Селах!

«Села`h» – непереводимый возглас из псалмов Давида (Танах).

Набраться смелости заговорить с Богом оказалось проще простого. Для этого не понадобилось храма, не пришлось падать на колени перед иконой или вообще уединяться в келье. Палычу достаточно было найти неподвижную точку на любом предмете в пространстве и сфокусировать на ней взгляд. К примеру, как на мушке прицела. Чтобы лишнее, окружающее цель, превратилось в расплывчатое наполнение, нужное только для удержания желаемого в видимом свете.

 Ночью это было сделать невозможно. Закрывая глаза, Палыч сосредоточиться на Боге не мог. Похоже, яблоки его глаз оборачивались в этот момент внутрь черепа. А там Бога не было.

Более того, с возрастом Палыч понял, что в нём Бога и не жило никогда. Бог существовал только снаружи. Причём везде вокруг: в воздухе, вещах, земле, воде и космосе, но не в самом Палыче. Потому он считал, что и в других людях, раз они созданы такими же, как и Палыч, Бог отсутствует начисто. И все люди в этом смысле безбожники. Жалкие, слепленные по образу и подобию, копии: живые куклы, наделённые в отличие от других существ осознанием неизбежной смерти. В наказание за… А за что, собственно? В чем они так провинились перед Богом?
Это вопрос!
- Селах!

…Поплавок будто дирижёрской палочкой нехотя покачал вершинкой на глади воды, сообщив глазам то ли о дуновении блудного ветра, то ли о подводном движении невидимой рыбы рядом с натянутой леской, то ли сам Палыч моргнул и изменил угол зрения от усталости. Около часа он сидел, безуспешно всматриваясь в алое сигнальное пёрышко, и вёл диалог с самим собой, ожидая поклёвки…

«Зачем было рождаться? Чтобы всю жизнь потом мучиться страхом смерти? Любить, чтобы родить детей, которые повторят твой страх? И создавать для них иллюзию неведения, что и они тоже умрут? Глупо, бездарно, пошло…
За что мне такое, Боженька? И, по-твоему, я ещё должен благодарить тебя за это? А не странно ли? Не жестоко ли с твоей стороны умерщвлять каждого, когда-то рождённого, и каждый миг напоминать ему об этом конце?
Не бессмертия у тебя прошу, не молодости, а избавления от знаний человеческих!
- Селах!
Господи, я придумал за тебя способ, чтобы избавить людей от страха смерти. Слушай, открой глаза, а то всё проспишь…»

…Перо надводного маяка качнулось вроде, но тут же замерло, насторожившись. Судя по поведению поплавка, Палыча сегодня намеревались выслушать до конца…

«Оттуда, от тебя, Господи, наверное и не видно, сколько нас, дураков, расплодилось на этом свете. И все хотят жить, как ты: не ведая, что творя. А взамен получать молитвы и восхваления.

Зная, что возможности твои беспредельны, я предлагаю тебе поменяться с нами, с людьми, местами. Ну, что тебе стоит, быть с каждым внутри, а нам, грешным, предоставить весь этот мир снаружи?

Проще простого!

Люди задумывали бы заранее себе погоду, горы, море, леса и поля с условием хорошего урожая, тучного скота, бездымных авто, бесшумных поездов и личных лёгких самолётов. Чтобы рыба ловилась, дичь находила сама капканы, звери не кусались, а комары не жалили. Чтобы нефть, газ, руды и алмазы распределялись под землёй равномерно и на небольшой, доступной человеку глубине. И плодородие почвы было постоянным без всяких удобрений. А вода не всегда текла вниз, а только тогда, когда это надо. И камни не катились с гор. И вулканы бы уснули на миллион лет. И землетрясения исчезли с поверхности, а трясли бы землю в самой глубине, где их не слышно.

И много ещё такого, что людям нравится, творилось бы снаружи. А ты, Господи, сидел бы у каждого внутри, любовался природой и за неимением других забот занимался бы собственным совершенством. Строил бы отношения в семье, учил жалеть детей и почитать родителей, не воровать, не убивать и не обманывать. Уважать друг друга и уступать дорогу. Подставлять падающему локоть и плечо, или даже объятья. Поощрять за доброту и карать за ненависть, зависть и алчность.
Селах!»

… Палыч чуть поддёрнул концом удочки леску, чтобы проверить положение поплавка. Тот качнулся и замер вновь на том же месте.
- Не задрёмывай, Господи! Слушай, что говорят…

«Понимаешь, старик, чем быстрее ты меня послушаешься, тем дольше и о тебе помнить будут.

Ведь кроме смертного человека о тебе и знать-то никто не знает!

Кому ты, в принципе, нужен? Получается, только нам во всём белом свете. И поэтому людей игнорировать нельзя!

Конечно, ты скажешь: сам вас придумал, что хочу с вами, то и делаю. Но ты же запустил эволюционный процесс. Отборы разные. Рефлексы и инстинкты. Абстрактное мышление организовал. Речь. Письменность. Интернет, в конце концов… Не слышал об искусственном интеллекте?.. Ещё услышишь, какие твои годы…

Так вот. Пора и тебе браться за ум.

Глупое человечество всю свою жизнь намёки от тебя в кучки собирала: в мифы, в Веды, в Библии, в Коран. А всё без толку! Разночтения о тебе возникают. Языков много. Каждый народ на себя одеяло тянет, отсюда и войны, и зверства, и несправедливость среди людей.

Кончать с этим надо! Пора меняться с тобой местами. Время пришло.

Селах!

Всё ещё не понятно?..

Ну, ты же взрослый мужик, Господи! Отвечать надо за свои слова и поступки, за обещания, и вообще за работу. Прислушиваться к мнению созданного тобой коллектива. Исправлять недоделки. Повышать качество продукции, авторитет. Получать всенародное признание. Деньги же тебе ни к чему?

Человечество, оно отзывчивое. Романтичное в своём большинстве и верующее. Правда, верующее потому в основном, что ему деваться некуда, как только в тебя верить. Они же путей твоих неисповедимых не зрят! А ты не планов, не годовых отчётов не публикуешь, ни начальника, ни жены у тебя нет, ни тёщи, и налоговая тебе по боку…

Да, все верят, что ты трудился в своё время не покладая рук: творил-творил шесть дней и сразу ушёл на пенсию. Устал. Бывает…

Люди ещё могут понять, что у тебя день не нашему чета. Может, сотню миллионов лет, а, может, и дольше. Мы в другом масштабе существуем, кругозор у нас поуже, возможности поскромнее, честность поумереннее. Но плодимся мы хорошо! Выживаем лучше других видов, приспосабливаемся, мутируем: люди и паразиты процветают на Земле. Это ведь тобой придумано, не со стороны пришло.

Вот и побудь в нашей шкуре, поживи смертным, помучайся этой мыслью, представь венец своего творения в натуре. Без всяких воскресений и мук на кресте! Без возврата в эту жизнь! Где с каждым прожитым годом разрушается и плоть, и разум, и чем дольше живёшь, тем больше теряешь и не находишь потерянного.

Попробуй объяснить себе, зачем ты это придумал? Почему другим видам достаточно созреть, расплодиться и тут же умереть, а человеку отмерено тянуть эту жизненную лямку после того, как он выполнил своё органическое предназначение? Причём терпеть так утомительно долго, так мучительно и невыносимо, что сама оставшаяся жизнь в старости кажется уже наказанием божьим, а не подарком за праведно прожитые годы? Где же твоё милосердие, Господи? За что, скажи, за что?!

Селах!»

…Поплавок начал медленно вылезать из воды, показываясь уже на половину своей длины и плавно ложиться на поверхность озера, якобы умирая публично. Как артист на сцене.

Палыч подождал шекспировского выноса трупов, когда перо поведёт в сторону и оно утонет, скроется с поверхности, как за кулисами театра. Легко подсёк добычу, а, почувствовав на крючке тяжесть, определил: «Лещ… Сразу бы так…»

Подсака в помощь не понадобилось. Рыба с готовностью поднялась со дна, не шарахаясь из стороны в сторону, обречённо глотнула воздуха, и плоским серебристым боком была подтянута Палычем к берегу.

«Ну, не лещ ещё, подлещик, - приговаривал Палыч, снимая добычу с крючка. – Но для начала сойдёт. Посолим…» А про себя подумал: «Неужели он меня услышал? Задабривает, надо полагать. Мелочь посылает… Вот на таком я у него счету, значит: по Сеньке и шапка, как говорится… Ну, ладно, ладно…»

Горько усмехнувшись, обиженный Палыч насадил на крючок свежую наживку и забросил снасть в подкормленное место…

«Ты, Господи, верно, гордишься собой. Да? Вон скольких тварей жизнью наделил! Глаза им на мир открыл, уши и другие органы для удовольствия. Пользуйтесь, мол, от моих щедрот. Поглощайте! Плодитесь и размножайтесь. И не думал, поди, что они в этой жизни смысл начнут искать? Помимо тебя, вечного. Отдельный такой смысл для каждой отдельной жизни. Единственной, между прочим!

Или у тебя это такой хитрый ход был? Сам, понимаешь, не разобрался, так отдал на коллективное обсуждение, как недалёкий начальник среднего звена. Устроил мозговой штурм!

Эдакий небесный топ-менеджер, который чужими руками привык жар загребать… И что, загрёб?.. Куда тебе с такими методами руководства!

А давай-ка, по старинке ты свой путь повторишь от станка? Из самых низов, из грязи и - в боги? Не слаб`о?!

Селах!

Как ты после Большого Взрыва Вселенную по частям собирал да по углам пространства распихивал. Как со временем заморачивался, а так направления его и не угадал. Как триллион раз пробовал подобие своё создать, а не выходило. И плюнул, наконец, на всё и слепил человека. И бросил его на произвол ума и памяти, не доведя до совершенства.

А ведь как могло быть, а?

Летают по Вселенной этакие шары, или мячи, или яйца.  Бьются друг об друга, типа общаются или трахаются. Обмениваются энергией. Проникают друг в друга. Самоуничтожаются или генерируются в иное яйцо. А то и в мошонку или яйцеклетку. Мало ли… Что тебе в ум только не придёт? Ты же Бог!

А в итоге люди получились…

Не стыдно? Нет, ты скажи, совесть у тебя есть? Где тот край ограничения власти, чтобы тебя вразумить? Или ты последний в этом ряду?

Ах, последний… И тебе можно всё?..

Ну, сразу бы так и сказал. Я ж не дурак какой-нибудь, я понимаю. А вот лично для меня ты бы мог что-нибудь сделать?»

… В этот момент перо поплавка начало выделывать какие-то несуразные вещи: то крутилось на одном месте, будто высверливая в воде фуэте в виде воронки, то наклоняло вершинку в вальсе, начерчивая расходящиеся круги и, то погружаясь, то вытанцовывая вприсядку на водяном паркете, вдруг замерло в наклоне, как партнёрша в танго на руке жиголо, откинув голову с алой розой в немытых цыганских космах. И неожиданно, мгновенно ушло под воду, на манер обманутой беременной белошвейки, сиганувшей на глазах гуляющей публики с Аничкова моста.
 
У Палыча замерло сердце. И, ещё не подсекая, он понял, что его услышали. Это был тот подарок, который мог быть зачтён ответом на заданный вопрос…

(Ответчик, кстати, просил опустить эту часть повествования как несущественную, не приносящую в данный псалом божественного откровения. Дозволив, однако, сообщить для любителей, что им был послан на крючок Палыча лещ в два с половиной килограмма, который был и вытащен, и доставлен домой, и запечён с гречкой и грибами, и весь съеден до обсасывания костей за столом с милыми соседями, которые вместе с тремя детьми участвовали в трапезе.)

Палыч, насаживая в третий раз приманку, гнал от себя уже мысли о смерти, предчувствуя, что именно сегодня, вот сейчас, свершится его детская мечта, этот пожизненный ужас и восторг – поймать четырехкилограммового леща – больше, чем поймал дядя Ваня здесь в шестьдесят седьмом году, в день его рождения. И хоть уже никто и не помнит об этом, и самого дяди Вани уж сорок лет как нет, но глупая человеческая память возвращает Палыча в образ несбыточной мечты, детской, но занозистой и необъяснимой для других смертных.

Шанс стать победителем для себя. Подержать победу в руках. Насладиться ею, как маньяк какой-нибудь, и отпустить…

Вот он смысл! И чтобы кто-нибудь, внук, правнук, его, десятикилограммового леща, поймал и вспомнил деда…

Классно ведь я придумал?

Я его научу, как прикормку замешивать. Из чего. Какие поводки, номер крючка, на сколько по высоте грузило вешать, ну, и остальное…

Селах!

«А может, ты и прав, боженька… Что губы-то раскатывать на сто лет с потенцией, когда в зеркале себя уже не узнаёшь? Кто на тебя позарится? Кто в тебя поверит? Осень жизни, листопад, а за ним метель и вечная мерзлота…
Думать надо, думать…

А думать нечем… Истёрся ум о бренное. О вечном - это к тебе, Господи…
Ты обо всём моём, как и о каждом, помнишь, я знаю. Но не веришь в нас, смертных. Как и в себя, впрочем… Да и есть ли ты, подумай! Ты даже и представить себя не сможешь! Где твоё зеркало? Кто ты, Бог? Да и Бог ли? Чтобы узнать себя в отражении, надо бы хоть какое-то представление иметь о себе прежнем!»

… Это была необычная поклёвка. Антенна поплавка слегка покачалась из стороны в сторону, как головка девятиклассницы в ответ на предложение погулять в парке после захода солнца. Девочка даже не спросила о времени года, о дне недели, о фазе луны и о причинах столь странного предложения от пожилого мужчины. Она не понимала, как и поплавок, что творится у неё внизу, там, где на натянутой леске крючок с наживкой уже обсасывается невидимым с поверхности холоднокровным хордовым, с блестящей чешуёй и мясистыми губами. И вот он погружается невыносимо медленно, обречённо, безысходно. В полном смирении и отрешённости. Уходит из видимого мира в будущее. Навсегда…

Палыч тащил на берег этого гиганта без тени волнения на лице. С минутными паузами. Давая рыбе побыть в своей среде ровно столько, чтобы осознать свою беспомощность. Пожалеть об отсутствии щучьих зубов и рачьих клешней для перекусывания лески. Погоревать о собственной алчности и самоуверенности, что прозрачный тонкий поводок не выдержит веса, а кивок на бамбуковой удочке сломается.

О, этот лещ был не посвящён в человеческие достижения в этом направлении! Он не знал, пока рос свои двадцать пять лет в мутной воде, что японцы на берегу давно уже придумали флюорокарбон, который при толщине 0,3 мм выдерживает до семи килограммов и невидим в воде. Что палка на удилище у Палыча от фирмы «Shimano» и способна, прогнувшись, вытащить его самого за воротник на берег. А катушку не пришлось даже сбрасывать с тормоза.

Дотянув наглотавшегося воздуха леща до подсака, он выволок богатыря на берег.
По годам рыба годилась Палычу или в старшие внуки, или в младшие сыновья. По размерам была сравнима с его ковриком для ног перед входной дверью. По поведению напоминала пускающего пузыри с толстых губ раздобревшего курортника на пляже. Легла себе на берегу на бок и спокойно дала себя рассмотреть со всех широких сторон, приготовившись к фотосессии.

Палыч положил с ней рядом свои очки и зажигалку и сделал пару снимков, чтобы зафиксировать размеры леща для истории. А сразу вслед за возданными ему почестями, отправил красавца обратно в воду. И долго ещё споласкивал руки от жирной слизи, которой была покрыта его шершавая чешуя.

«Что и требовалось доказать, Господи!

А вера моя была спрятана внутри рыбы, как проглоченный ею пророк Иона, читавший в утробном заточении Псалмы Давида.

Селах!

И семидесяти лет не прошло, чтобы выпал случай в тебя поверить. Ладно уж, оставайся на своём месте… Уговорил!»   

Пал Палыч отложил удочку в сторону и лёг на спину, сложив руки на животе. В близком небе над ним висело неподвижное мягкое облако со взбитыми восходящим солнцем боками. Где-то там сидел на нём вечно старый, седой и лысоватый, как Палыч, Бог и глуховато подсмеивался над пенсионером. Не удивляясь, насколько мало нужно послать человеку, чтобы в Бога поверили. В начале или в конце жизни – не важно. Ибо жизнь так коротка, что до рождения и после смерти человеку об этом знать не положено.