Его звали Марик!

Из серии: Майя Карловна вышла погулять

Эпизод восьмой


                Его звали Марик!

   Майя Карловна не торопясь шла по Казанской улице в сторону улицы Гороховой. А когда-то давно, эта улица называлась улицей Плеханова. И она, недалеко от Казанского собора, снимала с подружкой Люсей здесь «угол». Ах, какая была замечательная у них хозяйка! Звали её Софья Павловна. У неё была больная печень, и она, купив на рынке курицу, употребляла в пищу только мясо. Бульон оставался. Однажды, вернувшись из института, девчонки обнаружили суп! Как всё вкусно в молодости. И этот суп часто в дальнейшем ждал их дома. Бескорыстное отношение к другим людям – вот такой урок получили они у замечательной своей хозяйки.

   Мысли перескочили на подруг Люси. Две подруги Люси учились в консерватории. Одну звали Вероника, другую – Люда. До этого они закончили музыкальную школу-интернат в Кохтла-Ярве. Люда училась по вокалу, а вот на каком инструменте играла Вероника – память  не сохранила. Что она таскала в чехле за собой? Кларнет? Скрипку? «Но точно, что не контрабас или виолончель!» – улыбнулась Майя Карловна.
Ещё когда Майя Карловна, тогда ещё – Майка, жила с подругой в съёмной комнате на далёкой  улице Зины Портновой, подруги часто бывали у них в гостях. Кофе и сигареты.  Прямо с утра! Вот с тех пор Майка и курит. Учителя... сколько их было в жизни! Всегда бесшабашно раздавая свои вещи подругам, почему-то вспоминая, пожалела только об одной. Мундштук. Прощаясь, уезжая из Ленинграда, отдала его Веронике. А заодно отдала и своего кавалера – Сашу Н.  Та всё допытывалась, может ли она «кадрить» Сашу после моего отъезда? Да, пожалуйста! Такой смешной мальчишка был! Затаивался где-нибудь по дороге и снимал её на камеру. Или со страшным треском появлялся в их колодце на своём мотоцикле! Кажется на Яве. Отец у него был загадочным каперангом из Северодвинска. Кто такой каперанг Майка не знала. Тогда бы стало понятно, почему Саша снимал квартиру, а не угол, как они с Люсей. А так же разъезжал на красивом мотоцикле, который производил нестерпимый шум в их колодце!  И ещё, Саша писал ей письма. Длинные. Как ей казалось, глупые. И обязательна была приписка: «После прочтения - сжечь»! Мальчишка, играл в какие-то игры. Майка отвечала ему тоже длинным письмом, и приписывала: «После прочтения – съесть»! И они с девчонками давились от смеха. Она уезжала из Ленинграда. На вокзале её провожала целая куча друзей. Как появились эти ребята в её жизни – с трудом вспоминала. Ребята были из карабелки. Среди них запомнилось печальное лицо Саши.

   Майя Карловна остановилась около арки, ведущей в их колодец. Вход в арку на замке. А так хотелось бы пройти туда! Что такое память? Что-то вспомнится, а за этим воспоминанием тянутся другие. Комната Софьи Павловны, в которой они с подругой снимали угол, была большая. В дальнем углу был отгорожен альков хозяйки, а они с Люсей занимали диван и раскладушку, которая раскладывалась на ночь. Коммунальная квартира на втором этаже, в которой были двое хозяев: Софья Павловна и Берта, начиналась с кухни. Кухня располагалась над входом в подъезд. Над входной дверью подъезда было полукруглое окно, которое и было окном кухни в этой квартире. Под окнами стояли столы и печь. А левая стена от входа в квартиру с площадки, была наполовину застеклена. Стёкла были уже грязноватые, двум пожилым женщинам не под силу было их мыть. Но всё равно были видны соседи, которые поднимались на этажи выше. Когда-то эта квартира из двух комнат полностью принадлежала семье Софьи Павловны. У них с мужем было четверо сыновей. Мужа Софьи Павловны, художника, арестовали в клятые тридцатые годы. И он сгинул. Она одна подняла всех. И часто по воскресеньям сыновья с семьями собирались у  матери в гостях. Мы с Люсей деликатно куда-то уходили. После ареста мужа, их «уплотнили», подселили Берту. Уплотнили так уплотнили! – Мать и четверых сыновей поместили в одну комнату! Берта оказалась женой какого-то революционера – матроса. Его портрет висел у неё в комнате над диваном. Диван был кожаный, красивый, так же очень красивым был круглый старинный стол в комнате Берты. Но вещи были уже старые, потёртые. Наверно власть, за особые услуги героя-революционера, обеспечили вдову и богатой мебелью. Наверно, у кого-то конфисковали. Берта получала большую пенсию за мужа-героя и постоянно ходила в комиссионку. На ней появлялись какие-то странные вещи. И она вечером демонстрировала их на кухне обитателям квартиры. Отношения соседок было специфичными. Софья Павловна снисходительно относилась к своей соседке. И называла её тоже странно и смешно: «Бэгхта». Берта же не отходила от соседки ни на миг – стоило той появиться на кухню. Но в комнату Софьи Павловны не входила запросто, по-соседски. Это было явно не принято в их жизни. Кроме случаев, когда звонил телефон! Телефон стоял в комнате Софьи Павловны при входе справа, в простенке, на тумбочке. Там же стоял и стул. Стоило позвонить телефону, как Берта выскакивала из своей комнаты, пролетала большую кухню, открывала дверь в комнату соседки, плюхалась на стул и громким голосом сообщала трубке: «Свушаю!» Потом протягивала трубку Софье Павловне и говорила: «Это тебя! Звонят, звонят и чего звонят – только людей беспокоят!» Берте никто никогда не звонил. А мы, молодые и смешливые, давились от смеха, наблюдая одну и ту же картину.

   Они, с Люсей, влюблённые в свою хозяйку, старались ей в чём-то помочь. На что хозяйка им говорила: «Успеете! Ещё наубираетесь в своей жизни. А пока у вас молодость – радуйтесь! Не сидите дома, в Ленинграде есть на что посмотреть». Единственное от чего она не отказалась, это когда привезли уголь, и его надо было пересыпать в подвал. Уголь сгружали около маленького окошка над землёй, рядом с подъездом. Оттуда, таким же образом набирали его в вёдра и несли в квартиру по необходимости. Там так же хранился уголь остальных жильцов дома. Внутри подвала уголь надо было пересыпать в свой отсек. Девочки набирали два больших ведра угля, и  удивлялись как двум пожилым женщинам приходилось это делать самим. За уголь Берта не платила. Говорила: «А мне и так тепло». Ещё бы! Уголь загружался в топку из кухни, и жар печи давал тепло стене между двумя комнатами – и Софье Павловне и Берте.

   И тут память сделала скачок в сторону. Майя Карловна вспомнила, как её подружки влюбились в одного скрипача из консерватории. После занятий у них только и разговоров было – в чём он был одет, где стоял, с кем общался, какие пирожки покупал на переменах. Сплетничали, что каким-то их соперницам так и не удалось его «закадрить», юноша оставался недостижимым, одиноким и непознанным. Сами они с ним знакомы не были. «Не представлены!» Гордый, одинокий, загадочный и очень красивый, он распалял воображение Майкиных подруг! Майя Карловна помнила, как описывали его девочки – он одевался  в "заграничные" одежды, потому что его родители, тоже музыканты, разъезжали «по-заграницам». И у него были очень густые вьющиеся волосы, которые выкладывались в шарообразную причёску. Майя Карловна задумалась, вспоминая видео из Мариинского театра. Когда дирижировал Гергиев, подходя к своему пюпитру, он пожимал руку первой скрипке – полному мужчине с необыкновенно красивой очень густой копной вьющихся седых волос! Причёска «первой скрипки» имела шарообразную форму. Может быть это тот самый юноша? Скрипач из консерватории? Если это он, то они были с ним знакомы. И даже подружились! Но никогда не видели друг друга.

   «У тебя язык подвешен, звони!» Девчонки где-то, и  подчеркнули, – с большим трудом, раздобыли телефон этого парня. И теперь, возбуждённые, налегали на Майку, требуя, что бы она позвонила ему. Прямо сейчас, срочно! «Но что я ему скажу?» – растерялась Майка. Её задело, что её обозвали «подвешенным языком». Очень сомнительный комплимент! И тогда девчонки наперебой стали рассказывать ей – какой он, где был, с кем разговаривал и ещё что-то. Остановились на факте того, что сегодня он ел пироги с рисом и яйцом на переменке. «Ну что – ты не можешь позвонить ради подруг?» Ради подруг Майка была готова на многое. И Майка позвонила. Сейчас, конечно, она не могла вспомнить этот разговор. Как, и впрочем, последующие. Звонила первой сначала Майка. К разговорам прислушивалась Софья Павловна и смеялась вместе с ними. Потом стал звонить и «скрипач». Но однажды Софья Павловна сказала Майке: «Парень очень заинтересовался тобой. Ведь ты скоро уедешь. А он будет ждать твоего звонка». Майка задумалась. Разговоры по телефону стали интересными. Интересными для обоих. Ей пришлось дать ему номер своего телефона, после длительной паузы, которую она сама сделала, чувствуя, что где-то она нарушила  грань между шуткой и серьёзным. Сейчас она, хоть стреляйте в неё – не могла вспомнить содержание разговоров. Всё о жизни. Казалось, что на другом конце провода трубку держит в руках её двойник. Но главным, на тот период времени ей жизни, Майка никак не могла поделиться. О том, что она намерена уйти из института. Что хочет перевестись в другой. Всё было зыбко, неопределённо. И уже совсем перед отъездом, когда ей не удалось со своей математикой и французским перевестись туда, куда она хотела, Майя позвонила парню (Ну как же его звали?!) и сказала, что уезжает далеко и надолго. Очень надолго. И адреса дать не может. Телефон не переставая звонил. Трубку брали и говорили, что она уже уехала. Было плохо на душе, тревожно от того, что нечестно. И только сейчас Майя Карловна позволила своей памяти поднять ту давнюю историю.  Да, позволила. Потому что всегда, когда что-то всплывало из этого периода жизни в маленькой коммунальной квартире в Ленинграде, она отбрасывала воспоминание. Потому что было нечестно. 

   Всё это прошло перед её глазами в маленьком кафе в полуподвальном помещении на Гороховой. А что было бы, если  бы она согласилась на встречу с этим парнем... Но она уехала. И сказочке конец. Майя Карловна вышла из кафе, устроилась на скамеечке рядом со входом. И закурила. «Вспомнила! Его звали Марик!»