Метод Данте

  ...Вновь наступило время после полуночи, я находился в своей комнате. Вдруг мне показалось, что кто-то копается в стопке папок и бумаг. И действительно, человек в дорожном костюме начала XIX века, сняв шляпу, что-то оттуда вытаскивал. Я как будто прирос к своему стулу и не мог никак отреагировать. Наконец, странный гость вынул три листка и начал их изучать.
- Вот это - ад... Все девять кругов. Это - чистилище, гора с уступами. И - рай, девять небесных сфер. А на этой вкладке - всё вместе! И всё это составили в Италии исследователи "Божественной комедии"...
  Рядом оказался старик в сюртуке, со смуглым лицом и с покатым мудрым лбом.
- А я и есть итальянец. Меня зовут Пашкале. Кто это полюбопытствовал, как устроил загробный мир наш Данте?
- Зовите меня Чайльд-Гарольд, молодой путешественник. Италия всегда влекла меня как страна Данте, Петрарки, Микеланджело, Макиавелли...
- Много вас, путешественников. А я вот всю жизнь работал, и всe, что человек должен испытать, - мною испытано в свои сроки...
Чайльд-Гарольд: Как я завидую таким, как вы, синьор! Я - блестящий денди, а как будто и не жил по-настоящему...
Пашкале: Ум честного человека - в сердце! Я вижу, что вы - открытый человек, хоть и светский щёголь.
Чайльд-Гарольд: И меня очень интересует сейчас поэма Данте.
Пашкале: Данте... Твоя жизнь через сто лет покажется глупостью... А его жизнь и через шесть веков кажется необыкновенной.
Тут зашелестели страницы ещё одной книги.
Ватсон: Мистер Холмс, я узнаю этот голос! Это же тот рыбак, прекрасный собеседник, которого мы видели, отдыхая однажды на Капри!
Шерлок Холмс: Буонджорно, синьор... как вас?
Пашкале: Пашкале.
Шерлок Холмс: Мистер Шерлок Холмс. А это - мой друг доктор Джон Ватсон. Мы будем рады присоединиться к интересному разговору о творении Данте... Синьор Пашкале, вы ведь с юга Италии, а Алигьери - флорентиец...
Пашкале: Но он - достояние всей нашей Италии! Он создал новый итальянский язык и сочинил дивные стихи, посвящённые Беатриче.
Ватсон: Как же, Vita nova - "Новая жизнь".
Чайльд-Гарольд: Это и была новая жизнь, начало новой словесности - прославление земной любви!
Пашкале: Но самое великое, что он написал - "Комедию" он создал в изгнании.
Чайльд-Гарольд:
Неблагодарный город! Где твой стыд?
Как Сципион, храним чужою сенью,
Изгнанник твой, вдали твой Данте спит...
Пашкале: Я, знаете, могу рассказать о Данте такую историю. Сидит Данте во Флоренции рядом со своим домом, размышляет о чём-то. Подходит прохожий и спрашивает: "Что на свете самое вкусное?" Данте отвечает: "Яйцо".
Прошёл год. Снова идёт этот самый прохожий по этой улице, и снова видит сидящего Данте. Подходит к нему и спрашивает: "С чем?" Данте отвечает: "С солью".
Шерлок Холмс: Ну вот, пока он сидел и думал, над ним сгустились тучи. Потерпела поражение его партия, и он был изгнан из Флоренции - заочно, так как был в это время в Риме.
Пашкале: А я вот что ещё расскажу. Однажды Данте встретил своих врагов во Флоренции, с которыми у него были сложные отношения. Один из них насмешливо обратился к нему: "Что бы вы сделали, если бы все ваши враги вас перебили?". Данте ответил: "Я бы изгнал своих врагов".
Чайльд-Гарольд: Поэт знал, что своим духом он - бессмертен! Он даже указал, когда совершил своё путешествие по загробным мирам.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Это произошло, когда ему было тридцать пять лет - в 1300 году.
Шерлок Холмс: Но кто за это поручится?
Чайльд-Гарольд: И в этом тёмном лесу путь поэту преграждают три зверя. Учёные люди веками бьются над загадкой того, что это. Лев, пантера и волчица – символы трёх грехов: властолюбия, честолюбия и жадности? Или волчица - это папский Рим, лев - Империя, а пантера - богачи Флоренции, его политические противники?
Пашкале: Тут каждый понимает, как думает. Алигьери оставил нам много загадок.
Ватсон: Мистер Холмс, я всегда недоумевал, почему поэма Данте Алигьери называется комедией. Что божественная - понятно, но что там комического?
Шерлок Холмс: Кажется, впервые назвал поэму "Божественной комедией" Боккаччо.
Чайльд-Гарольд: А до этого её называли просто "Комедией". Но комедией тогда в Италии называлось любое произведение литературы, где действует много персонажей.
Шерлок Холмс: Так же, как в Греции в новое время стали называть любое литературное творение трагедией.
Ватсон: Похвально ваше, Холмс, знание языков.
Пашкале: Но что за человек здесь ещё появился? Смотрите, синьоры!
Тот,кто был в белом длинном одеянии с лавровым венком на голове сказал:
Не человек; я был им;
Я от ломбардцев низвожу мой род,
И Мантуя была их краем милым.
Рожден sub Julio, хоть в поздний год,
Я в Риме жил под Августовой сенью,
Когда еще кумиры чтил народ.
Я был поэт и вверил песнопенью,
Как сын Анхиза отплыл на закат
От гордой Трои, преданной сожженью.
- Так ты  Вергилий? - взволнованным голосом спросил Чайльд-Гарольд.
Говоривший молча кивнул.
Чайльд-Гарольд: Он явился к Данте по велению Неба. Спасти заблудившегося поэта, как он рассказывает, велела  сама Пресвятая Дева. Мария призвала Лючию, Лючия обратилась к Беатриче, а Беатриче спустилась к воротам в ад и послала к Данте Вергилия.
Вновь послышался голос поэта-проводника:
И я тебе скажу в свою чреду:
Иди за мной, и в вечные селенья
Из этих мест тебя я приведу,
И ты услышишь вопли исступленья
И древних духов, бедствующих там,
О новой смерти тщетные моленья;
Потом увидишь тех, кто чужд скорбям
Среди огня, в надежде приобщиться
Когда-нибудь к блаженным племенам.
Но если выше ты захочешь взвиться,
Тебя душа достойнейшая ждет:
С ней ты пойдешь, а мы должны проститься;
Царь горних высей, возбраняя вход
В свой город мне, врагу его устава,
Тех не впускает, кто со мной идет.
Он всюду царь, но там его держава;
Там град его, и там его престол;
Блажен, кому открыта эта слава!
И Вергилий исчез...
Чайльд-Гарольд: Римский поэт, особо почитаемый Данте, приводит его к воротам ада.
Ватсон: Именно там Данте, насколько я помню, видит надпись: "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Но в первом круге Ада - Данте называет его Лимб - он видит добродетельных людей, весь грех которых состоит в том, что они нехристиане, прежде всего древних греков и римлян. Там обитает и Вергилий.
Чайльд-Гарольд: А далее Данте и Вергилий спускаются во второй круг ада, где уже мучаются тени умерших.
Я там, где свет немотствует всегда
И словно воет глубина морская,
Когда двух вихрей злобствует вражда.
То адский ветер, отдыха не зная,
Мчит сонмы душ среди окрестной мглы
И мучит их, крутя и истязая.
Среди сладострастных грешников поэт призывает души Франчески и Паоло, жертв тирана Римини Джанчотто. Франческа полюбила возвышенного брата своего вызывающего отвращение супруга, за которого была выдана по расчёту. И тот убил обоих, застав за чтением романа о Ланцелоте...
Шерлок Холмс: Но ведь эта история - не придумана. Сам Данте был в начале скитаний по Италии гостем отца Франчески, синьора Равенны... А в последние годы жизни жил там уже при племяннике Франчески... Только вот, судя по всему, ошибся мой соотечественник Карлейль, считая, что поэт мог играть с девочкой Франческой. Ведь  Франческа и Паоло погибли в 1285 году. Логика и дедукция! Данте Алигьери и ранее и тогда безвыездно жил во Флоренции и лишь недавно встретил Беатриче...
Чайльд-Гарольд: Но известно, сэр, что Паоло Малатеста чествовался, как полководец, во Флоренции в 1282 году. Значит, Данте мог видеть, по крайней мере, Паоло.
Шерлок Холмс: Надо же, не знал. Но тут вообще запутанная история. Боккаччо позже считал, что Франческу обманули родители её и Джанчотто и Паоло. Паоло приехал в Равенну и сыграл роль брата на свадьбе, а уже в Римини она поняла, что её муж - другой.
Чайльд-Гарольд: О, почему же поэт не поместил пару по крайней мере в чистилище, как жертв обмана?
Шерлок Холмс: Видимо, обмана не было. По морали того времени они совершили грех, и формально не имели оправдания.
Чайльд-Гарольд: Какая чудовищная несправедливость!
Пашкале: Увы, несправедливостей слишком много было в те времена, когда спорили за власть разные синьоры. Ведь и сын Джанчотто убил сына Паоло от первого брака, когда тот пытался его свергнуть.
Чайльд-Гарольд: А у Паоло был первый брак? Об этом обычно не говорят.
Пашкале: Этот поэт не знал лукавства, и писал всё, как представлялось ему. Двое пап попали у него в ад, зато в рай - двое из тех, кто был признан еретиком.
Шерлок Холмс: Знаете, Ватсон, а ведь у Данте главным тоже был дедуктивный метод. Как он беседует с тенями? Он высказывает, часто словами Вергилия,  гипотезы о том, почему именно в этом круге ада и именно так мучаются встреченные им. И делает выводы из их случаев. Я приведу пример Фаринаты и Кавальканте, отца поэта и друга Данте Гвидо Кавальканти, умершего как раз в 1300 году. Данте и Вергилий видят их тени среди тех, кто не верил в бессмертие души - они оказались в раскалённых могилах...
 «Тосканец, ты, что городом огня
        Идёшь, живой, и скромен столь примерно,
        Прошу тебя, побудь вблизи меня.

Ты, судя по наречию, наверно
        Сын благородной родины моей,
        Быть может, мной измученной чрезмерно».

Нежданно грянул звук таких речей
        Из некоей могилы; оробело
        Я к моему вождю прильнул тесней.

И он мне: «Что ты смотришь так несмело?
        Взгляни, ты видишь: Фарината встал.
        Вот: всё от чресл и выше видно тело».

Уже я взгляд в лицо ему вперял;
        А он, чело и грудь вздымая властно,
        Казалось, Ад с презреньем озирал.

Меня мой вождь продвинул безопасно
        Среди огней, лизавших нам пяты,
        И так промолвил: «Говори с ним ясно».

Когда я стал у поднятой плиты,
        В ногах могилы, мёртвый, глянув строго,
        Спросил надменно: «Чей потомок ты?»

Я, повинуясь, не укрыл ни слога,
        Но в точности поведал обо всём;
        Тогда он брови изогнул немного,

Потом сказал: «То был враждебный дом
        Мне, всем моим сокровным и клевретам;
        Он от меня два раза нёс разгром».

«Хоть изгнаны,— не медлил я ответом,—
        Они вернулись вновь со всех сторон;
        А вашим счастья нет в искусстве этом».

Тут новый призрак, в яме, где и он,
        Приподнял подбородок выше края;
        Казалось, он коленопреклонён.

Он посмотрел окрест, как бы желая
        Увидеть, нет ли спутника со мной;
        Но умерла надежда, и, рыдая,

Он молвил: «Если в этот склеп слепой
        Тебя привёл твой величавый гений,
        Где сын мой? Почему он не с тобой?»

«Я не своею волей в царстве теней,—
        Ответил я,— и здесь мой вождь стоит;
        А Гвидо ваш не чтил его творений».

Его слова и казни самый вид
        Мне явственно прочли, кого я встретил;
        И отзыв мой был ясен и открыт.

Вдруг он вскочил, крича: «Как ты ответил?
        Он их не чтил? Его уж нет средь вас?
        Отрадный свет его очам не светел?»

И так как мой ответ на этот раз
        Недолгое молчанье предваряло,
        Он рухнул навзничь и исчез из глаз.

А тот гордец, чья речь меня призвала
        Стать около, недвижен был и тих
        И облик свой не изменил нимало.

«То,— продолжал он снова,— что для них
        Искусство это трудным остаётся,
        Больнее мне, чем ложе мук моих.

Но раньше, чем в полсотый раз зажжётся
        Лик госпожи, чью волю здесь творят,
        Ты сам поймешь, легко ль оно даётся.

Но в милый мир да обретёшь возврат!—
        Поведай мне: зачем без снисхожденья
        Законы ваши всех моих клеймят?»

И я на это: «В память истребленья,
        Окрасившего Арбию в багрец,
        У нас во храме так творят моленья».

Вздохнув в сердцах, он молвил наконец:
        «Там был не только я, и в бой едва ли
        Шёл беспричинно хоть один боец.

Зато я был один, когда решали
        Флоренцию стереть с лица земли;
        Я спас её, при поднятом забрале».

«О, если б ваши внуки мир нашли!—
        Ответил я — Но разрешите путы,
        Которые мой ум обволокли.

Как я сужу, пред вами разомкнуты
        Сокрытые в грядущем времена,
        А в настоящем взор ваш полон смуты».

«Нам только даль отчетливо видна,—
        Он отвечал,— как дальнозорким людям;
        Лишь эта ясность нам Вождём дана.

Что близится, что есть, мы этим трудим
        Наш ум напрасно; по чужим вестям
        О вашем смертном бытии мы судим.

Поэтому,— как ты поймешь и сам,—
        Едва замкнется дверь времён грядущих,
        Умрёт всё знанье, свойственное нам».

И я, в скорбях, меня укором жгущих:
        «Поведайте упавшему тому,
        Что сын его ещё среди живущих;

Я лишь затем не отвечал ему,
        Что размышлял, сомнением объятый,
        Над тем, что ныне явственно уму».

Уже меня окликнул мой вожатый;
        Я молвил духу, что я речь прерву,
        Но знать хочу, кто с ним в земле проклятой.

И он: «Здесь больше тысячи во рву;
        И Федерик Второй лёг в яму эту,
        И кардинал; лишь этих назову».

Тут он исчез; и к древнему поэту
        Я двинул шаг, в тревоге от угроз,
        Ища разгадку тёмному ответу.

Мы вдаль пошли; учитель произнёс:
        «Чем ты смущен? Я это сердцем чую».
        И я ему ответил на вопрос.

«Храни, как слышал, правду роковую
        Твоей судьбы»,— мне повелел поэт.
        Потом он поднял перст: «Но знай другую:

Когда ты вступишь в благодатный свет
        Прекрасных глаз, всё видящих правдиво,
        Постигнешь путь твоих грядущих лет».
Ватсон: Холмс, воистину вы - достойный ученик Вергилия и Данте!
Шерлок Холмс: Ватсон, вы всё же льстите мне.
Чайльд-Гарольд: Чем глубже в аду, тем страшнее муки и сторожащие грешников чудовища из языческих древних сказаний. Вероотступники у него ниже гордецов и гневных, а ниже их - насильники и обманщики.
Шерлок Холмс: В седьмом круге ада мучаются вечным бегом зачинатели раздоров. И там, представьте, оказался Улисс,известный также как Одиссей.
Ватсон: Тут сказалась поздняя античная  традиция, изображавшая любимца Гомера скорее отрицательным персонажем. И тем не менее Данте воспринял и гомеровский образ неутомимого мореплавателя, познающего мир.
     "... ни нежность к сыну, ни перед отцом
          священный страх, ни долг любви спокойный
          близ Пенелопы с радостным челом

          не возмогли смирить мой голод знойный
          изведать мира дальний кругозор
          и всё, чем дурны люди и достойны."

Ватсон: А ведь у Данте в его "Комедии" упоминаются далеко не все известные ему люди, жившие или которые могли жить до него. Нет, например, Перикла, Фемистокла, Кира Великого, Чингиз-хана...
Шерлок Холмс: Знаете, Ватсон, всё-таки поэма Данте - не универсальный поминальник.
Ватсон: А что?
Шерлок Холмс: Это впечатления от того, что он увидел в своём воображении, а он не мог увидеть всё и всех...
Ватсон: И всё же, пофантазируем, куда Алигьери мог поместить, например, Тиберия Гракха? Вот мать братьев Гракхов, Корнелия, упомянута в Лимбе, а её сыновей в поэме нет.
Шерлок Холмс: Так. Будем рассуждать по логике. Тиберий Гракх предложил принять закон о наделении землёй крестьян, который  вызвал в Риме брожение и вражду различных групп. Общественную смуту, кроме того, Данте сам не любил. Значит, Тиберий Гракх, да и его брат Гай, продолживший линию Тиберия даже более радикально, должны были попасть в разряд...так-так, вот план ада по Данте... в разряд сеющих раздор.
Ватсон: А вот, например, император-философ Марк Аврелий. Как мог видеть Данте его участь в загробном мире?
Шерлок Холмс: Насколько мне известно, в средние века Марка Аврелия Антонина считали близким к христианам по своему образу мыслей. Хотя это было преувеличение, но к нему благоволили. Марк Порций Катон, названный Данте предшественником христиан, сделан в поэме стражем чистилища. Так что и Марк Аврелий мог бы удостоиться чистилища, вернее, его подножия, где пребывают сомневающиеся государи.
Чайльд-Гарольд: Но почему для поэта один из самых великих грешников - Марк Брут? Он и Кассий вмурованы в лёд вместе с Иудой у самых ног Люцифера.
Шерлок Холмс: Дедукция, молодой человек! Для Алигьери идеал правителя - Цезарь, он даже попал в Лимб вместе с язычниками-поэтами и философами. А значит, воспитанник и друг, предавший и погубивший Цезаря - самый большой грешник, при том, что самый великий грех, по Данте - предательство.
Чайльд-Гарольд: И как же меняется суд времени! Через три века ваш и мой соотечественник Шекспир в трагедии "Юлий Цезарь" показывал, что по своему правы были и Цезарь, и Брут. А потом Вольтер сделал героем уже Брута! А потом революционеры во Франции брали себе имя Брутус и выставили на всеобщее обозрение картину,посвящённую ему, кисти Давида!
Шерлок Холмс: Ну, в моё время Моммзен, кажется, всё поставил на место. Цезарь смог, как он написал, «поднять римскую и глубоко упавшую эллинскую нацию». Моммзен назвал его «первым и единственным в истории монархом». А Брут был карьеристом, скрывавшим под высказываниями об идеалах республики свои корыстные цели - таких породило время смуты.
Пашкале: Не скажите, синьор! Я помню революционеров из России, приезжавших и живших у нас в краю. Они считали Брута своим героем.
Ватсон: Думаю, это не могло у них  хорошо кончиться, как не кончилось хорошо во Франции. Давайте теперь вспомним вторую часть поэмы - "Чистилище". Данте и Вергилий оказались у подножья высочайшей горы, помещённой поэтом в южное полушарие, на конце земного шара, противоположном входу в ад.
Чайльд-Гарольд: Я помню начало второй части:
Для лучших вод подъемля парус ныне,
Мой гений вновь стремит свою ладью,
Блуждавшую в столь яростной пучине,
И я второе царство воспою,
Где души обретают очищенье
И к вечному восходят бытию.
Пашкале: Как, однако, убедителен Данте в объяснении ада и чистилища! Дьявол сотряс землю и внутри неё появилась пустота - ад, а выброшенная оттуда земля прорвала противоположное полушарие и стала горой чистилища в океане! Я, честное слово, верю в это.
Чайльд-Гарольд: Поднимаясь по уступам Чистилища с Вергилием, Данте продолжает беседовать с душами, очищающимися здесь от грехов, в основном со своими современниками и знакомыми. Вот встреча с музыкантом Белаквой среди нерадивых.
         Один сидел как бы совсем без сил:
             Руками он обвил свои колени
             И голову меж ними уронил.

         И я сказал при виде этой тени:
             "Мой милый господин, он так ленив,
             Как могут быть родные братья лени".

         Он обернулся и, глаза скосив,
             Поверх бедра взглянул на нас устало;
             Потом сказал: "Лезь, если так ретив!"

         Тут я узнал его; хотя дышала
             Еще с трудом взволнованная грудь,
             Мне это подойти не помешало.

         Тогда он поднял голову чуть-чуть,
             Сказав: "Ты разобрал, как мир устроен,
             Что солнце влево может повернуть?"

         Поистине улыбки был достоин
             Его ленивый вид и вялый слог.
             Я начал так: "Белаква, я спокоен

         За твой удел; но что тебе за прок
             Сидеть вот тут? Ты ждешь еще народа
             Иль просто впал в обычный свой порок?"

         И он мне: "Брат, что толку от похода?
             Меня не пустит к мытарствам сейчас
             Господня птица, что сидит у входа,

         Пока вокруг меня не меньше раз,
             Чем в жизни, эта твердь свой круг опишет,
             Затем что поздний вздох мне душу спас;

         И лишь сердца, где милость божья дышит,
             Могли бы мне молитвами помочь.
             В других - что пользы? Небо их не слышит".
Ватсон: Холмс, и тут - какая дедукция!
Шерлок Холмс: Поэт точен в определении диагноза, как сыщик.
Чайльд-Гарольд: И вот поэт уже на вершине горы, в Земном Раю. Но третью часть поэмы - Рай" Данте почему-то прятал от людей, и после его смерти рукопись не сразу обнаружили.
Пашкале: Я знаю одну легенду о Данте. После его смерти никто не знал, где он спрятал окончание своей поэмы. Вдруг его сын увидел во сне отца, который указал ему тайник в стене. Тайник нашли именно в этом месте и там оказался "Рай" Данте.
Чайльд-Гарольд:
И Данте сон валами крепостными
Равенна благодарная хранит.
Может быть, Алигьери колебался в уверенности, хорошо ли он описал всю благодать, исходящую из высшего мира? Вергилий покинул его, но с кем же он воспарит в сферы рая?
Ватсон: Кто перед нами? Возникла женщина, покрытая белым.
Чайльд-Гарольд: Всё, как в поэме...
В венке олив, под белым покрывалом,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огнеалом.
Белое покрывало упало. Женская фигура в красном платье под зелёным плащом произнесла:
Да, да, я - Беатриче.
Вы бодрствуете в вековечном свете;
Ни ночь, ни сон не затмевают вам
Неутомимой поступи столетий;
И мой ответ скорей тому, кто там
Сейчас стоит и слезы льет безгласно,
И скорбь да соразмерится делам.
Не только силой горних кругов, властно
Велящих семени дать должный плод,
Чему расположенье звезд причастно,
Но милостью божественных щедрот,
Чья дождевая туча так подъята,
Что до нее наш взор не досягнёт,
Он в новой жизни был таков когда-то,
Что мог свои дары, с теченьем дней,
Осуществить невиданно богато.
Но тем дичей земля и тем вредней,
Когда в ней плевел сеять понемногу,
Чем больше силы почвенной у ней.
Была пора, он находил подмогу
В моем лице; я взором молодым
Вела его на верную дорогу.
Но чуть я, между первым и вторым
Из возрастов, от жизни отлетела, -
Меня покинув, он ушел к другим.
Когда я к духу вознеслась от тела
И силой возросла и красотой,
Его душа к любимой охладела.
Он устремил шаги дурной стезей,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья - лишь посул пустой.
Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву, чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда.
И я ворота мертвых посетила,
Прося, в тоске, чтобы ему помог
Тот, чья рука его сюда взводила.
То было бы нарушить божий рок -
Пройти сквозь Лету и вкусить губами
Такую снедь, не заплатив оброк
Раскаянья, обильного слезами.
И видение исчезло...
Чайльд-Гарольд: Одеяние Беатриче означает Веру, Надежду и Любовь.
Пашкале: Но это - и цвета знамени Италии!
Чайльд-Гарольд: Вы правы, наш чичероне!
Пашкале: А в раю, по Данте, девять сфер, как и в аду - девять кругов. И вот они с Беатриче поднимаются всё выше и выше.
Шерлок Холмс: На крыльях? Я не очень хорошо помню эту часть.
Пашкале: Нет, их поднимает без всяких крыльев порыв любви!
Чайльд-Гарольд: И здесь собеседники Данте - праведники. Именно из рая рыцарь Каччагвида, предок Данте, даёт ему наставление, призывает описать всё, что он видел:
  Кто совесть запятнал
  Своей или чужой постыдной славой,
  Тот слов твоих почувствует ужал.
  И всё-таки, без всякой лжи лукавой,
  Всё, что ты видел,объяви сполна,
  И пусть скребётся, если кто лишавый!
  Пусть речь твоя покажется дурна
  На первый вкус и ляжет горьким гнётом, -
  Усвоясь, жизнь оздоровит она.
 Увидев небеса Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера, Сатурна и звёзд - всё по Птолемею - поэт воспарил в Эмпирей. Святой Бернард показывает ему Христа, Деву Марию и ангелов в ослепительном свете. Это - Божественная Роза. И вот как кончается "Комедия":
Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
Любовь, что движет солнце и светила.
Это были видения? Откровение свыше? Но после этого странствия своей души Данте лишь через пятнадцать лет начал и шесть лет писал "Комедию".
Пашкале: И верьте, синьоры - кто встречал Алигьери на улице, говорил: "Он побывал в аду. Взгляните, как у него курчавится борода и потемнело лицо от адского пламени и дыма".
Чайльд-Гарольд: Об этом писал ещё Боккаччо...
Пашкале: А ещё говорят вот что. Во время ссылки Данте жил в Вероне при дворе Скандильоне делла Скала. Однажды, когда он сидел на одном из рынков, раздался крик: "Вот Данте, который трижды обошел мир!".
В ответ на это Данте спокойно сказал: "Нет, я только посмотрел, а вы посмотрели, и не можете увидеть даже своего носа".
Чайльд-Гарольд: А Франко Сакетти в своих "Трёхстах новеллах" писал: "Удивительно, когда столь маленький и скромный человек, как Данте, не обладающий не то что целым, но и частью целого, все же увидел это целое и его описал".

Ватсон: Правда же, Холмс, как верны стихи Виктора Гюго:
 Читай Шекспира или Данта —
И зазвучит в тебе дыханье их таланта,
И ты почувствуешь себя подобным им;
Ты станешь вдумчивым, и нежным, и живым;
Они в твой бедный дух вдохнут свой дух огромный;
Они сверкнут в тебе, как солнце в келье темной;
Чем глубже яркий луч проникнет в сумрак твой,
Тем шире обоймет тебя святой покой;
Ты станешь лучше весь; огнем ума одеты,
Растают, точно снег, в тебе авторитеты,
И зло, и короли, и ненависть твоя,
И суеверия — весь ужас бытия.

  ...Когда закончилось моё очередное оцепенение, я обратил внимание на лежащие по-прежнему на столе листки с картами загробных миров по Данте... Мне припомнилась гробница Данте, выставка художественных работ по "Божественной комедии" - все краски поэмы и ещё лес в окрестностях Равенны, вроде того, в котором очутился поэт.
Нет, итальянский лес совсем не мрачен.
Вот если б видел Данте русский лес...