Антоша колобянин

АНТОША КОЛОБЯНИН

Борис Ихлов

26 июня 2025 года умер Антон Колобянин. Родился в 1971 г. в Перми. Родные Антона не горели желанием тратиться на его достойные похороны, он даже мог оказаться в общей могиле. Учредили сбор средств.
Антошу относят к митькам. Публиковался в журналах «Урал», «Несовременные записки», «Уральская новь», «Вещь» и др. Автор сборника стихов «Центр дождя» (Пермь: Фонд «Юрятин»). Участник 1 и 2 томов «Антологии современной уральской поэзии». После 2002 г. поэтическим творчеством не занимался. В последние годы Антон хотел вернуться к поэзии, выступал с чтением стихов на т.н. «Чтивых вторниках». «Чтивые», каково.

Я был хорошо знаком с ним. Мы вместе бывали у Татьяны Долматовой. Пару раз он заходил ко мне в гости. У Антоши был поэтический слух, но стихи - увы, слабенькие. Если сравнивать с современниками - это не Кальпиди, не Абанькин, не Жданов, не Дрожащих, не Долматов, не Полетаев, его уровень явно ниже. Добрый парень, неглупый, но с вывихами. Чем он занимался с 2002 года, мне неизвестно. Отчего умер в таком возрасте – тоже неизвестно. Говорят – много пил.

Если у эпохи нет великих людей, она их придумает. Если у города нет великих людей, город их учредит.
Никто Колобяниным до его гибели не интересовался, он бомжевал. После смерти Колобянина город Пермь начинает хвалиться гражданином Колобяниным, о котором доселе и не вспоминал. Вот что пишут: «В Перми умер один из самых известных поэтов 90-х».
Но  в Перми мало кто слышал о Колобянине. И страна не знает Колобянина, а он один из самых известных!
Еще: «Один из лучших поэтов». Ничего себе!
Этого мало. Оказывается, у Антоши следующие «поэтические ориентиры»:
«Философская глубина стихов Колобянина проистекает из синтеза традиций романтизма, модернизма и метаметафоризма. Его вдохновляли классики: М. Лермонтов, А. Пушкин, В. Маяковский, Б. Пастернак и современники в лице В. Кальпиди».
Прямо скажу: ровным счетом ничего в стихах Колобянина нет ни от Маяковского, ни от Пастернака, тем более, от Пушкина с Лермонтовым. Это фамилии патриоты Перми приписали для красоты. А еще пришлепнули «метаметафоризм». Т.е. не метафоры у Антоши, а только еще переход к метафорам. Что-то, напоминающее метафору. И поскольку у него недометафоры, эти недоделки нужно обозвать красиво: «метаметафоризм».
И это не всё! Еще у Антона есть «Авторская палитра»: «Узнаваемый стиль создавался через исповедальную интонацию, персонифицированное "я" лирического героя, смелые метафоры и динамичную ритмику короткой строки… Его наследие продолжает вдохновлять новых авторов, обеспечивая непрерывность поэтической традиции. Яркая звезда пермской поэзии навсегда останется в анналах литературы».
«Динамичная ритмика короткой строки»… Тьфу ты. Почему же «в анналах литературы», а не мировой литературы? А?
«Персонифицированное «я»». Представьте себе не персонифицированное «я»! «Я» без всякой персоны… Это Пермь, тут ничего не поделаешь.

С таким же жаром расписывают фантастические личности чиновников. Аналогично Жириновский стал Кассандрой, а Собчак - выдающимся государственным деятелем. Аналогично Трамп уничтожил иранскую ядерную программу. Мы живем в мире фейков…

Дело в том, что у Антона есть нечто напоминающее поэзию. Подделка. Фальсификат.
Дело в том, что сегодня настолько снижен уровень поэтического восприятия, что многим кажется. что если зеленое назвать фиолетовым, это и есть тонкость чувств, это и есть поэзия.

Вспомним пушкинские ассоциации: «И постепенно в усыпленье и чувств, и дум впадает он, и перед ним воображенье свой пестрый мечет фараон». Сравните с нелепыми ассоциациями Колобянина:
Камень в реке блестит,
жабрами шелестит.
Со смеху помирает.

Это ему так показалось. Он так видит! Что курил Антон?

Еще:
Пахнет металлоломом,
свалкою ржавых туч -
в небе, где два просвета.
Бьётся о стены луч,
не находя поэта.
Кто отразит рассвет
гибким клинком удачи? -

Запах металлолома. Где в центре города свалка металлолома? Допустим, ему кажется такой запах. Но как его идентифицировать, кто знает, как пахнет металлолом?
Стало быть, удача – с клинком. Повезло – и сразу хась тебе под ребра. А почему просвета в небе два, а не четыре? Луч бьется о стены – где Антоша нашел в небе стены??? И почему лучу обязательно охота найти поэта?

Еще:
И леска прячет ум,
чтоб стать быстрее звука.
Вот так играет в "doom"
речная рыба, сука!

Да… приложил он рыбу. Сволочь она, одно слово. Но каково: леска скрывает не удочку, не рыбака, а ум она скрывает! А еще у лески есть лобные доли, гипофиз… Но самое главное: в Doom игрок берёт на себя роль безымянного солдата или охранника лабораторий Объединённой Аэрокосмической Корпорации, которые за некоторое время до начала игры в результате неудачного эксперимента с порталами были захвачены различными демоническими силами.
Ни хрена себе рыбешка!

Еще:
Мальчик лежит, как нож, -
в мягкой своей постели,
овеществляя дрожь
в худеньком, дерзком теле.

То есть. Дрожь существует как идея, а для ее овеществления нужно дрожать!!! Блин, твою мать!!!!! Но почему дрожащий мальчик - как нож?? Что он режет? Ах, это так понятно… А как дерзит тело мальчика! Кто ни подойдет к нему – а тело буквально оскорбит, буквально будет эпатировать…

Еще шедевр:
Он видел её, не бог и не Бах:
она разбивала воду.
Он видел груди, бёдра и пах,
тасующий вод колоду.
Он думал, как будет жевать сосцы,
массируя ягодицы.

Колода вод – мощно. Т.е. Антоша описывает половой акт, но откуда вода-то? И причем тут Бах и бог?? Черт с ним, с богом, но как пах может тасовать колоду, да еще колоду вод?
Смотрит он на ее пах, и думает, как будет жевать сосцы… То есть. не жует еще, а только думает жевать…

Еще:
Когда мы друг друга хотели,
мы счастливо пили и ели
картофель, посыпанный луком,
и губы встречались со стуком
сердец, заходившихся в гонке
на чистой лыжне самогонки.

Губы - стучали. Как ни приписывай слово «сердец». Но главное: чем занята целующаяся парочка? Бегом по лыжне самогонки.

Еще:
Сиреневый ветер смерти
Раздел меня донага.
Он вылечит всех. Поверьте
Опыту дурака.
Сирень — и поздняк метаться,
И прыгать через костер.
Брать ножик, когда он, братцы,
Скорее туп, чем остер.
А тем, кто немножко помер,
Сирень, без обид, к лицу.
Я б дал ее терпкий номер
Каждому мертвецу

У Окуджавы: «не верьте, не верьте, у жизни со смертью…» У Кальпиди «сиреневый папоротник ветра». Бог с этим. Сало быть, у сирени есть номер. Наверно, шестой. Стало быть номер – терпкий. На вкус, на запах? Ножик  – это с чем ассоциируется? С борьбой с кем? Зачем, куда? Через костер прыгала Снегурочка, оттого растаяла. Т.е. ели ты умер, так бесполезно еще и растаять… Почему немножко умершие должны обижаться на сирень? Тьфу ты…

Еще:
Ты во сне назвалась Финифтью.
Наяву – неизвестно кем.
Утром вырвало жирной нефтью.
Ночью снился пирожный крем.
Простите, вот это и есть поэзия, да?

Стихотворение называется «Пастернак». Читаем:
Я иду через гибнущий парк,
где деревья вцепились корнями
в побледневший от гравия мрак.
И ветвями вцепились, и пнями,

и еще черт-те чем. Я пою
очень тихо (почти бормочу я).
Но туман, как ни странно, не пью:
он живет в этой песне, бичуя.

Здесь и почва протерта до дыр
и судьба, что не дышит – а пахнет
перегноем. Так пахнет надир,
когда эхо посмертное ахнет,

(и душа устремится в ампир
или в готику. Либо – в надежду.
То сражаясь, как сильный батыр.
То болтаясь, как в проруби – между)...
Ты позвал насекомых на пир,
на пенек – в электрическом баре,
где Луна, как восставший вампир
присосалась к возлюбленной паре.
Где Природа – со связкой ключей
притворилась порхающей музой,
а на деле – тюрьма. И очей
не смыкает и сохнет медузой…

Душа, устремляющаяся в ампир. Дыры в почве. Почему туман в песне - бичует? Ах, ведь это так понятно, пропищит экзальтированная посикавка… Луна присосалась к возлюбленной паре – Антоши и комара? Душа болтается как в проруби (т.е. как говно) – но почему между? Между чем и чем?? И апофеоз – природа, которая тюрьма и сохнет медузой.

А теперь – настоящие стихи. Их крайне немного, но они все-таки есть у Антона.

Остались две жизни – до нового года.
Дожди – словно жалюзи – сдвинет погода.
Ударит мороз, как топор дровосека.
Расклеит афиши явление снега.
Спектакль отыграет и тут же растает.
Румянец тебя по щекам отхлестает.
Ты будешь, как гном в театральном бинокле.
…

Он вышел из игры.
Теперь он не поёт.
И тёплые бугры
задраил плёнкой лёд.

Он на колени встал,
чтоб не достать до неба.
Он мастером не стал
и подмастерьем не был.

Он бешено дышал,
он мог любить одну.
Его учил Шагал
летать. Он шёл ко дну.

Он смерть с собой венчал.
Их страсть была взаимна.
А жизни завещал
одно лишь только имя.

ТРАКТАТ О ФОТОГРАФИИ
Фотограф время покалечил
квадратным фотоаппаратом.
Он вовсе не увековечил,
а сделал смертным каждый атом.
…

Я живу с алкоголем в крови.
Ты попробуй меня оторви
от туннеля початой бутылки.
Я всю жизнь ощущал переход
в подпространство и наоборот.
В 27 я наметил уход,
если раньше не будет развилки.

У меня есть ручная тоска
и любовь тяжелей волоска.
Ангел мой, посмотри, как узка
эта щель в зазеркалье.
Вряд ли я проложу борону
по изрытому рыбами дну.
Тут лицо я к тебе оберну
не своё, а шакалье.

Нет, пугать я тебя не берусь.
Может, Богом к тебе обернусь
или боком. И вряд ли запнусь
над ужасной строкою.
Я умру с алкоголем в крови.
Ангел мой, ты меня оторви
с мясом, с кровью от этой любви,
о которой поют соловьи
перед страшной зимою.

ВОСЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Сидели в январе и пили крепкий чай.
Снег за окном сидел на клумбах по-турецки.
Один из них, поэт, заметил невзначай:
«Ах, восемь лет назад шёл снег антисоветский».

Другой, он был дантист, оставил кипяток
и пробурчал: «О, да, всё было в чистом виде».
А третий, крановщик, поддал как только мог:
«Уж скоро восемь лет, как с нами нет Кальпиди».

И вот таким путём она хлебали чай.
Сопливый разговор покашливал с мороза.
И первый от окна заметил невзначай:
«А рельсы всё стучат под брюхом паровоза».
…

Он – тополиный пух.
При счёте раз, два, три –
готов лететь в трубу
с той стороны рассудка.

Он не читает вслух,
но пишет изнутри:
морщинами на лбу
и язвою желудка.

Он сам – роман, рассказ,
статья, строфа, строка.
Он – препинанья знак.
Возможно – точка света.

А плоть – волшебный газ.
И распылять пока
нельзя его никак.
Но – подождём рассвета.
Июнь 1997

ОСЛИК
Я теперь живу не в ореоле,
а в дыму табачном – пых, да пых.
И в одеждах с бирочками моли,
в этой оболочке для слепых.

Я – актёр. Но я не знаю роли.
И не чую главные слова.
Жизнь – игра: пока темно от боли
и от счастья тает голова.

На меня нацелен сумрак ночи!
Но и ночь просеяна сквозь свет.
Этот « я» любви, наверно, хочет.
(Или секса, в позе буквы Zet?).

Этот « кто», возможно будет после
личности, переходящей в штиль,
спрашивать себя: – «Ты кто?» – «Я ослик
под дождём, сдаваемым в утиль».
Апрель 1997
***
… И сильные чувства, каких и следа
Нет ни у меня, ни у вас, господа
Каждый помирает как умеет.
Нынешних не вешают на рее.
Трое спились. Светлая им память.
Пятого прикончили по пьяни.

Так зачем над Пермью тень Мангуста,
Что врагам не сдал Саур-могилу.
Так зачем над Пермью тень Барбюса,
Тень имен, кто рвал за город жилы,
На табличках улиц при заводе.
Их еще не истребили вроде.

Вас не ждут ни революции, ни войны,
Вы навечно с жизнью разминулись.
Нет и тени пламенной Засулич.
Местный Трепов может спать спокойно.

Каждый помирает как умеет.
Пермским жить как будто не с руки.
Нет уже тех, кто в ночь листовки клеит.
А митьки уходят как митьки

28.6.2025