Глава 10. Осмотрись. Вершины

Люди нагружают деньги несвойственной им политической функцией. Это все равно, что нагружать сливочное масло чем-то вроде свиного сала. Куда девается приятный шелест денег? Хорошо еще, когда нагрузка – «сало» свежее, но стоит ему постоять,.. да и «банк-холодильник» тогда его вкус не спасет. Людей «заставляли есть» испорченные годами хранения «бутерброды». Вот так средство вскармливания «телят» превращалось в отвратительное средство, губившее надежды многих.            
«Надо бы об этом написать книгу… – думал Сергей, – тургеневский вешний переезд русского интереса в Америку не на долго оживил мир – полтора столетия. Исторические явления ускорялись. Двух мировых войн хватило человечеству, чтобы взобраться на очередную вершину своего развития. Точка перегиба кривой мирового развития была явно пройдена: как много лет тому назад – покажет будущее, похоже, уже ближайшее.  Гете… Гете… Его пророчества обошли нежным шелестом листвы. А звон металла, увы, – теперь это мелочь».  Все это хорошо бы легло в лирический сюжет, подобный «Вешним водам» И.С. Тургенева, но… Но сейчас  Сергей был захвачен мыслями о будущем ребенка, за его будущее нужно было бороться уже сейчас: «Все сбережения тленны, они могли рухнуть и в банке».
Происходящее в мире стирало капиталы. Что у него было еще? Понадобятся ли кому его идеи? Восприимчивы  в этом мире к новым идеям были только структуры военно-промышленного комплекса, единственного, что никогда не меркнет на этой земле. И в России, если уж начнет подниматься промышленность, то это будет снова военная промышленность. И чем больше передряг, тем отчетливее выплывал этот айсберг русского капитала. Что для него законы Маркса и последователей – блеф. Легкие шторма семидесяти лет революции этот айсберг даже не покачнули: айсберг в ледяном океане только вырос. Вся революция, как большая война, работала на него. А тут он начал таять…
Годы революции подорвали здоровье организма, питавшего русское воинство. Оттепель последних лет века дала это знать. Россия копила силы. Все только и твердили друг другу: «Отдохни…» Когда одни отдыхают, кто-то выходит в дозор. Когда отдыхают все, в дозор выходят богатыри. Сергей вспомнил картину Васнецова: трех русских богатырей.
Послеекатерининский отдых России А.В. Суворов заполнил походом через Альпы. Имена героев, взявших в руки весь мир, во имя спасения своей Родины, мирно восстанавливающей силы, спящей и блаженствующей в своих снах, мы когда-нибудь может и узнаем, если хорошо проспимся, и хватит сил и духа соответствовать им. Россия держала мир, измученный противостоянием. Ее силе нечего было противопоставить. Мир спал, входил в новый глубокий сон. В сон, который Россия не доспала в конце XIX века. Где были ее богатыри тогда?
«Хотя бы сейчас все завершилось благополучно. Должен же народ хоть что-то из истории усвоить… Хотя кому и что он должен? Спит и спит себе. Деньги сближают людей, – думал Сергей, – что бы на них не изображали «G», или «М», и какая б собака ни лаяла на солнце – караван все равно идет. А идеи? А идеи у всех разные, поэтому желание свободы - самое естественное из желаний». Сергей сидел за столом в своей как-то незаметно ставшей уже старой владивостокской квартире, пил кофе и любовался закатом, охватывающим роскошный зеленый бархат за окном.
Вера что-то готовила на кухне к ужину, вкусно пахло из кухни. Какой-то новый аромат  почувствовал и Сергей. Возле старенького компьютера лежала гора бумаг. Напротив, на телевизоре лежал рыжий кот. Он был рад перебраться от соседки, где оставался на время отъезда. И стоило Сергею сесть за компьютер, включить телевизор, так кот сразу занимал любимое местечко: на телевизоре тепло и у всех на виду. Из-за этого пристрастия кота Сергей никак не мог купить плоский телевизор.
«Весь консерватизм из-за кошек», – ворчал он на кота, поглаживая его уже на коленях. Кот не так чтобы и терпел эти высказывания, мурлыкал и медленно с удовольствием погружал свои когти в бедро Сергея. В мурлыкании явно прослушивалось: «Уважать, мур..р, нас надо, уважать, мур…» Иногда спина кота чуть напрягалась. Сергей переставал гладить и Филечка – так звали кота – засыпал.
Сергей смотрел на экран телевизора: «На другой стороне континента сухо. Кипарисы и пинии, выжженные солнцем долины. Здесь у нас на Дальнем Востоке – влажно: огромные деревья, сочные листья. Почему? Земля так вращается что ли?.. и своим вращением меняет растительный покров на поверхности? Сколько длятся эти циклы и повторяются ли они?» По телевизору спорили экономисты, анализировали кризис.
Экономисты в схватке разных школ напоминали поджарых каратистов, сошедшихся с борцами сумо, толстыми и основательно заплывшими жиром. Их смешно научили стоять на коньках, держаться за клюшки и вот, выпускали на лед то одну команду, то другую с одной задачей в игре: забивать шайбу в ворота. Но почему-то они не бежали к чужим воротам, а с удовольствием забивали шайбу в свои ворота.
«Нельзя выпускать экономистов на лед, – подумал Сергей, – быть экономистом – это искусство. Искусство не то что бы нигилиста, но искусство человека, отрешенного от хозяйства абсолютно. Это полное презрение  к корням,  к своему собственному происхождению. Им, ученым, истинным экономистам, можно только удивляться, или, если желаете, найти применение – использовать в целях преобразования своего хозяйства через радикальное разрушение в кратчайшие сроки. Жалости к чьей-то хозяйственной деятельности у ученых экономистов нет, как таковой. Не жалеет же цветущая роза навоз, из которого растет».
Его жалеет рачительный хозяин, которому кроме розы хочется еще вырастить и огурцы, и капусту, и многое еще что. Сергей вспомнил… Да, таким был экономист в деле – Рик. У Рика была степень доктора философии. Сергей узнал об этом случайно, наткнувшись на переписку Рика с одним из их уже общих знакомых. Рик никогда не говорил об этом, зато Рик хвастал своей огромной оранжереей, ей он действительно гордился.
Как-то посчастливилось Сергею побывать у него в гостях. Он был пленен атмосферой ухоженной виллы с огромной оранжереей Рика. В оранжерее помимо диковинных ярусов редких растений красовались зеленые огурчики, вились змейками кабачки и, самое удивительное, цвела и спела клубника, населявшая своим ароматом все вокруг. Рик гордился тем, что зимой может есть свежую ягоду со своей грядки:
–У вас мало солнца в Москве, такую не сможешь вырастить, – говорил Рик и показывал ягоду величиной с чашку.
–Да и тепла мало летом.
–У нас и навоз быстрее перегнивает – в вечной мерзлоте это невозможно. А что без него вырастет?
–Да нужен им в Москве твой навоз, – смеялись жена и дети Рика над добродушным отцом, – им нужны каперсы!
  –Да и не холодно там, мы знаем, мы были, – заливались они от смеха, – там жара невозможная.

«Экономист знает, – улыбался, вспоминая слова Рика, Сергей, – что для розы нужен навоз. И плевать ему на ваши огурцы и капусту, которым нужен компост, а не свежий навоз. Поэтому, если берете экономиста, то вы должны ему все, что вам нужно в вашем хозяйстве расписать до мелочей и не забыть свои прихоти. Не дай Бог что-либо упустить и довериться его житейской сметке. Все упущенное сметет, а виноваты будете вы сами».
Да, дорогой читатель, поменторствуем и мы:  «Нужно понимать, с кем связываетесь». А мир, избалованный крепкими хозяйственниками, привыкший к безрассудству и любви к идеалам, поставил на экономистов все – и летел в пропасть глобального кризиса, в общем-то, устроенного по собственному «недоразумению». Похоже, всем это нравилось. Никто ничего не требовал. Все смотрели на планетарный кризис, как на пожар  чужого дома – завороженно.
Сергей вспомнил разговор на вилле у Рика:
–Что будешь делать в это дурное время?
–На время отложу дела, закончу книгу и займусь исследованиями прошлых миров, хочу снять фильм.
–Хочешь узнать, что было до атлантов?
–Это я уже понял, нужны раскопки, мне не потянуть их самому.
–Я тебе в этом не помощник. Новой Трои не найдешь, а австралопитеки меня не интересуют, на них вход в музей бесплатный, – Рик смеялся, не видя плодов дела.
–В том мире не было дурных увлечений золотом – выращивали рис на озерах, пасли скот в горах, меняли одну натуру на другую… В космос не летали. На каждом материке правило Великое Озеро…
–А пустыней отгораживались от соседей, да?
Сергей вспоминал Рика, его семейство и сетовал на экономистов за учиненный кризис. Посматривал на экран, там шли непрерывные сводки новостей полные пессимизма. Экономисты всего мира как бы регулярно съезжались, совещались публично и решали, что нужно изменить в этом большом телевизионном зрелище кризиса, что бы оно выглядело более захватывающе. В конце концов, оно – для всех! Все имели интернет и телевизор, и даже самые древние народы Земли восторгались зрелищем мирового экономического кризиса.
Оно и в самом деле захватывало. Захватывало, как зрелище проснувшегося вулкана, с которого – и ты это знаешь – тебя  все же вывезут на каком-нибудь вертолете. Пока, как видно, вывозили всех и было интересно смотреть репортажи экономистов экстремалов, извергающих на экран дым, лаву и пепел огромного человеческого вулкана. Жертвы, к огромному сожалению, уже были, были и в этом шоу, снятом с натуры, как и во всем живом и суетном мире.
Неожиданно для всех, так неожиданно, как приходит зима в ноябре, по иронии судьбы на экране появились вечные ревнивцы к славе – юристы, юристы, рожденные Древним Римом:
–Ваше зрелище слишком естественно, – заявили они, – ему не хватает атрибутов идеального зрелища.
Экономисты были шокированы таким заявлением и затихли, пристыженные как юнцы. К их стыду они не представляли себе идеального зрелища, и более того – не ведали атрибутов идеального:
–Как розу оторвать от навоза?
Им такое никогда не приходило и в голову… Это был главный парадокс времени: царствующие народы востребовали в вожди юристов!? Юристы вышли на арену мировых событий! Рим встал из развала времен во всей красе.
Юристы были более напористы, чем добродушные экономисты в продвижении своих представлений, и кризис экономический, вполне удовлетворявший Сергея, начал приобретать черты кризиса откровенно финансового. Для нашего натуралиста это было несносно: мировое хозяйство приобретало черты срезанного букета роз. Сергей взялся за новую книгу – «Цветы».
Работа продолжалась недолго и принесла всем полное удовлетворение: Сергею было, что подарить Вере на день рождения, а Вере было чему изумиться. Но никто так и не понял, что книга была написана о финансовом кризисе, вдохновившем Сергея и потрясавшем уже безнадежный мир, ускользавший вновь от поэтов. Ох уж эта стихия! Ох уж эти круги и воронки вихрей Данте…
Так понимать Пушкина, как понимал его Сергей, записывая время в стихи, было нечеловечески трудно. Так широко представлять дорогу в ад мог только великий Пушкин,  пожалуй, еще и Гете. И во всей широте увидеть дорогу удалось в наше время. Зрелище завораживало. А стихи Сергея превращали всю феерию в обыденность подарка – букет срезанных цветов.
Сергей успел в это тяжелое время хорошо продать книгу, появились деньги свозить Веру в Африку. Это была его давняя мечта, вернее, – одна из двух: увидеть Африку и Атлантиду. Он верил, что и Атлантида вся не утонула, иначе как бы об этом узнали враги атлантов – олимпийцы? Сергей смотрел на книжку «Цветы» и думал о своем: «Может ли из стихов, читая их, родиться образ женщины?» Он перечитал книгу – образ рождался… Какая она? Зрительно представить было трудно: плоть благоухала, голос ласкал слух, и ласкал необычно полно, заполняя всю эмоциональную сферу Сергея.
«Ох уж эта реальность дел… Нужно что-то придумывать и делать, если даже весь мир на краю катастрофы. Дела не терпят… Время может вернуться, но не остановиться. Так все устроено в этом мире. Для чего? Да, чего-чего, а таланта этим устроителям было не занимать. Чем больше открываешь мир, тем чаще обращаешься к прошлому, – с такими мыслями Сергей выходил из редакции газеты, неся в портфеле оставшуюся часть тиража своей маленькой книжки. – Нужно его пристроить в магазин». Он подходил к своей машине, а рядом, прямо на парковке шла торговля:
–Большая машина – большая клиентура, много «бабок», друг… Что тебе не понятно?
«Ох уж эти вечные «бабки»… И почему все напоминают о них? – думал Сергей, проходя мимо молодых парней, втуливающих свою машину. На машине было нарисовано сердечко губной помадой по стеклу заднего вида, написан телефон и крупно: «Продаю!» и очень круглая сумма. – Очень хотят продать. Старая, красивая, большая… Машины и те цепляются за жизнь… А горючее? Какие цены… только для этих «кадиллаков».
Утром Сергей отвез Веру в аэропорт и проводил в Москву. У него было немного времени, чтобы закончить книжные дела и ехать тоже. Включил двигатель. Пока машина грелась, поглядел в сторону торгующих ребят и вспомнил давний диалог с Кириллом:
–Странно с нами играют в науку, – рассуждал Сергей, – мы отдаем стране вечные ценности, а нам в ответ на это – неприятности.
–Чем больше отдаем, – вторил ему Кирилл, – тем больше получаем. И это справедливо.
–Откуда эта веселая мрачность в твоем голосе?
–Подумал о нашей социалистической системе – зачем ее разрушаем?
Сергей хоть и пел иногда на собраниях интернационал, но всегда был против разрушений. Он не понимал логику мрачной личности, готовой всегда рушить мир, даже тогда, когда ему и самому было беспредельно мрачно. В такие дни, если уж такие дни приходили, ему как-то легко было преображаться и писать о любви. Мрачные личности, стоявшие за социализмом, пели и пели, наверное, в такие дни интернационал и вгоняли себя в еще больший транс.
О любви они уж точно в такие дни не пели: он вспомнил «Лебединое озеро», музыку, которую крутили в дни ГКЧП.  Пела свои песни Алла Пугачева (имя подходящее – флаг интернационалистов) и пела еще вся страна, не вгоняемая в транс, как ни старались. Сергей выходил из кабинета в такие дни со светом любви в глазах. «Мрак» мог о чем-то спросить, но отступал. На парткоме кто-нибудь сверху мог дать задание, вроде: «Дайте определение социализму! Наука социализма есть, а главного – определения социализма – нет!» И приходилось думать о таких вещах, как социализм. Если откровенно то, что тут думать?
«Рабочие создали свою партию, взяли казну, наняли чиновников, а строй, в котором рабочая партия нанимает чиновников для управления общественной жизнью и производством, и есть – социализм, – рассуждал он, уже сидя за рулем прогревшейся машины. – Вот только чиновники постепенно стали партийными, преобразовали рабочую партию на свой лад, и теперь чиновники нанимают других чиновников и это уже строй, на который плюются и сами рабочие и тоже социализм. Каждый управленец искренне считает себя рабочим, а власть своей, пролетарской. Рабочим не дают турпутевки в Швецию, оберегают от альтернативного шведского, королевского социализма. А он успешней и гуманней чиновничьего, коварного по своей сути: общества, где власть оберегают и от рабочих, и от царей. И во имя чего? Во имя той же власти».
Идея общества во имя власти уже никого не вразумляла в СССР, и власть разрушала себя во имя себя. Попытка надеть на такой социализм человеческое лицо привела к иконизации социализма. И последний апологет такого социализма ушел… Ушел за нобелевской премией. А Россия продолжала искать человеческие лица. Вот они – торгуют на улице.
На ходу вспомнившийся диалог с Кириллом продолжался недолго:
–Приставляя к нашему социализму не людей, а иконы, мы ищем абсолютную власть. Абсолют – это препятствие в обществе, стремящемся к гармонии труда и власти, он боязлив и мрачен.
–Да… как царь отказался от абсолютной власти, так и Горбачев сказал: «…не могу…», а главного не сказал.
–А что главное?
–Конституция, уводящая одних в защиту отечества, а другим оставляющая общество, финансы и производство.
–Такого в России не было никогда.
В самом деле, такое было всегда, – думал Сергей, выходя из воспоминаний, – всегда, когда Россия процветала, и при Екатерине и при Сталине, в «ранний социализм», когда у власти не было сил добраться до всех, и жила она, объятая своими страхами. В общем-то, русский язык могуч, и сил его хватает повелевать народом без всякой наносной дури. В трудные годы язык сам поляризует народ как надо и без конституции…

За окном дачи квакали лягушки, и спать не хотелось. Сергей поднялся с кровати, начал смотреть «Вести». Ночной выпуск известий отодвинул лягушачий гомон на задний план. После дозы новостей легко уснул: все в мире становилось и выстраивалось к предопределенному, но этого никто не замечал… И не хотят замечать. Древние предки знали законы развития человечества – отсюда их предсказания. Отсюда все карты, очертания материков. Люди смешиваются: народ с народом, быстро заселяют планету, их не сдерживают ни моря, ни пустыни…Что остановит безудержный рост населения планеты? Коллективный разум? Прообраз появлялся и этого – интернет…

Утром рано встал: зарядка… позавтракал и сел в кресло. За столом как-то плохо сиделось, вчера пересидел видно, – подумал он. Встал из-за стола, заварил кофе. Отпил из чашки свежий ароматный кофе, захотелось еще. Поймал себя на второй чашке:
  –Не много?
–Бывало и больше, – ответил сам себе. 
        Работать над книгой не хотелось. Кофе еще не остыл. Сидел и выписывал в разных вариантах фамилии своих предков, как бы пытаясь заглянуть в свое прошлое. Вдруг написал по-гречески: АРВА«Сигма» . Подумал: «Близко Арбат». Подумал: «АР» – Земля, «В» – Америки и «А» – Афревразийская с Австралией и в сумме, или «Сигма» – это пути с севера Европы до Америки и в Средиземное море, и с юга от Африки к Америке и обратно в Средиземное море. Не имя, а целая географическая карта. С севера ходили так в Америку викинги, а с юга кто? Люди всей Земли были когда-то объединены… Что их объединяло? Кто их объединял?»
Мысли шли потоком. Он вспомнил притчу о том, как Иисус накормил пятью хлебами весь мир. «Пять материков кормят, – прикидывал он, – шестой заморожен. Это, наверное, и было самым свежим и приятным воспоминанием, из дошедших до нас, со времен последней глобальной катастрофы. Единый мир и пять кормящих материков, как у нас сейчас». В кресле стало немного уютней. Сами собой полились стихи. Соломон, от слова солома, волосы соломенные – признак ума. «Солома все же не шелом, – подумалось ему, – обнаженная голова заставит думать в бою». Мысль о соломенной шевелюре царя Соломона потрясла Сергея. Кофе остался недопитым:

«Волосы царя Соломона,
Рост молодого атланта,
Взгляд, отбирающий время…
Крест – с ним уже не расстаться.

Белы колоны Акрополя,
Алы ступени к вершине…
Как над собой ты трудилась,
Знаешь лишь ты – сердцу милая.

Кто-то лезет к вершине обмерзший:
Выше птиц захотелось взмыться и выполз
На ледник уж прошедших столетий.
Кто-то вышел в открытый космос:

Покорять пустоту нужно с чувством,
Ощущая вселенский холод…
И улыбку, вернувшую время…»

Немного подумал и дополнил:

«…Не вырваться из вашего теплого плена,
Хотя и норовят все спутать солому с шлемом».

  Сыны Израиля сделали много для защиты создаваемой расы, сдерживали Восток. «Почему пошли на юго-запад, – думал Сергей уже больше, чем над стихом, – смешались с семитами? Повел – пишут – Бог. Строгое было время. Сделал народ дело и растворился в расе. И снова стал. И стал, и поставлен языком – ивритом. А язык дал Бог. Какой язык был раньше? Как важно его беречь, язык способен возродить народ».
Сейчас так легко мусорят русский язык, не понимают, что грязный язык – это большие беды для народа, утрата корней, а с ними и основы существования народа. Величие твоей страны – это твоя духовная категория и избавиться от нее невозможно, только что разве вывернув душу наизнанку, но это фатально. А вообще, читайте Данте, там все подробно об этом. Когда народу трудно, то его спасают не три фразы, а целый сохраненный могучий язык, он и детей воспитывает, прежде всего, своей чистотой и силой своих образов.
Вечная проблема старых ценностей! Должны же их хранить и обновлять, не утрачивая всех прелестей – а это не всем по силам – поэтому, наверное, и нужны великие государства, объединяющие родственные народы. Люди так легко разбегаются, когда им есть куда, не думая о возврате к корням. Те, кто создавали планету, думали и о времени листопада…

Сергей сидел перед экраном телевизора, ел только что поджаренную на соевом масле царскую селедочку, хрустящую, приготовленную с лимоном по собственному рецепту. Отдельно на тарелке лежала спаржа, зажаренная в яйце. Рассказывали о предстоящем матче Барселона – Манчестер Юнайтед. Хрустели хвостики селедочки: каталонцы выигрывали кубок супер-лиги. Сергей долил в стакан вина.  Вино он готовил сам из крыжовника на своей даче. Почти сухое вино, не совсем стандартного цвета – чуть розовое, такой розовый крыжовник он собирал сам, хотя все советовали собирать для вина – зеленый. Вино хранилось несколько лет и набирало силы. Вот под такой хороший футбол или хороший теннис оно здорово шло.
Рыба остыла. Сделал свежую яичницу со спаржей и продолжал смотреть футбол, набрасывая очерк. Получалось неплохо. Перечитал и на чистом листе стал выводить заголовок: «Пасхальный очерк».