Звездный час

Это не конкурс, не концерт, это праздник радости, огней, звуков, ликующих красок... Ярмарка тщеславия? Да, наверное. Но какая разница. Ослепительные лучи бьют в лицо. Его сценическое имя – Erich – золотыми, живыми буквами на экране пульсирует под музыку. Болельщики что-то кричат, размахивая флагами, от черно-красно-желтого разноцветия рябит в глазах.
Эрих выходит на сцену и стоит, чуть пошатываясь, бледный от волнения. Он одет в черный костюм, почти без украшений – лишь тонкая цепочка с кулоном на груди, как талисман. Песня – его собственная. Он писал ее ночами, в каком-то диком порыве вдохновения, словно то ангелы, то бесы – попеременно – нашептывали ему невероятные по красоте и силе строки.
Музыка вступает – мягко, почти шепотом. Затем поднимается, как волна. И так же мягко, волнами, набегает свет. Разгорается и гаснет, и снова разгорается... Визуальных эффектов почти никаких – только падающие звезды. Эрих поет, с каждым словом ощущая растущую тесноту в груди. Он поет о мечте, о небе, о свободе. О птице, взлетевшей к солнцу.
А внутри у него – холод. Потому что вместе с этой солнечной песней-птицей освобождается что-то давно забытое, задвинутое в самый дальний угол подсознания, в темное хранилище детских страхов.
Что-то смутное – на грани сна и яви – когда оно привиделось, где? И чем являлось на самом деле? Может быть, выдумкой, нелепой фантазией? Сказкой, рассказанной когда-то давно самому себе? Или тем странным видением, грезой, что проплывают под сомкнутыми веками нерожденных младенцев еще в утробе матери?
Он был как Адам в раю, только без Евы. А нечто – на уровне его глаз – скользило по древесному стволу,  извиваясь и блестя на солнце красноватыми чешуйками, похожее то ли на змею, то ли на толстую, почти в руку толщиной, пуповину. И оно говорило с ним – на языке ангельском, а не человечьем, но в своем полусонном состоянии Эрих понимал каждое слово.
- Выбирай. Какую жизнь ты хочешь прожить?
Он не знал. И даже понятия не имел, что судьбу можно выбрать. Взять, будто книжку с полки, чтобы потом, многие годы подряд читать в свое удовольствие. Для него, маленького и беспомощного, все только начиналось, и жизнь казалась очень длинной и ровной дорогой сквозь цветочные поля, уходящей куда-то за горизонт – в сияющий свет.
Он сделал только первый шаг по этому прекрасному пути. А может, еще и не сделал, а только стоял, глядя из-под руки на встающее из-за холмов огромное солнце, жмурился и предвкушал долгую прогулку. Но чешуйчатая тварь вопрошала, и не ответить ей Эрих не мог.
- Интересную.
Она осклабилась, свесившись с дерева головой вниз. Сверкнули мелкие зубки, яркие, как алмазная крошка.
- Что для тебя интересно? Посмотри на этих стрижей...
Эрих запрокинул голову – или ему показалось что запрокинул – и, действительно, увидел быстрые крылатые силуэты, как тени, мелькавшие в вышине. Они крупными стежками прошивали атласную небесную синеву, гоняясь за мошками, а может быть, просто наслаждаясь полетом.
- Они легки и проворны, - продолжала скользкая тварь. – Небо – их родной дом. Высота, ветер и солнечный свет – их стихия. Но стоит такому стрижу упасть, и он больше никогда не взлетит. Разве что человек возьмет его в руки и подбросит в воздух.
Эрих кивнул, восхищенно следя взглядом за птицами. Его ноги еще упирались в землю, но сердце уже летело за стрижами вслед.
- Все имеет свою цену. Ты станешь мечтать – и бежать за мечтой, и достигнешь вершины. Твой звездный час будет великолепен. Все, к чему ты стремился – исполнится. А потом – ты упадешь, как небесный стриж, и никто не подаст тебе руки.
Тварь словно взмахнула невидимым крылом, и в небе, как на огромном холсте, прорисовался солнечными красками сверкающий путь. Прекрасный, как само солнце, как радуга, как цветущая южная весна – он вел... к обрыву.
- Твоя жизнь, Эрих, будет короткой – но чудесной. Или – выбирай... – еще один взмах, и в вышине высветился другой путь. Дорога сквозь какую-то неприметную деревеньку, мимо заборов и колодцев, яблоневых садов, сельских магазинчиков и деревянных домиков под красными черепичными крышами. – Обычная судьба, без взлетов и падений. Ты будешь работать на простой работе. Не в удовольствие, а ради денег. Чтобы жить, а не чтобы летать. Женишься, заведешь детей. Вырастишь их хорошими людьми – но и твои дети не будут хватать звезд с небес. Проживешь до глубокой старости, понянчишь внуков... Ну? Так чего же ты хочешь?
Что он выбрал тогда и почему? Эрих помнил, что второй путь показался ему нестерпимо скучным, до скрежета зубовного, до тошноты серым, неинтересным, убогим. А яркое и праздничное, блеснувшее радугой в небе, поманило волшебством, сказочным полетом жар-птицы.
Дети любят сказки. И хватают все блестящее, как сороки, не задумываясь о его ценности, и волокут в гнездо, любуются, украшают свой незамысловатый мирок. Вот и Эрих схватил – жадно, обеими руками, и впитал в себя его жаркие переливы, обещание победы, грядущий триумф... И в тот момент он, вероятно, проснулся – но уже немного другим.
Это сновидение ушло со временем в тень, но застряло где-то в теле, как заноза, выдавая себя иногда то покалыванием в груди, то комком в горле, то внезапным онемением левой руки. Эрих и не думал о нем. Наверное, и помнить не должен был. Но оно мучило. Уродовало гладкую ткань жизни, как неизвестно откуда взявшийся шрам.
А в остальном он был обычным ребенком – только с большой мечтой. С детства Эрих тянулся к музыке. Не просто играл на фортепиано, как учили в музыкальной школе, а импровизировал, сочинял пусть совсем простенькие – но свои собственные композиции. Звуки, точно диковинные птицы, свили гнездо у него в сердце. Он дышал ими, как чистым горным воздухом, слышал их у себя внутри, как тихий аккомпанемент. Он жил как будто внутри кинофильма, где не бывает тишины – и в радостные, и в горестные минуты за тобой следует по пятам тревожная, печальная, взволнованная или веселая мелодия, отмечая каждый твой шаг.
Эрих вырос в спальном районе большого города. Разрисованные граффити лифты, шум газонокосилок по утрам. Отец мечтал, что он станет инженером. Матери было все равно, лишь бы учился хорошо и в будущем приобрел солидную, нужную профессию. Но мальчик пел. Сначала в ванной – под шум льющейся воды, потом в школьном ансамбле, потом – в клубах, на улицах, в подземном переходе.
В восемнадцать он убежал из дома. Несколько лет бедности, репетиций в подвалах, работа официантом в кафе – за чаевые, уличные фестивали. Потом – первый вирусный клип. Первый контракт. И вот – национальный отбор, победа, участие в Евровидении.
Он вскидывает голову и зажмуривается на финальной ноте. В зале – крики, аплодисменты, овации стоя. Эрих улыбается и, раскланявшись, уходит со сцены – под улюлюканье толпы, мерцание огней и рев дикого восторга.
Он проходит в зал, садится и замирает.
На мониторе – трансляция, уже объявляют первые оценки от жюри. Страны, одна за другой, приветствуют ведущих и зрителей. «Восемь баллов – Франции... Десять баллов – Эстонии...».
И вдруг его накрывает. Не головокружением, не болью – а тишиной. Абсолютной и страшной, как в вакууме, как в открытом космосе.
«Двенадцать баллов – Германии». Его команда ликует. Кого-то трясет от счастья. Кто-то делает селфи.
А Эрих сидит, словно обложенный ватой, и ничего не слышит. Потому что каждый раз, когда кто-то выкрикивает его имя, он вспоминает чешуйчатую тварь, красноватыми кольцами охватившую древесный ствол. И легкокрылых стрижей, проворных, словно ткацкие челноки. Они снуют над его головой, сплетая солнечные лучи с дыханием ветра в блестящую лазурную ткань. Они ткут небо, каждую секунду – без устали – вышивая на нем затейливые узоры чьих-то судеб.
Эрих видит золотистый свет над деревенской тропой. Ребенка на качелях. Девушку с полной корзиной румяных яблок. Женщину, несущую молоко. Он чувствует запах свежей травы и домашней выпечки, и представляет себе, как мог бы идти утром за хлебом. Будить сына или дочь в школу. Как мог бы... просто жить.
«Я просто переволновался перед выступлением», - успокаивает себя Эрих, но сам понимает – нет, не просто. Он так ждал этого конкурса, так надеялся на победу. А теперь – не рад ей и больше всего на свете хочет проиграть. Он ничего не может с собой поделать.
И вот – зрительское голосование. Напряженное ожидание.
«... и триста пятьдесят шесть баллов получает – Германия!»
Толпа ревет. Камера выхватывает его лицо, бледное, с вымученной улыбкой. Он улыбается потому, что от него этого ждут. Потому что болельщики ликуют, потому что миллионы людей прильнули к телеэкранам, потому что сценарий требует слез радости.
Свет заливают сцену. Появляется ведущая в сверкающем платье с хрустальным микрофоном в руках. Эрих встает с места и идет – медленно, как будто сквозь воду. Аплодисменты не слышны – он как будто оглох. Только шаги и странная тяжесть в ногах. И ощущение чего-то холодного за спиной.
Да, черная тень уже вырастает у него за плечами. Ее никто не видит, но он чувствует на шее ее ледяное дыхание.
Эрих берет микрофон – тяжелый, хрустальный, сияющий, словно лед, отражающий бешеные  огни.
Он поднимает взгляд – весь стоит. Тысячи людей, тысячи флагов. Германия, Швеция, Украина, Израиль, Португалия. Кто-то кричит его имя. Кто-то плачет. Камеры вращаются, прожекторы описывают круги. Это – его, Эриха, звездный час. А он... ничего не чувствует.
«Ты выбрал полет, - говорит он себе. – И ты взлетел. А падать будешь один. Никто из тех, кто празднует с тобой сейчас, не подаст тебе руки... Ведь именно это обещала та мерзкая тварь?»
Песня начинается заново. Эрих поет на бис. Голос звучит чисто, ровно, красиво, но каждая нота – как осколок стекла в горле. Он смотрит в зал и не видит лиц, а только чужие, плоские маски – отражения его выбора.
Он стоит на вершине, понимая, куда бы он ни шагнул – это все равно будет шаг в бездну. И в этот момент особенно остро сознает, что соблазнился яркой мишурой, сладкоголосым пением сирен, а настоящая жизнь так и прошла мимо, не сбылась, осталась тропинкой, нарисованной в небе.