Хозяйка кошек

Дверь ее квартиры открылась, но она не сразу в нее вошла. Постояла немного и повдыхала прокуренный воздух в подъезде, курили подростки на третьем этаже. Бросили сигареты в окно, когда ее увидели, стыдно стало. Или просто испугались. На уроках хамят, а тут испугались. Стояла она на пороге своей квартиры и вспоминала их юные лица, в холодном свете подъездных лампочек.

Перешагнула порог, покачала сумкой. Смотрела на себя в зеркало, потом опустила глаза, посмотрела на туфли. В мороз хорошо, туфли не грязные. Впервые в жизни она шла по квартире туфлей не сняв, качала портфелем. В комнату вошла, стол стоит у окна, под потолком в углу желтые потеки, это когда у соседей сверху прорвало там что-то. За окном ветки голые на ветру, когда ветер посильнее стучат в окно, будят её.

Подошла к столу, достала из сумки кипу тетрадей с диктантами. Во всех тетрадках там одно и то же, только ошибки у всех разные. Или не у всех, только у тех кто списывает, вместе с чужими ошибками, понятное дело. Без ошибок ни одной тетради нет, только у Александра вот нет ошибок, но и тетрадь у него чистая, спит на уроках. Чем он так занят, интересно, что не высыпается?

Взяла его тетрадь, пролистала пустые страницы, взяла из сумки красную ручку, двойку на обложке написала и бросила на стол. А может и спит потому что знает, что лучше уж спать, чем смотреть на это все. Я бы так же хотела уснуть. Стыдно, все эти разговоры. Никогда не забуду, как мне ответил он, когда разговор зашел, я, говорит, никогда не задумывался о самоубийстве. Нет таких людей, чтобы не задумались. Все задумываются, но есть разница, как.

Подошла она к длинному шкафу, там посуда, стеклянная с толстыми стенками салатница, сервиз фарфоровый, на верхней полке книги одинаковые стоят, только цифры на корешках разные, все по порядку, только восьмая и одиннадцатая местами друг с другом переставлены. Она не стала поправлять. Интересно, как это называется, когда все хочется по линеечке выложить, чтоб все номерки по порядку, салфеточка со стола не свисает, помнила но забыла, расстройство какое-то. Да и нет наверное никакого расстройства, просто есть такие люди, порядок любят, моют ванну каждый раз после себя, зубы чистят постоянно, руки моют. Мама такой была.

Под книгами полка с фотографиями, там серые люди молодые сидят по одному, их лица близко, глаза смотрят мимо. На других фотографиях цветные люди, те же что и на черно-белых фотографиях, только все уже старые и раздетые на песке стоят, там им тепло, там улыбаются, а за спиной у них синее море. А ведь когда старый фильм смотришь, или фотографии старые, архивные какие-нибудь, там только мертвые люди. Смотришь, смеются, разговаривают, а это всего лишь картинка, людей уже нет. А ты эти фильмы смотришь и плачешь, ты-то живой. И как будто бы все равно в этот момент, все они для тебя живые. И мама вот сидит, красивая, живая, здесь она младше, чем я теперь.

Ушла она теперь в другую комнату, прошла туфлями по ковру, включила ночник в дальнем углу. Телевизор на тумбе, а напротив диван, журнальный столик у дивана. Журнальный столик. Так я его хотела помню, копила. А зачем, на нем ни одного журнала никогда не было, что там читать, в журналах этих. Хотя есть конечно научные журналы, все время иду мимо киоска, думаю купить, но стоят они ого-го. Листала как-то, так там почти половина рекламы.

Она подошла к журнальному столику взяла толстую книгу в синей обложке, очки на ней круглые нарисованы, покрутила в руках. Тоже вот, взяла почитать, а когда читала-то последний раз. Весь язык побила перед детьми, читайте книги, читайте книги. А сама что я читала с интересом последний раз? Все затянутое какое-то. Вот Хэмингуэя я очень любила, помню.

Она села на диван, сложила руки на коленях и опустила на них лицо. Все у него по делу, если описания то строчка, но опишет так, что у других и в три страницы не уместишь. А ведь тоже он, еще не старик был, когда застрелился. И отец его, даже ружье отцовское было по-моему. И нет у него вот этого, он думал то, представлял это, а это вспоминал. Я это больше всего не люблю в книгах, когда рассказывают, что кто думал. Идешь по улице смотришь на человека, и не знаешь, какая у него внутри радость или страх, или грусть. На меня вот смотрят и кто знает о чем я думаю? Вот и Хемингуэй не лезет, он просто показывает, что люди делают.

Рассказ у него был помню, про молодого парня, тореадора. Я его так наверное и не поняла до конца. Как это у них устроено так, у нас хоронят и все, а там еще за могилу платить надо. Вроде же не было у него с деньгами проблем, а почему-то не заплатил? С детьми вот разбираем классику, там все понятно, а здесь. Был бы кто-то у кого спросить про этот рассказ, дать прочесть и спросить, почему он так и не заплатил за могилу?

Она подняла голову, посмотрела в завешенное тюлем балконное окно. Встала, подошла к посеревшему тюлю, тронула его носом. Тюль грязный уже, все никак не соберусь с силами постирать. Уже второй год висит. Гладить его неудобно. В выходной если затеяться, то так и весь день только с ним и провожусь. Если тюль стирать, то уже и шторы, отсюда и с той комнаты, и с кухни. А отдыхать когда? Да что за отдых вообще, я и в выходные не отдыхаю, просто ничего не делаю. И то, если никаких проверок из ГОРОНО нет, а то еще и на все выходные работы, больше чем в будние сидишь.

Тюль она отдернула, посмотрела в сквозь стекла, облака белые низко летят, к ним серый дым и пар поднимается над высокими трубами котельной. В ясный день когда дым от трубы поднимается и есть облачка, кажется, что эти трубы как фабрика облаков. А сейчас просто все в одно сливается. Облака еще желтые от городского света. Люблю, когда ночью черное небо.

Отвернулась и отошла от окна, взяла с журнального столика пульт. На кнопку ткнула в сторону телевизора и вышла из комнаты, на кухне свет включила, открыла холодильник. Стоит тут еще с прошлого нового года. И чего мне стыдиться, кого, главное? Я же не какая-то алкашка, и пила то последний раз когда не помню. Хочется выпить. Просит организм, наверное.

Взяла холодную бутылку и налила в кружку. Выпила, выдохнула, посмотрела, чем закусить. Коробку конфет взяла с полки. На день учителя что ли мне ее принесли, хорошие такие конфеты. Все-таки не понимаю я, как можно водку пить. Такая гадость. Сейчас вот уже лучше, вкус перебила, и так тепло побежала. Хэмингуэй хорошо выпивал, кстати, и писал красиво об алкоголе. Может еще чуть выпить? Там остался-то глоток, чего оставлять.

Открыла холодильник, взяла бутылку, вылила из нее все в кружку. Выпила, взяла еще конфету из коробки, откусила половину, пожевала, положила вторую половину в рот. Так, ну что, время уже почти восемь, лягу сегодня пораньше. Главное уснуть. Ты гляди, стала уже бояться не уснуть, раньше сидела себе всю ночь, смотрела всякую ерунду, и ничего не боялась. Даже работала на следующий день, и ничего. А теперь боюсь не уснуть. Там по-моему мультики идут, я под них всегда хорошо засыпаю.

Взяла коробку с конфетами и вошла в комнату, села на диван. Горел экран бледным голубым светом, бледные нарисованные цветы показывал. Сегодня у зайца день рождения, если я подарю ему морковку, он ее съест и ничего не останется. Если капусту - тоже. А если ромашки? Она стряхнула с ног туфли и закинула ноги на диван. Взяла конфету и поднесла к губам.

Надо, наверное все таки выпить пару таблеток, чтобы наверняка. Она взяла из-под диванной подушки пластинку, выдавила три таблетки, и бросила в рот. Небольшие, в сладковатой оболочке, она всегда их глотала не запивая. Слушай, я целую страну выдумал, волшебную, необыкновенную, всю ночь ее выдумывал, сказал медвежонок с телеэкрана.

Так интересно, когда вот уже уснешь, и всякие слова бессвязные лепятся, ругается кто-то или что, какие-то истории несуразные, как будто даже с каким то смыслом плетутся, закручиваются, в травках стонут как несъеденные, надо в скорую, звонить, как-то облака нехорошо белогоривые, лошадки, облака, белогривые, что вы, мчитесь?

Мчимся.

Входная дверь дважды ударила обувную полку в прихожей и в квартиру вошли старый лев, молодая бенгальская тигрица и гибкий леопард.