Круг моей молодой любознательности

     В возрасте 10-12 лет я почувствовал недостаточность своего повседневного окружения моим пробуждающимся потребностям. Но поскольку наша семья (мой дед Перевалов Пантелей Никифорович 1881 г. р., моя бабушка Вера Семеновна 1879 г. р., моя мама Мария Пантелеевна 17.03.1923 г. р. и я Олег Николаевич Перевалов 24.06.1945 г. р.) жила весьма скромно, у меня не было возможности занимать свое свободное время чем-нибудь кроме чтения. Которым я потому увлекался все больше и больше. Тем более, что у нас не было радиоприемника, обычного тогда для большинства моих соседских приятелей и школьных одноклассников. Которые при встрече друг с другом обменивались впечатлениями об услышанных прошлым вечером постановках радиотеатра и разных радиопередачах. Участвовать в их разговорах я не мог не только по причине скромности денежных средств нашей семьи. Непререкаемый наш семейный глава, мой дед Пантелей Никифорович Перевалов (1881 г. р., раскулаченный, изгнан из дома с семьей осенью 1931 года),  по своим веросповедальным и государственным убеждениям заведомо не мог позволить маме (работавшей в школе преподавателем ботаники) приобретать "дьявольские затеи" (радиоприемник) для дома.
    В "промтоварных магазинах" Ленинска-Кузнецкого, той "социалистической" поры (времен 1955 - 57 годов), можно было купить недорогие радиоприемные устройства, доступные любому уровню благосостояния. Можно было купить простой радиоприемник и на наши семейные средства - заработную плату моей мамы учительницы и невеликую "пенсию" деда (бывшего путевого обходчика железной дороги), награжденного медалью За Доблестный Труд в Великой Отечественной Войне, ушедшего на "пенсию" по старости. Бабушка же моя Вера Семеновна "пенсию" не получала, так как никогда и ни на каком производстве не работала. Она всю жизнь занималась семейным сельским хозяйством, родила восьмерых детей, вырастила шестерых (последние два грудных мальчика умерли вскоре после изгнания Переваловых из дома колхозными "экспроприаторами").
    Потому и помню, что бабушка моя жила с нами даже более скромно, чем мы все! Вера Семеновна никогда ничего себе не требовала и ничего себе не покупала, потому и спала долго на нашем большом синем сундуке, в ноги ставила табуретку.
    После кончины деда бабушке стали приносить половину дедовой "пенсии" и мама купила ей полутораспальную кровать с пружинной ("панцирной") сеткой. Тем не менее, участие Веры Семеновны в нашем семейном хозяйстве было велико. Когда она была помоложе, то еду для нашей семьи готовила именно она! Приносила воду в ведрах на коромысле из колонки (за 200 метров от дома) до тех пор, пока я не окончил четвертый класс. Далее воду домой в ведрах приносили уже мама и я.
    Я хорошо помню вечерние очереди женщин с ведрами у нашей маленькой водяной будки, располагавшейся рядом с моей 37 школой. В которой явно кто-то жил - единственное окошко с кружевной занавеской в будке вечером изнутри освещалось  электрической лампочкой. Из стены водяной будки, на стороне окошка, наружу торчали два водяных крана. Из большого, высоко поставленного, крана наливались сорокаведерные бочки, подвозимые на лошади, а для носимых на коромыслах ведер предназначался маленький кран, послушно наливавший воду в ведра за поданные в маленькую дырочку у окошка талоны, вырезанные ножницами на каждый день из целой карточки. Которую выдавали нам каждый месяц.
    Ленинск-Кузнецкий довольно большой город - не менее 130 тысяч населения, проживавшего в годы моего детства в основном в частных деревянных домах с огородами. Кучковавшихся несколькими обширными поселками вокруг действовавших шахт (нашей - 7 ноября, Новой, Комсомольской, Кирова и Ярославского). Водяным источником городу служила река Иня, в которую свободно стекали все шахтовые и городские стоки. Иня была маленькая - шириной метров 20 - 30, по весне довольно широко разливалась мутными водами. Потому вопрос водоснабжения для городского хозяйства Ленинска-Кузнецкого был довольно острым.

    Помню нашу простую пищу, приготовленную бабушкой на чугунной плите нашей кирпичной печки - привычный суп с картошкой и квашеной капустой (бабушка всегда заправляла его луком, пережаренным на постном масле до коричневого цвета) и ее вкусную, жареную на чугунной сковороде картошку, с соленым свиным салом. Все это следовало есть обязательно с хлебом, что бы наедаться "до сыта"!
    Картошка и все другие овощи - морковь, свекла, горох, бобы, огурцы, помидоры и капуста, велись семеноводством бабушки и не плохо росли в нашем довольно большом огороде (соток около 10).
    Помню и огуречную нашу грядку, сделанную бабушкой из навоза, натасканного ею из соседского с нами конного двора. В которой огурцы прекрасно росли, на зависть соседям!
    Помню, так же, что перед большими церковными праздниками бабушка удивляла меня выпечкой очень вкусных шанежек (с толченой, разведенной молоком, картошкой) и сытных пирожков "с осердием" (с пропущенными через мясорубку свиными потрохами). Кроме того, бабушка умела готовить два вида киселя - пресный густой (на мучных высевках), порезанный на мелкие кусочки, политые постным маслом и кислый - полупрозрачный крахмальный (из тех же мучных высевок), так же порезанный на кусочки, облитые разведенным в воде сахаром.
    Бабушка умела готовить и крепкое пиво ко времени прихода к нам дяди Мити Николаева (двоюродного брата мамы) с женой тетей Дусей, резать нашего поросенка. (Мама жалела наших чушек, которых выкармливала и всегда закрывала подушкой уши, когда они несчастные громко визжали. Что в Ленинске-Кузнецком той поры было делом вполне обычным перед ноябрьскими праздниками. Перед днем октябрьской "революции" по нашему поселку шахты имени 7 ноября морозными утрами раздавались отчаянные визги забиваемых на мясо свиней!)
    Приходивший к нам на этот случай дядя Митя (танкист, дошедший до Берлина) надевал свои воинские награды - оба ордена (Красной Звезды и Отечественной войны) с медалями За боевые заслуги и За взятие Берлина.
    Помню, что за неделю до забоя нашего поросенка на мясо, бабушка заставляла меня мыть изнутри десяти литровую стеклянную бутыль для пивного сусла, так как ладонь бабушки в ее горлышко не пролезала. Очень хорошо помню и одну случайную к этому времени шумную встречу дяди Мити и дяди Паши (старшего брата мамы, сильно хромавшего на одну ногу, инвалида Отечественной войны, приехавшего к нам в гости из Гурьевска). Тогда напившись пива Веры Семеновны они, оба они громко разговорились о событиях становления нашего "социализма".
    Об угоне сестры деда Дарьи Никифоровны до Иркутска с маленьким дядей Митей, после убийства саблей его отца и изъятия всего их имущества, в недалекой от Яново Боровлянке.
    Об изгнании из дома колхозными "экспроприаторами" Яново кулаков Переваловых, с пятью малыми детьми на улицу, в октябре 1931 года, без имущества.
    Оба они - и дядя Митя и дядя Паша, разгоряченные пивом бабушки, так стучали тогда кулаками по столу, что чугунная сковорода, с жареной на свиной крови картошкой, подпрыгивала!

    Я никогда не видел на бабушке обновок в одежде (впрочем, как и на деде, тоже). Видел только как бабушка постоянно копалась в своем старом белье, самое худое из которого она резала ножницами на тряпки для половиков и постоянно вязала на спицах шерстяные варежки для всех нас. Шерстяную пряжу для них бабушка сама сучила из комка кудели, привязанной к сделанной дедом деревянной прялке, скручивала веретеном вытянутые нитки и на него их наматывала.
    Я часто видел, как бабушка перешивала свои старые юбки и кофты на швейной машинке Подольского завода. На которую изловчился скопить денег бережливый Пантелей Никифорович, однако которую сам купить не смог. Несколько раз отстаивал большие очереди у хозяйственного магазина нашего поселка шахты 7 ноября (однажды даже ночью). Швейных машинок на всех тогда не хватало и ее помогла нам купить моя тетя (старшая сестра  мамы) Анна Пантелеевна, работавшая врачем легочником в больнице шахты 7 ноября, через своего знакомого в нашем Промтоварном магазине.
    Швейная машинка была очень красива и очень привлекала меня своим хитрым устройством, потому я при любом удобном случае не отказывал себе в удовольствии ее покрутить (подняв прижимную лапку и отвернув винт фрикциона), когда нужно было наматывать шпульку нижней нитки.
    Как-то однажды, после очередного негодования мамы на обрыв ниток машинкой, я внимательно почитал инструкцию к ней и покусился на регулировку натяжения верхней и нижней ниток и на длину стежков. Что по началу мне не удалось. Обрывы ниток стали чаще, чем я тогда напугал бабушку. "Ой Олег машинку нарушил!" Но я, повозившись с настройками натяжения ниток и длины стежков, сам все исправил - шов стал ровненьким (верхняя и нижняя нитки были одинаково натянуты), длина стежков послушно менялась и нитки больше не рвались!

    В нашей семье мне иногда дозволялось заводить патефон, оставленный у нас Анной Пантелеевной, которая в очередной раз поменяла место работы (также врачем легочником) и уехала с семьей (мужем Петром Ивановичем Бутиным и детьми Олегом и Ольгой) за сорок километров от Ленинска-Кузнецкого, в город Белово. При чем я заведомо не мог заводить патефон во время церковной службы в единственной церкви нашего города, на улице Апрельской (в последствии снесенной).
    Помню как я любил слушать замечательные песни на патефонных пластинках Анны Пантелеевны - Летят перелетные птицы, Почта полевая, Эх дороги, Темная ночь, Смуглянка молдаванка, Ничего не говорила, Сирень черемуха, Ехал я из Берлина, Хороша страна Болгария, Где же вы друзья однополчане, Крейсер Варяг  и Песню пьяных (Бетховена).
    До отказа заведенной пружины патефона хватало только на прогон одной стороны пластинки (на середине второй - звук замедлялся и пластинка останавливалась). Потому после каждой песни (по одной на каждой стороне пластинки) приходилось крутить заводную ручку патефона до упора. Так же помню, что через несколько пластинок приходилось менять иголку в патефонной головке, что бы звучание было лучше. Запасные иголки хранились в выдвижной уголковой коробочке патефоного ящика, где можно было найти острую иголку, взамен затупленной.
    К моему большому тогда сожалению патефон у нас пробыл недолго - Анна Пантелеевна окончательно обосновалась в городе Белово и увезла его к себе. Тем и закончилось мое увлечение патефонной музыкой! Которая мне очень нравилась, но удивляла тем, что бабушка Вера Семеновна всегда плакала, когда я заводил патефон (до наших дней храню его неисправный под столом моего сетевого компьютера). О причине своих слез Вера Семеновна никому не рассказывала и только став взрослым, я догадался об их причине. Музыка патефона напоминала бабушке налаженную ее семейную жизнь в родном селе Яново (современный Алтайский край) до времени, когда семью Переваловых раскулачили. Звуки патефонной музыки напоминали Вере Семеновне ее счастливые семейные вечера, когда вся семья Переваловых собиралась слушать редкий в сельской жизни того времени их семейный граммофон! Доставшийся им в наследство от покойного Никифора Егоровича Перевалова (отца моего деда), промышлявшего в молодые годы зимней торговлей сливочным маслом в Томске. Который и купил в Томске эту "дьявольскую затею". По догадке Пантелея Никифоровича подтолкнувшую завистливых колхозных "экспроприаторов" Яново к их "раскулачиванию". После того, как пятидесятилетний Пантелей Никифорович, в одиночку кормивший сельским трудом Веру Семеновну и пятерых малолетних детей, нанял себе в помощь одного работника!

    Скромность наших семейных средств принуждала нас жить по строго заведенному порядку. Каждое воскресенье, а особенно в большие церковные праздники (Рождество и Пасху), во время утренней службы в далекой от нашего дома церкви Ленинска-Кузнецкого, Пантелей Никифорович торжественно читал свои любимые места из Евангелия - для неграмотной Веры Семеновны, для мамы  учительницы ботаники (сначала в 8 школе, а далее в 37) и для меня школьного троечника. Продолжалось это до моей учебы в четвертом классе в 25 школе, пока Пантелей Никифорович еще был относительно здоров. Далее чтения Евангелия прекратились, дед тяжко заболел легочной болезнью и скончался поздно вечером 29 февраля 1956 года, когда мне шел одиннадцатый год.

    Мы остались втроем - мама (постоянно была на работе в школе, вела полторы-две учительские "ставки", возможно копила деньги на летние поездки на "курорт"), бабушка (готовила нам пищу и следила за мной, стала получать часть не великой дедовой "пенсии") и я (заканчивал учебу в четвертом классе и все больше и больше увлекался чтением).
    Я в свободное от школьных занятий время редко выходил на улицу к соседским приятелям, предпочитал читать книжки, но к сожалению кроме много раз перечитанных двух-трех сборников Русских Сказок и детских книжек (Агнии Барто, Николая Носова, Корнея Чуковского, Сергея Михалкова), других книг для чтения тогда не имел!
    И вот как-то однажды я, любивший наводить порядок на двух моих нижних полках нашей "этажерки", обратил внимание на третью снизу мамину полку. (Верхняя четвертая полка нашей этажерки вмещала в себя единственное наше зеркало и двух открывавшихся фарфоровых голубков, переполненных разноцветными пуговицами, катушками ниток, иголками и булавками.)
    На полке мамы располагались два ряда книг. Передний был занят школьными учебниками мамы, по которым она преподавала химию и ботанику (содержание которых меня уже не привлекало, я давно с ними ознакомился), а в заднем книжном ряду плотно стояли книги мамы времен ее заочной учебы в пединституте города Сталинска (современный Новокузнецк). На которые я и обратил свое любопытствующее внимание! Институтские учебники неожиданно вдруг увлекли меня своим необыкновенным содержанием, оставили во мне, бегло тогда уже читавшем, неизгладимое впечатление! Превосходившее впечатление от всех немногих купленных мне мамой книжек (для младшего и среднего школьного возраста)! Все мои книжки были по нескольку раз мной перечитаны и я скучал без привычного мне чтения. Несколько выручала меня тогда небогатая библиотека моей начальной 25 школы (вмещавшей в себя четыре класса, с первого по четвертый), но там я брал книги случайные, из доступной их наличности, при настоятельном участии при выборе моей учительницы, строгой Галины Михайловны Меркурьевой и я почти никогда не был удовлетворен этим чтением.
    Мне так же приходилось по настоянию бабушки читать ей Святые Книги покойного деда - Евангелие и Псалтырь (привлекавший мое внимание замечательными картинками). Разумеется это обязательное чтение не содержало для меня ничего притягательного и меня не увлекало. Потому я и обратил внимание на институтские книжки мамы, учительницы средних классов (5-8), преподавателя предметов естествознания - ботаники, зоологии, химии (когда ей предоставляли соответствующую ее образованию учительскую "ставку" в нашей 37 средней школе).

    До сих пор помню содержание институтских учебников мамы -
        учебник Зоологии Огнева, с подробными описаниями самых разных животных;
        учебники Геологии и Палеонтологии, с их жуткими временными границами и изображениями древних динозавров;
        учебник Астрономии, с потрясшими мое воображение расстояниями до нашего Солнца, с планетами его окружающими и не мыслимыми расстояниями до звезд, собранными сотнями миллиардов в галактических звездных скоплениях, сопровождавшихся "теориями" их происхождения (Канта, Лапласа, Опарина);
        учебник Химии с описаниями и изображениями химических производств, с непонятными мне формулами.
    Это неожиданное чтение настолько раздвинуло мой кругозор, что наша бытовая неустроенность перестала огорчать меня. Оказалось, что есть другой огромный, остро увлекательный Мир, существующий вне наших незатейливых будней. Надо только побольше о нем узнать из самых увлекательных книг! Тогда меня, не имевшего жизненного опыта и увлекли произведения известных писателей "фантастов" - Герберта Уэллса, Жуль Верна, Александра Беляева, Алексея Толстого. Однако очень отдаленные от текущей жизни книги братьев Стругацких, от "фантастики" меня оттолкнули.

    Книги тогда стали основным и постоянным (даже во время еды, за что бабушка и мама меня ругали!) средством познания и моим почти единственным заполнением своего свободного времени после скучного выполнения обязательных школьных уроков, которые моему любопытству ничего не добавляли.
    Кстати сказать, начиная каждый новый учебный год в следующем классе, я в течении одной, двух недель на школьных уроках с удовольствием знакомился со всем содержанием своих новых учебников, совершенно не слушая учителя. После чего, удовлетворив таким образом свою любознательность, я понемногу включался в скучный учебный "процесс", меня отталкивавший непонятной обязательностью, не совпадавший с моими предпочтениями и потому трудно запоминавшийся, вынуждавший меня (угрозой получить плохую оценку) к утомительной и мало успешной зубрежке сведений, меня не увлекавших.

    Никто не обязывал меня запоминать содержание моих любимых книг, но я их до сих пор помню!
        Русские сказки ("По щучьему веленью", "Аленький цветок", "Иди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что").
        Павла Петровича Бажова (Малахитовая шкатулка, Каменный цветок, Серебряное копытце, Огневушка поскакушка).
        Аркадия Петровича Голикова - Гайдара (Тимур и его команда, Школа).
        Николая Ивановича Дубова (Огни на реке, Сирота).
        Юрия Михайловича Королькова  (Партизан Леня Голиков).
        Вадима Михайловича Кожевникова (Заре навстречу).
        Владимира Галактионовича Короленко (Дети подземелья).
        Анатолия Наумовича Рыбакова (Кортик, Бронзовая птица).
        Александра Романовича Беляева (Человек амфибия, Ариэль, Хойти тойти, Продавец воздуха, Голова профессора Доуэля, Остров погибших кораблей).
        Владимира Григорьевича Брагина  ("В стране дремучих трав").
        Алексея Николаевича Толстого (Золотой ключик, Гиперболоид инженера Гарина, Аэлита).
        Герберта Уэллса (Война миров, Человек невидимка, Первые люди на Луне).
        Жозефа Рони Старшего  (Борьба за Огонь).
        Жуль Верна (Дети капитана Гранта, 20 тысяч лье под водой, Путешествие на воздушном шаре, Пятнадцатилетний капитан).
        Николая Михайловича Верзилина (По следам Робинзона, Путешествие с домашними растениями).
        Виктора Петровича Микулина (25 уроков фотографии).

    Далее, в 8 классе, неожиданно для себя я увлекся чтением произведением известных русских писателей (Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Льва Толстого, Герцена), преодолев отвращение к ним, обретенное на уроках литературы. Раздражавшей меня утверждениями "огромного воспитательного значения" их произведений. Которых потому до восьмого класса я и не читал. (Писал сочинения на темы их произведений только по описи их содержания в учебнике литературы, с непременным упоминанием об их "огромном воспитательном значении"!)
    Нежданное увлечение русской "классикой" в восьмом классе началось весной, после появления у меня под затылком чирья. У меня поднялась температура и я был вынужден сидеть дома. Мама беспокоилась об единственном своем сыне, лечила меня обычными тогда лекарствами (сульфидин и стрептоцид, не подозревая о подлинном целительном действии в таких случаях обычного керосина) и по совету дружившей с ней библиотекарши нашей 37 школы, принесла толстый сборник ранних произведений Льва Толстого (Детство, Отрочество, Севастопольские рассказы, Метель, Казаки). Глубина содержания этой книги меня поразила и с тех пор я стал читать подряд все сочинения Толстого и самых известных русских писателей! Тогда я -
        открыл для себя Льва Николаевича Толстого, ставшего Богом моей юности;
        открыл для себя Ивана Сергеевича Тургенева (не всего, романы его меня не увлекали), с его ранними повестями, меня взволновавшими (Ася, Первая любовь, Муму, Записки Охотника);
        открыл для себя Николая Васильевича Гоголя (Вечера на хуторе близ Диканьки, Мертвые души, Ревизор, Записки сумасшедшего, Вий, Тарас Бульба). (Я до сих пор использую его способ письменного творчества.)

    Следует добавить, что у меня совершенно отсутствовало повальное для всех стремление "получить высшее образование". Возможно от того, что школьное образование мое производилось без малейшего внимания к моим личным предпочтениям. Не проявлявшимся потому, что я не был способен к складной легкой речи, потому отвечал на вопросы учителей довольно медленно и нескладно. Которые потому и не ставили никогда мне отличных оценок, подозревая во мне "не твердое знание учебного материала". Это и дало мне основание предполагать те же самые свойства преподавания и в высших учебных заведениях (ВУЗах). Что и отталкивало меня от получения "институтских" знаний, хотя стать геологом мне очень хотелось. К тому же, в нашем городе Ленинске-Кузнецке не было ни одного "вуза", а ехать в другой город, обрекая себя на самостоятельное выживание, мне маминому сынку было не по силам!

    Тем не менее, повальное мое увлечение чтением продолжалось (к тридцати годам я заметил, что художественные произведения уже не могу читать), приостановившись на некоторое время подарком мне мамой фотоаппарата Смена - 4.
     (Мама явно пытаясь таким образом загладить свою вину за неудачную попытку привести в 1957 году в наш дом Артемьева Николая Яковлевича. С которым отношения у меня не сложились до того, что однажды подрался с ним. Далее он однажды в пьяном угаре попытался пугнуть меня топором, но что только закончило его с нами совместное проживание.)
    Покупка фотоаппарата целиком отвлекла мое внимание на книжку 25 уроков фотографии Микулина. При чем почти бесплодно, так как я не имел фотоувеличителя, который оказался много дороже моей Смены - 4 и на который у мамы денег не было. Своей Сменой 4 я наснимал три фотопленки, из которых только одна была проявлена моим товарищем по работе токарем, с которым я работал на Арматурном заводе в г. Георгиевске (проявка двух других не удалась от трех летней их давности). Эта пленка оставила мне память о моих соседских приятелях в г. Ленинске-Кузнецком. 
    Приобретение же мотоцикла Ковровец 175 В (частично на мою небогатую заработную плату токаря, с денежной помощью мамы) в прекрасное воскресенье 16 февраля 1964 года, почти отстранило меня от моих книжных увлечений. Я целиком переключился на изучение мототехники, производившейся в СССР того времени по книжке Устройство мотоцикла. Что мне помогло даже перебрать двигатель моего Ковровца, после того как его заклинил мой товарищ по работе на Электроламповом заводе Ленинска-Кузнецкого. Которому я по бездумной своей доверчивости дозволил на нем "прокатиться". Кстати три с половиной года моей работы токарем универсалом в Ленинске-Кузнецком и в Георгиевске Ставропольского края, прекрасно ознакомили меня с технологией металлов и помогли обслуживать своей мотоцикл.

    К восьмому классу школьные мои предметы стали сложнее и мама, занятая не простыми нашими отношениями с новоявленным моим отчимом, уже почти не следила за моей учебой, в которой моя "успеваемость" начала заметно снижаться.
    Что впрочем не удивительно, так как после не плохой сдачи экзаменов за седьмой класс, мне в руки попалась библиотечная книжка А. Харлампиева "Школа бокса"! Написанная с примерной обстоятельностью, разобравшая кулачную потасовку на все ее составляющие - удары прямой рукой, удары согнутой рукой (снизу и боковые), с подробной описью "боксерской стойки", способа передвижения по "рингу" и средств защиты от ударов противника (боксерскими перчатками, отходами и уклонами).
    Эта книжка, после моей первой ссоры с отчимом Николаем Яковлевичем Артемьевым, показалась мне откровением! Дала надежду одерживать заведомые победы в кулачных потасовках! В которых я чувствовал свою слабость.
    Книжка А. Харлампиева настолько увлекла меня, что я решил во что бы то ни стало переписать ее всю, лично для себя! Купил большую общую тетрадь (48 листов) и полностью до нового 1960 года переписал в нее все боксерские приемы! На что потратил почти все свое время после занятий в школе и потому первую половину учебного года мне было не до уроков! Неизбежное следствие чего неизбежно и проявилось - я неожиданно для себя получил двойки по восьми предметам (!) за первое полугодие восьмого класса! Которые всю вторую половину учебного года мне пришлось кое как с помощью мамы исправлять.
    Что поделаешь, школьная учеба не тешила мою любознательность, а отталкивала от себя требованием беспрекословного запоминания всех сведений учебного "материала"! Тем более, что я не обладал легкой памятью и для поддержания "успеваемости" на приличном уровне должен был напрягать свою память для запоминания не привлекавших меня сведений. Смысл чего мне был непонятен, так как мне было ясно, что все это, без моего любознательного притяжения, заведомо забудется, рано или поздно! Тем более, что наши учителя не считали нужным (скорее всего не были способны) должным образом объяснять нам прикладного назначения всех школьных сведений!
    Потому школьные успехи мои не впечатляли и оценивались учителями соответственно моим неярким достижениям в учебе. За которую наши учителя полагали своей святой обязанностью ставить нам "заслуженные" оценки. Не только меня огорчавшие и не вдохновлявшие на продолжение учебного труда, но и большинство моих одноклассников! Особо раздражало то, что учителя ставили нам двойки с чувством праведного злорадства! (Не выучил - получай!)

    Не вдохновляющая школьная среда в былом СССР, преследовавшая задачи не Просвещения, а "образования" (строителя невнятного "коммунизма"), толкала меня восьмиклассника к посторонним от учебы занятиям. Некоторые из которых я записывал в отдельную тетрадку. Мною сожженную немедленно после срочной воинской службы. Вместе с двумя мною написанными повестями и со своим дневником (об утрате которого я сейчас очень сожалею).
    Часть оставшегося в памяти моего молодого письменного творчества, вполне передают среду нашей школьной жизни тех времен. В которой были и тяжелые случаи наших отношений с учителями. Хамского отношения к которым некоторых наших парней не одобрял и не поддерживал.

*Решал задачку я нетрудную,
Но очень длинную и нудную,
Что боже упаси!
А у соседки не спроси...
Закрылась промокашкой и "педагог" следит,
Как лодырь Перевалов за партою сидит!*

    Кое что из нашей школьной жизни отразилось в моем тайном письменном творчестве. Хорошо помню этот тяжелый случай, в котором некоторые наши парни вели себя так, будто учителя в классе не было. В котором я участия не принимал и даже жалел нашу "англичанку" Надежду Андреевну.

Сабджанцив муд, сабджанцив муд -
Английский наш напрасный труд!
Никто не слушает - шкодят!
Поют, друг с другом говорят!
И много что еще творят!

*Выйди вон дурак паршивый!
"Педагог" орет гневливый.
Рассердился словно зверь.
И шкодливого ребенка
Ударяет лбом о дверь!
Разошелся, раскричался,
Хвать журнал и убежал!
Сразу в классе шум поднялся,
Руку староста поднял.
Тише, тише вы ребята, ну чего так разошлись,
Ведь придется нам сейчас до учительской пройтись!
И пошли все мы герои,
Шумною, большой толпою.
Староста вперед идет.
Сладким голосом поет.
Извините нас, не будем
Мы так больше никогда.
Все подхватываем дружно -
Ну конечно же, ну да!
И растроганный учитель
Сразу нам простил грехи!
На перемене класс смеялся -
Ха ха ха, да хи хи хи!*

    Я вырос в спокойной и молчаливой семейной обстановке, не баловавшей меня рассказами взрослых о нашем прошлом (деду с бабушкой хвалиться было нечем - их раскулачили, мама привезла меня к родителям одна, без моего отца, к явному неодобрению моего деда). Потому повседневное настроение всех членов нашей семьи не источало радости. Все сосредоточенно занимались обособленными друг от друга личными делами -
        дед заводил свои наградные часы, чинил свои старые валенки конопляной дратвой, которую сучил сам и тщательно натирал куском кожи с гудроном;
        бабушка вязала нам шерстяные рукавички на зиму, варила супы, жарила картошку;
        мама днем работала в школе, вечером проверяла тетрадки своих учеников и писала "учебные планы" для завуча;
        я готовил уроки, носил на коромысле воду, ходил в магазин за серым хлебом и далее только читал свои книжки.
    Потому я не привык вслушиваться в редкие наши, заведомо определенные и только деловые разговоры.
    Потому я на уроках плохо запоминал отдаленные от нашей привычной семейной жизни объяснения учителей, предназначенные не мне лично, а для всех!
    Ну что ты будешь делать! Я не был способен безотрывно слушать скучные объяснения учителей, постоянно отвлекался на посторонние занятия - рисовал на последних тетрадных страницах человеческие рожицы в фас и в профиль или картинки природы! Потому и получал довольно часто в свой Дневник двойки! Я чувствовал, что в своей школе я любимцем не был (впрочем и в своей семье, тоже, только бабушка меня "жалела"). 

    Однако я был способен прочно усваивать "учебный материал" объясняемый лично мне, с моим деятельным участием, а не всему классу (что доказали мои успехи на моей будущей работе наладчиком, на которой я решал задачи лучше окружавших меня "инженеров")! И понимал уже тогда, что меня в школе вовсе не обучали, а только бегло знакомили с учебным "материалом", полагая моей святой обязанностью мгновенно все запоминать. К чему без своего деятельного внимания я не был способен и с учителями старался не общаться! Видя, что учителя в моих затруднениях усвоения школьных сведений помогать мне не собирались и с видимым удовольствием казнили меня двойками! Бывшими их единственным (и самым глупым) средством привлечения меня к учебному труду! (Для успеха в обучении не следовало ставить отрицательных оценок и оставлять на второй год "неуспевающих! Что бы у учащихся появилось стремление к заслуженной награде - положительной оценки их учебного труда! А если нет способности к учебе, то тут уж ничего не поделаешь, тем более ничего не добьешься двойками! Достаточно, что бы такие учащиеся овладели навыками чтения, счета, ознакомились бы с прошлым своего Отечества!)
    Глупое заблуждение - любой труд нуждается в успехах! Способности к которому у всех самые разные, тем не менее - все одинаково нуждаются в поощрениях! Без которых никого и ничему обучить невозможно!
   Такое заблуждение было очень даже естественно для "педагогики" былого СССР! Созданного не на основе Общественного Договора, а "революционным" насилием, учителя в котором потому за плохую "успеваемость" своих учащихся вовсе не отвечали! (От некоторых наших преподавателей нам учащимся нередко приходилось слышать заявления - "что я сделаю, если они уроки не учат"!) Таковой была учительская безотчетность и в нашей 37 школе.
    Потому наши учителя на переменах надежно укрывалась от нас в своей "учительской" и совершенно не поддерживала близких отношений с нами учащимися. Такие отношения в учительской работе былого СССР не поощрялись (ценилась их "педагогическая" строгость), так как учителя  получали свою невеликую заработную плату за "учебные часы", а не за успехи учеников!
    Потому в годы моего ученичества в былом СССР заведомо не существовало обычая особых вознаграждений за учительский труд, давший Отечеству имена знаменитых наших соотечественников - Сергея Королева, Андрея Туполева, Михаила Калашникова, Ростислава Алексеева и других, не менее известных наших лиц! Добившихся своего личного успеха не благодаря, а часто вопреки "педагогике" былого СССР, устремляемой "марксизмом-ленинизмом" заведомо любимой "партии" к невразумительному "коммунизму"!

    Кроме того, успехам учащихся старших классов былого СССР (как и в современной РФ) явно мешало совместное обучение мальчиков и девочек, начинавших в подростковом возрасте проявлять неизбежные друг к другу знаки внимания. Сила которого заведомо превышали силу естественной любознательности учеников, даже самых способных к обучению!
    Потому ничего удивительного не было и в том, что подавляющее большинство учеников нашего класса в среде такого "преподавания", отличниками не были! (Кроме учившейся в нашем классе дочки начальника шахты 7 ноября. Девочки хорошей и старательной, ответы которой учителя всегда оценивали только "пятерками", но мы замечали, что не всегда заслуженно.)

    Следует добавить, что во время приезда нашей семьи в Ленинск-Кузнецкий, влияние районного Совета шахты 7 ноября было очень даже заметным. В ведении которого в те времена были продовольственный, промтоварный и хлебный магазины, три общежития, конный двор, пекарня, водоколонка, 37 школа, детский садик (в который я два года ходил до школы). Помню председателя нашего райсовета Вакарина Андрея Михайловича, любившего похаживать по местам своей ответственности, во времена уборки картошки на нашей улице Центральной (оставшейся до сего дня без дорожного покрытия). Андрей Михайлович последовательно заходил в каждый двор и ласково разговаривал со всеми их владельцами. Но времена незаметно изменились и после кончины Андрея Михайловича, все хозяйственные заботы естественным образом перешли в ведения начальника нашей шахты. Удовлетворив таким образом явную "тРэндэнцию" к усилению "руководящей и направляющей роли" любимой "партии"!
    У меня остался снимок забытой могилы Андрея Михайловича Вакарина на Байкаимском кладбище Ленинска-Кузнецкого, случайно оказавшейся рядом с могилкой моего деда. Которую я снял своим Киевом 4а на "долгую вечную память", через много лет приехав в Ленинск-Кузнецкий на своей машине в гости к Николаевым с Раей. Могила Андрея Михайловича находится на своем месте, с железным памятником, увенченном большой (ржавой) звездой...

    Вспоминая времена моей учебы в школе я сейчас понимаю, что подавляющее число учителей нас не учили, а только знакомили нас с "учебным материалом" по "учебному плану" (под доглядом Завуча), полагая нашей обязанностью отличного его запоминания. Потому наши учителя и не заморачивались пробуждением нашего внимания к школьным сведениям и заведомо не собирались разбирать причин неважной нашей "успеваемости"! Которая к восьмому классу лично у меня здорово накопилась по алгебре - от домашнего чтения при плохом освещении у меня развилась близорукость (- 2)! От чего к восьмому классу я уже не видел алгебраических преобразований, который писал учитель на классной доске - даже со второй от нее парты! Объявить же о том, что не вижу с доски, я, чувствовавший себя в классе чужим, стеснялся. Предпочитал ни чем не выдавать своего присутствия на уроках с постоянной надеждой, что меня "не спросят"!

    В восьмом классе отношение ко мне учителей возможно попортило и мое сочинение на тему "Мое утро". В котором я насмелился объявить свое настроение при подходе к нашей деревянной, двух этажной, плохо отапливаемой зимой печками, школе - "С тяжелым чувством я подхожу к угрюмому, серому школьному зданию!" От чего наш Завуч, оскорбленная Анна Семеновна, на следующий день оставила всех на "классный час" после уроков. С возмущением прочитала мое сочинение моим одноклассникам, не называя моей фамилии и осуждающе заявила - "Мрак, мрак в этом сочинении"! (Анна Семеновна очевидно предполагала мою обязанность быть счастливо благодарным нашей школе, в которой я не чувствовал о себе заботы, как дома!)

    Такое отношение наших учителей к нам учащимся, для них так просто не проходили! Помню не частые тяжелые случаи неповиновения всего класса некоторым нашим учителям. А так же то, как мы начали придумывать им клички. Затея началась как-то на перемене, когда мой хороший товарищ Боря Квач (между прочим сын начальника участка шахты Комсомолец, имевшего личную машину "Победа") догадался прочитать задом наперед кличку нашего одноклассника Леухина (веселого говорливого парня, которого мы все звали Леуха). Немедленно поднявшееся веселое оживление дало повод такого же прочтения имен и фамилий наших учителей! От чего добродушный пожилой наш учитель английского языка Петр Петрович Трей немедленно обрел кличку - Теп Чибатреп! Я же в этом настроении предложил кличку любившей щедро румянить щеки нашему Завучу Анне Семеновне - Свекла! За что как-то и попал под горячую руку Анны Семеновны, внезапно как-то оторвавшей меня от шахматной игры на перемене и поставившей "в угол"! Эта моя кличка Анне Семеновне, к моему удивлению за Анной Семеновной закрепилась и не забылась, даже через много лет - всплыла в Одноклассниках, при обсуждении старого снимка учительского состава 37 школы. Когда добрейшей Анны Семеновны давно уже не было в живых!
    Я не исключаю, что именно Анна Семеновна помогла мне избежать второгодничества в 9 классе. Возможно от того, что моя мама, учитель ботаники в 37 школе, нашла способ положительно влиять на непутевого сына Анны Семеновны - Игоря. За что Анна Семеновна маму тогда очень благодарила.

    Учеба в школе не тешила моего любопытства. По мере усложнения школьных предметов их преподавание становилась для меня довольно скучным и явной обузой для наших учителей. Требование которых не всеми нами исполнялись.
    Я при малейшей возможности обращал свое внимание на чтение привлекавших меня книг. Что продолжалось до конца учебного года в 9 классе. В котором меня собирались оставить на второй год, как и некоторых моих одноклассников, под предлогом опасения нашего классного руководителя Солдатовой Валентины Михайловной несдачи нами выпускных экзаменов в 10 классе, за весь курс средней школы.
    От второгодничества спасла меня мама, учительница этой же 37 школы Ленинска-Кузнецкого. К которой хорошо относилась наш завуч Анна Семеновна Бухтиярова, благодарная за удачный подход мамы к непутевому ее сыну Игорю. Взявшемуся за ум и начавшему прилично учиться. Что и образовало мне блатную потачку, не позволившую оставить меня на второй год в 9 классе (в котором решительная Валентина Михайловна оставила таки на второй год пятерых моих одноклассников)! Потому меня и перевели в последний 10 класс ШРМ 2 (Школы Рабочей Молодежи), находившейся не подалеку от нашей 37 школы. Без привлечения меня шестнадцатилетнего к работе на производстве.

    Что поделаешь, школьная учеба былого СССР преследовала только простейшую задачу выявления самых памятливых учеников, счастливо способных на лету усваивать весь выданный учебный "материал" (как впрочем и в современной нашей, заведомо "демократической", РФ)! Однако обретенный нами россиянами неудачный опыт вручения таким счастливцам государственных полномочий, свидетельствует - лица с легкой памятью не обещают заведомого успеха Отечеству! Поскольку такие лица, легко обретающие "дипломы" о "высшем образовании" часто бывают склонны к доходным соблазнам темной "политики"!

    Нагляднейший пример чего предоставил нам школьный золотой медалист СССР Егорка Гайдар, обретший в нем и "докторское" достоинство в "экономических" науках. Однако поставленный на уровень главного "экономиста" РФ (с 1991 по 1995 год) "доктор экономических" наук Егор Тимурыч, к своему изумлению смог только завалить в прах наше Государственное Хозяйство! Удивившими его странностями нашей "рыночной экономики" Егор Тимурыч поделился с Чубайсом у него на вечеринке 24.10.2006 года. После чего неожиданно скончался от пищевого отравления...

   Для всех школьных неудачников "педагогика" былого СССР (так же и нашей РФ) полагала достаточным обучения только чтению и счету! От чего неизбежно возникает вопрос - к чему были нужны наши школьные оценки?! Заведомо отбивавшие охоту к учебным занятием большинства учащихся, способных проявить естественную детскую любознательность только в благоприятных для каждого условиях! (Во времена ученичества моей мамы это явно понималось и потому цифровые оценки тогда не применялись, использовались определения ученических успехов - отлично, хорошо, удовлетворительно.)
    Я не помню ни единого случая, что бы кто-то из моих учителей, хотя бы однажды попытался исследовать причину моей "неуспеваемости", а тем более попытался бы выявить мои личные предпочтения в учебе. Так же как не помню я такого внимания и ко всем прочим моим одноклассникам, в большинстве безотчетно причисляемым учителями к безнадежным "троечникам"! "Школьная педагогика" былого СССР задач настоящего нашего обучения не предусматривала, возможно потому, что едва могла предъявлять необходимые требования замотанным учебными часами школьным преподавателям!
    Классный руководитель нашего девятого класса (преподаватель "истории") Валентина Михайловна с легким сердцем оставила на второй год пятерых моих одноклассников! Под предлогом возможного провала ими экзаменов в десятом классе, что было способно попортить ее учительский "авторитет"! (Для этой своей надобности впустую и отняла целый год жизни у пятерых моих одноклассников!)
    Я же сынок мамы учительницы неожиданно для себя оказался в среде блатных (вместе с Гречковой Людой, дочки учительницы этой же 37 школы) и потому был переведен в другую школу, в десятый класс "школы рабочей молодежи" (ШРМ №2)!
    Нам с Людой тогда было по шестнадцать лет, потому естественно мы с ней, учась в ШРМ, на работу не устраивались! Но я чувствовал как это сказывалось на моих оценках, которые работавшим ученикам учителя заметно "натягивали" - задавали наводящие вопросы, предлагали ответить на другие вопросы, после первого неудачного, что бы удостовериться в том, что учащийся что-то все таки знает!

    Перевод в другую школу для меня, заведомого троечника, оказался целительным! В другой школе меня никто не знал и я не ощущал сложившегося у учителей неважного ко мне отношения. В другой школе учителя были другие! Потому я стал заметно лучше учиться! Однако чувствовал, что я учась - "не работал", заведомо сказывалось на моих оценках, которые мне явно занижали. Я чувствовал, что даже за исчерпывающие ответы "пятерок" мне не полагалось!
    Я не знал как пошла учеба у моей одноклассницы по 37 школе Люды Гречковой. Мы с ней учились в 10 классе ШРМ 2 врозь, так как занятия в ней проводились в две смены - утром и вечером. Но лично мне перевод в другую школу очень помог!
    Я обрел товарища, общительного Валерку Бритвина, очень меня молчуна разговорившего (старше меня года на два, работавшего кем-то на шахте, потерявшего один глаз при стрельбе из самодельного самопала).
    Я изобрел способ четко видеть с доски даже с последней парты (где мы устроились вместе с дружелюбным Валеркой) - незаметно оттягивал пальцем кожу виска у левого глаза! Помогало прекрасно! 
    Я получил уверенность в своих способностях. (Учителя ШРМ 2 меня не знали и не имели пристрастного ко мне отношения, кроме знавшей мои неважные успехи в 37 школе "математички" Ирины Адольфовны Киммель (чернявой и конопатой, низенькой и толстой, себе на уме), явно занижавшей мне оценки. Мне, уверенно решавшему алгебраические уравнения и все преобразования бинома Ньютона, немедленно тянувшему руку, что бы безошибочно назвать путь решения любой геометрической задачи (едва Ирина Адольфовна успевала назвать ее условия)!
    У Ирины Адольфовны я как-то насмелился спросить - почему она мне поставила за полугодие тройку по геометрии, которую я знал отлично? И немедленно получил уверенный ее ответ. А ты раньше плохо учился!...
    Тем не менее, я сдал все экзамены за полный курс средней школы без единой тройки! Я понимал, что пятерки мне, не работавшему на производстве, не полагались! Однако по алгебре и геометрии (которую я знал на пятерку) в моем Аттестате Зрелости Ирина Адольфовна вывела тройки!
    Осадок несправедливости отношения ко мне в школе остался без ответа.

    Совсем не плохо сдавшему экзамены за полный курс средней школы, мне не предлагали прикладного назначения школьных сведений -
        о "биноме Ньютона", удивительно и толково разложенного на его составляющие Ньютоном;
        о вычислении площади круга в геометрии;
        о движении точечного электрического заряда в магнитном поле; 
        о правилах использования английских глаголов в настоящем и продолженном времени, не обучив разговорной английской речи!
    Потому школьные "педагоги" с явным удовольствием ставили двойки всем нерадивым в школьной учебе, заведомо оскорбляя личные достоинства многих учащихся. Которые потому и не относятся к нашим полномочным лицам с должным уважением!
    Я тогда был уверен, что прикладных представлений о всех сведениях, полученных и в "институтах" былого СССР - так же не давали! Потому я и не стремился учиться дальше. Окончив среднюю школу, далее полагался во всей своей взрослой жизни только на свое личное разумение!

    Только в мои "пенсионные" годы мне стало понятно, что "педагогика" безбиржевого "социализма" СССР занималась решением единственной, доступной тогда славному "центральному комитету" любимой "партии" задачи - поиска "жемчужных зерен в навозной куче" детей трудящихся! Потому последние руководилы СССР, пропускавшие "наверх" всех только по линии любимой "партии", завистливо и поглядывали на шикарно обустроенную западную жизнь! Так как не имели собственных биржевых оценок "социалистической экономики" СССР последних лет, тупо не знавшей что делать с достижениями времен Сталина и Хрущева!
    Потому и отвергались удивительные находки Антона Семеновича Макаренко, добивавшегося поразительных успехов через обустройство достойных общественных отношений, даже в среде преступников!
    Худые успехи "образования" последних лет жизни СССР, кроме того отравлялись "престижностью" некоторых "дипломов" о высшем образовании. Что прямо унаследовала и наша заведомо "демократическая" РФ! Умудрившаяся блатными хлопотами "докторского" достоинства в "экономических" науках Егора Тимурыча Гайдара обратить Государственное Хозяйство нашего Отечества в выгребную яму мировой "экономики" !

    Кончина моего деда резко поменяла жизнь нашей семьи. Так как мама, освободившись от догляда отца, через год (во время моего ученичества в восьмом классе) попыталась выйти замуж! Свободных мужчин после Великой Отечественной войны естественно было мало и очевидно потому эта попытка мамы оказалась неудачной.
    Пришедший к нам в дом Николай был разведенным и красавцем явно не был, но оказался крепким мужиком возраста мамы, ростом не выше меня четырнадцатилетнего парнишки. Далее оказалось, что Николай и пьет частенько, весьма груб в поведении и духовно пустой.
    Первое время при нем я вежливо молчал, а Николай не торопился наладить со мной хотя бы какие-то отношения, потому я скоро почувствовал, что ему не понравился! Понял, что немногословие угрюмого отчима нуждалось только в беспрекословном послушании ему всех его окружавших! С чем я, привыкший к заботливому к себе отношению и уже научившийся оценивать людей по их достоинствам, смириться не мог.
    С отчимом мне разговаривать было не о чем и мы вскоре стали семейной помехой друг для друга!
    Что однажды в его пьяном настроении и проявилось прямым столкновением его со мной, после небольшого начального времени, в котором отчим не выходил за границы приличного поведения. Он купил на свою заработную плату шахтера приемник с проигрывателем пластинок. По которому я в начальное время нашей общей жизни и ознакомился со многими радиопередачам (естественно только тогда, когда Николая дома  не было). Особенно я любил слушать исполнение лучших наших песен по заявкам радиослушателей.
    Прошло некоторое время и Николай у нас полностью освоился. Частенько стал приходить с работы пьяным, все более проявляя норов семейного владыки! Посчитал допустимым строго выговаривать маме за то, что она по давней нашей привычке жарила картошку на постном, а не на сливочном масле! А далее и за то, что не успевала подсуетиться - накрыть стол ко времени прихода его с работы!
    Что мне, после нашей спокойной семейной жизни казалось просто диким! Потому и последовали два жутких раздора с отчимом, после которых ему пришлось навсегда уйти от нас, вместе с его "радиолой" и с лайкой Пальмой, к которой я очень привязался. (Пальму Николай привел от куда-то и привязал ее к нашему крыльцу у сделанной им конуры, для охраны груды привезенных к нашей ограде старых шахтовые стоек.)

    До сего дня не могу забыть три жутких случая, устроенных у нас в доме этим пьяным дураком!
    Я готовил уроки в дальней комнате от Николая, устроившего себе за дощатой загородкой уголок на нашей кухне, который в тот день поздно явился с работы пьяным. И ему немедленно и сразу понадобилось включить свой приемник, который подключался к единственной нашей розетке, на дальней стене нашей с бабушкой комнаты. Где я за столом в это время готовил уроки, а мама тут же проверяла тетрадки своих учеников. Бабушка дремала рядом на своей кровати.
    Николай, не говоря ни кому ни слова, уверенно прошел мимо нашего стола и включил свой приемник, что бы слушать "концерт по заявкам радиослушателей". В это время какой-то мужик потешно исполнял известную песню о том, как  он "прибежал домой с пожара, голова болит с угара"! В знак одобрения которой Николай немедленно и громко засмеялся. Однако с его кровати за загородкой на нашей кухне ему было плохо слышно! Потому он второй раз подошел к приемнику и врубил его звук на полную мощь! После чего готовить уроки мне было уже невозможно. Мама с бабушкой молчали, боялись слово сказать. А я не выдержал и вырвал за провод вилку приемника из розетки! Николай немедленно вернулся к приемнику, восстановил громкость и грозно на меня уставился! Я схватил тяжелую табуретку (сделанную для нас дядей Митей) на которой сидел у стола и поднял ее над головой. Пьяницу это неожиданно остановило, но я понимал разницу наших силовых возможностей и воспользовавшись его замешательством, бросил ему под ноги табуретку и кинулся к двери! Потому разъяренный Николай меня и не догнал! Успел только злобно крякнуть ("у гад!!!!"), попытался догнать мой затылок своим кулаком. Однако за мной шустрым не поспел и со всего замаха кулаком только разбил в пыль горящую под потолком лампочку! (Я уверен, что он тогда получил хороший удар током!) Стало темно, потому я и успел отбросить закладную  жердину входной двери и в носках убежал за полторы версты к тете Ане домой! Дело было летом.)

    Этот случай для моего гневливого отчима даром не прошел. Анна Пантелеевна (старшая сестра мамы) от меня все узнала и разумеется крепко с мамой поговорила. Потому гневливому пьянице пришлось отселиться от нас в малую пятистенную времянку. Которую Николай уже успел собрать в нашем огороде из шахтовых стоек, возможно предвидя такой случай, что бы закрепиться на занятом месте жительства. Мы стали жить с ним врозь!
    Однако тем обоюдная злоба между мной и Николаем не закончилась. Я в это время получил неожиданный подарок от своего троюродного брата Толика Николаева (сын дяди Мити, старше меня на два года) замечательный стволик самопала (сделанный из стальной трубки гидравлики самосвала, хорошо прокованный в кузнице с одной стороны, с просверленным отверстием для крепления на ручке и с маленькой дырочкой для запала заряда).
    Дядя Митя Николаев (двоюродный брат мамы по отцу) обнаружил самопал в тайнике Толика, отломал его ручку и велел стволик выбросить! Тогда мы с Толиком хорошо общались и он, жалея надежный стволик самопала, отдал мне с подробными наставлениями по его наладке и заряжанию. Чем я очень воодушевился. Нашел к стволику удачно изогнутую кленовую ветку, надежно привинтил болтом к кленовой ручке стволик и кольцом железной проволоки прикрепил его к ручке. А весь самопал плотно обмотал матерчатой изоляционной лентой и рядом с запальной дырочкой приспособил изогнутую проволочную петельку для крепления спички, поджигавшей заряд. Которую зажигал спичечным коробком.
    К моей несказанной радости замечательный во всех отношения самопал (у нас его звали поджИга) был совершенно готов! Которым я однажды поздно вечером и прострелил навылет дощатый нужник Николая! (Накрошил в самопал спичечные головки от трех спичечных коробков. Запыжил заряд обрывком газеты Ленинский шахтер, а сверху заложил обрубки свинцовой оборочки шахтового кабеля, кусок которого нашел брошенным на дороге!)

    Что естественно только добавило злобы ко мне Николая, заведомо не способного наладить приличные отношения с семьей и сыном своей женщины. Но оказавшегося способным далее до полусмерти (обратив лицо в кровавую маску) избить нашего свояка Василия Опарина (мужа моей двоюродной сестры Клавы), работавшего шофером на самосвале и тоже не отвергавшего выпивки. Который, очевидно по просьбе мамы рискнул разделить застолье с Николаем и о нашей жизни поговорить.
    Я в это время общался со своими товарищами, ближайшими соседями нашего дома. Вдруг прибегает взъерошенный Вовка Болтенков и кричит мне, что наш Николай человека убил! А мама моя зовет соседских мужичков справиться с Николаем!
    Прибежал к дому. У нашего дома уже собралось несколько мужиков. Входная дверь закрыта. Постучали в нее. Несколько времени спустя дверь открыл пьяный Николай, стоит в двери с топором! Кто-то из прибежавших на шум мужиков ухватил топор за ручку. Вырвал топор. Николая связали, бережно положили около его времянки. А минуту спустя кто-то с окровавленным лицом выползает из нашей двери. Еле мычит! Я кое как, с ужасом узнал в нем добрейшего дядю Васю Опарина, мужа моей двоюродной сестры Клавы (дочери брата мамы Павла Пантелеевича)...

    Не знаю как на этот раз мама уладила случай. Но Николай и далее продолжил жить в своей времянке, в нашем огороде, рядом с нашим домом! Потому мы и дождались таки последнего жуткого случая моего раздора с пьяным Николаем, который окончился окончательным освобождением нас от него!
    В декабре 1959 года, обозленный своим отселением в построенную времянку в нашем огороде и неудачной попыткой со мной расправиться, Николай-недворай в темноте морозного вечера потребовал пустить его в дом! Возможно у него пьяного потухла печь и он озяб! Не дождавшись нашего согласия, сходил к себе за топором и со всей пьяной дури всадил его в нашу входную дверь! Я увидел лопнувшую толстую доску входной двери с торчащим в ней лезвием топора, напугался и выбив оконную раму в нашей с бабушкой комнате, выскочил на улицу. Пробежал в носках по снегу полторы версты до дома Анны Пантелеевны.
    Мама не рассказала мне как они с бабушкой уговорили Николая дверь не рубить. Возможно они звали соседей на помощь. Но я узнал потом, что бабушка не осталась на ночь дома и наши соседи, явившиеся к нам на шум, вынули бабушку в разбитое мной окно, отвели к себе ночевать.

    От тюряги Николая спасло опять то, что мама снова не написала заявления в милицию! Возможно потому, что Николай за то и восстановил (когда я был в школе) наше окно и благоразумно более о себе нам не напоминал.
    За все эти жуткие события Николаю вполне могли дать тюремный срок! Оснований для чего было достаточно - избитый в кровь Вася Опарин, порубленная топором наша входная дверь, сломанное мной окно (через которое я убежал от Николая) и вынутая через пролом в окне нашими соседями испуганная бабушка (уведенная к ним)!
    Николай после всего того почел за благо уйти от нас совсем со своей "радиолой", оставив нам на память о себе срубленную им пятистенную времянку в нашем огороде. Которую новые хозяева нашего дома продали кому-то с адресом ул. Центральная, дом 3.

    После этого последнего жуткого случая мама купила наконец для нас самый дешевый радиоприемник, без проигрывателя, который я поставил около своей кровати и перед сном слушал "концерты по заявкам радиослушателей". Часто вспоминал, как бабушка и дед говорили, что дьявольские затеи в доме к добру не приводят!

    Несчастный опыт чего Пантелей Никифорович и Вера Семеновна обрели осенью 1931 года. О событиях того времени мне иногда приходилось слышать от мамы, бывшей  тогда восьмилетней девочкой, первоклассницей (школу маме после "раскулачивания" пришлось бросить). Рассказавшей мне как колхозные "экспроприаторы" выгнали их всех из их небогатого дома, на ночь глядя, в октябре, в праздник Покрова, отняв все их имущество с их любимым граммофоном, заведомо раздражавшем завистливые настроения колхозников Яново, созидавших свою "социалистическую" жизнь, не исключавшую отъем чужого имущества!
    И только став взрослым, я догадался о причине стойкого неприятия всех "советских" порядков дедом и бабушкой! Что меня школьника, гордившегося своей жизнью в самой передовой стране Мира, тогда удивляло.
    Пантелей Никифорович и Вера Семеновна не могли забыть несчастной для себя осени 1931 года, когда власть, обзывавшая себя "советской", ни за что ни про что в октябре выгнала их из своего жилья и всего их имущества! Не посчитала нужным включить Переваловых в колхоз Яново, что бы обеспечить выживание их семьи!
    Естественно потому суть статей нашей газеты "Ленинский шахтер" того времени (которую мама учительница выписывала) мой грамотный дед и неграмотная бабушка втихую отвергали! Художественные книги мой дед не читал, потому их у него и не было. Так как чтению Пантелей Никифорович обучился в молодости самостоятельно по церковным книгам и относился к чтению как к вероисповедальному долгу, не допускавшему развлекательного, суетного чтения.
    Бабушка моя Вера Семеновна была совершенно неграмотна. И только после кончины деда, в свои семьдесят пять лет, попробовала научиться читать, что бы продолжить обычай Пантелея Никифоровича читать Святые Книги по воскресеньям и церковным праздникам. С моей и маминой помощью по моему Букварю научилась кое как по складам читать Псалтырь (с его большими буквами).
    Все радиопередачи тех лет (бабушка часто слышала их на базарчике шахты 7 ноября из большого громкоговорителя на столбе, когда покупала там замороженное в чашках молоко для больного деда) бодро гремели о все новых и новых наших достижениях. На что Вера Семеновна неизменно тихо приговаривала - "врут, врут все!" (К моему несказанному удивлению, полагавшему, что живу в самой прекрасной стране!) Потому что не могла забыть наставления молодого Пентелея Никифоровича, приславшего в пиьме с фронта Первой Мировой войны свой снимок с тремя медалями на его груди и наставлениями, что бы она "держалась партии большевиков"! Тех самых, которые осенью 1931 года не постеснялись выгнать их всех из дома в праздник Покрова, во благо "социалистической" сельской "коллективизации"! Обвинившей моего деда за то, что он сам не поспешил вступить в колхоз села Яново, предпочел приглядеться к колхозной жизни со стороны, беспокоясь о благополучие своей семьи, более всего надеясь на свое уже налаженное семейное хозяйство, кормившее, кроме него самого, семь душ (Веру Семеновну с четырьмя малолетними девочками и двумя грудными мальчиками). На что у пятидесятилетнего Пантелея Никифоровича тогда уже своих сил уже не хватало. Потому ему и нанял в помощь себе одного работника. Совершенно не предполагая, что таким образом он окажется "классовым" врагом для колхозного руководства Яново, приглядевшего у Переваловых ценное для колхоза имущество. Которое моему деду досталось в наследство от его покойного отца Никифора Егоровича (конную жнейку, молочный сепаратор и граммофон). Все прочее имущество Никифора Егоровича после его кончины (большое молочное стадо коров) было разобрано множеством братьев и сестер моего деда. (У Никифора Егоровича Перевалова от двух его жен родилось пятнадцать детей! Разумеется не все из них выжили, но тем не менее семейный список Никифора Егоровича впечатляет. Чего не скажешь о доставшейся его сыну Пантелею скромной его пятистенке! Но лучшего жилища моему прапрадеду построить не удалось и до последних дней жизни Никифор Егорович жил в обычном для всех жителей Яново домике. Доставшемся в наследство моему деду, как старшему сыну, с упомянутым завидным имуществом!)
    Объявление Пантелея Никифоровича кулаком, свидетельствовало только о скромности быта всех прочих жителей Яново! Для которых конная жнейка, маслобойка (молочный сепаратор) и граммофон казались тогда невиданным богатством! На которое явно положили глаз и главные колхозники Яново, знавшие о семейных сложностях пятидесятилетнего Пантелея Никифоровича! При чем совершенно не исключено то, что они намеренно ожидали когда Пантелей Никифорович наймет в свое семейное хозяйство работника. Обратившись таким образом в "классового" врага колхозников Яново! С которым разговор будет заведомо коротким - все имущество "кулака" немедленно изымется в "социалистическую" собственность колхозного руководства! Потому ни кто и не убеждал вступить в колхоз не молодого уже Пантелея Перевалова! Председателем которого был, оказывается его брат Федор (сын мачехи моего деда), которому конная жнейка, молочный сепаратор и граммофон, при разделе имущества отца не достались! Который потому и не защитил семью своего старшего брата от решения сельсовета Яново о раскулачивании Переваловых!

    Колхозники Яново без душевного содрогания воспользовались "социалистическим" своим "правом" отнять все наличное имущество Пантелея Перевалова! Не постыдились выгнать сельскую семью из небогатого дома на улицу октябрьским вечером 1931 года - в праздник Покрова, отняв все имущество и все пищевые запасы на предстоящую зиму!
    Слава Богу, что Пантелею Никифоровичу не воспрепятствовали Христа ради просить пристанища для семьи у своего единственного работника, а Вере Семеновне утром следующего дня предоставили возможность пойти по своему селу, прося милостину!
    Эта жуткая встряска не прошла бесследно - у Веры Семеновны пропало молоко (корову отняли колхозные "экспроприаторы"), от чего двое ее грудных мальчика вскоре и умерли...

    Вот таким преступным образом скудная "социалистическая" жизнь колхозников Яново в 1931 году и созидалась! Не стыдясь дармового обогащения от разгрома не великого частного хозяйства Перевалова Пантелея, для того и объявленного кулацким! Вина которого была в единственном найме единственного работника и в обладании ценным для колхоза частном имуществом - конной жнейке, ручной маслобойке и граммофоне! Которое Пантелей Никифорович обрел не "эксплуатацией" наемных батраков, а получил в наследство от покойного отца Никифора Егоровича. Сумевшего нажить его во времена своей молодости (во времена НЭПа), разведя большое коровье стадо для производства сливочного масла. Которое Никифор Егорович сам лично  увозил зимой на санях в Томск, где его сам и продавал, а обратной дорогой привозил в Яново рыбу, имевшую спрос у односельчан во время Великого Поста!
    От чего совсем и не удивляло тусклое начало "социалистической" жизни былого СССР, ознаменовавшейся голодными временами колхозного строительства!

    Перевалов Олег Николаевич собственной рукой.
    03.07.2025 г.