Над чем плакала вся Европа?

Румата (поёт):
Жил-был француз Жан-Жак Руссо,
Носил жабо, играл в серсо,
Любил он следовать во всём тогдашней моде.
Но вот однажды он прозрел,
Цивилизацию презрел
И человечество позвал назад к природе.
Николенька: Ошибаетесь, сударь мой, Руссо был швейцарец, как он всегда подчёркивал - "женевский гражданин".

Татьяна: Всё это было, когда
Воображаясь героиной
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Одна я в тишине лесов
С опасной книгою бродила,
Искала в ней и находила
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты.
Вздыхаю и, себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
Шепчу в забвенье наизусть
Письмо для милого героя...
Николенька: В шестнадцать лет я носил на шее медальон с портретом Руссо вместо нательного креста... Я уехал в деревню, стал читать Монтескье, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет, именно потому, что захотел заниматься. Так писал мой автор, Лев Толстой, но это было и со мной.
Татьяна: Знаете, сударь, ведь Онегин предпочитал Ричардсону и Руссо Байрона -
Певца Гяура и Жуана
И с ним ещё два-три романа.
 И вот я читаю у него в усадьбе, когда его там уже не было, "Чайльд-Гарольда", а там, между прочим, автор очень хорошо отзывается о Руссо, описывая Швейцарию:
                Руссо, апостол роковой печали,
                Пришел здесь в мир, злосчастный для него,
                И здесь его софизмы обретали
                Красноречивой скорби волшебство.
                Копаясь в ранах сердца своего,
                Восторг безумья он являл в покровах
                Небесной красоты, и оттого
                Над книгой, полной чувств и мыслей новых,
                Читатель слезы лил из глаз, дотоль суровых...
                И что же? Не красавица живая,
                Не тень усопшей, вызванная сном,
                Его влекла, в отчаянье ввергая, -
                Нет, чистый образ, живший только в кем,
                Страницы книг его зажег таким огнем.
                Тот пламень - чувство к Юлии прекрасной,
                Кто всех была и чище и нежней, -
                То поцелуев жар, увы, напрасный,
                Лишь отклик дружбы находивший в ней,
                Но, может быть, в унынье горьких дней
                Отрадой мимолетного касанья
                Даривший счастье выше и полней,
                Чем то, каким - ничтожные созданья! -
                Мы упиваемся в восторгах обладанья.
Николенька: А знаете, что Онегин, когда уже был безнадёжно влюблён в вас, сам вспомнил о Жан-Жаке?
Стал вновь читать он без разбора,
Прочёл он Гиббона, Руссо,
Мандзони, Гербера, Шамфора...
И, думается, что он читал или "Исповедь" женевского гражданина - столь откровенный рассказ о жизни, или перечитывал "Новую Элоизу"...
Румата: И точно - одно другому не мешает.
Татьяна: Только когда я, смиренная девочка, читала эту книгу, мне "в сновиденьях являлся" избранник, такой, как Сен-Пре. А Евгений в ту зиму, наверное, читал прежде всего, что заявлял Сен-Пре о превратностях жизни.
Николенька: Но мудрости героя не уступит и героиня.


Татьяна: Я напомню одно из писем Юлии - видно, как она радуется за других людей, ставя это выше своей печали. "Милый мой друг, я только что наслаждалась самым отрадным зрелищем, какое только может пленять взоры. Самая благоразумная, самая славная девушка на свете стала наконец достойнейшей и лучшей на свете супругой. Человек порядочный, чаяния коего сбылись, полон уважения и любви к ней, и цель его жизни - баловать, боготворить ее, сделать счастливой. Не могу передать, как мне радостно быть свидетельницей счастья моей подруги, - то есть всей душою разделять его".

Николенька: Право же, с историей Пьера Абеляра и Элоизы роман сближает лишь одно и другое: повесть идёт в письмах, и учитель влюбляется в свою ученицу. Но всё дальнейшее непохоже - ведь Элоизе запретили видеться с Абеляром, они вместе бежали, венчались и жили вместе тайно. В романе же Жан-Жака Юлию тут же выдают замуж за старого Вольмара и она покоряется судьбе.
Татьяна: Именно так.
Но я другому отдана,
Я буду век ему верна.
Николенька: У Абеляра и Элоизы нашлось много врагов. Они изувечили Абеляра и заставили его покинуть Элоизу, отправить её в монастырь... Он тоже ушёл в монастырь и они так и писали друг другу письма, почти не видясь...
Румата: Что было с этой парой тогда, в двенадцатом веке - этого я насмотрелся на планете Альканар.
Татьяна: А здесь, господа, я вижу совсем другое. Вольмар входит в положение Юлии, разрешает ей видеться с Сен-Пре... И тот даже живёт на деньги Вольмара.
Румата: Это называется предельный трагизм - герои несчастны даже при том, что все они - достойные люди. Сен-Пре вовсе не какой-то ловелас...
Татьяна: О да, у Ричардсона Ловлас развлекается, обольщая Кларису, а Сен-Пре - благороден... И таким мне казался Онегин... А вот что пишет Юлия о своём отце, месье Д'Этанже: "Вы знаете, что мой батюшка в молодости имел несчастье убить человека на дуэли – он убил своего друга. Они дрались нехотя, принуждаемые безрассудным представлением о чести. Смертельный удар лишил одного жизни, а у другого навсегда отнял душевный покой. С той поры отец не может избавиться от смертельной тоски и угрызений совести. Часто, оставаясь в одиночестве, он льет слезы и стонет, будто все еще ощущает, как его жестокая рука вонзает клинок в сердце друга. В ночи ему все мерещится мертвое тело, залитое кровью; он с содроганием взирает на смертельную рану, — ему так хотелось бы остановить кровь. Ужас охватывает его, и он кричит. Страшный призрак неотвязно преследует отца"... Мне так и представляется Евгений, которому является каждый день тень Ленского...
Николенька: И Вольмар совсем не прост - он интересуется политикой, даже состоял в каком-то заговоре...
Румата: Но почему, почему не могут соединиться Сен-Пре и Юлия?

Румата: В общем, Сен-Пре - двойник самого Руссо.
Николенька: А как иначе могло быть?


Татьяна: В моём романе говорится о таких вот отношениях с другом - бароном Фридрихом Мельхиором Гриммом:
Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.
Николенька: Защитник вольности и прав
В сем случае совсем неправ.
Румата: Жан-Жак Руссо - вообще парадоксальный человек. Не был вегетарианцем, а пропагандировал отказ от мяса животных. Многие становились вегетарианцами, читая его проповедь о безнравственности поедания мяса!
Николенька: Написал роман "Эмиль, или О воспитании", о том, каким воспитывать мальчика, который считали настольной книгой видные педагоги, а о нём рассказывают, что он своих детей отправил в воспитательный дом, как нежелательных.
Татьяна: О боже!
Румата: Я вас поправлю, Николай: исследователи более позднего времени пришли к выводу, что дети его жены были не его дети. И всё же - чьи бы они ни были дети, получается, что Руссо на практике, а не в романе, не мог их воспитать!А вот другие, руководствуясь принципами Руссо, воспитывали, и успешно - Песталоцци, Дистервег...

Николенька: Но как описана у Руссо в романе природа! Ведь вся жизнь героев проходит в полях, лугах, горах Швейцарии, в саду "Элизиум" Вольмаров. «То шумные водопады низвергались с высоты, обдавая тучею брызг, то путь мой пролегал вдоль неугомонного потока... Случалось, я пробирался сквозь дремучие чащи. Случалось, из темного ущелья я вдруг выходил на приметный луг, радующий взоры. Тогда-то мне стало ясно, что чистый горный воздух – истинная причина перемены в моем душевном состоянии... Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения, душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них незапятнанную чистоту».
Румата: Ну вот, это и есть - назад к природе.
Татьяна: И словно бы сама природа соединяет Юлию и Сен-Пре.
Николенька: Да, они в этом часто признаются друг другу.

Румата: Мне в романе хорошо помнится письмо Сен-Пре о своём кругосветном путешествии. Он как будто побывал на разных планетах в пределах одной Земли своего времени. "Прежде всего, увидел я Южную Америку, обширный континент, обитатели которого из-за отсутствия железа покорились европейцам, а те превратили сии земли в пустыню, дабы обеспечить свое господство. Я видел берега Бразилии, где Лиссабон и Лондон черпают свои сокровища и где нищие туземцы попирают ногами золото и алмазы, не смея поднять их с земли. Я спокойно пересек бурные моря, лежащие у Южного полярного круга; зато Тихий океан встретил меня ужаснейшими бурями...На побережье Мексики и в Перу видел я ту же картину, что и в Бразилии: редкое и несчастное население - жалкие остатки двух могущественных народов - влачит свою жизнь в оковах, в нищете среди драгоценных металлов и со слезами упрекает небо за то, что оно так щедро наделило сокровищами их землю". Вот - о Китае: "Я увидел многочисленную и самую прославленную в мире нацию, подчиненную горсточке разбойников; я близко видел этот знаменитый народ и теперь уже не удивляюсь, что он порабощен. Сколько раз на него нападали и покоряли его, всегда он был добычей первого попавшегося и будет ею до скончания века. Я увидел, что он достоин своей участи, ибо не имеет даже мужества сетовать на нее. Образованные, трусливые, лицемерные шарлатаны; краснобаи, которые болтают без толку; острословы без единой искры даровитости, бесплодные умы, богатые знаками, выражающими мысль, но самих мыслей не имеющие; учтивые, льстивые, ловкие, коварные и бесчестные, они чувство долга заменили этикетом, мораль превратили в кривлянья, а гуманность свели к комплиментам и реверансам". А это - о Южной Африке: "Я видел Европу, перенесенную на оконечность Африки; это совершено было стараниями жадного, терпеливого и трудолюбивого народа, победившего при помощи времени и настойчивости препятствия, которые весь героизм других народов не мог преодолеть. Я видел обширные и несчастные страны, казалось, предназначенные лишь для того, чтобы разводить на земле новые стада рабов. При виде этих жалких созданий я отводил взгляд и полон был презрения, ужаса и жалости; зная, что четвертая часть человечества - мои ближние - обращена в скотов и существует лишь на потребу своих господ, я стенал - зачем я человек".

Николенька: Эта прекрасная книга заставляет не только плакать, но и думать - так сказал Толстой.