4 Москва - Лавкрафт

Книги я в основном покупал в магазине "Ад маргинем" на Новокузнецкой, поставив целью читать по три в неделю. Обожал римлян: Вергилия, Овидия, Марциала, Петрония, Апулея и особенно Катулла, чьи нежно-любовные, пастелью писаные фантазии пробуждали в моих телесных членах наслаждения почти физические. Из современных - Йейтса: "Кто вслед за Фергусом готов гнать лошадей во тьму лесов и танцевать на берегу?", а ближе к зиме открыл для себя Лавкрафта, изысканно-архаические палимпсесты которого настолько же выше Кинговской графоманской вульгарщины, единственно мне тогда знакомой из литературы ужасов, насколько марципаны вкуснее туалетной бумаги.

Под влиянием проповедей Иоганна Таулера, ученика Майстера Экхарта, и тринитарного учения Августина, переосмысленных навыворот, я

Вывел мнение о том, что личность
Лишь легкая воздушная вуаль -
Мираж, ведущий в бездну.
Разнообразие - дурная бесконечность,
И только пробуждаясь,
На грани снов и яви,
Мы те, кто есть - ничто.

Природа бесконечно разнообразна и безысходно смертна. Люди считают, что личность дает бессмертие, и всячески пытаются ее заиметь, хотя бы в виде красных кроссовок. На деле сколь ни пестр фон, он ограничен задним планом. Я же хотел быть на переднем.

Добиться женской любви до смешного легко - достаточно отдать себя инстинкту быть мужчиной. И только им - не мачо, мужиком или самцом. Не нужно подарков, денег, шмоток, красноречия, шуточек, нежности или грубости, ни даже комплиментов - глаза и тело выскажут все сами. Надо хотеть вставить в нее член, именно в нее. Желать всем существом и не стесняться. И нужно быть в ней заинтересованным, в меру возможностей, в моем случае чрезвычайно ограниченных, ради того, чтоб это сделать. Все. Она почувствует и оценит.

Пол зародился в непроглядной толще времен - он почти вечен -, в одноклеточном супе, и разница между мужчиной и женщиной больше, чем между ней и мухой. Он не требует ничего, кроме себя, и ухищрения культуры лишь застят то, что хочет всякий. Личность - производная культуры и, значит, абсолютно не нужна.

Но большинство мужчин конфузятся быть таковыми, предпочитая быть личностями, хотя бы в области разноцветных носков. А у меня и носков-то не было. Стрелял их в общаге у встречных и поперечных. Мне льстило внимание женщин, как и мужское восхищение их склонностью ко мне. Но, будучи о себе заоблачного мнения, не хотел шевельнуть ради них пальцем.

На других я смотрел сверху вниз, что, не желая обидеть, высказал на психотерапевтической группе, куда притащил сокурсник: "Смотрю на вас с небесной выси, а вы, как муравьи, где-то внизу". Презирал этот детский сад с поисками самих себя, понтами, материальными и интеллектуальными, и проклятыми вопросами. Мне говорили, что веду себя очень самоуверенно. Не желая разубеждать, знал, что дело обстоит наоборот: ничего за душой не имея, в том числе ее качеств, я не играл в бирюльки и представлял товар - страстную мужскую натуру - лицом. Да и души-то у меня не было.

В противоположность Мердоку из фильма "Темный город", душою отторгнувшего навязанные лжевоспоминания убийцы и тем доказавшего, что она у него есть, я ощущал себя убийцей без всякой памяти об этом. Вокруг горланили, бухали и ширялись, чтобы, прибив свою душу, почувствовать свободу. А я, бездушный, действовал до параноидальности осторожно.

В клубных поисках идеала, хотя бы сиюминутного, я все-таки физиологически нуждался в постоянной бабе, но только в виде тайной, ничего не требующей и ни к чему не обязывающей связи. С темными волосами, зелеными глазами, веснушчатой белой кожей, мягкими чертами лица и небольшим, слегка вздернутым носом, она была бы симпатичной, если б не полнота. Когда я впервые ее раздел, увидел, что лишнего жира нет - плотная, широкая, с большими грудями и плосковатой задницей.

Она была из Подмосковья и, единственная из нас, с тяжелым прошлым в колонии для несовершеннолетних. Ровесница, она общалась, как взрослая женщина, когда, между делом затрагивая тему половых отношений, называла вещи своими именами, не эпатируя, а по-свойски. Веселая, травящая анекдоты, хорошая подруга, она тем не менее не вписывалась в общий хор.

На какой-то студенческой дискотеке сказала мне: "Андрей, ты конь, которого захочет любая женщина". Осыпала комплиментами, домогалась и в конце концов была мной оттрахана в общажном совмещенном сортире. Имел долго, но кончить не смог. Переживала, что "не смогла удовлетворить мужчину", как передал сосед по комнате, единственно знавший о нашей связи, ее приятель.

Ей было, вроде, 19 - на год старше меня, но взрослая. Сказал, чтоб о нас ни полслова - согласилась. Соседки днем на учебе, и трахал ее, ел что-нибудь, и трахал опять. Это было как спорт. Она любила кружевные трусики, позу раком и дрочить *** своими объемистыми грудями. Мне было с ней легко: придя, с ходу вставлял в рот, без вопросов. Но ей с собой легко не было.

Впадала в меланхолию и получала антидепрессанты по линии факультета. По учебе не успевала, отговариваясь куратору головной болью и плохим настроением. То зареванная ходила, то глубоким, мягким, бархатным голосом, которого смущалась, пела под гитару, на которой, единственная из наших девчонок, умела играть, предварительно долго ее настраивая и внимательно перебирая струны. Циничная и бывалая, она обижалась с пол-оборота, и всегдашняя ее отстраненная, двусмысленная полуулыбка так не вязалась с анекдотом, который постоянно рассказывала:

Встречаются две подруги, и одна говорит: 
- Слушай, я как повешу белье на улице сушиться, так дождь идет. Не знаю, что и делать...
- Делай как я, - отвечает другая - если у мужа с утра член налево лежит - значит, погода будет плохая, а если направо, то хорошая. 
- А если стоит? 
- Вот дура, кто ж по таким праздникам стирает-то?

Еще до того как трахнул, спросил у нее, правда ли, что женский оргазм в несколько раз сильнее мужского. "Какое там?! - засмеялась она, - То же самое". Она вела себя, как пацанка, но чувствовала, как женщина, что старалась скрывать.

Зимнюю сессию сдала из рук вон плохо, с хвостами, и часто плакала, боясь, что отчислят. А я издевался над ней, усугубляя ее страхи. Говорил, что такую психованную тугодумку точно выгонят. В размякшую и заплаканную мне больше нравилось вставлять член. Глубже чувствуя власть над ней, я мог расслабляться и кайфовать. Удовольствие происходит от ощущения пола, и, униженная, она была женственней, а я - мужественней.

Неудивительно, что меня привлек Лавкрафт с его ползучими древними тайнами пола за фиговым листком нелепой мифологии. Ночами, один в пустой комнате, я сладострастно трепетал в предвкушении "других богов", медленно и жадно, как гурман, вбирая в себя "Морок над Инсмутом". Телесные фибры мои изнывали в томлении по доселе неизведанным наслаждениям, сочащимся со дна моего лона. В пульсирующем совокуплении дрожащей рыбьей плоти, в склизкой тине времен таится радость неизбывная, если соскрести скорлупу человеческую. Но, как я ни старался, она ей слишком дорожила.

Ночами она платно била татушки электробритвой, чему научилась в колонии. Пока были клиенты, читал, ходил в спортзал или лясы точил с ними вместе. Всегда своя в доску, она хохмила, и никто и подумать не мог, что в перерывах грустит и плачет. Я ее третировал, доказывая, что ни на что не годна, и не видел зла в том, что делаю. Ведь чем большим ничтожеством она себя чувствовала, тем больше кайфовала во время ебли со мной. Так почему бы ей в конце концов не признать себя им и не обкончаться по полной?

Погрузившись в лавкрафтианские мистерии, я перестал убирать в комнате. Вся моя жизнь сосредоточилась ниже пояса и оттуда распространялась по членам. Вставая в 8 вечера после бессонной ночи, я шел в спортзал, готовил, жрал и опять шел к ней, трахаться. В комнате повсюду валялись груды мусора, вдоль стен гуськом бегали мыши, натурально отодвигая тумбочки, которые я прижимал обратно к стенам, чтоб им, паразитам, пусто было. Я их жалел и не убивал. Ко мне приходила администраторша и внушала, что так жить нельзя, пока я безжизненно лежал на кровати, переваривая пищу. Мой кореш, огромный пузатый армеец лет 30-ти, с которым вместе ходили в спортзал и клубы, сидел надо мной и объяснял, что я схожу с ума.

Внушив себе, что реальность не более чем представление, а подлинная действительность полна монстров, фильтруемых из видения сознанием, я, сидя на толчке, смотрел мультфильмы из кафельной плитки и грубо побеленных стен, когда узоры сливались в прихотливые гангренозные арабески, живущие своей отвратительной жизнью. Из окна следил за огромной крысой, размером с собаку, перебегающей общажный двор, а некая фигура под дождем не шла, а плавно парила над землей, направляясь куда-то.

Когда мне надоела эта ее тягомотина с вечными слезами и истериками, я сказал ей, что все. Через пару дней она пришла, но я нагрубил и отрезал. Тогда она навалилась на меня, бросила на кровать, села на грудь и руки, прижалась, упала локтем на шею. Я не мог пошевелиться, не мог встать, не мог дышать.

Приблизив ко мне искаженное злостью лицо, прошипела: "Гнида, знаешь, что мы с такими в колонии делали?", губы ее дрожали. И тут я понял, что все, что происходило, было именно между нами. Что чем больше она нуждалась в моей поддержке, тем безогляднее отдавалась. И права на меня имела точно такие же, как я на нее, а я, нелепый идиот, возомнил себя ее господином и сейчас получу в морду.

"Ты, чмо..." - начала она и... заплакала.

Общажные бабы продолжали меня домогаться, но я больше ни с кем из них не трахался, разве что одноразово, по пьяне. Гедонист по природе, я продолжал придерживаться своей половой теории, которая работала тем безотказнее, чем кратковременнее. Бары - моя планида.

Потом Настя спала с моим соседом по комнате, ее приятелем. Больше не плакала и была в хорошем настроении. В конце года ее отчислили.

Подруга, с которой танцевал на импровизированном выпускном, спросила меня:
- Почему Настю не пригласишь?
- С чего?
- Она же была твоей девушкой.
- Откуда знаешь?
- По вашим глазам видно было.