрожат, пульс 140. Или больше.
На очередном перекрестке спрыгиваю, и, пока горит красный, ловко закидываю ногу на ограждение и с наслаждением растягиваю заиндевевшие голени. Оборачиваюсь. Он улыбается. Наблюдает.
За грудиной защекотало. Решила - все самокат, его лихие пируэты в короткой питерской ночи.
И снова - ветер в ушах.
-...за то, что мне любооовь твояя, - распеваю на весь московский район, - порой былааа нужнее хлеееба. -Не режет?- спохватываюсь.
-Что? не расслышал!
-Ухо твое тонкое музыкальное не режет?
-Нет, романсы ты хорошо поешь. Держись крепче!
О, это я с удовольствием!
И пульс выравнивается.

Ближе к дому начинает заниматься голубоватый ранний питерский рассвет.
На очередном перекрестке тело наконец ловит баланс, а я - дофамин. Даже немного расстраиваюсь, когда вижу знакомую парадную.
Все что-ли? Только втянулась.
Но впереди удовольствие иное, мощное, накатывающее волнами чистой радости. И, пока он медленно тянет терпкую сигарету там, под облаками, я, сбрасывая на ходу одежду, прыгаю в душ.

Что такое идеальное совпадение?
То, что глазурью проливается на гормоны - растворение в партнере, послевкусие, единение. Доверие.
То, что делаешь в удовольствие - тогда, когда хочешь, когда готов.
Что чувствами как специями присыпано. Пусть они и мимолётные.
Мимолётные… так казалось в ту бело-голубую питерскую ночь.

Я лежала и рисовала мысленно его лицо. Договорились: когда уже пойдем в сон, никаких прикосновений, чтоб не разбудить. И вот я касаюсь только взглядом.
Как же молодо, без строгого костюма с изящным галстучком, без этого офисного антуража  он выглядит сейчас! Сколько все-таки тебе лет, неожиданный мой? Осторожно придвигаюсь, едва касаясь. Кожа-к-коже.
-Ты почему не спишь, радость моя, - сонно бормочет и обнимает.
Я растягиваю выдох и пытаюсь отмахнуться от навязчивого “гладить, гладить”. Вцепляюсь в массажный мячик.

Удивительно, я не просто планировала остаться на ночь. Я хотела разделить эту ночь. Играла с фантазиями об объятиях. Чувствовала, будет легко и хорошо. Знала.
Прецедент. Даже с безусловно любящим экс-женихом ни разу не соблазнилась, всегда возвращаясь спать в свою нору, без малейшего желания чувствовать рядом чье-то (чужое) дыхание, тело или, не дай бог, храп. Правильная подушка, много подушек, хомячья нора из одеял, раскинуть руки во все стороны. А утро - в своем ритме, привести себя в порядок, долго завтракать и чтоб ни души поблизости.
Лишь однажды, несколько лет назад, уступила уговорам, осталась. Но там были чувства.

Стоп, стоп, позвольте, какие чувства - сейчас? Полчаса флирта в Пулково, дерзко бросаю про незакрытый гештальт целоваться на разводном мосту, но ни одного сомнения, что по приземлении оставлю лишь сладковатый привкус воспоминания.
Грустная, вся в мыслях о любимом Питере, который больше не увижу, медленно вышагивала в поисках устройства для посадочных, и вдруг он - импозантный, харизматичный, с правильными словами и этими необыкновенными глазами цвета молодых липовых побегов.

И вот лежу - на одной подушке, под одним одеялом - держа ладонь на безопасном расстоянии от горячего тела, вдыхаю тепло, будоражащий запах и думаю о том, сколько бы отдала за простой контакт. Только раз провести кончиками пальцев по позвоночнику.
Только раз.
Яркий питерский рассвет вместе с прохладным дуновением неугомонного ветра льется в приоткрытое окно.

Просыпаюсь рано. Да спала ли вообще…
Звезда моя, красиво раскинувшись, еще в плену Морфея.
Шурша шелковым струящимся перемещаюсь по квартире, варю кофе. Забираюсь в кресло с ногами. Медленно делаю глотки и ласкаю его взглядом, пытаюсь подсмотреть сны.

А еще был концерт - накануне.
Он так и сказал: сейчас будет концерт. Разложил гладильную доску (“это музыкальная доска”), на нее маленькое электронное пианино. Пел авторское и Цоя.
Не шевелясь, смотрела жадно. На его пальцы, на непослушный чуб, спадающий на лицо. Музыка переливалась из него в меня как живая субстанция, заполняя до краев теплом и нежностью.
Он все переспрашивал, правда ли мне понравилось.
Мне понравилось гораздо раньше. Он присылал свои треки, и с первых тактов поняла: моя музыка.
-Не знаю, почему решился тебе петь. Обычно стесняюсь.

Музыкантом мечтал стать с детства. Предназначение не всегда получается раскрыть, но не прочувствовать его нельзя.
Родные - потомственные военные - были против. Что за идиотская профессия - музыкант?!
Одно из самых трудных моментов для родителя - принять, что твой ребенок другой. Мне, к счастью, удалось; единственное достижение в моем материнстве.

Он поступает на юридический. Выступает с группами гитаристом. Но жгучее желание петь не отпускает. Тембр непростой, и долгие годы он приручает его, ищет учителей. И находит. Записано несколько треков, и остался последний шаг: найти продюсера.
Когда говорит о текущей работе, будто смахивает пыль с рукава. Это временно и вроде как несерьезно.
Но я протестую.
-Нет, это тоже предназначение. Их же может быть несколько. И оно реализовано!
Он смотрит с интересом.
-Вообще-то да. Ловлю дофамин от того, что могу составить любой юридический документ, легко, как детский стишок прочесть.
-Ну вот. Не обесценивай.

Следующие сутки, после недолгих размышлений - проваляться полдня в постели или все-таки съездить в небольшое путешествие - единогласно делаем выбор в сторону Шлиссельбурга.
День солнечный, даже жаркий, а мы, после вчерашнего, как два пингвина. Раздеваемся, подставляя голые плечи под ультрафиолет. Однако, коварный резкий ветер из-за угла, как бандит нападает неожиданно, и приходится, ворча, снова надевать на себя и заматывать.

Небольшая прогулка по городу, и сегодня время его откровений. О отце, “когда он ушел, мы все вздохнули”, но “харизма моя все-таки он него”, о матери - с такой завидной нежностью, о брате “в смысле - сводный? родной мой брат”.
Лихорадочно подсчитываю в уме, и вот получается, что восходящей моей звезде 31. Еще месяц назад я бы никак не отрефлексировала. Да просто бы не стала ничего высчитывать. Отчего сейчас так взволновало?
Все еще сопротивляюсь щекочущему подзабытому ощущению за перикардом.
Все мои мужчины были гораздо моложе, но эта запредельная дельта…

В атобусе подныриваю ему под руку, кладу голову на ключицу, он медленно опускает на меня свою, тяжелую, и выбившийся локон непослушного чубчика щекочет мне щеку. Шея будет затекать, но я лишь повернусь удачнее, не в силах прервать этого единения.

Вместо традиционной экскурсии в крепость перелезаем по бетонной опасной кромке, цепляясь за рабицу, к разрушенному шлюзу и дурачимся там целый час на зависть скучающим в очереди на берегу.
Еще милее сердцу интровертов земляные неровные дорожки старой аллеи вдоль неряшливо заросших берегов канала. Бродить без определенной цели, щуриться от солнечных лучей, присаживаться на поваленный ствол обниматься…

“Аэропорт” - встряхивает проснувшаяся стабильная Субличность.
-Не хочу уезжать - вырывается.
-Так оставайся.
Перед глазами тоскливые глаза дочери, у которой кончились черные майки и она снова забыла, где лежат свежие (аккуратной стопочкой).
-Может, в следующий раз?
И наверное мне хотелось бы услышать про следующий раз. Но он никак не комментирует.

В такси ложусь к нему на колени, смотрю как проносятся за стеклом облака. В голове крутится “хорошо, как же хорошо”.

Вернулись, и вместо собрать вещи и уточнить про посадочный - в объятия скорей.
Как это было - в последний раз?
С губ слетало “боже, боже”, и - мимолетно, в ушедшем в точку в сознании - “да откуда же ты взялся, волшебный такой?”.
Потом просто хотелось, чтобы это не кончалось. Никогда.

Растянулась на диване. Промелькнуло: как дикие животные. И в моем понимании, это комплимент.
-Мы с тобой как два животных, - произносит он мгновение спустя.
Улыбаюсь.
-Два прекрасных животных. Я волчица, ты волк.
-Гиена.
-Что? - подскакиваю, - нет! Гиены падальщики, это вообще не про тебя!
-Никому не нравятся гиены. А мне они симпатичны. Забавные. И у меня гиений смех.
Я продолжаю возмущаться, а он улыбается.
“Аэропорт”- просыпается моя стабильная Субличность.
Кидаю взгляд на часы. И правда, мой самолет взлетает через час двадцать, а я еще здесь.
Быстро поднимаюсь, запихиваю в рюкзачок последние вещи и вдруг разом сходит эйфория и накатывает… нет, не тоска, боль.
Но я все еще сопротивляюсь.

Прощание вышло скомканным. Да что там, я просто сбежала. Сажусь в такси, хлопаю дверью и…
“Ммм, - тянет стабильная Субличность расстроенно, - чего рыдаешь?”
Этого не должно было случиться, я же договорилась со всеми богами, которым молюсь: больше никаких чувств! Я возвела нерушимые дамбы! И у меня получалось!
“Размыл он твои дамбы, - констатирует Субличность, - своей харизмой”.
Нет, нет, - мотаю головой, вытирая слезы.

Таксист невозмутим. Очевидно, наблюдал и не такое.
Замечаю у него пачку сигарет, прошу одну.
Уже давно пора на паспортный контроль, а я все тяну сигарету и бормочу “не может быть, дамбы…”.

Таможенники пропускают быстро, успеваю присесть за стойку бара. Мне рекомендуют красное сухое, крымский резерв. Насыщенный вкус с ярким черносмородиновым хвостом, бархатистая текстура и цвет - темно-рубиновый, переливающийся маслянистыми оттенками - на несколько минут приближают к стабильности. Обсуждаем с барменом происхождение наших татуировок и кто все-таки лучше, пауки или волки(волчицы).
Я даже улыбаюсь. Делаю удачный кадр и отправляю с припиской “прощальное“.
Ответ приходит сразу:  “что за слова, до свидания!”.

А когда оно, свидание, а какое будет, а кто я теперь - для него, а…
“Главное, совершенно очевидно, кто он для тебя теперь”, - встревает Субличность.

Не помню как долетела. Кажется, пыталась читать.
“У вас нет будущего, отпусти, - пытается наладить контакт стабильная Субличность.- у него впереди семья и детки, у тебя - пенсия”.
“Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим”©
Как отпустить?!
“А ты повторяй про разницу вашу: двадцать два, двадцать два”
И вот иду, мрачная, с каменным лицом, по длинному коридору, и талдычу вслух: двадцать два.
Пассажиры смотрят на меня и крутят головами, выискивая на рекламных плакатах связь с загадочными цифрами.
Не получается, - огрызаюсь.
Субличность вздыхает: тогда смирись.

Дома.
Спать пора, а я бесцельно слоняюсь по квартире, переступая через грязные вещи и посуду с засохшей едой. Какими талантами можно устроить подобный бардак всего за двое суток уже не удивляюсь.

“Я хочу, чтобы ты была здесь,
чтобы ты была здесь, как ты есть,
чтобы я позабыл созвездья,
числа коим несть,
чтоб Луна целовалась с водой,
чтобы все еще в этот вечер
оставалось без четверти до
нашей встречи.”

Достаю вещи из рюкзачка. Шелковое струящееся, в звёздах. Утыкаюсь лицом, вдыхаю, вдыхаю жадно его запах - и кидаю в стиральную машину как в топку.

Возможно ли смириться с чувствами? Не в моем случае.
Любовь моя - молекулярное облако Бернард 68, глобула Бока. Настолько темное и мощное, что поглощает не только видимый свет - жизнь. И, если случится мало работы, втянет без остатка.
Не видно звёзд, галактик, да их попросту нет! Густая чернота кругом. И боль - вероятнее всего.

Надеваю кроссовки и бегу в рассвет.
Скорость, ветер, лесные дорожки, неряшливо заросшие овраги.
Выплеснуть эмоции привычными слаженными движениями в облако, плывущее надо мной, тяжелеющее рыхлым свинцом будущего ливня.
Сила души не в том, чтобы избежать - найти путь к сохранению баланса.