А была ли революция 5

                Когда же он кончится?   

                Продолжение

                Несмотря на то, что задания первой пятилетки не были полностью выполнены, был осуществлён буквально прорыв в индустриальное будущее, а второй пятилетний план превратил страну в мощную индустриальную державу.
Однако уровень жизни в СССР оставался низким, были введены продуктовые карточки, отменённые после Гражданской войны. Виновным в этом посчитали сельскохозяйственный сектор. Уже XV съезд партии в декабре 1927 г. взял курс на коллективизацию. Доказательством правильности этого курса стал кризис хлебозаготовок зимой 1927/28 г., который объяснялся «кулацкой стачкой». 1929 год стал «годом великого перелома» в сельском хозяйстве. Уже в июне печать сообщила о начале нового этапа – «массовой коллективизации». В день двенадцатой годовщины Октябрьской революции Сталин опубликовал в газете «Правда» статью «Великий перелом», в которой высказал мысль о том, что «середняк повернулся лицом к колхозам».
                По стране понеслась «сплошная коллективизация» – последний гвоздь в гроб НЭПа. Но она предвещала десятки тысяч гробов, поскольку ещё одной стороной этой политики была «ликвидация кулачества» как класса. На эту ликвидацию были мобилизованы сотни тысяч человек: специальные подразделения ОГПУ и милиции усилили надёжными членами партии и комсомола. Два процесса: создание колхозов и раскулачивание – стали раскручиваться одновременно. С конца 1929 до середины 1930 г. было раскулачено свыше 320 тыс. крестьянских хозяйств. Но в период, когда закладывались основы экономической и оборонной мощи СССР, деятельность хозяйственных подразделений ОГПУ – НКВД сыграла важную роль в ускорении этого процесса и позволила добиться выполнения гигантских задач с меньшими материальными расходами.
                А.А.Зиновьев был прав считая, что без сталинских репрессий в отношении политических противников новую систему власти вряд ли удалось бы создать. Коллективная историческая память сложно взаимодействует с индивидуальной: на личностное осмысление прошлого постоянно давят «социальные рамки памяти», т.е. воздействует общество. У нас в России историческое знание всегда было идеологией, – навязывалось сверху, власть «вбрасывала» историю в народ. Вся разница в восприятии, есть историки, как прислужники власти, а есть те, кто мыслит по фактам и документам. Поэтому и оценка революции, как таковой разная. «Ещё не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно… Это слышишь теперь поминутно», – отмечал в своём дневнике русский писатель И.А.  Бунин и очень прозорливо добавлял. - Беспристрастно! Но настоящей беспристрастности всё равно никогда не будет».
                Здесь мне кажется нельзя не принимать во внимание эмигрантское осмысление революции. Они страстно силились понять, почему революция пошла не по тому славному пути, который виделся русской интеллигенции в её снах и мечтах. Они пытались найти решение на пути противопоставления Февраля и Октября: благодетельная – Февральская и злокозненная – Октябрьская. Сознание экспатриантов погружалось в эту пучину и… тонуло в ней. М. Вишняк в своей книге «Два пути» утверждал, что именно Февраль был «настоящей» революцией, в которой действовал народ, бушевала национальная стихия, а Октябрь был просто восстанием, делом рук Центрального комитета партии. Е.Д. Кускова, споря с ним, заявляла, что именно Октябрь был подлинно народной революцией, а Февраль – «только прелюдией». В конечном итоге, подобно П.Н. Милюкову с его «Историей второй русской революции», они пришли к выводу, что это единый политический процесс, а Октябрь стал своего рода реализацией Февраля.
                Революцию они прежде всего рассматривали не как крушение России, а как крушение Европы в России, как стремление народа скинуть с себя «чужие и чуждые формы и привилегии не своей культуры».
                Большевизм в этом смысле оказывался первой реальной попыткой найти для России свой путь развития. На глазах этих историков произошли столь глобальные потрясения (Первая мировая война, революция 1917 г., братоубийственная Гражданская война), что осмыслить их даже специалисту было очень и очень трудно. Ещё сложнее было понять истоки этой катастрофы, осознать её глубинные причины.
                Революция по-прежнему была не просто историческим фактом, «а символом и “точкой отсчёта” при выстраивании социально-исторической идентичности режима и советского жизнеустройства в целом. Годовщина октябрьского события отмечалась в ноябре. В памятный день 7 ноября проходил военный парад, который демонстрировал мощь построенного режима. Вся жизнь человека, всё его земное бытие проходило под знаком Октября, в пространстве его символов и в компании его вождей. Человек появлялся на свет в роддоме на улице имени Октября, в нежном возрасте получал на грудь значок с маленьким и кудрявым «дедушкой Лениным», в более зрелом ему повязывали ещё один символ – пионерский галстук – кусочек красного знамени, символ единения всех поколений революционеров. 7 ноября он шёл с родителями, а потом вёл детей и внуков на самый главный праздник страны – годовщину (очередную) того же Великого Октября. А кино? А театр? Поэзия и литература? Родина начиналась со «старой отцовской будёновки» и т.д. и т.п. Каждый образ был значим, наполнен содержанием и почтением. Вот так строилась идеология новой русской действительности после революции.
                В перестройку революция оказалась востребованной в очередной раз, также сверху, только в обратном порядке и к власти, путём переворота и обмана масс пришли те, кто проиграл в 1917, да и сама перестройка подавалась как «революция». Только предварительно была проведена огромная работа по затуманиванию мозгов народных масс. После этого революционные символы уже не сработали. Как показали опросы населения, в 1989–1990 гг. «большинство респондентов уже не считали революции локомотивами истории». Большая часть ответчиков, пойманных энтузиастами опросов на улицах славного Ленинграда, не соглашалась видеть в Октябрьской революции закономерный итог развития России, считала её случайным результатом политической борьбы. В основном людям уже не нравились ни коммунистическая идея, ни рабочий класс.
                Гибель СССР означала и смерть революции. Новоявленные нигилисты, подобные А.А.  Собчаку, под изумлёнными взорами населения плясали чуть не тарантеллу на её костях. В одночасье на смену «комиссарам в пыльных шлемах» пришли «поручик Голицын и корнет Оболенский», началась смена «революционных» названий улиц наших больших городов, а на «Авроре» стали устраивать пьяные гулянки олигархов. В 2000-е по мере укрепления властной вертикали, да и «путинской России» в целом, ситуация ещё больше усложнилась.
Верный последователь Собчака В.В. Путин «весьма решительно размежевался с коммунистическим прошлым». Власть, для которой революция подобна кости в горле, старается совершить с исторической памятью удивительные превращения, некоторые из которых уже описаны в литературе. Сначала она пыталась бороться с памятной революционной датой путём введения, совершенно искусственно, праздника 4 ноября, а заканчивают заколачиванием мавзолея фанерными щитами. А дальше начинаются изощрённые варианты борьбы с исторической памятью, внедрённой прежним советским временем. В 2011 г. была произведена реконструкция военного парада в годовщину революции в 1941 г. Парад этот провели и в 2017 г. Тут показательно другое – стремление в области исторической памяти подменить миф о революции мифом о Великой Отечественной войне. В действительности это событие тоже неоднозначное: оно часто ассоциируется с героизмом народа, но одновременно и с недоработками советской власти власти. В этом событии причудливо смешались не только великое мужество и единение народов СССР, но и те проблемы, которые до войны терзали советское общество. Всё это страшно воздействовала на психику людей, привела к очередному резкому «повреждению нравов».
                В течение всех лет, прошедших со дня окончания Великой Отечественной войны, её история подвергалась серьёзным искажениям, порой сознательно фальсифицировалась в интересах меняющейся политической конъюнктуры. Вот почему мы о войне по-прежнему очень мало знаем. Из прежних произведений многое уже совершенно устарело, а нового не пишут, поскольку опасаются. А пока из всей вышеупомянутой смеси созидается новый миф, который, конечно, является более жизнестойким, чем «революция», и может какое-то время в какой-то мере консолидировать фрагментарное российское общество. Впечатляет, например, число людей, украсивших георгиевскими ленточками свои автомобили, или людей, которые выходят на марши 9 мая. Но как долго можно поддерживать национальную идею, отталкиваясь от такого страшного смешения крови, страданий, героизма и противоречий советского общества?
                Борьба же нынешней власти с революцией даёт свои плоды, даже по сравнению с 2007 г. Для школьников Октябрь значит уже не больше, чем дворцовые перевороты XVIII в. Историческая память сегодняшнего общества носит искусственный, манипулятивный характер. Отдельная статья – Февраль. К сожалению, по революции нет пока обобщающей работы в области исторической памяти, но кое-какие выводы уже можно сделать. Ясно одно: нет практически ни одного места памяти, связанного с февральскими событиями. Наша интеллектуальная элита, несмотря ни на какие «перестройки и гласности», замечать эту несчастную революцию не хочет.
                Они все говорят о модернизации, чтобы всерьёз рассчитывать на эту модернизацию, надо сначала разобраться с тем, что она собой представляет. Главное, надо понять, в чём особенности российской модернизации, если о таковой можно говорить. Быть может, никакая модернизация в России и вовсе невозможна? Ведь на пути успешной модернизации в России стоит наша страшная и непобедимая бюрократия. А почему она непобедима? Да всё в нашем специфическом государственно-крепостническом строе. Именно он, до модернизировался до очередной смуты.
                Историческая память о Гражданской войне стала разрушаться после того удара по «революции», который был нанесён «демократами-контрреволюционерами» во время перестройки. Свою лепту внёс и миф о Великой Отечественной войне. Постепенно перестают читать литературу о Гражданской войне, забывают места памяти. Что же касается научного изучения этого феномена, то история Гражданской войны не написана, хотя есть немалое количество солидных информативных работ.
                Что касается сталинизма, то это продукт, который российскому обществу, на мой взгляд, удастся «переварить» только ещё через 100 – 200 лет, если конечно, наша страна сохранится в целостности. И это не иллюзия: переварили же мы, в конце концов, Ивана Грозного с его опричниной. Впрочем, переварили ли? Полемика вокруг памятников этому деятелю свидетельствует, что «несварение общественного желудка» тут ещё налицо. При этом те события – ничто по сравнению со сталинизмом, во всяком случае для современного человека! Невозможность решить проблему подспудно ощущала после сталинская власть в СССР.
                Хрущёвская десталинизация имела свои жёсткие границы, да и «судьи кто»: у самого обличителя руки были по локоть в крови. Хотя при Брежневе всё изменилось. Уже празднуя 20-летие Победы, Брежнев в своей речи не раз произнёс имя Сталина при чрезвычайно позитивной реакции зала. При этом довольно скоро Сталин стал появляться в нейтральном или даже позитивном образе на киноэкране, а лобовые стёкла тогдашних автомобилей часто украшались фотографиями усатого вождя. Сегодня на лобовые стёкла в массовом порядке Сталин пока не вернулся, но памятники по регионам начали ставить. Некоторые социологи считают, что по отношению к фигуре Сталина у россиян будет развиваться безразличие.  В этом у меня большие сомнения. Как отделить Сталина от героической борьбы за социализм? А что тогда будет с нашей победой, да и со всей нашей историей? 
Однако, мы несколько отклонились от темы, чем же всё – таки была революция?
                Пародией на французскую предшественницу или российской смутой похожей на начало XVII века? Булдаков утверждает, что смута бывает только в империях, но начало то было со всемирно значимой идеей. Многие считают, что это явление чисто русское – не революция, и не борьба партий, и даже не мятеж. Это когда все всем недовольны, нет положительной идеи, которую бы все приняли. Состояние всеобщего хаоса, которому не видно положительного конца.
                Ещё в горбачёвские годы состояние России как «смуту» определил А.А. Зиновьев: «Смута – такое состояние общества, когда существовавший строй разрушается, но на его месте возникает не новый социальный строй в строгом смысле слова (не новый тип общественного организма), а хаотическая и эклектическая попытка организации продуктов разрушения в некое подобие целостного общества».
                Общий экономический кризис, накануне и в ходе новой смуты со счетов не сбросишь. Ещё одна черта предсмутного времени, весьма сходная с началом ХХ в., – это значительная десакрализация власти, а в данном случае ещё и пресечение династии. Русский народ в то время уже был полностью ориентирован на «доброго» царя.
                Сегодня как никогда эта теория в «доброго царя» опять всплывает на поверхность. Либералы уже понимают, что тянут страну в пропасть и нужно же как – то реабилитироваться. Вот и появилась опять лазейка отодвинуть мышление людей от очередной смуты и с помощью религии опять попробовать царский трон.
                Речь идёт отнюдь не об этических категориях добра и зла, а о необходимости иметь на престоле «доброго», т.е. «истинного» царя. После загадочной смерти царевича Дмитрия в Угличе пресеклась династия Рюриковичей. Трагизм первого в российской истории царя Бориса, прежде всего, в том, что он не был «истинным» царём и, несмотря на свои реальные достижения, высоко в народе не котировался. Столь же низок оказался «рейтинг» избранного царём едва ли не случайно Василия Шуйского. О нескончаемой череде Лжедмитриев и говорить не приходится: сама сцена казни уже первого (даже прахом его выстрелили из пушки!) свидетельствует о степени ненависти к ним. Страна «разваливалась» – с окраин двигались армии захватывать власть в центре. Здесь вполне можно говорить о кризисе управления «разбалансированной системой». Гражданская война тесно переплелась с интервенцией со стороны государств Запада. В дело, как известно, вмешались Польша и Швеция, которым не помешали даже глубинные взаимные противоречия. Так же как и в начале ХХ в., Смута закончилась далеко не сразу. Отряды казаков и «лисовчиков» (остатки польских интервентов, пополненные всевозможным «сбродом») ещё долго терроризировали страну, ещё долго не решались ни внешние, ни внутренние проблемы. При этом расцвела земская традиция, которая, собственно, и спасла российскую государственность. Но плодами победы воспользовались другие силы и другие люди. После окончания Смуты в завершающую фазу вступил процесс формирования крепостнического строя.
                Подобная «смутная» ситуация нам известна и в конце XX в. Это так называемая перестройка, постмодернистская смута. Это не была социальная революция, поскольку она не выдвинула мессианской идеологии, не привела к смене элит и завершилась дезинтеграцией. Но она не была и реформой или «революцией сверху», поскольку произошёл срыв постепенных и управляемых преобразований и возобладали спонтанные процессы распада. Не была она и «реставрацией» в классическом смысле, поскольку не привела к возрождению дореволюционных порядков.
                А чем же она была? Оказывается, Реформацией – широким общественным движением, иногда именуемым «религиозной революцией». Очень часто перестройку всё же пытаются определить затасканным понятием «революция», но ещё Зиновьев хорошо сказал: «Тут нет революции в строгом смысле слова, тут насильственная переделка строя страны по указаниям победителей».
                Ей предшествовала война, правда, «холодная», но во многом не менее тяжёлая, чем «горячая». В ней предшественник России Советский Союз был вынужден давать отпор различным барыжным системам и одновременно помогать не только лагерю социализма, но и всем «прогрессивным» режимам Земли. Средства уходили как в чёрную дыру – не помогали даже доходы от нефтедолларов. Смуте в советское время в очередной раз предшествовали реформы, как всегда в России, приобретшие непродуманный характер. И снова всё сошлось на вопросе о власти, и снова в столицах, а оттуда уже двинулось в народ. Как и раньше, обострились все российские проблемы. Смута воцарилась и в идеологии: попытались как бы вычеркнуть из её развития несколько десятков лет, начав черпать «все идеалы в дореволюционной России и на Западе». Так что перестройка имела прежде всего внутренние причины, но было бы глупо сбрасывать со счетов и непосредственные внешние влияния. В современной истории любят с удовлетворением отмечать мирный характер этой смуты. Но по людским потерям она не так уж и безобидна. И хотя полномасштабной гражданской войны, к счастью, в этот раз не случилось, но локальных конфликтов, как известно, было достаточно. За отсутствие гражданской войны надо поблагодарить мудрую советскую власть, которая здорово «подготовила» страну к смуте. В частности, так оформила «окраины», что походов оттуда и не понадобилось: региональный аспект гражданской войны не проявился. Правда, порадоваться этому не получается. Российские кладбища говорят сами за себя, за время перестройки они увеличились многократно.
                Хотя сегодня окраины почувствовали себя хозяевами жизни, ибо российская власть стала к ним более, чем лояльна и как результат внутри России зреют более опасные внутренние конфликты. Последняя смута 90-х годов отличается от предыдущих: в первую смуту «империя» восстановилась и окрепла; во вторую (спасибо большевикам!) она также была восстановлена и просуществовала ещё несколько десятков лет. Теперь она разваливается, с увеличенной скоростью. Это наводит на грустную мысль о том, что и нынешняя Россия может стать материалом для грядущих явлений подобного рода.
                Многие события и явления в политическом процессе начала и конца ХХ в. имеют поразительное сходство. Особенно если смуту начала века взять всё-таки шире: от 1904 г., например: и Николай II, и Горбачёв сначала шли на поводу событий, но выход политических событий из-под контроля заставил их допустить дальнейшую либерализацию системы управления государством. Значительное сходство обнаруживается в принятых царём и уже Ельциным решениях. Во всяком случае, закон они нарушили совершенно идентично, нанеся удар законодательной власти. Правда, царь тогда сделал это бескровно, а Ельцин расстрелял «парламент». Зато, как считается, Ельцин этим предотвратил угрозу широкомасштабной гражданской войны. И многие другие явления двух смут – вновь приходится это повторить – до боли похожи. Даже пресловутый «путч», поразительно напоминает корниловский мятеж.
                Однако, ещё не всё потеряно и российский народ думаю разберётся в этих шатаниях.

                Продолжение