20. В западне

События после «тихого часа»  слились в один короткий миг и почти не запомнились. Ко мне приехала мама. Мы встретились у больничных ворот, и пошли во дворы. Я долго и обстоятельно рассказывал о том, что сегодня произошло, стараясь подбирать не слишком шокирующие формулировки. Мама молча и внимательно слушала.
- Я записалась на прием к вашему главврачу на следующей неделе. Хочу поговорить с ним, что это за эксперименты: то одни лекарства, то другие. Зачем же тебя лечили столько времени, если лекарства не помогают? Картежные пасьянсы какие-то! – Сказала она наконец, дослушав.
- Ма, ну какие эксперименты? Я же тебе все объяснил: анализы на устойчивость только-только пришли. До этого лечили стандартной схемой. Мне просто не повезло подхватить устойчивый штамм, вот и всё.
- Так может ты его уже тут подхватил? Ведь все эти люди, и эта твоя коллега, Таня, лечились с вами в одном отделении?
- Нет, мам. Исключено. Это результат анализа с того самого посева, который вырос три недели назад. Ну, просто это не быстрая процедура. Никаких новых положительных посевов у меня не было. Я с самого начала таким туберкулёзом болею!
Мама выдержала паузу. Видно было, что и ей тяжело было принять то, что случилось. Она пыталась найти аргументы против этого. Но аргументов не было.
- Ну, хорошо. Я все равно с вашим главным переговорю. Пусть он свое виденье мне скажет.
- Что скажет, что скажет... Что лечиться мне долго и нудно теперь. Да я и не отказываюсь. Ты поговори с ним лучше, раз уж записалась на встречу, можно ли меня хоть немного раньше со стационара выписать? Ну, или на худой конец, - во второе отделение вернуть. А лекарства уж буду пить, какие назначат.
- Хорошо, я спрошу, сына. – Мама помолчала. – А что там в этом отделении? Совсем всё плохо?
Я не смог найти слов, чтобы описать насколько там «всё плохо», и лишь сокрушенно покачал головой.
- А с кем ты в палате? Сколько вас?
- Восемь...
- Сколько-сколько?!!
- Во-семь! Прописью!
- Жесть какая! Что ж это, инфекционное отделение, или пионерский лагерь?
- Именно, что жесть!
- Ну а что за больные там? Познакомился уже?
- Да разные. Не особо пока познакомился. И желания пока нет, если честно.
- Ну, ты давай, нос не вешай! Знакомься, общайся. А там – посмотрим.
- Да, ладно, мам. Это я так, под впечатлением просто. Всё хорошо будет... Ведь, правда?
Мама вдруг всхлипнула и закрыла лицо руками.
- Мам, ну ты чего? Ну, всё нормально будет, правда. Не расстраивайся так.
- Не знаю... Не знаю, когда уже наступит это «всё нормально»... – Вытирая заплаканные глаза, произнесла мама.
- Будет, обязательно! – Я выдавил из себя вялБыстую улыбку и приобнял маму за плечи.
Встреча с мамой оставила тяжелое впечатление. Я чувствовал свою вину в том, что доставил своей семье, и без того уставшей от болезни деда, дополнительные страдания и переживания.
Вернувшись в палату после встречи с мамой, я взял свои столовые принадлежности, и поспешил на ужин.
В третьем отделении действовала все та же «жетонная» система пропуска в столовую. У сестринского поста уже стояла розовощекая полненькая санитарка, заступившая на ночную смену, и выдавала из широкогорлой пластиковой банки крышечки с нанесенной белой краской римской цифрой «III». Я с грустью посмотрел на этот «артефакт» в своей руке, подтверждающий лишний раз, что все произошедшее сегодня – не дурной сон, а реальность. Вместе с галдящей толпой пациентов, я направился к пищеблоку. Наше отделение, как самое «эпидопасное», ужинало последним. Подходя к окошечку выдачи пищи, я молча сунул туда «жетон» и свою металлическую миску.
- Ты что, время перепутал? Твое отделение уже поужинало давно. – В недоумении спросила румяная круглолицая раздатчица.
- К сожалению, никакой ошибки нет... – Вздохнул я, и перевернул жетон цифрой «III» вверх.
- Ох, бедный! – Покачала головой раздатчица. – Ну, давай тебе побольше насыплю!
- Не стоит, спасибо. Аппетита сегодня нет совсем.
Забрав свою миску, в которой оказалась пшеничная каша с кусочком колбасы и помидора, я долго стоял посреди зала, выбирая место за столом. За каждым из столов уже сидели: где по двое, где по трое. Я искал глазами знакомых: Таню, Сурена, или хотя бы того улыбчивого шахматиста Сашку. Но никого из них не было. Из незнакомых лиц трудно было выбрать те, которые вызывали бы минимальную симпатию. Взгляд задержался на столике, за которым сидели двое мужчин лет под 50. Один из них – седой, сурового вида бывший арестант с тюремными звёздами на ключицах. Второй – ничем не выдающейся внешности мужичок в очках. Они спокойно о чем-то беседовали. Немного подумав, я подошел к ним.
- Приятного аппетита, пацаны! Тут свободно?
- Падай, в ногах правды нет! – Безразлично ответил пациент в очках.
- Виталий. – Протянул я руку для знакомства.
- Саня. – Также безучастно бросил в ответ человек в очках и продолжил есть.
Я протянул руку и седому арестанту.
- Лёха. – Ответил седой также безразлично.
Разговор за столом не складывался. Мои соседи продолжали неторопливо есть, негромко переговариваясь о чем-то своем. Моя персона их не интересовала совсем. Я тоже не знал, о чем с ними поговорить, да и общаться не очень хотелось.
С самого утра я не ел ничего, кроме чая, но мне по-прежнему кусок в горло не лез. Через силу удалось проглотить только кусочек колбасы и пару ложек каши.
Последний час до окончания прогулки я просто бесцельно наматывал круги вокруг диспансера, пребывая в каком-то болезненном отупении. Наконец, часы на мобильнике отбили 20:00. Постояльцы старого корпуса дружно потянулись к «собачьей конуре». Преодолев внутреннюю истерику, которая возникла от одной мысли о возвращении в «тринадцатый район», я покорно побрёл в том же направлении.
У решётки «шлюза» нас уже ждала медсестра – та самая женщина в очках, которую мы видели несколько дней назад с Колей. В руках у нее был журнал, в котором она отмечала вернувшихся с прогулки больных.
- Новиков, Якименко, Баранов, Оглы... – Бормоча себе в респиратор, перечисляла она фамилии входящих больных, и делая отметки в журнале. Ее взгляд остановился на мне.
- Как Ваша фамилия?
- Осетинский. – Ответил я.
- Странно... Вас нет в списке...- Озадаченно посмотрела на меня сестра.
«Да неужели? Так может, я тогда пойду отсюда, а?» - пронеслась в голове и сразу же погасла озорная мысль.
- Вы вновь поступивший? – Смотрела на меня сестра всё также пристально.
- Так точно. Переведён сегодня из второго лёгочного.
- Наверное, еще не успели вписать. Проходите.

Снова переступив порог палаты №5, я стал свидетелем странной ссоры. Двое молодых парней на повышенных тонах разговаривали с моим соседом по койке – тем самым «органиком». Последний держал в руках невесть откуда взявшуюся телевизионную антенну-«польку» и виновато смотрел на своих оппонентов.
- Вот! Я ж принёс вам антенну! Чего вы еще от меня хотите? – Жалобно оправдывался больной.
- Да нахрен нам такая! Ты нам верни нашу, которую ты сломал! – Громче всех возмущался худой парнишка с болезненным, «восковым» лицом. Он выглядел совсем юным, с какими-то детскими чертами и непропорционально большой бритой головой.
- Но эта же лучше! – Отбивался «органик», едва выговаривая слова.
- А не надо лучше! Какую похерил – такую и верни! Понял?! – Поддерживал «головастика» его смуглый напарник.
Препирательства продолжались еще некоторое время, но, ни к какому решению стороны не пришли. Ссора выглядела какой-то вычурной и вялой. Словно ссорились они исключительно от безделья и скуки, чтобы хоть как-то разнообразить свое ежедневное существование. Еще больше поразил меня предмет спора. Вся эта буря в стакане была из-за самодельной телевизионной антенны, представлявшей собой две жестянки из-под пива, примотанные скотчем к длинной палке.
Ничего не добившись от «органика», его оппоненты направились к выходу.
- Возьмите, пацаны! Она же лучше! – Не унимался мой сосед по койке, протягивая им вслед антенну-«польку».
- Себе оставь, придурок! Сп...здил её где-то, а теперь нам впариваешь! Нам из-за тебя проблемы не нужны! – Огрызнулся в ответ «головастик».
С наступлением вечера шум в палате только усиливался. Монотонный гул голосов, обрывки фраз, пьяный громкий хохот и крепкий мат, перемешанные с фоновым бормотанием телевизора – заполняли всё окружающее пространство. 
Вечер принёс в отделение долгожданный глоток свободы после дневных ограничений и запретов. Но это никак не изменило повисшую в воздухе атмосферу безнадёжности и отчаяния, а лишь умножало хаос. В одном углу на койке уже вовсю шла картёжная игра, в другом – разливали по пластиковым рюмкам самогон. Между койками, как заведённый, бесцельно носился молодой смуглый «морфинист» по прозвищу Дима-Димедрол, громко напевая что-то из репертуара «Сектора газа».
В палату постоянно кто-то заходил и выходил, хлопая дверью.
- Пацаны, у кого есть на счету позвонить? – Хрипло и громко спросил очередной вошедший пациент – худой чернявый парень с заостренными чертами лица и злым колючим взглядом. Я сразу узнал его. Это был тот самый кашляющий больной, которого мы с Колей встречали на лестнице несколько дней назад.
- Куда тебе? – Спросил его с насмешкой Дима-Димедрол. – Девочек по вызову приглашать, а, Макс?
- Нахер мне твои шлюхи! Я водки нах...яриться хочу! -  Резко и зло, словно отрубил, ответил Макс.
- На, звони! – Невозмутимо протянул ему трубку мобильного Дима.
Макс несколько раз кого-то набирал, раздраженно расхаживая по палате, с кем-то о чем-то договаривался, затем перезванивал снова. Наконец, он решительным шагом пошел по направлению к моей «наре».
- Эй, встань на пять сек! – Все так же резко и нагло обратился он ко мне.
Я не стал препятствовать и отошел в сторону. Макс без церемоний забрался на мой топчан и высунулся в открытое окно. Невесть откуда в его руках появилась бельевая веревка, которую он сбросил одним концом вниз. Он кому-то громко свистнул, перебросился парой слов и через минуту затащил в палату пол-литровую бутылку водки в целлофановом пакете.
На лице Макса не возникло и тени радости от успеха своего «мероприятия». Напротив, весь вид его выражал крайнее напряжение и отчаяние. Казалось, достаточно малейшей искры, - и человек пойдет крушить всё вокруг. Он без оглядки рухнул на койку напротив Сурена, сделал несколько глотков прямо из горла бутылки и надсадно закашлялся.
- Что случилось, Макс? – Наконец, с участием спросил Сурен, когда приступ кашля у больного закончился.
- А, е...ись оно всё! – Сокрушенно махнул рукой Макс. – Снимок вчера сделал!..
- И? Никак не лучше?
- Не лучше... Дырка, с...ка, новая!!! – Макс со злобой стукнул кулаком по тумбочке. – Пять месяцев я тут торчу!!! Они ж меня, б...я, через суд сюда закрыли! И какой выхлоп?!! 
- Хреново... – Сочувственно покачал головой армянин. – А врач то что говорит?
- Кто?? Вот этот, Завхоз-Иваныч что ли? – Больной злобно блеснул глазами, кивая в направлении, где находился кабинет врача. – Всё это без толку! Правду говорят, что не лечится эта дрянь!
- Ну, ты духом то не падай. – Похлопал по плечу Макса Сурен. – Может в область тебе съездить?
- Какая область, Сурен?! – Нервно рассмеялся Макс. – Кто меня отпустит туда? Меня ж через суд сюда упаковали!
Он сделал еще один глоток из бутылки и снова зашелся в жестоком приступе кашля, прикрыв рот ладонью. В груди у него что-то заклокотало и вырвалось наружу. Прекратив кашлять, Макс посмотрел на свою руку: в его ладони лежал кровавый сгусток.
- С...ка! Опять! – Тяжело дыша, выругался больной.
- Э, брат! Это нехорошо! Тебе прилечь и в покое побыть нужно. – Забеспокоился Сурен.
- А, пошло оно всё нахер! – Выругался Макс, спрятал в пакет бутылку, тяжело поднялся с койки и пошёл к выходу.
От этой сцены мне стало не по себе. Макс не вызывал у меня симпатии, но видеть его отчаяние было невыносимо.
- Давно он лечится? – Спросил я осторожно у Сурена, когда Макс вышел из палаты.
- Несколько лет. – Ответил с досадой сосед. – Но что-то ни в какую не выздоравливает. Вот и бухает от безнадёги.
- Жалко его...
- Да, молодой совсем...
Мы помолчали, сидя каждый на своей койке.
Сидеть в палате быстро надоело. Я решил, что буду ходить по коридору, пока возможно. Выйдя из палаты, я направился в один конец коридора – в сторону ванной, затем – обратно, в сторону решётки. Таких «ходок» я сделал штук пять. В тёмном аппендиксе, где располагалась ванная, стояли вездесущие Головастик со своим напарником докучали вопросами молодой цыганке.
- Рая, а скажи еще что-нибудь по-вашему! – Нависал над хрупкой маленькой девушкой высокий Головастик.
- Не хочу! Отстань! – Пыталась отделаться от навязчивых собеседников черноглазая Рая. Она была очень худенькая и маленькая, как ребёнок.
- Эй, ну чего прицепились к девушке! – Окликнул я их, проходя мимо.
Головастик непонимающим взглядом посмотрел на меня.
- А мы не цепляемся. Мы просто разговариваем. – Невозмутимо ответил он. – Рая нас цыганскому языку учит. Правда, Рая?
Цыганка неуверенно кивнула.
- Вот, ты, например, знаешь, что означает «гаджо»?
- И что же?
- Это значит «русский»! – С торжествующим видом произнес Головастик.
- Не совсем. Это слово обозначает человека «не цыганской крови», который не живёт по цыганским традициям и законам. – Поправил я пациента с чувством некоторого превосходства. Не помню, откуда я знал это слово, и не думал, что когда-либо эта информация мне понадобится. – Верно ведь, Рая?
Цыганка одобрительно закивала и заулыбалась под маской.
- Ух, ты! А ты-то, откуда знаешь? – Удивился Головастик.
- Не помню. Где-то слышал.
- А хочешь Рая тебе погадает по руке?
- Нет, не хочу.
- Давай, не бойся! – Упорствовал Головастик. Он вдруг крепко схватил мою руку и собирался протянуть ее цыганке. Я резко одернул больного.
- Я же сказал, что не хочу! – Ответил я с нескрываемым недовольством. Головастик начинал уже раздражать своей навязчивостью, и чтобы не выказывать своего раздражения,  - я поспешил в обратном направлении.
Проходя мимо рекреации с большим окном, закругленным в верхней части, я обратил внимание на пейзаж за стеклом. На дворе был красивый закат. Вечернее солнце уже садилось за горизонт, окрашивая полоску неба в ярко-оранжевый цвет, а над диспансером уже раскинулась темно-синяя шаль вечернего неба. Золотой солнечный диск отбрасывал последние косые лучи на стену, словно прощаясь с нами.
Я подошел к окну и долго стоял, словно завороженный, пока горизонт почти полностью не стал тёмным.
- Молодой человек! Здесь нельзя стоять! Здесь чистая зона! – Услышал я за спиной голос медсестры, и обернулся. Взгляд мой скользнул мимо медсестры – к столу сестринского поста, за которым беззаботно сидел Головастик.
- Нельзя? Чистая зона? А за вашим рабочим местом сидеть можно? – Кивнул я в сторону поста.
Сестра смутилась и, ничего не ответив, пошла дальше по коридору.
- Ужасная жара сегодня! – Услышал я за углом ее голос, обращенный к кому-то.
- Да, Люба, и не говори! Пекло! – Ответил ей второй женский голос, по-видимому – санитарки.
- Я уже всю бутылку воды выпила. Кого бы послать в магазин за водой, а? – Растерянно вздыхала Люба.
Мысль о том, чтобы выбраться отсюда хоть на несколько минут – показалась спасительной. Я решительно шагнул по направлению к медсестре.
- Я могу сходить, если хотите. –
Медсестра Люба посмотрела на меня сквозь толстые линзы очков с недоверием.
- Извините, но я Вас еще не знаю. Вы только первый день поступили...
- Любовь Алексеевна, он не подведёт, не переживайте! – Услышал я за спиной знакомый голос Тани.
Повисла неловкая пауза.
- Ладно, сходите, юноша. Только быстро! Скоро дежурный врач будет делать поверку. К этомк времени Вы должны быть на месте!
- Я понял. Задерживаться не буду! – Торопливо согласился я.
Кованная металлическая решётка с лязгом отворилась, и я, в сопровождении санитарки, быстро спустился вниз по лестнице. Громко, со скрежетом отворился засов металлической двери «собачьей конуры». Я оказался на свободе! На миг мною овладел необъяснимый восторг. Я шел по темной улице частного сектора, освещаемой фонарями, и жадно впитывал все звуки, запахи и образы. Трели сверчков, дальний шум машин, запах скошенной травы – всё это я ощущал так остро и ярко, словно впервые оказавшийся в этом мире пришелец с далекой планеты. По пути до магазина и назад я старался запомнить каждый звук, каждое ощущение, каждый образ, словно в этом была необъяснимая ценность.
- Что-то долго ты! Мы уже начали беспокоиться! – Встретила меня у «собачьей конуры» санитарка.
- Очередь была. – Привел я в оправдание первое, что пришло в голову.
- Ну, ладно. Заходи скорее.
И снова путь наверх. И снова за мной захлопнулась фигурная решетка. Снова тягостное ощущение безысходности, западни, захлопнувшегося капкана, которое висело в воздухе тяжелым облаком, проникло во все уголки моей души.
Я снова немного постоял у окна, но на дворе уже совсем стемнело, и ничего не было видно. Тогда я снова проделал несколько «кругов» от решетки до противоположного конца коридора, пока у одной из палат в «аппендиксе» не увидел Таню.
- Слушай, огромное спасибо тебе!
- За что? – Удивилась пациентка.
- Ты меня здорово выручила в этой истории с водой. – Неловко улыбнулся я.
- Да, брось! Пустяки! Будешь чай?
- А можно?
- Конечно! Проходи. Сейчас чайник поставлю.

В женской палате №8 было три койки. Она была еще меньше, чем наши «кельи» во втором лёгочном отделении. Но здесь было тихо и спокойно, поэтому палата казалась особенно уютной. В крохотной клетушке едва помещались две панцирные койки, поставленные буквой «Г» и один деревянный топчан, - в точности такой же, как моя «нара». Тумбочки было всего две.
- Заходи, падай на «нару»! – По-свойски пригласила меня Таня.
- А ты освоилась, я смотрю!
- Ну, а как иначе? – Засмеялась Таня.
Я вежливо присел на край Таниной койки и осмотрелся. Соседками Тани были еще две пациентки – Валя и Настя. Вале было лет 35, лечилась она во второй раз. При разговоре у нее немного заплетался язык.
- Это последствия энцефалопатии. – Посчитала нужным прояснить этот момент Валя, хотя я вовсе и не задавал никаких вопросов.
Я понимающе кивнул.
- У меня ведь еще ВИЧ и гепатит С. – Продолжала рассказывать свою историю Валя. – Я об этом узнала, когда меня в инфекционку в тяжелом состоянии на скорой привезли, без сознания. Говорят, менингит был. Вот после этого мне трудно говорить. И бывают приступы паники и страха.
- Ничего себе! Но ты боец, раз выкарабкалась из такого! – Сказал я банальные слова поддержки. Заметно было, что Валя именно этого и ждала.
- Вот тут говорят, - продолжала она – что ВИЧ и тубик с устойчивостью – это всё, конец. А я вот так не думаю! Если будешь лечиться – будешь жить!
- Правильно ты считаешь! Все нормально будет. Не бросай лечение только. Сколько ты уже здесь?
- Три месяца.
- Тяжело здесь?
- Да как сказать... Не сахар, конечно. – Покачала головой Валя.
На тумбочке уютно, совсем по-домашнему заворковал электрический чайник. Таня хлопотала с заваркой и чашками. На какое-то время ощущение крайнего душевного напряжения от меня отступило.
Вторая соседка Тани – Настя – была хрупкой маленькой девушкой со светло-русыми волосами, в больших очках с толстыми линзами. Она все время лежала на своей деревянной лежанке, поджав худенькие ноги, и увлеченно читала книгу. Ни мое появление, ни разговор в палате, казалось, не вызывали у нее никакой реакции.
- Насть, а ты здесь давно? – Решил я завести разговор первым.
Настя так и не оторвалась от книги.
- Она тебя не слышит. – Пояснила Таня. – Она почти ничего не слышит. Из-за канамицина.
Меня вдруг словно окатили ледяной водой.
- Как так, из-за канамицина??? – Посмотрел я с ужасом на Таню. – А почему же ей его не отменили вовремя?
- Нельзя, говорят. Не положено. – Пожала плечами Таня. – Иначе, говорят, тубик не вылечить. Препарат очень важный.
- Твою ж мать! Да она же ребенок еще! Как же так? Стать инвалидом, чтобы вылечить тубик???
- А что делать? – Вздохнула Таня. – Ей жить нужно. Её дома ребенок маленький ждет. Через полгода после родов заболела. Вот уж седьмой месяц лечится. Скоро домой, наверное.
- Это сюр какой-то... Это не по-человечески. – Тихо проговорил я, не обращаясь ни к кому.
Внутри меня что-то больно сжалось, а на глаза навернулись слёзы. Я отвел взгляд в пустое чернеющее окно, чтобы не видеть Настю.
- Здесь много кто слух теряет. – Пояснила Таня. – Но у всех по-разному. У многих всё вообще нормально. У кого-то только отчасти хуже стал. Будем надеяться на лучшее.
- Ох, беда-беда! – Вздохнул я тяжело.
- Ладно, не бери в голову. Прорвемся! – Приободрила меня Таня. – Что в палате у вас? Как устроился?
- Да канитель бесконечная. Кто «квасит», кто картежничает. Затащили бутылку водки через окно.
- «Фестивалят», как всегда. Классика. – Рассмеялась Таня.
- Не то слово!
- Ну, ты заходи, не стесняйся. У нас тут тихо, спокойно. Хоть отдохнешь немного.
- Спасибо огромное!
За разговорами с Таней и Валей на разные отвлеченные темы я выпил еще кружку чая. Мельком взглянув на Настю, я увидел, что она спала, свернувшись калачиком на своей «наре», положив книгу под подушку.
- Ладно, девушки. Вы уже спать скоро, наверное, будете. Пойду и я. Спокойной ночи вам. Спасибо за гостеприимство. Выздоравливайте!
- Спокойной ночи! И тебе спасибо за компанию!
Выйдя в коридор, я закрыл за собой дверь палаты и немного постоял в растерянности. Идти в свою палату все еще казалось невыносимым. Я вспомнил о приглашении Сашки сыграть в шахматы. Мысль убить еще немного времени за шахматной партией показалась спасением. Я решительно направился к палате №4. Сашка как раз стоял у сестринского поста и о чем-то беседовал с медсестрой.
- О, здорово! Ну, что, сыграем партию? – Обрадовался он, увидев меня.
- Пожалуй. Если еще не спите.
- Да какой там! Заходи, падай на мою «нару» дальнюю слева. А я сейчас пойду за шахматами.
Палата №4 практически ничем не отличалась от моей, пятой. Тот же шум, галдящий телевизор, тот же угрюмый неказистый быт «вокзала» или «ночлежки». Правда, похоже, здесь никто не пил, и обстановка была немного спокойнее. Первым, кого я увидел в палате, был Головастик. Он, вместе со своим напарником, сидели на койке напротив темноволосого парня с лагерными звёздами на ключицах. Этот бывший сиделец, по всей видимости, рассказывал какую-то тюремную историю.
- ... Дело это на тюрьме зимой было. На Днепропетровском централе. Привели меня в хату*. Ну, я, как положено, с пацанами здороваюсь...
- Вечер добрый, пацаны. – Бросаю я дежурное приветствие, и, не дожидаясь ответа, иду к дальней койке у окна, на которую указал Сашка.
- У тебя что за беда, братишка? – Окликнул меня чей-то хриплый голос.
Я обернулся.  На койке у второго окна сидел седой пациент и скалил зубы в улыбке. На впалой чахоточной груди у него был целый «иконостас» с храмами и куполами.
- У меня? – Переспросил я. – Та же, что и у всех: туберкулёз!
- А сюда ты с чем пожаловал?
- Сосед ваш сыграть в шахматы пригласил. – Я кивнул на пустующую Сашкину койку.
- А разрешения ты спросил? – Внезапно с вызовом посмотрел на меня седой.
- У кого это? У тебя что ли?
- Да хоть бы и у меня.
- С чего вдруг?
- Дядя Олег у нас – смотрящий! – Вмешался в диалог рассказчик со звёздами на ключицах.
- О как! Смотрящий, стало быть? И за чем же ты смотрящий?
- За положением на больничке. – Важно ответил дядя Олег.
- За «положением»? Ха! – Ухмыльнулся я. – Так положение, я смотрю, у нас тут хуже губернаторского! То - «нельзя», это – «не положено». Вот, даже занавески на окнах – и то «не положено»! И сквозняк сделать – «не положено». Это в такую то жару! Так что ж это за «положение», ты мне скажи? Беспредел у тебя здесь, а не «положение». Так получается?
- Хе-хе! Вот так предъява! – Рассмеялся рассказчик. – Теряешь авторитет, дядя Олег!
Дядя Олег тоже рассмеялся громким хриплым хохотом, а затем подошел ко мне и протянул руку.
- Олег.
- Виталий. – Я крепко пожал протянутую ладонь больного.
- Падай на нару! Не огорчайся. Это мы так, прикол потянуть решили!
- Да всё в порядке, Олег. Я так и понял.
- А ты откуда будешь?
- Из второго лёгочного.
- А-а-а! – Хрипло пробасил Олег. – Элита! А на «воле» кем был?
- Провизором.
- Это как?
- В аптеке работал. В больничке.
- Ух-ты! Ну, брат, и занесло ж тебя к нам!
- И на старуху бывает проруха!
- Так ты это, в лекарствах шаришь? – Оживился вдруг Головастик, когда услышал о моей профессии.
- Что-то вроде того.
- А вот скажи мне, ПАСК – он для чего?
- Что значит, «для чего»? Препарат от туберкулёза.
- Ну, это я и так знаю! А вот что конкретно он делает?
- Задерживает рост палочек Коха.
- Ну, а как именно? – Не унимался пациент. – Вот, пиразинамид, я знаю, легкие цементирует. А ПАСК что делает?
- Ничего там никто не «цементирует»! Все наши препараты либо убивают палочки Коха, либо мешают им размножаться, вот и всё.
- Так получается, что нас совсем никак не лечат? А только кормят препаратами, чтобы убить палочку?
- В этом суть лечения и заключается. Как ты вылечишь болезнь, не убив палочки? Ведь это и есть причина болезни. Не будет палочек – не будет и туберкулёза. – Пытался я объяснить любопытному Головастику элементарные вещи «на пальцах».
- Но организм ведь у каждого разный! Нужно же лечить человека, а не просто убивать палочки! – Продолжал спорить больной. Отчего-то он вызывал у меня весь вечер раздражение.
- Супер идея! И как же нам это сделать? Твои предложения?
- Ну... Не знаю... Есть же разные другие методы. Я вот, восковую моль пью. Хочу еще собачий жир попробовать. Говорят, очень хорошо дырки затягивает...
- Слушай, давай оставим этот бесполезный разговор! – Начал я уже выходить из себя. – Про эту «порнографию» расскажи кому-нибудь другому. А я даже обсуждать эту хрень не собираюсь!
- Но ведь раньше же лекарств не было, и как-то тубик лечили...
- Кончай базар, Витёк! – Властным хриплым басом остановил поток аргументов Головастика дядя Олег.
В этот момент вернулся Сашка с шахматной доской под мышкой. Он ловко заскочил на койку, сложив ноги по-турецки, и выгрузил на покрывало шахматные фигуры из футляра-доски.
- Выбирай, в какой руке? – Обратился он ко мне.
- Правая.
Сашка раскрыл правую ладонь, на которой лежала белая фигурка пешки.
- Отлично. Помнишь как фигуры на доске расставлять?
- Кажется, да.
Мы оба принялись располагать фигурки на шахматной доске.
- Да, вообще ПАСК – это вещь! – Ни к кому не обращаясь, рассуждал Олег. – Помню, был с нами на 55-й зоне один дед. Он тубиком болел лет пятнадцать. Вот только почувствует себя хуже – температура там станет шпарить, в пот бросает, - так он сразу этот ПАСК начинает пить. Попьет, заглушит палку, - и дальше живет спокойно.
Оспаривать еще и эту глупость у меня уже не было желания и сил. Я сделал вид, что ничего этого не услышал.
- Ходи. – Сказал Сашка, закончив приготовления к партии.
Я, не задумываясь, двинул вперёд первую попавшуюся фигуру пешки.
- А ты сам из города? – Поинтересовался Сашка.
- Да. С Северного.
- Ух-ты! Земляк значит! А на какой улице жил?
- Уфимская. Двадцать третий дом.
- Так мы с тобой еще и соседи! Я через двор от тебя жил! В пятнадцатом доме!
- Ничего себе! Где бы еще встретиться довелось? А давно ты здесь?
- В этот раз? В этот раз – четвертый месяц. А вообще, брат, я тут уже почти постоянно живу.
От слов Сашки стало жутко.
- Как так, постоянно? Почему?
- Да вот так... Как выпишут – даже сумку не разбираю. Знаю, что через месяца три-четыре снова вернусь. Однажды даже до больничного забора не дошел. Только выписали – у меня тут же кровь из легких пошла. Вернули обратно.
- Жесть... И давно ты болеешь?
- Давно. С 99 года. В первый раз заболел в тюрьме. С тех пор и пошло-поехало.
- И что же, сразу с устойчивостью?
- Нет, почему сразу? Сразу ерунда была. Обычный тубик, очаговый, или как его там...
- Лечили, наверное, хреново? Лекарств не было?
- Нормально лечили, дай Бог. И лекарства на тубзоне все были... Да мы глупые были, ничего не соображали. Оно ведь как: на тубзоне режим полегче, отношение помягче. Всем подольше задержаться хотелось. Вот мы и «сачковали» по-тихому. Лекарства умудрялись пить через раз. Как подойдет время сдавать мокроту – мы, кто выздоравливал, просили тех, у кого «плюса» нам в баночку плюнуть. Так и «отдыхали». Вроде тогда вылечили меня. А через год на воле уже – рецидив. Приехали!
- И уже с МЛУ... – Понимающе кивнул я.
- А Бог его знает. Такого понятия мы тогда даже не знали. Полежал я тогда в том отделении, откуда ты прибыл. Лечили несколько месяцев – никакого результата. Потом в первом, теми же препаратами лечили. Тоже без толку. Ну, а дальше – всё! Нас тогда называли «хрониками». Вот так я сюда и попал в первый раз. Лечить пытались. Но таких схем, как сейчас – тогда не было. То один препарат добавят, то другой на несколько месяцев. Вроде станет получше, палочки в мокроте исчезнут – выписывают. Через какое-то время – опять сюда.
От осознания масштаба трагедии, которую рассказывал Сашка, внутри всё сжималось от ужаса. Но сам больной говорил о своей загубленной жизни так спокойно и отрешенно, словно это вовсе его не касалось. Он всё также сидел на койке, похожий на буддистского монаха, и дружелюбно улыбался.
- А в этот раз меня дома «скрутило». – Продолжал рассказывать Саша. – Сидел я в ванной, как вдруг – кашель, кровь, целые ошметки какие-то из меня вылетали. Мамуля прибежала на шум, а я сижу в ванной и, как дурак, эти ошмётки в сливное отверстие проталкиваю... Давай, ходи.
 - А устойчивость у тебя сейчас к чему определили?
- Ко всему! Даже брать на лечение не хотели. В паллиатив собирались отправить. По анализам – к одному ПАСКу только и осталась чувствительность. Я в столицу, в институт поехал. Написали они мне схему. Вот, сейчас и лечат по ней. Да только там все те же препараты, что и у других. Ну, тубазид еще добавили. Через день, аж по три таблетки. И авелокс вместо левофлоксацина.
- Дай Бог, чтобы в этот раз выздоровел окончательно!
- На всё воля Всевышнего!.. А тебе – шах!
- И, похоже, - мат! – Глянув на доску, продолжил я. – А ты прямо гроссмейстер!
- Да ладно! – Засмущался Сашка. – Просто много играю. Времени то здесь много, вот и отвлекаюсь. Еще партию?
- Нет, спасибо. Давай в другой раз. Уже поздно сегодня. Пойду я спать.
- Ну, как хочешь. Если что – заходи, не стесняйся!
- Благодарю, Сань! Выздоравливай! Спокойной ночи!
- Взаимно!
Когда я вышел из палаты Сашки, в коридоре уже было совсем тихо. Снова слышно было, как тикают часы на сестринском посту и шуршит журналами медсестра.
- Ах, вот ты где! А мы уж тебя потеряли. – Увидев меня, сказала Любовь Алексеевна. – Поздно уже. Иди к себе в палату.
- Иду, иду, Любовь Алексеевна.
- Вечерний кефир в твоей чашке на подоконнике, если что.
- Спасибо большое.
В моей палате №5 уже было темно. Почти все спали. Только одинокий огонёк мобильного телефона светился у кого-то из пациентов. Я стал протискиваться между койками, стараясь ничего не зацепить в потемках и не разбудить пациентов. Добравшись до своей лежанки, я нащупал на подоконнике чашку. Залпом, без всякого аппетита, я выпил положенную вечернюю порцию кефира и стал укладываться, просунув голову под открытую оконную створку.
Сон долго не шёл. Тусклый огонёк телефона отбрасывал холодное бледное пятно света на потолок. Затем и он угас. Палата погрузилась во тьму, наполненную только звуками: чьим-то сопением, негромким храпом, скрипом коек и периодическим покашливанием.
Тяжелый был день. Тяжелый вечер. Но будет ли утро вечера мудренее?

*Хата (жарг.) - тюремная камера.

Продолжение: http://proza.ru/2025/07/06/1224