Восемь торопящихся свах

Вывезут ли трое коней восьмерых торопящихся свах, если у одной свахи огурец стал невкусный под конец, вторая сваха в помятой газете прочитала как ежовые иголки с чабрецом кипятить над лицом, чтобы оно молодело, третья сваха в кармане ситцевого халата нашла отсыревшую тыквенную семечку и думала попробовать ли, четвертая сваха заглядывала в ухо извозчика густо поросшее толстыми и седыми волосами, пятая сваха сочиняла загадку, чтобы другим свахам загадать, шестая сваха оперлась глазами на руки и наблюдала как текут цветные пятна, седьмая сваха поперхнулась сдобным печеньем и громко закашляла, слезно глядя на восьмую сваху, одной рукой рот себе закрывая, а другой рукой всем на себя показывая? Утянут ли трое коней телегу, когда упадет задняя ось её на землю, отломятся от оси колеса и покатятся в темный лес, подскочат свахи и четверо упадут с лавки, покатятся по кузову, а четверо выскочат за борт, покатятся по дороге печенки селезенками обивая, пыль утирая с сухой лесной дороги парчовыми юбками и именем всех порченых девок, которых выдали они на своем веку проклиная трех коней тихо бредущих и мужика сонными глазами глядящего, мохнатым ухом выслушивающего проклятия рассыпанных по кузову и дороге злобных свах? Да напракудыш ты шут обморопроволочный своей сроду не мытой рожей проволокешься отсюда по нечищеной драп-дерюге и мокнешься в грязные исподние когда поднимутся юбки семи прыщавых девиц в стоячих заводях выполосканных до седьмой красоты! Да чтоб так и стоять тебе с того берега на берег тот перешагивая из качнувшихся не раз камышей доставая своих деток с поеденными черным бобром ушами и чтоб кормить тебе деток семерых было нечем и чтобы ходил ты хромую корову доить на опушку черного леса, где вышел бы к тебе однажды медведь и напустил на себя коровьих кишок и деток всех вернул бы для может быть не такого уж и ласкового воспитания в свою берлогу. И выросли бы из той берлоги семь мальчиков испачканных в пакостях злобных, черными ночами от слез голодных просыпавшихся, кусавших себя за щиколотки до крови и тем умывавшихся. Да задушили бы мальчики старую медведицу, что их берегла и вместо пеленок когда-то придумала палой листвой их от света укрывать и пошли они по этой дороге и нашли семерых старух у сломанной телеги. И каждая тогда по мальчику возьмет и расскажет ему, как из леса выйти, но не будут мальчики старух слушать, потому что человеческого языка не расслышат, только медвежий рев и волчий вой будут издалека узнавать и от людского всего уходить ко всему звериному. А старухи останутся сидеть у могилы восьмой свахи, которая перед смертью не подумала проклятья, а только подумала вот так оно как, оказывается умирать, как утром просыпаться, и кругом все слышно, но никто уже не узнает, что я еще знаю и себя, и его, и знаю что в себя больше не приду, а хотелось даже в гости хотя бы заглянуть, чтобы узнать плачут ли по мне, танцуют ли по светлому мальчику, что восьмым родился от последней девицы, что в безобразиях нагаданных по недоброму слову не принимала участия, не от жестокой горькой страсти рожала как семь несчастных девиц, а от любви которая взошла теплым и добрым утром после злобной ночи, в которую брел в беспамятстве старый этот извозчик и бывший рыбак, руками дрожащими от несвоей злобы срывал с юных голов девичьих венки и припадал от недуга сухими губами к измятым и мокрым от слез губам, а те девы то сами еще вчера были дети. Но не от себя он это все сделал, а от проклятия свах-повитух, а ведь изловили его и били, жгли на солнце и мочили в темноте подземелья, пережил он пытку и вот для него настало время вернуться, чтобы сбылась моя последняя о нем мысль, чтобы забыл он что было с ним, чтобы забыл, как вез он семерых злобных свах и меня одну сваху добрую, как из-за сломанной телеги злобные свахи прокляли его, как дев той ночью безумный он терзал, как мучился потом в каторге, пусть он все забудет и только лишь помнит меня, сваху добрую, пусть сына ищет и любит, но недолго, пусть же умрет и не увидит, как город здесь встанет белый и в белой башне его сын будет король, и жена его королева белую сорочку будет гладить перед званным пиром, пусть умрет, и подумает вот так оно как, оказывается умирать, как утром просыпаться и смутно вспоминать себя, да вот только напрасно колеса всех телег крутятся и трое коней не вывезут, видно, восемь торопящихся свах.