Красавицы

Великий физик и большой волокита Ландау, остававшийся во всём верным научному подходу, разделял мужчин на две неравные категории: «красивистов» – ценящих в женщинах в первую очередь внешность и телесную красоту, а потом уже, если дело до этого вообще доходит, готовых к знакомству с их внутренним миром, и «душистов», чьи предпочтения в этом непростом вопросе прямо противоположны.  Прокопий Иванович же полагал, что все мужчины без исключения вынужденно становятся «красивистами» на этапе выбора подруги, обращая внимание, в меру своего вкуса, эстетических предпочтений и бытующей в обществе моды, прежде всего, на внешность женщин. И только после первичного отбора, произведённого по соображениям чисто внешней привлекательности, в ходе личного общения во время «цветочно-конфетного» периода отношений у мужчины появляется возможность перейти к выяснению важных для «душистов» качеств подруги. Однако по-настоящему счастлив, по его мнению, оказывался тот, кто находил в женщине равновесное сочетание внешних и душевных качеств. В стороне отстояли крайне редкие суперсчастливчики,  поражавшиеся молниями взаимной любви, которых отличало отсутствие самой потребности в сравнении партнёра с кем-либо другим или  установившимися в общественном сознании критериями и эталонами телесной красоты и разумности. Всем остальным приходиться заниматься сравнительным анализом, если для этого хватает мозгов, финансовых возможностей, моральных сил и элементарного здравого смысла, не позволяющего слететь голове от пары стройных ножек, тонкой, гибкой талии, розового просвечивающего ушка, светлого локона или тёмной чёлки и прочих женских прелестей во всём их многообразии. Кому удавалось прорваться через тенета соблазнов первого этапа и определиться, подходят ли ему душевные свойства его подруги, мог рассчитывать на прочное, безмятежное семейное счастье. Убеждённых же «красивистов» ожидала игра в лотерею, по результатам которой отдельные из них за односторонность анализа и легкомысленный расчёт на случайное везение, расплачивались потом всю совместную жизнь, довольствуясь расхожим мнением о том, чем неудачные браки делают мужчин истинными философами.
Прокопий Иванович и после создания семьи, что случилось с ним в достаточно раннем возрасте,  остался на позициях «красивиста», но в положении наблюдателя, в чём ему помогало и в немалой степени оберегало развитое воображение, красочно развёртывавшее перед ним все этапы возможного развития отношений, вплоть до создания новой семьи с понравившейся ему женщиной, наглядно демонстрируя сопутствующие этому празднику жизни проблемы бытового, имущественного и социального свойства. Он настолько явственно мог себе представить, во что может вылиться предполагаемое сближение, что это всякий раз останавливало его на самых ранних стадиях потенциальных отношений. Причём главным и определяющим для Прокопия Ивановича были не страх ответственности, угроза потери жилья или остановка в карьерном продвижении, а заранее возникавшие переживания о том, что выстраивающаяся цепочка последовательных действий и событий может навредить, по меньшей мере, трём женщинам: жене, дочери и его возможной избраннице, что было бы, по его представлениям, хоть каким-то образом извинительно только в случае огромного, всепоглощающего чувства, которое он испытал в своей жизни лишь единожды.
Не отступился он от звания законченного «красивиста» и в своём раннепенсионном возрасте. Невысокого роста, успевший облысеть и завести седую бороду, он не пользовался особым успехом у красивых женщин и в те времена, когда гладко брился, имел густые волосы, а также возможность и умение модно и со вкусом одеваться. Однако не видел в том для себя ничего обидного или ущербного, поскольку был свободен от терзаний, нещадно жгущих тех, кто по молодости слыл сердцеедом, а с возрастом всё чаще замечал в ставшем им ненавистным зеркале уход наиболее ярких красок в палитре своей, казалось бы, неизменной плотской привлекательности, а потом и вовсе, несмотря на все ухищрения и старания, её прогрессирующее увядание, вызывающее боль воспоминаний о былом. Ему же нечего было терять, а потому и не о чем сожалеть. Свой же почти полный выход из зоны внимания привлекательных в его понимании женщин, взгляды которых в большинстве случаев проходили сквозь или мимо него, как если бы он был неодушевлённым предметом, столбом или деревом, воспринимал исключительно позитивно, как приобретение своего рода волшебной шапки-невидимки, позволявшей ему любоваться ими едва ли не беспрепятственно.
С другой стороны он никогда не был обижен вниманием женщин, однако те из них, кто стремился попасть в его окружение, по большей части не отвечали его завышенным требованиям «красивиста». Прокопий Иванович  был с ними неизменно внимателен, порой чуток к их мыслям и переживаниям, видел в них женщин и подчеркивал это в общении с ними, но при всём восхищении их душевными качествами выводил их из категории привлекательных.
Надо сказать, что долгое время он вообще не видел негативных черт в женщинах, распространяя на них чувство любви и глубокого уважения к матери, навсегда пленившей его исключительной работоспособностью, доброжелательностью, терпением и красотой, и совершенно искренне полагал, что все они без исключения достойны почти благоговейного отношения. Лишь много позже Прокопий Иванович, к своему глубокому сожалению, осознал, что это далеко не так, но и получив это понимание, каждую встречавшуюся ему женщину до последнего держал в списках положительных созданий,  исключая из них лишь под давлением неопровержимых и многократно повторявшихся фактов в поведении и отношении к жизни, свидетельствовавших не в её пользу.
 Увиденные Прокопием Ивановичем привлекательные особы подвигали  его к моментальному, не всегда осознанному созданию, как это сейчас называют, её социального профиля с предположением о происхождении девушки или женщины, её образовательном цензе, семейном положении, жизненном опыте и готовности к вовлечению в новые отношения. Речь не шла об обязательном и строго выверенном реестре качеств наблюдаемой персоны, наподобие того, как в фильмах о человекоподобных роботах, проецируется на экран заполняемая ими по мере приобретения знаний таблица. Просто Прокопий Иванович, основываясь на жизненном опыте, с той или иной мерой погрешности мог по манере поведения, макияжу, прическе, проявленному вкусу или его отсутствию, качеству одежды и аксессуаров мысленно воссоздать жизненный путь прелестницы и даже спрогнозировать его развитие на некоторый срок вперед. Своего рода игра и ничего более.
При этом он вывел для себя, что критерии и понимание женской красоты причудливо менялись на протяжении всей истории человечества, заметно различаясь в социальных слоях, классах и группах, а также по национальному и конфессиональному признакам, пока в прошлом веке не получили единые рамки признания, задаваемые модными журналами, кино, а потом и телевидением. В последние же десятилетия, по не выясненным пока демографическим и иным причинам, женская красота смело вышла за пределы экранов и глянцевых страниц, создав многочисленные клоны кинодив и фотомоделей, бурным потоком влившихся в повседневную жизнь, став в ней привычным и даже в чём-то будничным явлением. Одергивая самого себя и перепроверяя объективности ради на тот предмет, а не говорит ли в нём то самое, о чём предупреждает народная мудрость, как о чём-то под ребро в старости, Прокопий Иванович убеждался, однако, в правоте своих выводов, рассматривая старые фотографии или кадры из документальных и художественных фильмов многодесятилетней давности, в которых красивые женщины даже среди профессиональных актрис – немалая редкость, а лица тех, кто в то время превозносились как первые красавицы, ныне затерялись бы в толпе. О фигурах уже и говорить не приходиться, поскольку тогда, видимо, не было спроса на высоких и длинноногих, а нужны были коренастые, кудрявые подруги, готовые вывести страну из послевоенной разрухи, а до этого провести её через годы коллективизации и промышленного подъёма. А ещё раньше, судя по фильмам конца двадцатых, Аксинья из «Тихого Дона» воспринималась красавицей не в формах нынешней, поражающей своей стройностью солистки казачьего хора, а крепкой, в два мужских обхвата кадушечкой, способной выдержать нагрузку почти круглосуточной работы в справном хозяйстве. Иное дело времена до изобретения кино: тогдашние красавицы, несомненно, могли дать фору нынешним по части субтильности, эфемерности и воздушности, пышности причёсок, царственности шеек и плеч, гибкости фигур в сочетании с пламенностью или романтичностью взоров. Однако, в отличие от дня сегодняшнего, всё перечисленное присутствовало в единичных экземплярах, в наше же время – почти массово.
Впрочем, увидеть настоящую красавицу, как он это сам давно заметил, удавалось Прокопию Ивановичу далеко не так часто, что предопределялось, прежде всего, его службой в мужском коллективе, где немногочисленные женщины и девушки после его, как опытного «красивиста», несложной классификации быстренько переходили в категории верных товарищей или просто сослуживиц. После выхода на пенсию и уединения на даче число встречавшихся ему ограничилось нечастыми выездами в близлежащие магазины и ещё более редкими поездками на общественном транспорте в столицу. А ведь красавицы, как пошутил как-то один его старинный приятель, как правило, не пользуются метро, трамваем и электричкой, а ездят элегантными пассажирками в автомобилях мужей и кавалеров, либо, как это всё чаще происходит в последнее время, сами управляют дорогими машинами.
Главная же причина, как не без сожаления отмечал Прокопий Иванович, состояла в том, что далеко не каждая из встреченных им претенденток на звание красавицы, обладая, казалось бы, всеми необходимыми для этого внешними данными, могла в полной мере соответствовать ему, поскольку не выдерживала придирчивых оценок по иным качествам. Как пример этому, ему вспоминалась стройная, обворожительная блондинка в маленьком черном платье в ярко освещенном громадном, уставленном колоннами и увешанном картинами и зеркалами фойе сочинского Зимнего театра, которая не могла спокойно устоять рядом со своим респектабельным спутником и, поминутно взмахивая крупными локонами пышной гривки, бросала направо и налево взгляды с единственной целью узнать, насколько неотразимо впечатление, производимое ею на окружающих. А оно, на самом деле, было незавидным, если не жалким, поскольку девица, несомненно, могла бы быть признана самой красивой и привлекательной на этом вечере, если бы по природной скромности или, следуя женской интуиции, умерила бы своё неуёмное желание непременно быть самой-самой, а заодно и жгущую её изнутри потребность купаться в ореоле признания окружающих в том, насколько она хороша; а ещё, если бы её платье не было бы столь нарочито даже не маленьким, а мизерным, а туфли не на столь вызывающе высоких каблуках. Во всяком случае, в реестр Прокопия Ивановича она попала со знаком минус. И таких примеров было немало. Жеманное поведение, явный расчёт на привлечение мужского внимания броской одеждой или её минимумом, граничащим с нормами приличия, яркими аксессуарами, необычным макияжем, а то и просто откровенно завлекающими взглядами не оставляли обладательницам смазливых личиков и округлых форм никаких шансов в положительных строках рейтингов Прокопия Ивановича.
В противоположность этому он замечал, что готов был попросту не видеть порой серьезные отклонения от совершенства во внешних данных тех девушек и женщин, у которых они неизъяснимым образом затмевались глубиной, открытостью, чистотой и звездностью глаз, светлостью лиц. Если женщина была умна тем душевным умом, который не равен обязательному собиранию многих знаний, а предполагает умение здраво оценивать жизненную обстановку для сохранения добрых отношений с окружающими людьми; если ей не были чужды служение ближним с любовью и состраданием, а кроме того смирение и личная скромность, то тогда он не замечал морщин на её лице, отсутствие крепости в теле, а видел сияние глаз и исходящий от неё свет радости. И напротив, если от неотразимой красотки неожиданно веяло душевным зловонием, то мраморность её лица и статуеподобность тела обращались для Прокопия Ивановича в свою противоположность и представлялись не более чем маскировкой сидящей в ней нечистоты. По этому поводу он частенько вспоминал, как однажды восхитилась его старшая внучка выходившей из храма уже немолодой монахиней, о которой с изумлением заметила: какая красивая тётя. И ещё убеждался он в истинности своего представления о приоритете внутреннего наполнения того, что определяет женскую красоту на том простом и убедительном примере, что для всякого ребёнка его мать самая красивая на свете. Во всяком случае, каждая встреча Прокопия Ивановича с истинной, по его представлениям, красотой, которую не надо было разбирать по отдельным чёрточкам, а следовало воспринимать целиком и во всей полноте была редкостью и сопровождалась благодарностью Божиему промыслу за это творение, созданное нам на радость и в назидание, за то, что  он сподобился его увидеть.

В один из жарких, с тёплыми проливными дождями июльских дней Прокопий Иванович оказался в аэропорту, откуда отправлялся в недельную поездку на северное побережье одного южного моря, в гостеприимный и хлебосольный городок, оживающий, как и большинство курортных центров в летний сезон с пиком, приходящимся на август, и замирающий в зимние дожди и штормы. Он уже бывал там раньше, а потому, пройдя основные предполетные препоны и попав в привычный ритм туристического конвейера, немного расслабился, а  проходящие мимо и навстречу ему женщины уже готовые, судя по их легкой одежде или свободе от неё, к курортной жизни, напомнили ему о привычном амплуа «красивиста», раскрытие и наполнение которого, несомненно, по его пониманию, предстояло на ожидавших его золотистых пляжах.
Беспечно прогуливаясь, Прокопий Иванович чуть было не повторил едва не совершенную им однажды ошибку: вот так же в аэропорту он принял высвечивающееся на табло время окончания посадки за её начало и едва не опоздал на рейс. Почти то же случилось с ним и на этот раз: добравшись до еще не полностью освоенных предпринимателями уголков в дальней стороне пассажирского зала, по которому неспешно прогуливался, он, мельком взглянув на очередной монитор, с удивлением обнаружил, что посадка на его самолет уже в полном разгаре, и поспешил к выходу на последнюю перед выходом из здания регистрацию.

Девушка, увиденная Прокопием Ивановичем в автобусе, была самой молодой среди окружавших её нескольких человек, явно ей хорошо знакомых и тоже скорее молодых, чем тех, которых принято относить к среднему возрасту. Они были похожи на  давно не видевших друг друга родственников или близких по духу людей, которые наслаждались связывающим их оживленным разговором. Чуть ниже среднего роста, стройная, насколько об этом можно было судить, видя ее в легкой, свободного покроя, удлиненной курточке;  белые джинсы  обтягивали безукоризненной формы бедра и ноги, приоткрывая удивительно тонкие и изящные щиколотки. Свободные от украшений запястья, холеные руки, пальцы с длинными, покрытыми бесцветным лаком ногтями, казалось, жили отдельной от спокойной хозяйки подвижной жизнью. Главное же, что привлекло Прокопия Ивановича во внешности девушки – это присущие ей белизна, свежесть и радость. Он находился на изрядном расстоянии от неё, но отчетливо, насколько это вообще было возможно в переполненном аэродромном автобусе, ощущал исходивший от неё аромат пресноводных лилий из потаенных за спускающимся до самой воды густым кустарником заводей северных, неспешных рек, где должно быть еще водятся русалки с такими же, как у красавицы, тонкими, спускающимися ниже плеч, белесыми волосами.  Её теплые, как шерстка маленького кролика, глаза цвета светло-серой гальки под  тонким слоем текущей поверх нее хрустально-чистой, журчащей, пронизанной солнечным светом воды были внимательны  к собеседнику, постоянно открыты и почти не мигали, полные весёлой сосредоточенности, вопрошающие и одновременно зовущие и подталкивающие к живому восприятию мира. Черты лица были настолько правильны и соразмерны друг другу, что воспринимались как само собой разумеющаяся, спокойная и уравновешенная законченность; за исключением рта, вернее губ, которые почти постоянно находились в состоянии радостной и радующей всех окружающих улыбки, не заученно-застывшей и не натянуто-обязательной, но предельно-естественной, непостоянной и изменчивой, как солнечные лучики на колышущейся занавеске из легкой, светлой материи у открытого летом окна деревенского дома или дачи.
Самым, пожалуй, примечательным был цвет лица девушки, почти однотонно-белый, но не мертвенный, а, напротив, живой и, как это виделось Прокопию Ивановичу, источающий свет наподобие дорогой морской жемчужины или полностью вызревшей до серебряной матовости ягоды белой смородины. Прокопий Иванович слышал однажды, что называется краем уха, как его дочь рассказывала своей подруге о том, что высшим достижением современного макияжа является его полная незаметность на лице. Он не мог исключать, что юная красавица, зная особенности своей внешности, что-то добавила к ней, сделав это чрезвычайно умно и малоприметно для окружающих, применив специально подобранную тушь для ресниц, краску для век или блеск для губ. Но как бы придирчиво не всматривался, никаких следов внешнего вмешательства на нежном личике заметить не смог. А видел только в короткие несколько минут проезда от дверей выпускного шлюза до самолетного трапа безупречное создание, милое, в меру бойкое, но не стремящееся к тому, чтобы оказаться в центре внимания пассажиров автобуса, которые, что немало удивило и обескуражило Прокопия Ивановича, вовсе не обращали на неё никакого внимания, как если бы и не было рядом с ними этого чуда, радостное в общении с милыми ему, стоящими рядом то ли родственниками, то ли друзьями.

Все ещё находясь под впечатлением от увиденного, старый «красивист» буквально через несколько минут  в салоне самолета вновь столкнулся с явлением незаурядной красоты, которая  произвела на него не меньшее впечатление, чем сам факт поразительного повтора в течение одного дня того, что обычно встречалось ему крайне редко.
Рядом с ним, на соседнем кресле, вальяжно расположилась молодая девица, получившая от природы немало достоинств: прекрасное сложение, почти правильное соотношение черт лица, но при всём том применившая немало средств для придания своей внешности дополнительных свойств, призванных, по разумению хозяйки, непременно усилить стороннее внимание. Здесь присутствовало всё и в избытке: яркий, почти зазывающий макияж, разбросанные по всему телу мелкие и крупные татуировки, одежда с наибольшей выгодой подчеркивающая формы тела, а по возможности и не скрывающая их за презренной тканью и, наконец, масса тонких косичек, длину которых увеличивали инородные вплетения отличного от цвета волос оттенка, собранные сзади в хвост. Несмотря на призывную вычурность внешности, он, впрочем, сразу же отмёл признаки в ней профессиональной рекламы, а отнёс увиденное к отсутствию элементарного вкуса и культуры. Понятно, что с точки зрения эстетических предпочтений девица почти сразу же перестала существовать для Прокопия Ивановича и напоминала о себе только доносившимся из её наушников громким звуком, заглушавшим рёв двигателей самолета.

Нет, речь, конечно же, шла не о ней. На ряд впереди от Прокопия Ивановича расположилась часть семьи – мать и дочь с сыном, к которым за время полета неоднократно подходил сидевший в хвосте отец. Их внешний вид выдавал восточное происхождение, хотя и не поддающееся точному определению, поскольку все они говорили на прекрасном литературном русском языке, без какого-либо акцента и не имели в одежде или принадлежавших им вещах признаков привязки к какой-либо национальности. В равной степени вероятности они могли относиться как к малым народам Кавказа, так и внешне похожим на европейцев таджикам. Выглядели они настолько молодо и свежо, что поначалу их можно было принять за старших брата и двух сестер, летящих с очень подвижным младшим братом. Но через непродолжительное время существующая между ними иерархия стала понятна Прокопию Ивановичу по покровительственному тону молодого мужчины, выдававшему в нём главу семейства, и восточной покорности в действиях матери и дочери, на которую, как можно было понять, была возложена обязанность присматривать за младшим братом. Поминутно, когда это разрешалось регламентом полета, она вынужденно приподнималась над креслом для того, чтобы проследить за не в меру шустрым мальчиком и в случае нужды урезонивать его.
Прокопий Иванович так и не смог сколько-нибудь точно определиться с возрастом сидящей впереди него юной соседки. Порой ему казалось, что ей не более четырнадцати, что по восточным меркам уже немало, а иногда он давал ей все восемнадцать. Смуглая южанка с иссиня-черными волосами, алыми губами, темными полудужьями плотных волосок к волоску бровей, густыми до чрезмерности, естественно, тоже черными ресницами, опахалами обрамляющими глаза со зрачками цвета и размера вызревшей черешни и белками, наполненными тонкой небесной голубизной, она была почти негативной противоположностью той девушке, которая привиделась ему всего несколько минут тому назад в автобусе, как в черно-белой фотографии, где всё, что на плёнке выглядит светлым, при печати на бумаге становится тёмным, и наоборот.
Вместе с тем он сразу почувствовал массу схожих моментов в их внешнем виде и поведении. И первое, что их объединяло и однозначно выводило  в разряд красавиц, была естественность, выражавшаяся, прежде всего, в полном отсутствии внимания к тому, какое впечатление они производят на окружающих. Главным для соседки спереди были шалости её брата, и она делала всё, чтобы предотвратить их превращение в помеху для соседей. Особенно её заботила игра мальчика с большим и пухлым грудничком, пошедшим, видимо, в таких же крупных и с трудом умещавшихся в тесных для них креслах папу и маму, который весело откликался на делавшиеся ему маленьким озорником гримасы. Движения тонких, до плеча открытых рук юной воспитательницы были необыкновенно грациозны, а прекрасной лепки лицо попеременно выдавало череду эмоций от испуганной осторожности до мнимого гнева, неизменно наполненных нежностью, заботой и сестринской любовью. Её рот порой приоткрывался, даря белое сияние безукоризненных зубов, но не для окрика, который красавица, без сомнения, никогда себе не позволяла, а лишь для почти неслышного предупреждения или совета брату, которых он неизменно слушался. Прокопий Иванович, к его вящему сожалению, не мог за спинками кресел видеть всю фигуру соседки спереди, но гибкость и воздушность движений говорили в пользу её несомненного совершенства, чего старому «красивисту» было вполне достаточно, чтобы выставить южанке высокие оценки в своем внутреннем рейтинге. Впрочем, не признаваясь в этом даже самому себе, Прокопий Иванович не предпринял никаких специальных усилий к тому, чтобы разглядеть её в полный рост уже после выхода из самолета перед багажным конвейером. Боялся разочарований? Нельзя исключать. Видимо велико оказалось в нём желание сохранить безукоризненный, редко встречающийся образ первозданной красоты, не обременённый и не испорченный, как в случае с яркой девицей, косметическими потугами и болезненным стремлением к стороннему вниманию, а удовлетворенно замкнутый на любовь к близким.

Весь перелёт Прокопий Иванович находился под впечатлением от увиденного и, конечно же, задавал себе давно волновавший его вопрос, относящийся к вечным и неразрешимым: что такое красота? Он то уходил мыслью в абстрактные измерения, то вновь возвращался к увиденному им сегодня и, сравнивая между собой обеих красавиц, тщетно отыскивал в их чертах, помимо поэзии обаяния, хоть какие-то признаки закономерности. В результате он вновь выходил на ту непреложную истину, что для определения красоты нет и не может быть  единых лекал, незыблемых, неизменных и неоспоримых эталонов, а необходим лишь верный настрой души, струны которой, постепенно набирая звук верной тональности, точно указывают на её присутствие.  Способность же к её восприятию, данная, надо полагать, наряду с другими чувствами, каждому от рождения, как и любой талант, должна поддерживаться и развиваться в течение всей жизни человека, чтобы не зачахнуть и не потерять верные ориентиры.
Странно, но ведь мало кто из пассажиров в автобусе и самолете одарил восхищенным вниманием поразивших его, Прокопия Ивановича, красавиц и с каким неподдельным интересом смотрели на его яркую соседку справа мужчины и плохо скрываемой завистью женщины.

Неделя на пляже не принесла для «красивиста» Прокопия Ивановича впечатлений, способных обогатить его представления о женской красоте. Возможно, виной тому было то, что относительно дорогой курорт произвёл выборку по финансовой доступности, почти полностью исключив из числа обитателей пляжа молодежь, которая появлялась там в небольших количествах лишь по выходным дням, и допустил на свой постоянно очищаемый и разравниваемый по утрам крупный песок людей по преимуществу пожилого возраста, лишь немного разбавляемых молодящимися представителями среднего поколения и сопровождаемыми нянями детьми дошкольного и младшего школьного возраста. Видимо поэтому, ничего примечательного Прокопий Иванович там и не заметил, в очередной раз посетовав на непонятную моду необратимых татуировок, ещё больше захвативших в избыточном количестве всевозможные места на телах обоих полов, а также неуёмную потребность дам минимизировать покрой купальников, вне зависимости от того, в каких возрастных и весовых категориях они находятся, и не всегда, видимо, понимающих, что далекие от идеала формы могут быть для мужского взгляда куда более привлекательными в умело полузакрытом виде, чем в откровенно обнаженном.

Однако судьба оказалась необыкновенно щедрой к Прокопию Ивановичу и преподнесла ему ещё одну встречу с настоящей женской красотой почти сразу по возвращении на родину на очередном выпускном торжестве в том учебном заведении, где ещё совсем недавно, до выхода на пенсию он преподавал. Как всегда радовали степенность и размеренность мероприятия, серьёзность и достоинство молодых людей, осмысленно и основательно прошедших курс обучения. Под стать им держались и их молодые жены, с каждым годом всё более отличающиеся от встречаемых в городе сверстниц: никаких кричащих туалетов, как это было ещё несколько лет тому назад, громоздких причесок, яркой косметики. Скромно и достойно.
И вот среди этого сонма, несомненно, привлекательных, причём каждая по-своему, образованных и уверенных в себе молодых женщин внимание Прокопия Ивановича в буквальном смысле этого слова приковала одна из них, выделявшаяся даже в таком сложном для конкуренции окружении. Она выглядела вполне независимой и самостоятельной в оживленной толпе, как хозяйка богатого дома или супруга первого лица, организующего приём: она здесь, она рядом, она со всеми, но она единственная в своём роде, и это знают и чувствуют все, включая и её саму.
Едва среднего роста, женщина поражала стройностью фигуры, далеко отстоящей от общепризнанных, ориентирующихся на худосочных моделей, стандартов. Тщательно облегающее линии тела платье цвета густого, топившегося в печи молока, подчеркивало умеренную полноту её бедер, высокую, не опасающуюся неосторожно показаться из откровенного выреза, грудь, стройные по всей длине, от тонкого рисунка щиколотки, ноги и даже заметно выпуклый, но упругий живот. Близкая по фактуре к мешковине, но, несомненно, куда более плотная и упругая ткань совпадала по тону с ее равномерно загоревшей кожей, покрытой едва заметным в косых лучах легким пухом волос, на которой не было и намека на белесые следы, образующиеся летом под бретельками купальника, на смело открытых плечах. Не было сомнений, что полученное  от природы эта умница доводит до почти совершенства регулярными спортивными тренировками, которые не только необходимы и полезны при её склонности к естественной полноте, но и приятны ей. Завороженный исходившими от фигуры красавицы уверенным в своей силе благородством и её аристократической осанкой, Прокопий Иванович, стоявший несколько сзади и в стороне, не сразу мог вглядеться в её лицо, наполовину скрытое от него густыми, цвета переспелой пшеницы волосами,  свободными волнами падающими на плечи.
А оно оказалось примечательным необыкновенной серьезностью в полном соответствии с важностью и торжественностью глубоко переживаемого женщиной момента. Её правильные черты были скульптурно зафиксированы вниманием к происходящему, а потому неподвижны: в них начисто отсутствовала так оживляющая женские лица игра позитивных эмоций, делающая их в любом возрасте молодыми. Лишь изредка, отвечая на вопросы образовавшейся вокруг неё стайки сверстниц, которых Прокопий Иванович уже окрестил для себя её свитой, она едва улыбалась с лёгким  поворотом головы. В её умных глазах светилось осознание того, что будет познано и пережито присутствующими в будущем, без отстраненности от событий сегодняшнего дня. Казалось, что она обременена ответственностью за всех собравшихся здесь молодых людей, а ей самой уготована необычайная судьба женщины, главное предназначение которой – помогать, поддерживать в радости и в горе, и находиться всегда рядом со своим избранником, равным ей по красоте и достоинству, обладающим умом, душевными качествами и способностями для направления многих к достижению великих целей.   Мужчину иного масштаба, который был бы в состоянии привлечь эту необыкновенную женщину и удержать её рядом с собой, трудно было себе представить.





Июль–октябрь 2018 г.
 П. Симаков