Володя-физик

С семьёй этого замечательного во многих отношениях человека мы приятельствовали как соседи по садово-огородническому товариществу, но не через межу, что нередко приводит вполне себе приличных людей к недоумениям в отношениях, а то и вовсе к непримиримым конфликтам, а углами наших расположенных по диагонали участков, соприкасавшихся в одной-единственной территориально-географической точке. Поэтому, захаживая время от времени друг к другу в гости, вынужденно хоть одной ногой вступали на угодья других соседей, тех, что через межу, против чего они не возражали, и чему не препятствовали начисто отсутствовавшие по бытовавшим тогда правилам заборы между участками. Если быть честным, то мы чаще бывали в гостеприимном доме Володи и его милейшей супруги Ольги, чем они у нас, поскольку обитались на даче большим семейством с родителями и сестрой с её мужем и сынишкой, а они жили полными хозяевами своего небольшого, но уютного, с любовью обустроенного домика практически одни, крайне редко принимая старших родственников.
Собственно говоря, Физиком Володю никто никогда не называл, а упомянута его профессиональная принадлежность исключительно для того, чтобы   выделить из великого множества сверстников с этим именем, весьма популярным в 50-е годы среди молодых родителей, поголовно уверенных в том, что живут в самой стабильной и передовой стране мира, строящей светлое будущее у себя и являющейся притягательным примером во всех отношениях для всего остального мира, основой чего являются бесклассовые отношения, заложенные основателем социалистической государственности – Владимиром Ильичём Лениным. И хотя Владимир вовсе не был светловолосым, как маленький Володя Ульянов, но таким же кудрявым, подвижным, улыбчивым и на удивление умным, что позволило ему закончить десятилетку почти с отличием, если бы не тройка по какому-то малозначимому предмету, вроде рисования или пения, которую старая принципиальная учительница начальной школы не захотела исправлять. Он без каких-либо ныне почти обязательных репетиторов поступил, с превышением проходного балла, в один из самых престижных институтов – МФТИ – и получил по его окончании «красный» диплом и приглашение в аспирантуру, законченную им без проволочек в строго установленные сроки яркой защитой кандидатской диссертации на какую-то сверхважную для всей мировой науки тему, которую, в силу её повышенной секретности, нельзя было озвучивать за рамками строго ограниченного числа лиц, что, впрочем, не имело большого смысла, поскольку для всех остальных она была понятна не более, чем грамматика древнекитайского языка.
В то время люди с высшим образованием, не отягощённые современной техникой постоянной и почти непрерываемой связи, находились в тесном личном общении и повально вели разговоры на темы политики в целом и международных отношений, в частности, экономики, истории, что никоим образом не останавливали сообщения очевидцев и уже появившиеся в печати на волне оттепели рассказы о преследованиях за инакомыслие. Сохраняя какие-то реликты бдительности и не отказавшись полностью от взаимных предупреждений о том, что «это-де не телефонный разговор», общавшиеся, тем не менее, никак не распространяли вполне возможное внимание правоохранителей на себя, поскольку в абсолютном своём большинстве (за исключением сознательно диссидентствующей публики) априори считали себя патриотами своей страны и существующей в ней системы (причём настолько, что об этом, как о само собой разумеющемся, никогда не вели речь, не говоря уже о том, что какие-либо сомнения на этот счёт воспринимались бы как что-то гадкое и недостойное), а потому полагали, что органам, отвечающим за государственную безопасность, есть чем заниматься, решая важные задачи борьбы со шпионами и идеологическими диверсантами. Что, впрочем, не мешало по вечерам слушать передачи западных радиостанций, вещавших в коротковолновом диапазоне, относясь, однако, ко всему услышанному как к информации «вражеских голосов». 
Конечно же, волны живого человеческого общения не могли сравниться с тем половодьем, что переживала Россия на предыдущем рубеже  смены веков, когда и образование было весомее, и риторика была в почёте, и напрочь отсутствовало отвлечение на телевидение, но в сравнении с нынешней трескотнёй о тряпках, сортах выпивки, еде и прочих развлечениях были куда как более полноводны и разливались повсеместно. Шёл обмен мнениями и  критическими суждениями по поводу новых книг, стихов и журнальных публикаций, которые непременно надо было прочитать, фильмов и спектаклей, которые также должны были быть едва ли не обязательно отсмотрены всеми, кто относил себя к категории культурных людей. И уже как-то косвенно, вторым планом  шло обсуждение мешающих развитию страны недочётов и способов их устранения. Никто не мнил себя «западником», слово – «оппозиционер» считалось бранным, ни о каком славянофильстве и речи не было, разве что существовали симпатии к писателям-почвенникам, что приравнивалось к патриотизму с деревенскими корнями.  Самым же модным и официально признанным считалось разделение на физиков и лириков, что для первых подразумевало построение коммунизма исключительно технологическими средствами, а для вторых – всё же не без полного отрицания гуманитарной составляющей. Одним словом, именно разговоры были главным, основополагающим и сплачивающим претендующую на звание интеллигенции, в том числе и с приставкой – техническая, публику в маленькие коллективы, формировавшиеся по сходству интересов, начитанности, уровню общей культуры и способности к относительно самостоятельному мышлению. Всё остальное – то есть, что выпить и чем закусить – было вторичным, побочным, а иногда настолько малозначимым, что собеседники, если им не хватало дискуссий на рабочих местах или в курилках и они перемещались на излюбленное место для продолжительных разговоров – кухни, где засиживались допоздна, вполне могли обойтись без перестука рюмок и бокалов, а двумя чайниками: фаянсовым –заварочным и периодически закипающим на плите – жестяным, а к ним – сушками с маком, овсяным печеньем и домашним, частенько уже засахарившимся вареньем. Однако при любом раскладе – с алкоголем или без него – непременным атрибутом являлось плотное, похожее на предгрозовое облако дыма от истреблявшихся в безумных количествах папирос и сигарет, с фильтром и без, заканчивавших своё существование вне зависимости от стоимости, престижности и крепости  в братских могилах мятых окурков, курганы которых, несмотря на то, что  пепельницы опустошались по нескольку раз за вечер-ночь, оставляли в отравленных помещениях тяжёлым воспоминанием о себе  неистребимый кислый запах сожженного в лёгких табака. Такая вот была тяга к посиделкам.
У Владимира же с Ольгой нашими совместными усилиями организовывалось настоящее застолье с водкой, вином для женщин, закусками, основательным горячим и перекурами на улице. Жёны соревновались друг с другом в кулинарных способностях, а мы с Владимиром, от души намаявшись на дачных участках за короткие входные, так и не переделав и половины всех накопившихся за неделю дел, с удовольствием уминали их стряпню, не особо разбираясь в предлагаемых изысках, но искренне нахваливая обеих. Выпивали, но в меру, скорее продолжая устоявшиеся традиции застолья, а не из потребности в алкоголе, которой ни у одного из нас не было и в помине: студенческие кутежи в общежитиях нас как-то миновали; в стройотрядах существовал сухой закон; из возможностей пристраститься к выпивке оставались редкие встречи с однокашниками по школе и институту с заходами в переполненные, прокуренные пивные, да нечастые семейные праздники.

Находившаяся поблизости непрошенным гостем, приставленным по обязанности присутствовать рядом со столом с бутылками со спиртосодежащими  жидкостями и наблюдать за выпивающими их, бледная, полупрозрачная или, лучше сказать, полупризрачная страсть к питию алкогольных напитков, чувствовала себя неуютно, не видя весомых перспектив к своему укреплению в душах и сознании гостей и хозяев, не говоря уже о полноценном утверждении в определённом ей предназначении. Будь она в человеческом обличии, то единственно, что ей оставалось – так это нервно курить на крылечке под осуждение её более удачливых сестёр, под властью которых уже оказались те, кто не представлял своей жизни без алкоголя: некоторые из соседей постарше по садовому участку, и даже кое-кто из ближайших родственников молодых людей, которые сами всерьёз полагали и свято верили, что твёрдой защитой и залогом от пагубной страсти винопития являются для них предельная наполненность жизни, полнота её ощущений в самых разнообразных формах, счастье в семье, товарищах, выбранной профессии, а, кроме того, собственная воля и способность вовремя остановиться.
К этому же мнению склонялась бы и сама слабенькая и невзрачная страсть к винопитию, даже и не страсть ещё, а так, некоторая склонность, не видевшая серьёзных перспектив для собственного развития и наполнения в двух молодых, здоровых, погружённых с головой в свои земные дела глав семейств, лишь немногим поддерживающих её существование тремя выпиваемыми за вечер рюмками, которые редко когда имели продолжение. И если бы это было позволено, то решилась бы на предложение о своей замене на какой-то иной порок, хотя и без вразумительной конкретики, поскольку не наблюдала у них каких-либо склонностей к иным соблазнам: оба с интересом и преданностью смотрели исключительно на своих ещё юных и стройных жён, были неприхотливы в еде, вовремя останавливались в спорах и отстаивании собственных точек зрений, были довольны тем, чем владели, и не замахивались даже в самых сокровенных мыслях на большее, никому не завидовали, радуясь, но не кичась достигнутым своими силами или полученным от судьбы в качестве подарка. Конечно же, если ей что-нибудь покажется приметным и выходящим за рамки нынешнего близкого к идеальному облика её подопечных, она не пропустит этого и донесёт главному распорядителю страстей и пороков, у которого, правда, и без неё немало неутомимых помощников. Пока же ей предстояло пристально приглядывать за участниками застолья и выбирать среди них наиболее пригодных для исполнения ей порученного, и повторять в свободное время, которого у неё было предостаточно, основные формы и способы соблазна: на первом этапе – заманивание вкусовыми отличиями напитков и выбором предпочтительных из них, а на втором – упор на удовольствие от самого опьянения в широком, зависящем от индивидуальности подопечного диапазоне – от витания в облаках до попустительства иным страстям, сдерживаемым без присутствия алкоголя.
Так могла бы, но не думала незадачливая страстишка, поскольку мыслить, рассуждать и соображать в её функции не входило, а предписано ей было только одно – всеми возможными и невозможными способами удержаться в закреплённых за ней  организмах, захватывая в сознании подопечных индивидуумов как можно больше места, имея целью получение полного господства и подчинение себе всего образа жизни тех, на ком она паразитирует, заставив их в конечном счёте отвергнуть все интересы, не связанные с потреблением алкоголя, и заниматься исключительно добыванием горячительного и его неумеренным потреблением, без внимания к  нормам морали, общественным порядкам и состоянию собственного здоровья. Иными словами, организовать переход когда-то слегка и время от времени употребляющих алкоголь в устойчивое состояние физиологической зависимости от него. Если бы страстишка имела некоторые познания в области биологии, она бы знала, что её задача сродни действиям сперматозоидов, во всю стремящихся лишь к одному – оплодотворить яйцеклетку, то есть достичь, закрепиться, передать и распространить носимую ими сущность на весь организм, подчинив его выполнению главной для них цели. Но присутствовали и значительные отличия: вполне себе материальные сперматозоиды несли жизнь, она же, представительница мира духов и идей, – гибель нравственную и, в конечном счёте – физическую. И уж совсем не имела она представления о том, что на неё, как и на всех её сподвижниц, возлагалась сверхзадача способствовать тому, чтобы  их подопечные навечно лишились самого дорогого из того, что у них есть в этой и будущей жизни – бессмертных душ.
Отчасти её нерешительность и слабоволие оправдывались тем, что по большому счёту она вовсе и не стала ещё полноценной страстью и не имела пока права носить это высокое звание, поскольку являлась не более чем предтечей того гибельного пути, которому люди добровольно отдаются. Пока же она была сравнима с узкой, начальной тропиночкой,  предоставлявшей веселение души, отдохновение от трудов праведных, товарищеские посиделки и дозволительное даже монахам «утешение» в винопитии, которую в любой момент без труда можно покинуть. И ей ещё предстояло набираться немалого опыта, чтобы задержавшихся на ней безжалостно выводить на полную грязи, ухабов, крутых поворотов и обрывов столбовую дорогу, ведущую в одну сторону, название которой – пьянство. Только в этом качестве она сможет рассчитывать на звание страсти со всеми вытекающими отсюда перспективами, возможностями, но и ответственностью. И она готова была исполнить предназначенное ей и требуемое от неё, руководствуясь главной и единственной установкой:  достичь поставленную цель во чтобы то ни стало.
Кстати, сперматозоидов отличает от страстей ещё и то, что те безжалостно конкурируют друг с другом – их слишком много для одной яйцеклетки. У страстей же всё наоборот – поддержка и взаимопомощь. Каждой хочется первенствовать, но в их природе заложен общий для всех ориентир на сверхзадачу, ради которой они готовы поступиться личными амбициями, памятуя к тому же, что порочность подопечного в чём-то одном непременно ведёт к ослаблению его перед другими страстями. А уж что касается пьянства, наравне с близкими подругами – сластолюбием и славолюбием, то они – унавоженная почва для всех прочих пороков, неминуемо ведущих к погибели. Была бы червоточинка, а гниль разведётся обязательно. Так что её, отвечающей за винопитие, присутствие здесь в дежурном режиме, пока малоэффективного и потому тягостного, вполне оправданно: надо просто немного подождать.

Пик общения наших семейств пришёлся на благословенные времена зрелой молодости, когда мужчины неторопливо приближались к сорока годам, а их жёны были и того моложе. Уже позади осталась закладка базовых основ будущих судеб, когда большинство их сверстников создавали семьи, и лишь малая часть продолжила поиск суженых, не отказывая себе в маленьких радостях, сопутствующих этому увлекательному процессу. Многие, по сложившимся обстоятельствам или почувствовав преждевременную усталость, притормозили движение и зашли в ограниченную по размерам и не имеющую карьерного выхода профессиональную гавань, заняв удобную социальную нишу, заведомо гарантирующую стабильно-ожидаемый, хотя и невысокий достаток, но не требующую взамен приложения усилий для повышения квалификации, приобретения новых знаний и социальных связей. Иные же – их гораздо меньше – уже достигнув немалых позиций в профессии и заручившись некоторым, как правило, выше среднего, уровнем образования, продолжали движение вперёд и вверх; кто-то, видя перед собой вполне осязаемые перспективы карьерного роста в выбранной специальности, а наиболее счастливые, вовсе не задумываясь над этим, а получая радость от удовлетворения живого интереса в тех или иных областях знаний, управления или производства, полагая подъём по социальной лестнице, чем-то сопутствующим и само собой разумеющимся. Принадлежность именно к этой категории и объединяла нас, помимо всего прочего, в то время.
Судьба с детства благоволила Владимиру, и, как и положено её баловню, он, не особо задумываясь, привык брать из предлагаемого всего сполна: молодецкую силу плотно сбитого, крепкого тела, равно успевающего во многих видах спорта, а к этому – феноменальные умственные способности, позволившие ему приблизиться едва ли не к первым рядам физиков, и заряд неиссякаемого оптимизма.
Неизменно улыбчивый, лёгкий на подъём, не лезущий в карман за словом симпатичный студент-физик, пользовавшийся, несмотря на невысокий рост, постоянным вниманием со стороны женского пола, оказался однолюбом и, не пожелав осчастливить многих, остановился на единственной: не блиставшей красотой, но обладавшей немалой притягательностью, постепенно открывавшейся внимательному глазу через бесхитростное изящество, скромную миловидность и оригинальный ум. С первого же взгляда каждому становилось ясно, что они удивительно подходят друг другу, что дополнительно подтвердило и рождение через положенный срок после свадьбы сына, такого же смуглого, темноволосого и улыбчивого, как папа с мамой.
Его женитьба, о чём Володя, по его собственным уверениям, и подозревать не мог, оказалась на удивление удачной и с чисто практической стороны, что, быть может, стало для него компенсацией постигшего незадолго до того тяжкого удара, когда на последней стадии отбора в отряд космонавтов, о чём студент-выпускник страстно мечтал, он получил сразивший его отказ по причине, как театральным полушёпотом намекнул ведший его дело кадровик, «пятого пункта», что в советской системе административных координат означало  «национальность». Едва ли уже не за свадебным столом, по версии самого Владимира, выяснилось, что отец супруги работал в одном уважаемом государственном ведомстве, в котором большинство служило, а он, как немногие вольнонаёмные, оставался лицом гражданским, а потому – работал, хотя, надо полагать, что к тому времени уже и сам основательно забыл по какому профессиональному направлению, поскольку более двух десятков лет возглавлял профсоюзную организацию ведомства. Человек он был неглупый, покладистый и, при показной независимости  и умении продемонстрировать непримиримость в «отстаивании интересов простого народа», лояльный к руководству. При внешней скромности и отсутствии видимой склонности к стяжательству, что заведомо предполагал его пост, напрямую связанный с распределением немалого числа бесплатных благ – льготных путёвок в санатории, дома отдыха и пионерлагеря, участков в садовых товариществах, билетов в театры, подписок на дефицитные тогда периодические издания классиков и книги модных авторов, места в ведомственном детском садике, постановку в очереди на покупку мебели и автомобилей, распределение квартир, – шкафы кабинета отца Ольги всё же были битком набиты  дорогими спиртными напитками, которое он по причине язвенной болезни почти не употреблял, а его секретарша потихоньку договорилась с местной буфетчицей, через которую за малую мзду избавлялась от шоколада в плитках и наборов конфет, на которые у неё выработалась за многие годы потребления устойчивая аллергия. На самом же деле отец Ольги оказался  не так прост. За приветливой личиной, облачённый в бессменный, неизменного покроя из тёмно-синей якобы неубиваемой материи костюм (никому почему-то и в голову не приходило, что ни одна из существующих в мире тканей, разве что – брезент, не в состоянии выдержать подобную многолетнюю нагрузку, не говоря уже о естественных с возрастом изменениях в объёмах и размерах хозяина одежды, и с этим многолетним фокусом невозможно было бы справиться без помощи хорошо оплачиваемого знакомого портного, который не реже чем раз в пару-тройку лет шил обнову из специально хранившегося у него для этих целей отреза добротной ткани импортного производства); так вот, за внешностью защитника интересов трудового народа со временем образовался жулик не жулик, но, мягко говоря, собиратель материальных ценностей, которых он не домогался, потому как они сами текли к нему по известным для немногих каналам, и без получения которых едва ли не все распределительные дела и делишки шли бы с большим скрипом, а то и вовсе останавливались. Знало ли об этом руководство, сказать трудно. Но за многие годы его нахождения на профсоюзной должности не могло не догадываться. Однако, поскольку подобное знание поневоле должно было облекаться в соответствующие правовые преследования, оно не выносило сора из избы (кому нужен скандал в подведомственной организации?), полагая к тому же, что новое лицо на этом месте может оказаться ещё более жадным и менее скрытным, ну, а, кроме того, на дворе были как раз те времена, когда многие, начиная с самого верха, начинали жить по двойным стандартам, и разоблачение своего жулика вряд ли могло бы изменить ситуацию и помочь ей очиститься, но потенциально угрожало стать немым укором для лиц вышестоящих, чего допустить было никак нельзя.  Одним словом, отца Ольги терпели, тем более что внешне он своего меркантильного усердия никак и не проявлял: умело скрывался и мимикрировал. Жил сытно, но внешне скромно. И только с выданьем единственной любимой дочери замуж несколько расслабился и, что называется, мотнул мошной. Позволил себе подать прошение на расширение жилплощади, которое незамедлительно было рассмотрено и удовлетворено: молодая семья получила небольшую, но отдельную квартирку «за выездом» (аналог того, что сейчас называется «вторичный рынок») с полной обстановкой заграничной мебелью и двухсоттомной библиотекой мировой классики в придачу. Зять едва не умер от счастья, разом и надолго затмившего все прочие радости жизни, узнав, что тесть, не имевший водительских прав и в принципе державшийся в отдалении от автомобильной темы, приобрёл «Жигули», сразу же переданные ему по доверенности по сути в личную собственность. Не отказался тесть и от третьего признака советского благополучия: после многих лет уклонения от предлагавшихся ему земельных участков под строительство дачи, он показал себя поверженным и сдавшимся под напором общей моды, и взял-таки кусок земли в садовом товариществе с общим для всех размером в шесть соток, на котором в удивительно короткие сроки, то есть тогда, когда многие из соседей ещё ютились в утлых хозблоках и сарайчиках, собирая  по родным и знакомым заёмные средства для будущего строительства, воздвиг на нём домик. Предельно скромный, одноэтажный, щитовой, с двойными стеночками из тонюсеньких досочек с засыпкой древесными опилками между ними, полностью соответствующий и ни на один сантиметр не выходящий за предписанные для садовых товариществ размеры, со множеством для экономии материала окон, но со всем нехитрым скарбом и незатейливой мебелью. Ровно такой, какой не привлекал  бы к себе назойливого внимания с непременным подтекстом об особых материальных возможностях хозяев, а вызывал бы исключительно позитивные эмоции под общим девизом «скромно, но со вкусом». И домик в действительности оправдывал намерения своих хозяев, радуя их и нечасто прогуливавшихся соседей ярким цветом стен в красивом сочетании с выкрашенными цинковыми белилами наличниками окон и входной двери. (До тех самых пор, пока краска регулярными усилиями хозяев обновлялась, закрывая всё более ветшавшую с годами древесину.) Отец-тесть, если бы не думал о своей репутации и не опасался бы потерять хлебно-престижное место,  запросто мог бы выстроить каменные хоромы по примеру плевавшего на все запреты и косые взгляды случайно затесавшегося в ведомственные ряды садоводов представителя одной из наиболее доходных тогда профессий (наряду с мясником и продавцом мебельного магазина)– автомеханика, но ему оставалось успокаивать себя тем, что его щитовое счастье всё же круче, чем поставленный напротив другим соседом и вовсе уж убогий домик в виде шалаша под двускатной крышей под острым углом и без стен.
Другими словами, на момент нашего знакомства семейство Володи имело замечательные стартовые позиции и немалый потенциал для их приращения и развития.
Сын радовал умом в папу и красотой в маму. Ольга занималась участком, привнося в его обустройство присущее ей самой от природы изящество и благоприобретённое чувство красоты и соразмерности, опережая в этом моду на несколько десятилетий, когда ландшафтный дизайн уверенно потеснит грядки с огородной снедью, клубничные, а для кого-то и картофельные делянки, заросли кислых яблок, модной облепихи и шпалеры смородины, заменив их на зелёные лужайки перед домами, цветники и развалы камней, что немыслимо было во времена дорвавшихся до земли совсем ещё недавних крестьян, вынужденно ставших горожанами. Жена же Володи пренебрегала недоумениями соседок и, отодвинув в дальний угол участка небольшие грядки, больше похожие на цветочные клумбы с минимумом овощной зелени, высаживала экзотические хвойники по краям немалого газона, пролагала дорожки, обрамлённые низкорослыми настурциями и маргаритками, что, впрочем, не мешало нашим постоянно находившимся в приподнято-весёлом настроении соседям устраивать праздники по поводу «первого огурца» или «наконец-то покрасневшего помидора». Володя во всех начинаниях поддерживал жену, отливая по её заказу бетонные плитки для садовых дорожек или переделывая выброшенный кем-то полотёр (электромашина для натирки паркетных полов воском) в невиданную никем косилку травы.
Одним словом, на всём протяжении первых десяти лет знакомства с семьёй Володи и Ольги их жизнь проистекала на наших глазах в мире и согласии, внутренней гармонии, достатке и комфорте. Всё лето он с женой и сыном проводил на даче, что позволял график работы преподавателя и физика-теоретика, более чем свободный в сравнении со строгим служебным регламентом его соседей, буквально вырывавшихся из городских тисков на субботу-воскресенье, да и то не в каждые из них. Не обременённый тяготами огородничества, лишь в чём-то помогавший жене изредка по хозяйству, а чаще в реализации её планов по благоустройству участка и дома, Владимир превратился в заядлого грибника и ягодника, с удовольствием предаваясь этому занятию и делая немалые объёмы заготовок на зиму. Не затоптанные появившимися значительно позже толпами дачников и взрывообразно автомобилизировавшимися горожанами, заполонившими все мало-мальски пригодные для произрастания грибов леса и перелески Подмосковья, он в одиночку, изредка распугивая (и пугаясь сам) семейства шустрых, но необыкновенно при этом тихих, полосатых как колорадские жучки кабанят, ртутью убегавших вслед за величественными мохнатыми мамашами, детально изучил все близлежащие ельники, дубравы, берёзовые рощи и прочие лесные угодья, по-научному чётко систематизировав их по признакам того, где, какие и в каких количествах грибы и ягоды там произрастают. Собранные знания хранил в тайне, умело уходя от вопросов любопытствовавших соседей и отделываясь общими фразами, больше скрывавшими, чем сообщавшими о том, в каких местах на самом деле собирал он по будням целыми корзинами  белые, подберёзовики или лисички, дразня всех прочих грибников, приезжавших в их скудные выходные дни, следами аккуратно срезанных корневищ одному ему доставшегося лесного урожая. Иногда, в особо ясные и тёплые денёчки брал с собой семейство, заранее настраиваясь на лёгкую прогулку по знакомым местам, где наверняка можно было побаловать жену и дочку обилием ягод или необременительным сбором отборных боровиков. Но на настоящую охоту, с обходом зараз нескольких заветных мест, лежащих друг от друга на приличном расстоянии, ходил всегда один, полагая это делом серьёзным, сугубо мужским и обстоятельным.
Жарким летом всей семьёй они частенько выбирались на купание, которое, за неимением выбора, неизменно происходило на небольшом, но глубоком пруду, окружённом густым лесом громадных, старых деревьев. Пруд находился в некотором отдалении, и дорога к нему составляла самостоятельное путешествие. Начало её проходило по краю дачного посёлка, где подчас было интересно посмотреть на продвигающееся у соседей строительство, садовые посадки, подглядеть что-то пригодное для повторения или посмеяться над явными ляпами и ошибками. Затем просёлок вился вдоль поля, на котором почти всегда можно было чем-то поживиться: сорвать и выпотрошить пшеничные колоски, чтобы пожевать мягкие и сладкие молодые или уже созревшие твёрдые зёрна; нарвать букет васильков на обратном пути или вдоволь наесться, если повезёт с разнарядкой посевов на год, гороха, плотно обвивавшего посаженные  с ним в пару крепенькие остовы овса. Потом предстоял выбор: идти низом небольшой деревеньки по тропинке, скрывающейся в изумительном разнотравье или поверху, лесом, а там мимо маленького, живописно заросшего осокой и прочей водной растительностью водоёма. Верхний путь выбирали в те жаркие дни, когда летнее солнце пекло особенно невыносимо, и относительная тень в лесной рощице выглядела предпочтительнее. Так или иначе, но в конце обеих  дорог им дарилась счастливая прохлада зелёного коридора из густых кустарников, молодых и вековых деревьев, плотно, в несколько слоёв ветвей и веток загораживавших сверху прорезанную внизу мощными корнями тропинку, ведущую к самому пруду через спуски в небольшие овражки и подъёмы из них.
Вода в нём казалась тёмной, а потому тяжёлой до маслянистости от закрывавших свет нависавших над ней древесных крон, на самом же деле отличалась исключительной прозрачностью от неустанно трудившихся на дне ключей – источников её чистоты и прохлады. Купание придавало всем сил и наделяло бодростью, необходимой для возвращения домой теми же путями, делая их едва ли не в половину короче, несмотря на сбор попутно охапок цветов, преобразуемых Ольгой в букеты, украшавшие повсюду их дом до замены на новые.
С возрастом реже, но всё же продолжали собираться у гостеприимных соседей, принося с собой становившиеся дефицитными съестные припасы и насильственно вытесняемые из официального употребления вино и водку, что обернулось, в конце концов, куда как большими бедами, чем сопровождавшие беспрепятственную продажу алкоголя. Так что забеспокоившаяся было по этому поводу страстишка выпивания, как и её бесчисленные сёстры по всей стране, быстро успокоились, замечая, что их укоренившихся клиентов нисколько не убавилось, а потенциальные ускорились во вхождении в последующие стадии потребления и охмеления. И это уже не говоря о том, сколько вокруг этой затеи руководящих умов образовалось глупости, обмана, одичания, и как кратно повысился интерес народа к выпивке и способам достать её, сколько поумирало от палёного алкоголя и впало в уныние не по причине тяги к спиртному, а лишения возможности производить его в наивысшем качестве и лучших традициях, что было смыслом их профессии. Одним словом, никто из страстей и ожидать не мог такого куража и праздника, что уготовили для них ополоумевшие воплотители благих намерений.
Но к вящему сожалению маленькой, всё ещё тщедушной страстишки, вот уже ни один год состоявшей безрезультатно при семействе Владимира, никто из присутствовавших на совместных посиделках в его доме особой тяги к спиртному так и не проявил. И если бы не существовавшая традиция, то задушевные разговоры ни о чём и обо всём сразу, сродни интеллигентской трепотне на московских кухнях, могли бы проходить и без бутылки на столе, что не повлияло бы на обоюдный интерес друг к другу молодых семей, в чём-то сходных по возрасту, менталитету, социальному положению и позициям, что называется «людей одного круга», и в то же время привносящих оригинальность в подходах к дачному обустройству и взаимно обогащающихся от нахождения в разных профессиональных средах. Пару раз взаимная приязнь приводила нас к встречам в дачное межсезонье в городских условиях. Но, как известно, столичные расстояния разъединяют, а вовсе не способствуют общению в той мере, как летняя нега на даче.
 
Помимо сбора грибов, Владимир имел ещё один предмет увлечения – личный автомобиль, нежно-трепетное отношение к которому доходило до того, что хорошие знакомые шутили по поводу сомнений в его решении, доведись ему выбирать между любимой женой и не менее любимой машиной. Но если без шуток, то  следовало признать, что Володя действительно являлся не только лихим до самозабвения, но одновременно на удивление аккуратным водителем, а главное же – мастером на все руки по части обслуживания и ремонта своего железного друга, проявляя при этом даже некоторую фанатичность. Подаренный тестем автомобиль всегда и неизменно содержался в таком порядке, что его впору было выставлять на продажу в автосалоне (которых в ту пору, как таковых, вовсе и не было – всё продавалось «с колёс»), где он наверняка выделялся бы исключительной чистотой даже среди только что сошедших с конвейера машин. Помимо почти ежедневной помывки снаружи и изнутри, у Володи в багажнике в особом пакете хранилась тряпка для приведения в порядок обуви пассажиров, что предлагалось им сделать перед посадкой в салон. Детям же он вытирал ноги собственноручно. Само собой ремонт Володиного автомобиля был организован в строго профилактическом порядке по образцу обслуживания авиационной техники, а замеченный хозяином сторонний шум, поскрипывание или иное отклонение от идеального по его представлению в состоянии вверенного ему судьбой и тестем транспортного средства, сразу же  становились причиной для беспокойства и поиска причин технического сбоя. И горе пассажирам, если это происходило в дороге, поскольку обследование и ремонт начинались при первой же возможности остановиться, при этом никакие увещевания на Володю не действовали, о чём домочадцы по собственному горькому опыту знали и терпеливо ожидали разрешения своей транспортной участи. Понятно, что в совершенствовании механической части своего авто он поднялся до таких вершин, что с иронией посматривал на проштудированные когда-то инструкции, брошюры и книги по обслуживанию, видя в них массу недоработок, о которых непременно намеревался с укором сообщить их авторам вместе со своими предложениями и дополнениями, но всё как-то откладывал на потом.
Но автомобильная судьба-злодейка будто бы мстила Володе за его выдающиеся качества, возносившие их обладателя высоко над обычными среднестатистическими автопользователями, и время от времени преподносила неприятные сюрпризы, норовя столкнуть его  в их серые, ничем не примечательные ряды. Однажды Володе пришло в голову восстановить слегка повреждённую окраску кузова, выражавшуюся в  мелкой царапине, а вернее малоприметной потёртости на верхнем слое краски у самого бампера, что не было заметно ни для кого, кроме него самого, да и то в коленопреклонённом положении и под определённым углом освещения. Но беспокойного хозяина, своего рода перфекциониста, это обстоятельство тревожило до такой степени, что он решил перекрасить всё крыло. Немало времени потратив на поиск краски нужного цвета и тона, приобретение растворителя, пульверизатора, почти хирургического халата и бахил, и дождавшись жаркого, безветренного летнего дня, он выкатил любимые «Жигули» на открытое пространство между гаражами, предварительно застелив асфальт полотном полиэтилена. Предварительно отработав технологию покраски на специально подготовленной для этого жестнянке, Владимир тщательно прокрасил крыло, надёжно защищённое в местах стыковок от всех остальных деталей кузова приклеенной скотчем коричневой обёрточной бумагой. Он настолько остался доволен результатами своей работы, что принял позу удовлетворённого  человека, чтобы спокойно ею полюбоваться и закурил, не заметив того марева химических продуктов, которое волнующимися волнами миража окутывали место покраски. Мгновенная вспышка и вот уже голубоватые с мерцающими жёлтыми оконечностями язычки пламени в прелестной неторопливости задвигались по прозрачной плёнке полиэтилена, медленно, но с неуклонными упорством и постоянством пожирая её. Владимир, как потом сам неоднократно пересказывал эту историю, вновь и вновь переживая её заново, и пытаясь то ли выдавить преследовавший его кошмар из памяти, то ли затереть его в ней многократными повторениями и тем снизить остроту эмоциональной боли, вкатил, толкая сзади в багажник, автомобиль в гараж, захлопнул ворота, а потом взялся голыми руками тушить разгоравшийся пожар, прикрывая место горения от поступления кислорода ещё свободными от огня остатками плёнки. Это ему почти удалось, если бы не лопнувшая от жара бутылка с растворителем. Но тут прибежали на помощь сторожа и соседи по гаражу и подручными средствами потушили опасный для всех пожар. Автомобиль отделался несколькими вздутиями краски на нижней части кузова, а Володя лечением в стационаре обгоревших рук. Из драматично сложившейся ситуации он вынес, помимо стресса, воспоминания о том, что действовал на пожаре мало что сознавая, а главным образом за счёт внезапно включившихся природных инстинктов – страха и чувства собственника, у которого нет и не предвидится средств на другой автомобиль; а кроме того сожалел по поводу утраченной на пожаре, наполовину сгоревшей, наполовину вылившейся с таким трудом доставшейся ему краски, точно подходившей под цвет и тон кузова.
Произошедшие неприятности, при всей их драматичности и многослойной болезненности, как не ждала этого известная страстишка, не привели к тому, чтобы Володя обратился к бутылке со спиртным, как способу утешения и лечения душевных ран, оставив её в числе атрибутов дружеских посиделок.
В другой раз у Володи из стоявшего буквально под окнами дачи, любовно укрытого брезентом обожаемого автомобиля, вытащили лобовое стекло. В это сейчас трудно поверить, но в те времена всеобщего и, казалось, никем и никогда непобедимого дефицита, с одиноко стоящих автомобилей воровали всё, что снималось, откручивалось и хранилось в нём. Перед оставлением машины даже на непродолжительное время на стоянке для предотвращения её угона рулевое колесо специальной клюкой замыкалось с педалью газа, вынималась магнитола, снимались стеклоочистители и внешние зеркала, включалась обязательная сигнализация, оповещающая хозяина о проникновении в салон, в моторный отсек и багажник. И всё же владельцы дорогостоящей движимой собственности тревожились и спали неспокойно под регулярный вой стандартных сирен, каждый раз подскакивая к окну или выбегая на улицу, чтобы убедиться, что ревёт не у них, а у соседа. Забываясь под утро беспокойным сном, из которого их вырывало всё то же электронное подвывание, но на этот раз будильника, не выспавшиеся и злые, они выходили по утрам к местам вчерашней парковки с тревожным чувством опасения частичной или полной потери автомобиля. И основания к тому были: злоумышленники, работавшие круглосуточно без прогулов и выходных, освобождали автовладельцев от незакреплённых колпаков на колёсах, а то и самих колёс, в лучшем случае вывешивая машины на заранее приготовленные кирпичи; наказывали нерадивых хозяев, оставивших радиоприёмники в машине их кражей через разбитые окна; избавляли от запертых в багажниках запасок, гаечных ключей, домкратов и прочей шофёрской мелочи. Вслед за этим стали вытаскивать лобовые стёкла, со сбытом которых не было проблем – большинство ездили на однотипных «Жигулях». Как в известном детском стишке о потерянном хлястике на солдатской шинеле, моментально создалась товарная нехватка стёкол, и их можно было приобрести разве что только на расплодившихся рынках-толкучках за немалые деньги, причём без гарантии того, что оно не украдено с твоей же машины. В качестве противодействия на всех стёклах по кругу гравировались госномера автомобиля, а лобовые дополнительно принайтовывались через пробуравленные стойки мощными винтами.
Этим необычно тёплым после нудного ночного дождика осенним утром Володя занимался накопившимися делами в особо приподнятом настроении, ещё не познав  из личного опыта, что состояние радости, почти эйфории, не имеющее никакой видимой и объяснимой причины, как правило, не предвещает ничего хорошего, а является своего рода посылаемой судьбой психологическим расслаблением перед крайне неприятным известием. Так оно и случилось. Поначалу валявшиеся под машиной обрезки чёрной резины Володя воспринял как неведомо откуда взявшийся мусор, который может пригодиться в хозяйстве. Догадка, внезапно пробившая электрическим разрядом сознание, незамедлила подтвердиться: под резко сдёрнутым  брезентом на месте лобового стекла открылась зияющая открытая рана. Застигнутый врасплох хозяин недоумевал сразу по двум причинам: как такое могло произойти не в тёмном городском переулке, куда не выходят окна многоэтажек, а вот здесь, буквально под носом у спящего хозяина, и почему это случилось именно с ним, когда вокруг стояло немало точно таких же «Жигулей» на практически ни у кого не огороженных, по манере тех лет, участках? Привыкший к поиску нетривиальных научных решений мозг привёл к заключению о том, что его машина была единственной накрытой брезентом, что закрывало ущерб и давало грабителям дополнительную фору по времени.
Обращение в местное отделение милиции, куда Володя сорвался на машине без стекла, прикрывая лицо рукой от встречного ветра, ни к чему не привело: за ночь было покорёжено в районе ещё несколько автомобилей. Привезённая в конце дня собачка довела до места предполагаемого ожидания машины злоумышленников, других следов обнаружено не было.
Он нашёл в себе силы встряхнуться, купил на развале стекло и самостоятельно поставил его, закрепив не в двух, как все, а в четырёх местах крепкими болтами с обратной резьбой. Но сделал это после того, как основательно выпил, готовый на любые средства для того, чтобы притушить необычайной силы душевную боль от постигшей его несправедливости, открывшегося беспредела бандитских сил, беспомощности и беззащитности перед ними, что ввергло его в   растерянность и почти депрессию.
Что подвигло Владимира к тому, чтобы «завязать горе верёвочкой», что заставило протянуть руку к стоявшей в чулане коробке с водочными бутылками, приобретёнными в условиях жесточайшего дефицита всё тем же тестем-благодетелем? Он сам так никогда не смог ни вспомнить, ни объяснить. Быть может, всколыхнулся, пахнув гнилостными отложениями, древний пласт генной памяти, оповестивший дальнего потомка о беспробудном по причине нищеты пьянстве его пращура: бедного портного, сапожника или часовщика за «чертой оседлости»? Или сердобольная жена, увидев полубезумные от свалившейся на него беды глаза мужа, сама обратилась к водке, как к первому попавшемуся под руку средству для проведения душевной анестезии? А кто знает, не стало ли это результатом усилий засидевшейся в бездействии и робкой задавленности отвечавшей за питие страстишки, пожелавшей использовать подвернувшийся шанс для собственного становления, перехода в зрелость и приращения в силе? Страшась собственной смелости, она, давно изучая потаённые тропки в сердце своего подопечного, нашла, видимо, ту самую точку, прицельный удар по которой нанёс первый ущерб крепостным стенам обороны от алкогольной зависимости и разрушил миф о её несокрушимости. Во всяком случае, именно с этого момента, когда Владимир, как головой в холодный омут, ринулся в её тёмные объятия с единственной целью заглушить душевную боль, страсть ощутила присутствие своей притягательности, поверила в собственные силы.
Через год автомобильные неприятности Владимира продолжились. По дороге на дачу, на сложном закрытом перекрёстке его машина так неудачно столкнулась с грузовиком, что за её восстановление никто не взялся, а вырученных от продажи на запасные части денег не хватило и на половину того, что запрашивали за потрёпанные подержанные авто. О страховке речи не шло: платить виноватому водителю было нечем. И Володя, вспомнив первый опыт отключения через водку от гнетущей реальности, запил впервые по-настоящему, дня на три. Страсть торжествовала. Она окрепла, приосанилась, приобрела уверенность в себе и почувствовала открытие перспектив.

Беды перестроечных времён всё же милостиво обошли семейство Владимира: из обедневшего до крайности и впавшего в нужду НИИ, то ли на последние остатки заключённых ещё в советские времена международных научных соглашений, то ли на уже появившиеся тогда гранты для молодых исследователей, через которые западники выходили на наши секретные разработки или получали для своих нужд прекрасно подготовленные кадры, его неожиданно отправили по научному обмену за границу. Как бы там ни было, но Володя оказался во Франции. Не в Париже, но где-то неподалёку, часах в трёх езды на поезде, где получил в своё распоряжение лабораторию, небольшой штат сотрудников и нескольких учеников. Семья мирилась с длительным отсутствием отца, которого раз в три месяца регулярно ездили проведать, возвращаясь в иностранных, недорогих, но с Ольгиным отменным вкусом подобранных обновках, преображённые от увиденного и познанного, с набором французских словечек, которыми усердно щеголяли, порой не к месту. В их саду появилось ещё больше иноземных новинок, привлекавших молодых соседей и вызывавших своей непрактичностью недоумение и неприятие у старшего поколения, помнившего ещё, что бесплатная земля раздавалась не на баловство, а под садово-огородные участки.
На чужих хлебах страсти как-то не повезло, уж как она ни старалась переквалифицироваться в очаровательную соблазнительницу новыми вкусовыми качествами – ничего из этого не вышло: Владимир целиком и полностью был погружён в работу, от которой и получал главное удовольствие, а от французских вин, которые показались ему кислыми, у него открывалась изжога.
Благоденствие семьи продолжалось без малого пару лет, пока Володя не вернулся по причинам, о которых он не склонен был рассказывать, отделываясь туманными замечаниями об излишней подозрительности местных спецслужб, за чем, впрочем, могло скрываться всё что угодно, только не нерадивость или небрежное отношение к делу, в чём  обвинить его было никак нельзя. Помимо каких-то накоплений и пополнения семейного гардероба, Володя привёз из загранкомандировки иномарку, автомобиль «Ситроен», не новую, но вполне прилично выглядевшую на фоне преобладавших тогда на дорогах неказистых отечественных машин. Счастливый и довольный, источавший вокруг себя ауру доброжелательности, он с головой погрузился в дачные заботы, для чего у него появилось немало свободного времени, поскольку дела в его родном институте шли ни шатко, ни валко, а студенты были распущены на летние каникулы.
Помнится, как задумали одновременно с ним утеплять наши летние дачные домики, прикупив по случаю громадные листы пенопласта, вдвое толще необходимого. Ну не резать же их вдоль двуручной пилой? И тут вновь проявилась Вовкина техническая смекалка. Он достал в своём институте вольфрамовую струну, натянул её на двух штырях на нужной высоте и, пропустив через трансформатор пониженный до потребного ток, обработал за пару часов громадную гору пенопласта, сделав его вдвое тоньше, а потому пригодным для укладки под крышу.
Наши встречи продолжились, причём, как и прежде, с привнесением в них со стороны его семьи обязательной нотки оригинальности, без чего, видимо, жизнь казалась им излишне пресной. На этот раз, в ход шли привезённые из Франции приправы и рецепты, в центре которых был «галльский петух». На наш непросвещённый взгляд – обычная курица в томатном соусе, но с болтавшейся на длинной шее головой, на которой сохранялись гребень и бородка в доказательство петушиного происхождения исходного продукта.
К тому времени, помимо подросшего старшего сына, в котором отец души не чаял, у них появилась прелестная дочка. Сын же незаметно превратился в высокого, на голову выше отца, красавца, которому в семье прочилась карьера физика, к чему всё их окружение относилось, как к само собой разумеющемуся и едва ли не уже свершившемуся факту, с чем, казалось, смирился и сам сын, получивший в дачной компании сверстников почётное прозвище  «Доцент», так к нему прилипшее, что у всех его знавших в этот период оно однозначно вытеснило из памяти настоящее имя парня – Роман.
Однако на накоплениях из Франции продержались недолго, зарплаты преподавателя не хватало, научные исследования окончательно встали, какого-то интереса у местного бизнеса к институтским разработкам не просматривалось, и Володя от безысходности вынужденно сел за руль любимого «Ситроена» зарабатывать на жизнь извозом. До тех самых пор, пока судьба вновь не вспомнила о нём как о везунчике и не преподнесла очередную неприятность, поставившую под вопрос саму возможность дополнительного прокорма.
В ту зиму стояли необыкновенно суровые морозы, уже сами по себе ставшие серьёзным экзаменом для настроенного на умеренный климат европейского автомобильчика, который, однако, при бдительном внимании к нему технически подкованного хозяина справлялся с повышенными нагрузками и не подводил его. Надо ли говорить о том, что его техобслуживание проходило в полном соответствии с предписанным регламентом и в положенные сроки, без задержек, а нередко и с их опережением. Конечно же, применялись только импортные масла и технические жидкости, кузов постоянно отмывался от снеговой грязи, а топливо заливалось только на проверенных заправках.
Владимир немного приболел – загрипповал, что неудивительно при такой смене пассажиров. Видимо, ещё и по этой причине он, скрепя сердце, разрешил Роману взять машину, чтобы покатать понравившуюся тому девушку. Отец, вспомнив себя в его годы, не смог устоять пред просьбой сына. Обещав вернуться не слишком поздно, тот пропал на сутки. Мобильники тогда были не в ходу, и спустя какое-то разумное для его возвращения время, ожидавшие родственники сами начинали искать пропавшего, обзванивая друзей и знакомых, перейдя потом на обращение в милицию, а затем в приёмные отделения больниц и моргов. В конце второго дня, перерыв письменный стол сына и все его карманы, родители нашли обрывки бумаги с телефонами не известных им новых знакомых, по которым с большим трудом обнаружили сына в находящемся за городом общежитии.
На самом деле, как потом выяснилось, машина нужна была Роману для того, чтобы пустить пыль в глаза и утвердиться в компании, где он познакомился с понравившейся ему девушкой, оказавшейся вовсе не трепетной подругой, а доступной девицей, что и привело к крупному загулу, в результате чего «Ситроен» оказался утерян.
Отец с сыном, который с трудом пришёл в себя лишь на третий день, немало провели времени, чтобы с тем единственным мало знакомым типом, что приютил Романа на своей койке, восстановить маршруты подвыпившей компании по Москве и за её пределами. В результате был определён район поиска оставленной машины, но найти её не удалось.
Отчаявшемуся было Владимиру, болезненно переживавшему пропажу обожаемого «Ситроена», являвшегося к тому же  источником существования семьи, через две недели после подачи заявления об угоне позвонили из милиции: приметный автомобиль нашли за пару сотен километров к югу от Москвы, брошенным в придорожном кювете.
Внешних повреждений почти не было, если не считать пары сколов на пластиковом бампере и небольшой царапины вдоль водительской двери, которые, как сразу же прикинул практичный Владимир, он по весне сам быстренько устранит предусмотрительно привезёнными из-за заграницы автошпаклёвкой и краской точно в тон кузова. Однако всё оказалось куда как страшнее. Вытащенный на дорогу и очищенный от снега «Ситроен» наотрез отказался заводиться и его пришлось везти на эвакуаторе до фирменной мастерской, на что ушли с трудом собранные накопления последних месяцев. Там был поставлен удручающий приговор: вся топливная система забита некачественным дизельным топливом, который забил, как плохой холестерин кровеносные сосуды, непробиваемым парафином все трубопроводы и форсунки двигателя.
Вырисовывалась такая картина: подгулявшая компания доехала до общежития, в котором Роман   и был найден, а там на иномарку положили глаз автоугонщики, не обладавшие достаточным опытом   обращения с мало известными тогда дизельными машинами. Под тревожное мигание лампочки, предупреждающей о пустеющем баке, они заправились на первой попавшейся дешёвой заправке, не имея представления о том, что в такие холода нужна не наша кондовая соляра, а дорогое высококачественное дизельное топливо. На остатках хозяйской заботливости угонщики протянули пару десятков километров, пока не встали посреди дороги под  высветившуюся на дисплее  на непонятном им языке надпись, предупреждавшую о неполадках двигателя, после чего вся электрика-электроника на автомобиле отключилась. От злости они столкнули выкинувшую с ними злую шутку и ставшую бесполезной машину в кювет.
В мастерской ценой немалых усилий двигатель прочистили и завели, но не дали гарантии на то, что это надолго, и искренне посоветовали избавиться от иномарки. Вырученных от продажи «Ситроена» денег хватило лишь на  половину запрошенной за ремонт суммы. Володя по этому поводу сильно загрустил, и в этом состоянии не стал отказываться от внешне ненавязчивого, но на самом деле весьма настойчивого предложения страсти последовать её выглядевшему почти дружеским совету поберечь нервы и устраниться хотя бы на время от досаждавших забот с неясными перспективами избавления от них, что вылилось в продолжительный запой, из которого его вывела лишь угроза руководства института уволить нерадивого преподавателя, несмотря на искренние симпатии, проявленные студентами-старшекурсниками к любимому доценту. Таким образом, остатки его невнятного сопротивления были смяты окрепшей до самоуверенности страстью, почувствовавшей первые признаки пока отдалённого, но всё же возможного полновластия.
Работа немного приободрила Владимира, державшего себя в руках на безопасном расстоянии от зелёного змия до самой дачной поры, где под общим настроением шашлычных вечеров, к радости заскучавшей было и слегка по этой причине поникшей страсти, он вновь стал позволять себе рюмочку-другую «с устатку» после полевых работ на свежем воздухе. К концу лета, в затянувшийся по причине студенческих каникул  отпускной период, он, при активном содействии страсти, так втянулся в привычку выпить по вечерам, причём вне зависимости от присутствия шашлыка, на которой не всегда хватало денег, а нередко и вовсе без какой-либо закуски, что, вопреки уговорам и попрёкам жены, на которую уже стал повышать голос, доходил до положения мало приличного для научного работника, просыпаясь иногда от холодной росы в остатках не выкошенной у забора травы. К тому же с выходом из обихода машины отпал и ограничивающий выпивку страх сесть за руль с остатками алкоголя в крови.
Это уже выглядело, как ступенька к победе, о чём не стыдно было докладывать по начальству. И страсть торжествовала: её власть над подопечным превысила сдерживающее влияние жены, основанное на остатках любви и уважения. Дополнительным бонусом можно было считать еврейское происхождение Владимира, всегда считавшееся дополнительным залогом от впадения во всероссийскую беду пьянства, что сама страсть, по правде говоря, ставила ниже  молитв перед святым крестом и поста, единственно чего по-настоящему боялась. 
Однако осенью Володя вновь встрепенулся, почувствовав востребованность на работе, и даже нашёл в себе силы пережить без алкоголя непростую жизненную ситуацию: под откос пошла судьба будущего блистательного физика-теоретика, ориентированная как минимум на академическое звание, а там, глядишь, и на Нобелевку… Сын отказался сдавать экзамены в Физтех, куда Володя, по его представлениям, весьма прилично его подготовил, да и о некоторых подпорках в лице старых друзей позаботился. Обиды добавляло, что произошло это на фоне поступления в вузы большинства товарищей и подруг Романа из его дачной компании.  Они стали студентами, а его «Доцент» – нет. И ладно был бы неспособным, ленивым или неучем. Так ведь нет. Просто не пошёл на экзамены по принципиальным соображениям: захотел стать финансово независимым. И в том Владимир усматривал свою вину, что добавляло дополнительной горечи: сын, не без оснований подозревал отец, устал пребывать в состоянии почти нищеты, в которое впала их семья, и из которого он, её глава, не мог, не имел сил и реальных возможностей их всех вытащить. Через одну из своих многочисленных знакомых чернокудрый, статный, с обворожительной улыбкой Роман познакомился с представителем крупной европейской фирмы по производству и продаже одежды и вошёл в команду моделей, став в короткий срок её российским лицом. А через непродолжительное время, проявив незаурядный ум и способности к обучению, вошёл в состав менеджерского звена, быстро поднимаясь по карьерной лестнице. Времена были такие, что, променяв высшее образование на торговлю, сын стал получать больше, чем весь профессорско-преподавательский состав кафедры отца. Прекрасно одетый или, как тогда говорили, упакованный в изделия представляемой им на обложках журналов и уличной рекламе фирмы, модно подстриженный, с маникюром и пахнущий иноземным одеколоном, он, снявший отдельное жильё, редко появлялся дома, а когда приезжал как пришелец из другого мира, окружённый нездешним сиянием, то, не раздеваясь и не задерживаясь, отделывался тем, что привозил в коричневых бумажных пакетах невиданные деликатесы с безошибочным знанием вкусов домочадцев. Отцу оставалось утешаться мыслью о том, что ещё не всё потеряно, и сын, быть может, переживёт эту ситуацию и соблазны, от которых не свободно всё общество, а не только он один, возьмётся за ум и вернётся к мысли об учёбе, а уж он-то ему тогда поможет. Несколько успокоился Владимир и даже нашёл причины гордиться сыном, когда тот, после пары лет успешной работы, подогнал к дачному участку родителей новенькую машину – «Жигули» самой распоследней модели с выписанной на отца доверенностью, расплатившись тем самым, в чём, однако, отец его никогда напрямую не упрекал, за утраченный «Ситроен». После этого экстраординарного случая, полностью соответствующего тому ненормальному времени отчаянных карьерных взлётов, возникающих на пустом месте состояний, сопровождавшихся неудержимым, как в последний день, весельем счастливчиков на фоне разрастающихся нищеты и разрухи, Владимир смирился с жизненным выбором Романа, как с окончательным, хотя и достойным сожаления, видя в прежних своих оценках собственную старомодность и несоответствие новым, бурно развивающимся обстоятельствам жизни.  Но, как позже оказалось, всё же несколько  поторопился с преждевременным отказом от убеждения в том, что основательные знания и серьёзное образование даже в самые парадоксальные и нестабильные времена продолжают оставаться надёжной основой успеха. Роман ещё немного подрос на избранном поприще, но, не имея должной профессиональной и языковой подготовки, и сторонней поддержки, так навсегда и остался на уровне среднего исполнителя, со временем намного отстав по социальному, да и финансовому положению от сверстников, перебивавшихся, когда он шиковал, на стипендию и крохотную помощь со стороны родственников. Постоянным напоминанием этому стал подаренный им отцу автомобиль, как-то незаметно быстро превратившийся из символа радостной гордости за сына в немой укор неразумному следованию соблазнам, так и не ставшим обещанным невиданным благополучием. Машинка последовательно из года в год теряла товарный вид, рыночную стоимость  и превращалась в утиль с прогрызанными насквозь ржавчиной порогами и крыльями, но продолжала исправно двигаться по маршруту дом – дача и около них, главным образом благодаря остаткам технической грамотности и вынужденным от безысходности заботам своего сильно постаревшего хозяина.
Место вылетевшего из гнезда сына прочно заняла подраставшая красавица-дочь, ставшая для семьи не только центром внимания, но и той спасительной соломинкой, удерживаясь за которую отец с матерью пытались восстановить пошатнувшееся равновесие и вернуться к прежнему ритму жизни, как если бы и не было постигших их бед. Ольга вовсю  занялась садом, прирастив к нему по необходимости несколько овощных грядок, замаскированных под декоративные посадки. Володя почти справился со своим недугом, придушив собственными руками размечтавшуюся страсть и выгнав её за восстановленную из руин осаду сопротивления. Он так же, как прежде, ходил в лес за грибами, возобновил семейные походы к дальнему пруду, но прежней радости поубавилось. На месте луга с медоносами, на котором  раньше после купания собирали яркие букеты, открыли песчаный карьер, за пару лет съевший былую красоту разнотравья, а вместе с ней и старую деревеньку, не выдержавшую промышленного напора. Но и разработка просуществовала недолго: то ли запасы песка закончились, то ли оставленные тяжёлой техникой откосы высотой с многоэтажный дом стали опасны для продолжения работ, и на месте карьера обосновалось новое племя дачников, быстренько заполонивших расчищенный участок новенькими, с иголочки домиками, возводимыми без прежних ограничений. До пруда остался единственный путь по обрывистой и ставшей высоченной до замирания духа стороне оврага в душном в летнюю пору лесу, где под безжалостным кратно увеличившемся напором людского присутствия отступили и неведомо куда попрятались водившиеся прежде в изобилии грибы и ягоды, ушли кабаны с резвыми поросятами. Всё изменилось, и отнюдь не к лучшему.
Владимир занялся было благоустройством дачи и участка, справедливо полагая, что через десяток лет сил для этого, видимо, уже не останется. Но препятствовал недостаток средств при соблазнительном обилии и разнообразии появившегося на строительных рынках товара. Для восстановления бодрости духа в неблагоприятных условиях помогали лафетничек-другой в конце недели, на которые, хотя и с трудом, деньги находились. Страсть вновь воспряла после непродолжительного полупридушенного забвения, и с прежней энергией принялась за восстановление утраченных былых позиций.
За повседневными трудами и битвой с нуждой не заметили, как заневестилась дочь, обрадовавшая родителей нежданно проявившимися у неё способностями к иностранным языкам, да так мощно, что без протекции и расходов на репетиторов поступила в иняз, правда, на факультет восточных языков. Гордости отца с матерью хватило на целый учебный год, в конце которого дочь объявила, что совсем скоро они станут дедушкой с бабушкой, а она по этому поводу выходит замуж за сирийца. Немного опешив, Володя с Ольгой решили проявить себя современными родителями и не препятствовать дочери, хотя она, судя по всему, в их советах не особенно нуждалась, поскольку познакомила с мужем лишь через полгода после вступления в законный брак и то главным образом по той причине, что хотела пристроить новорожденного сына перед выездом за рубеж. Аргументы в пользу того, чтобы повременить с отъездом и закончить институт, на неё не подействовали – дочь полностью перешла под влияние мужа, симпатичного парня, по повадкам и выговору больше похожего на азербайджанца, став его верной восточной женой. Но тот сам по каким-то причинам отложил отъезд, и дочь, на радость родителей, получила заветный для них диплом с отличием. Сынишку всё же под предлогом повышенной учёбной нагрузки, едва оторвав от груди и поставив на ножки, передала на руки деда с бабушкой, не слишком интересуясь их мнением на этот счёт и не обременяя себя родительскими обязанностями настолько, что тот почти забыл её и стал бабушку звать мамой. Само собой с приобретением зятя-сирийца пришлось забыть о возникавшем было у них одно время проекте переезда на жительство на историческую родину Владимира, что уже само по себе даже в самом предварительном виде почему-то немало напугало страсть.
Заботу о внуке Грише Володя с Ольгой восприняли как предоставленную им свыше третью возможность возвращения к былым радостям проживания на даче в обновлённом семейном составе. Но как бы искренне они не стремились к этому, полагая и надеясь, что заботы о внуке вернут им былой интерес к жизни, попытка войти в который уже раз в, казалось бы, известный до последней песчинки и капельки водоём оказалась делом не простым.
Григорий рос мальчиком приветливым, ласковым, со здоровым отношением к окружавшему его миру, чрезвычайно любознательным и очень похожим на своего родного дядю – любимого сына Романа. Эдакий шумный, задорный, светлый и не по-детски мудрый в выстраивании непростых отношений с бабушкой и дедом, выступая порой своего рода громоотводом в их спорах,  доходивших порой до громогласных, слышимых соседям стычек. Привечая каждый по-своему мальца, они оба как-то разом потеряли интерес и симпатию друг к другу, и, забывая о золотой россыпи совместно прожитых лет, всё чаще впадали во взаимные претензии, не останавливаясь вовремя, а, взяв в привычку досаждать друг другу, безошибочно и безжалостно давя порой на самые болезненные точки, досконально и в деталях ставшие им известными за многие годы.  Тому немало способствовало одолевавшее семейство хроническое безденежье, ограничивавшее их в перемещениях, сковывавшее ещё теплившиеся планы, вынуждавшее каждодневно терпеть присутствие друг друга в ставшем тесным, а когда-то почти безграничном для дел и забот, пространстве дачного участка и дома.
Дочь считала, что облагодетельствовала стариков, передав на их попечение внука, и не обременяла себя никакими, в том числе и сугубо материальными, заботами о нём. Положение отчасти исправлялось навещавшим время от времени родителей Романом, привозившим им продукты и дававшим немного денег, несмотря на обоснованные подозрения, что какая-то их часть непременно пойдёт на покупку спиртного, к которому вслед за мужем пристрастилась и Ольга. При сыне они старательно пытались изображать перед ним прежнюю семейную пару, но едва он уезжал, как кто-то уже бежал в ближайший магазин, где их знали как постоянных покупателей хмельного.
Страсть блаженствовала. Наконец-то она могла быть спокойна за своё положение, которое изо дня в день становилось прочнее и стабильнее. Из шпыняемой за нерадивость и забываемой порой на продолжительное время худосочной страстишки, лишь урывками пользовавшейся вспышками страсти своего подопечного, она стала полноправной и непререкаемой хозяйкой в его душе и сердце, завладела всем его существом, опередив в том законную жену, на которую у страсти уже появились вполне осязаемые планы и намерения.

Многое изменилось за незаметно пробежавшие стороной годы: дачный посёлок на неказистой болотной пустоши зарос вымахавшими за десятилетия деревьями, стыдливо прикрывавшими оставшиеся в меньшинстве домики первопроходцев, отступающих под натиском новостроек, ограниченных в размерах и стилевых решениях лишь средствами и желаниями совсем иного поколения хозяев, участки которых после возведения домов, бань и гаражей едва вмещали скудные зелёные лужайки под пару шезлонгов. Щитовой домик Владимира с Ольгой, и раньше никогда не отличавшийся ничем, кроме шарма достойной скромности, окончательно пропавшего вслед за облупившейся масляной краской, на фоне архитектурного обновления, и вовсе превратился по размерам и внешнему виду в подобие хозблока для сельхозинвентаря у нынешних хозяев, а потому предпочёл скрыться под сенью как будто специально для этого разросшегося боярышника.
Окружавшая товарищество природа, всё меньше привлекавшая её прежних рьяных почитателей, объективно говоря, тоже основательно пожухла после всплеска  дачного нашествия москвичей, а кроме того по причине строительства четырёхполосного полотна проходящей в непосредственной близости окружной дороги, и раньше доставлявшей немало неприятностей шумом и выхлопами, но теперь не единицами, как прежде, а сотнями и тысячами проезжавших по ней за день машин. Мы покинули садовое товарищество, поменяв его на новое, и личные контакты у Владимира с Ольгой по инерции остались только с ближайшими соседями, к которым их приглашали лишь в самых крайних случаях, связанных, как правило, с уходом из жизни давно знакомых им лиц. И начали вовсе затухать после того, как тем всё сложнее стало справляться с пристрастием к выпивке даже в гостях, а окончательно прекратились после услышанной соседями от едва державшейся на ногах уходящей с застолья Ольги фразы: «Как же я вас всех ненавижу», – сказанной негромко, но предельно откровенно и зло.
К этому времени страсть вошла во всю полноту своей силы, безжалостно вытеснив всех конкурентов, хоть как-то связывавших её подопечных с внешним миром: все эти никчёмные грибы-ягоды, посадки-поливы, домашние хлопоты, проржавевший автомобиль  и никому ненужные контакты с людьми, если те не собутыльники.
Дочь появилась как всегда неожиданно. Вырвавшаяся, как выяснилось, из плена азиатского мужа, она, не имея за душой ничего, кроме рождённой почти в неволе крохотной дочки (сына родственники мужа не отдали бы ни за что), с порога, не обращая внимания на постаревших родителей и не поинтересовавшись их здоровьем, равно как и мнением, стала претендовать на московскую квартиру, где собиралась жить с детьми. Гриша, не узнавший во взъерошенной, озлобленной женщине родную мать, забился в дальний угол, и со страху никак не мог про себя решить, что для него лучше – ехать с ней, на чём та громко, и не слушая возражений, настаивала, или всё же остаться с когда-то беззаветно любимыми бабушкой и дедушкой, которые в последнее время становились всё более странными настолько, что забывали о нём, спохватываясь порой, лишь когда он просил покормить его или пытался сам что-то себе разогреть на плите или вскипятить чайник.
После того, как рыдающего Григория с громким, на всю улицу скандалом всё же увезли от них навсегда, Володя с Ольгой пили с неделю, пока хватало сил дойти в очередной раз до магазина, что не всегда получалось сразу, а подчас с продолжительным отдыхом в тенёчке под кустом. Остановились, когда Володе стало плохо, и соседи, отозвавшись на нечленораздельные вопли жены, нашли его, посиневшего, у порога дома и вызвали «скорую». Три проведённые в больнице недели несколько остановили супругов в повседневно-беспробудном пьянстве. После выписки Владимир какое-то время воздерживался от алкоголя, а Ольга попивала скрытно от него, радуясь отсутствию претендента на содержимое бутылки.
Страсть спокойно и с достоинством пережила и эту паузу, нисколько не сомневаясь, что она не надолго. Её абсолютная власть над Владимиром не подлежала сомнению, как и его возвращение к ставшей для него единственно возможной форме существования. Надо лишь немного переждать, пока окончательно не улетучатся остатки внушённого ему врачами страха перед алкоголем, что нетрудно будет ускорить после почти полного отрыва подопечного от связей с внешним миром, этих презренных, так называемых радостей жизни, никак не сравнимых с тем блаженно-бессознательным состоянием, что дарует ему она, ставшая его единственной и настоящей страстью; да и пример жены должен помочь, к которой непременно следует подогреть затаившуюся у мужа обиду за отстранение от вожделенного источника. Полное удовлетворение от содеянного с подопечным, выход на высшие позиции в достижении поставленной ей задачи, да ещё с таким неожиданным добавлением как безоглядное и безвозвратное приобщение к питию жены Ольги, уничтожение добрых отношений и доведение до взаимной ненависти  некогда любивших друг друга супругов, настолько умиротворили саму страсть и расслабили её в неге самодовольства, что она совершенно выпустила из внимания неминуемую близость собственного ухода из нынешнего благодушного состояния и потерю его с неминуемо приближающимся не без её помощи концом земной жизни Владимира, а затем и Ольги, и вновь переброску к какому-нибудь неофиту в исходно-первичное, зачаточное состоянии с неясными перспективами. Но это потом…

С некоторых пор соседи с опаской посматривают на запущенный участок Владимира и Ольги, имена которых стали забываться, постепенно заменяясь на настороженно-презрительное обозначение  «семья алкоголиков».  Непроходимые заросли напрочь скрыли всё происходящее за покосившимся забором, оставив едва видной плотно заросшую мхом верхнюю часть крыши, по ветхости которой можно предполагать, что и весь дом пришёл в крайнюю убогость. О существовании его хозяев можно догадываться по доносящимся оттуда время от времени громким, но невнятным, похожим на крики голодных чаек, звукам.







Сентябрь 2022 – март 2023 гг.
П. Симаков