Песня остаётся с человеком

               



                1.


     Эдуард Васильевич в армии очень полюбил петь. Голос у него был громкий, слух в полном порядке, чем, между прочим, может похвалиться далеко не каждый певец. Перед дембелем Валерка Васильев из автовзвода научил его играть на гитаре и, дембельнувшись и женившись, Эдуард Васильевич часто музицировал в кругу семьи, или когда приходили гости. «Старый ба-арин всё ле-ето боле-ел…» - выводил он, бья по струнам и иногда забывая какой-нибудь из шести аккордов. И гости-мужчины, затуманясь, подтягивали: «А на у—тро велел долго жи-ить…» А жёны гостей и супруга Эдуарда Васильевича не подтягивали, а шли перекурить или в сортир попудрить носик.
     Летели года, конец 80-х, а затем и начало 90-х. Эдуард Васильевич постепенно расширял свой репертуар за счёт «Дембельского песенника», привезённого из армии и эстрадных шлягеров современности. Здесь были и строевая «Над тихим Доном, под веткой клёна», и лирическая «У беды глаза зелёные», и лихая «Вот, новый поворот», и, конечно, «Стюардесса по имени Жанна».
     Года шли, и с течением времени жизнь так изменилась, что Эдуард Васильевич опупел. Его родной завод «Лабораторное стекло», на котором Эдуард Васильевич работал наладчиком ампульных полуавтоматов ИО-18, закрылся, «Химволокно» жены тоже. Гости больше не ходили, к себе не звали и Эдуард Васильевич пел под гитару на кухне и так, без гитары, когда ходил на Житний рынок за картошкой.
     Как-то так вдруг оказалось, что ни он, ни жена его Наташа, ни их сынишка Шурик никому не нужны и никому не интересно, есть ли у них что-либо покушать, а меньше всех это интересно государству. Это было странно и ново.   
     Работы для ампульного наладчика больше не находилось, устроиться сторожем было трудно. Тогда Эдуард Васильевич, в котором вдруг вспыхнуло безумное желание хоть что-нибудь предпринять, взял и продал свою квартиру в стремлении иметь капитал для неких бизнес-проектов. Произошло это событие, как оказалось, аккурат накануне десятикратного повышения цен на недвижимость. А так как бизнес-проекты, вроде колбасного ларька на Сенном рынке, не заладились и вскоре сошли на нет вместе с деньгами, жить Эдуарду Васильевичу с семьёй отныне предстояло на съёмных квартирах. «Я-а-а жду отве-ета. Больше надежд не-ту…» - грустно пел Эдуард Васильевич, глядя в окно и перебирая струны своей верной гитары.
     Но это не было концом его несчастий. Однажды, во время переезда на очередную съёмную квартиру, жена взяла и отнесла шестиструнную «Кремону» Эдуарда Васильевича во двор к мусорным бакам и там оставила. И хотя Эдуард Васильевич, узнав о случившемся, сразу кинулся на мусорку, но было поздно и инструмент пропал…
     Года по своему обыкновению летели и вот, с тех пор минуло двадцать лет.
     Чего только не было за это время. Гремели и дымили Майданы, Эдуард Васильевич устроился, наконец, сторожем, появились такие молодые люди, о возможности существования которых никто и не мог подумать. Наконец, после ковидного мора, грянула война…


                2.

     Эдуард Васильевич теперь много гуляет. Дождь – не дождь, снег – не снег, воздушная тревога – не воздушная тревога, а он идёт «в проходку», молодо кидая ногами и поёт по своей привычке песни.
     Эдуард Васильевич, может и не ходил бы так много, но ему надо, из-за сердца.
     «Эдюня! – сказал ему Петя Бевз, зёма, служивший с ним в химбате, а ныне кардиолог в Третьей Городской. – Если не хочешь жабе титьку дать – двадцать тысяч шагов каждый день! Всё! Не базарь мне! Кру-гом! Покинуть кабинет!»
     Вот Эдуард Васильевич и ходит. Ну, не двадцать тысяч, конечно и не каждый день, но, километра по четыре через день – да.
     Возможно, Эдуард Васильевич и не выдержал бы этого бешенного спортивного ритма, если бы во время «проходок» нельзя было петь. Но петь можно сколько влезет, потому что он выбирает самые удалённые маршруты и поёт там во всё горло. При этом Эдуарду Васильевичу кажется, что он поёт как Юрий Антонов, но на самом деле кажется, что где-то в лесу кричит брачащийся изюбрь.
     Постепенно у Эдуарда Васильевича сложился избранный список песен – по одной на каждый участок пути, всегда одной и той же. Так что если бы ему посоветовали сменить репертуар или очерёдность музыкальных номеров, он бы ни за что на это не пошёл. Это не должно вызывать удивления, так как на четвёртом году войны и шестьдесят третьем жизни, Эдуард Васильевич конкретно двинулся на мозги. Но в наше время и на общем фоне это почти не заметно.
     Сегодня Эдуард Васильевич снова в проходке и, поднявшись на высокий курган в пустынной промзоне, с большим подъёмом начинает:

          «Отчего, ты спр-росишь, я всегда в печа-ли,
           Слёзы, подступая, льются через край.
           У меня есть се-рдце, а у сердца пе-сня,
           А у песни тайна, хочешь – отгадай» - и т. д.

     Допев песню, Эдуард Васильевич перевёл дух и молодецки грянул:

           «Гром прогремел, золяцию идёть!
            Губернский розыск рассылаить телеграммы,
            Шо вся округа переполнута з ворами,
            Шо наступил крити-ческий момэнт
            И заидаить, и заидаить тёмный эле-мент!..» - и т. д.

     Эдуард Васильевич спускается с кучи строительного мусора, идёт по тропинке вдоль теплотрассы и поёт дальше:

             «Биля млына калы-ы-на, биля става верба,
             Биля тына дивчи-и-на, биля серця журба.
             Та калына чари-ивна и вночи нэ заснэ,
             Та дивчина – цари-ивна, що чекае мэнэ!»

- соловьём разливается Эдуард Васильевич и вскоре видит уже гладь большой лужи, даже, пожалуй, маленького озерца:

             «Не бу-дем хитрить и судьбу заговаривать,
             Ей-Богу, не стоит труда.
             Да-да, господа, не «авось», не «когда-нибудь»,
             А больше уже никогда-а…»

- задушевно поёт Эдуард Васильевич, идя по тропинке у самой воды и обходя свежие кучи, неизвестно кем наложенные, учитывая демографическое положение, в котором очутилась страна.
     Какое-то время рядом с Эдуардом Васильичем бежит бродячая собака, внимательно прислушиваясь к словам новой песни:

            «Кле-новый лист, кле-новый лист,
            Ты мне среди зимы приснись,
            В тот миг приснись, когда пурга
            Качает за окном снега,
            В тот миг, когда всё замело
            И на душе белым-бело,
            Приснись-приснись,
            Рыжий лист клено-вый…»

- но, поняв, что ловить тут нечего, теряется в кустах.
     Моцион Эдуарда Васильевича подходит к концу, ему осталось спеть две последние песни: «Море, ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать» и «Качает, качает, качает задира ветер фонари над головой». Дальше – ржавые рельсы – пустой перрон – переулок – дом.
     В квартире умерших родителей Эдуард Васильевич живёт один. Сын Шурик давно вырос и живёт в Финляндии с семьёй, что оказалось спасением, когда началась война и границы для украинских мужчин закрылись.
     Жена-беженка живёт в Германии, в гражданском браке с каким-то гуляйпольским дедком.
     Иногда Эдуарду Васильевичу делается страшно одному. Тогда он прислоняется лбом к холодному стеклу, смотрит в ночь и громко поёт: «Толь-ко пе-сня а-стаётся с человеком, пе-сня ве-рный друг твой навсегда!..» И всё проходит.