Белоснежка с чердака. Глава 25

ГЛАВА 25

Лето близилось к концу. Незабываемое время, проведенное в лагере, осталось в памяти на долгие годы. Это время еще больше сплотило нас. А кроме того, там мы смогли примириться со своими противниками. Ребята из Денау и Термеза в последнюю неделю не ходили на танцы, а посещали наши тихие вечера у костров. Мы играли, беседовали, рассказывали различные истории, задавали глупые вопросы Мите. Белокурый парень до конца смены пытался за мной ухаживать. Я только смущенно отводила взгляд. Даже сложно описать, как мне было приятно его ухаживание. Это так тешило самолюбие. Я сразу казалась себе такой красивой. А Мартин делал вид, что ему все равно, но однажды он все же не выдержал. Подойдя к моему новому ухажеру, он резко заявил, чтобы тут не клеил девочек из «Виноградника». Ошеломленный такой наглостью, мой ухажер сразу же занял оборонительную позицию.

— А то что? Что ты мне сделаешь?

— Я тебе сказал, чтобы ты не подходи к нашим девочкам, — резко оборвал его Мартин.

— А ты что, их папа, что ли? Хочу и буду, и тебя не спрошу.

— Оставь его, брат, — вмешался Андрей Аников. — Эмма — его девушка.

— Вовсе нет! — вскликнул Мартин, покраснев, как рак в кастрюле.

— Ну, то есть… Она его сестра, — поправился Андрей. — Но это так… на время. Короче, ты не вмешивайся, хорошо?

Андрей похлопал моего белокурого ухажера и отвел его подальше от Мартина.

А вот я с того дня начала избегать Мартина. Нет, не потому что я его боялась или он мне был противен. Просто было так неловко в его присутствии. Где-то в глубине души я понимала, что еще слишком рано мне строить отношения с мальчиками. А ведь Мартин еще тогда признался в любви, а потом на базаре сделал предложение. Но я всегда делала вид, что ничего не произошло, и он тоже. В глубине сердца меня уже волновали мысли о нем. И я этому противилась, так как понимала, что нельзя торопиться.

Я всегда думала: вот отвечу я ему взаимностью. Начнем мы дружить и вместе гулять. Все узнают, что мы пара. А что потом? Мы ведь все равно еще не сможем пожениться. Тогда мы будем ссориться, как все пары нашего возраста, расставаться десять раз на дню и мириться. Мозгов-то все равно не хватит, чтобы строить отношения правильно. Того гляди, еще раздумаем быть вместе. А это еще хуже. Мне даже думать было больно о том, что, возможно, настанет день, когда я перестану ему нравиться. Поэтому я решила, что лучше избегать его. А через много лет, когда я повзрослею и он тоже, тогда будет ясно, что делать дальше. Когда я так размышляла, то чувствовала себя такой умудренной жизнью черепахой. Прямо гордость брала за себя. Я такие же советы давала Алине, и она ко мне прислушивалась, а в конце всегда добавляла: «Ты такая мудрая, Эмма. Я рада, что мы подруги». Я скромно отмахивалась, а сама думала: «И вправду, откуда во мне такая мудрость? Наверное, я и действительно особенная». А потом становилось так стыдно за свои мысли, что я невольно поднимала руку и била себя по ней.

Но как бы то ни было, от Алины у меня почти не было секретов, а у нее от меня. Мне нравилось с ней дружить, да и других девчат я перестала избегать. Долгие и изнурительные тренировки и выступления сплотили нашу группу настолько, что совсем стерлись границы между нами. Мы могли говорить обо всем друг перед другом. Мы уже не были группой, мы стали большой семьей, где всегда брат в шутку задирает сестру, а потом получает от нее тумаков. От нас всегда было столько шума, что любое помещение становилось маленьким, стоило нам там появиться.

Так и случилось в то день, когда мы сели в поезд, чтобы отправиться в Хорезм. Мы заняли почти весь вагон, и проводница — суровая тощая тетка — сразу же возненавидела нас. Да и было за что: мы ведь весь вагон превратили в спортзал. Поручни на окне заменили нам шведскую стенку. Мы тянулись на койках, а в узком проходе мальчики отжимались от пола. Особенно много тренировался Мартин. Он все еще боялся снова стать толстым. Хотя он так вытянулся и похудел, что если натянуть на него лосины, то он будет выглядеть как настоящий танцор балета. Иногда девочки все еще подтрунивали над ним: «Мартин, а ты видел нашу новую форму? Там же телесные лосины. Как ты будешь танцевать?» На что Мартин хмуро отвечал, что предпочтет танцевать в трусах, чем натянет на себя эти лосины. Ни за что на свете он их не наденет.

Дорога до Хорезма составила полтора дня. Иногда мы стояли на одной станции целый час, иногда минут десять. Наш вагон ходил ходуном, и у нашей проводницы зеленые от усьмы волоски на бровях стояли дыбом. Повсюду слышались крики, возгласы, нескончаемый поток слов, возмущений, заливистого смеха:

— Мита, Игорь ест печенье втихаря. У него уже целлюлит.

— Это у тебя целлюлит. Даже вон на губах целлюлит.

— Видите, он первый задирается.

— Это вообще-то моя ложка. Видишь рисунок на ручке?

— Мартин сказал, что будет танцевать в трусах.

— Тогда мы точно займем первое место.

— Анара, я надену твои тапочки. Спасибо. Пожалуйста.

— Мы сегодня будем обедать?

— Эй, мы еще не помолились, куда руку тянешь.

— Середка моя.

— Середка для Миты.

— Зачем ей? У нее все ровно еще нет жениха.

— А тебе зачем? Тебе только десять.

— Хочу жену красавицу.

— Как Викуля?

— Да, но только не с «Виноградника». Мы, итак, видимся каждый день.

— Мита, вы слышали. Он за девушек нас не считает.

— Да. Вы все — одна большая братва…

Вот так мы одной большой братвой добрались до города Ургенча — главный районный город в хорезмской области.

Город нас поразил своей красотой. Чистый, светлый, прохладный. Жара здесь была не такой палящей как Джаркургане. Дороги просторные, тротуары обсаженные цветами и низкими кустарниками. Земля серая сухая, без обильной травы. Нас заселили в школу-интернат. Но это была совершенно новая школа. Даже кафель в душевых кабинках еще был немного измазан скрепляющим раствором. Вместе с нами в этот же день заселились другие ребята. Танцоры со всех районов приехали в этот чудо-город на главный республиканский конкурс. Стройные вытянутые девочки и мальчики выглядели как настоящие артисты балета. Не знаю почему, но мы по сравнению с ними выглядели как дети. Здесь не было никого, кто был бы старше одиннадцати лет, но все ровно они были настолько высокими, что вполне могли сойти за старшеклассников.

Экскурсию нам устроили на же следующий же день. Гид — приятная молодая узбечка с гордостью показала нам город и все музеи. Поведала богатую историю Ургенча. Мы прошлись по центральному мосту, который называется Аль-Хорезми. А потом добрались до серой статуи человека, распростершего руки так, словно открывая дверь в новый мир знаний. Это был светило науки и отец алгебры Абу Абдаллах аль-Хорезми. В честь этого ученого и назван мост и некоторые улицы этого города. В центре города тротуары аккуратно выложены серой плиткой. Купола зданий украшены мелкой голубой мозаикой. Хитрые восточные узоры над арками. Такими узорами еще украшают узбекские пиалы или же чайники. Здания с круглыми куполами напоминали нам восточные сказки. Того и гляди еще вылетит из какого-нибудь окна ковер-самолет.

После обеда мы отправились в соседний город Хиву. Это был совсем другой город. Ургенч стремился к обновлению. Выстраивал все новые и новые здания, чтобы быть похожим на современный молодежный город. Хива же напротив: город словно гордился старыми постройками, в которых застыла история народа, остановилось время. Черепица на крышах не обновлялась, стены отколупывались, но повсюду было опрятно и чисто. Мы бродили по древним постройкам, глядя на высокие стены песочного цвета. Казалось, что город был выстроен в самом сердце пустыни. Тут было тихо, не было той городской суеты как в Ургенче. Гид поведал нам интересную историю возникновения города. Оказывается когда-то давным-давно старший сын Ноя — Сим выкопал здесь колодец. Вода была очень вкусной и вокруг этого колодца решили основать город, которому дали название в честь колодца, именовавшимся «Хей-Вах». Не знаю как другим, но мне город Хива пришелся больше по душе чем Ургенч. Таких современных городов думаю по всей земле полно, но вот такого атмосферного места с такой богатой историей как Хива не так часто встретишь.

После прогулки мы ощущали себя немного другими людьми: более просвещенными и образованными. Нам дали несколько буклетов и мы весь оставшийся вечер посвятили изучению истории Хорезма.

На следующий день мы отправились на завтрак. К нашему удивлению кормили тут очень хорошо, я бы даже сказала обильно: сладкая молочная каша, бутерброды, варенье, какао, овсяные батончики. Мы с удовольствием съели все что нам предложили, так как успели очень проголодаться. После завтрака мы все отправились в главный спорт зал. Там и должны были проходить наши четырехчасовые тренировки. В здании было два спортивных зала, и каждый был размером в стадион. Так что без проблем в нем могли поместиться сразу шесть команд. Мы разминались у самого порога, так как в этот день все уже успели занять хорошие места. Мы приступили к привычному разогреву, потом к растяжке и силовым упражнениям. И только потом мы встали к станку, так как все это время он был занят. Последние полтора часа мы репетировали наш номер.

Не знаю, на всех ли соревнованиях участникам положено делать кирпичное лицо, но в нашем случае все, кроме нас, ходили именно с таким выражением. Ни намека на улыбку или интерес. Все ребята стремились натянуть на себя твердую маску безразличия, или неудовлетворенности. Даже если им было что-то любопытно, они поворачивались с такой кислой миной, словно говоря: «Ну что там еще? Ах, это». Мы не сразу поняли, зачем нужно вот так строить из себя невесть кого. Мита же сказала, что это просто защитная маска. На самом же деле все они такие же дети, которые переживают и боятся. Просто они не хотят это показывать соперникам. Так как если соперник увидит страх в твоих глазах, то это придаст ему сил и сыграет ему на руку.

— Мы же не будем себя так вести, — сказал нам Мита, после тренировки. — Относитесь ко всем уважением и не вздумайте стряпать пафосное лица. Пусть лучше они смотрят на нас свысока и заносятся. Это хорошо, что они называют нас мелочью не воспринимают всерьез. Тогда у нас будет шанс прорваться вперед.

Мы прислушались к Мите, так как здесь в незнакомом городе среди множества чужих людей она стала нам еще ближе и роднее.

На следующий день мы пришли на тренировку пораньше и заняли место у окна, поближе к станку. Мита вышла, чтобы записать нас в очередь на прогон номера на сцене. Мы уже начали разогреваться, как вдруг к нам подошли рослые танцоры. По голубой ленточке на руке мы поняли, что перед нами стоит команда из Самарканда. С толпы отделилась высокая девушка с настолько туго зачесанными волосами, что выглядела лысой. Но самое главное: у нее была такая длинная и гибкая шея, что казалось, ее узкая голова вот-вот сорвется и покатится по ковру. Вот все что мы успели разглядеть пока она приближалась.

— Это наше место, — заявила длинношея.

— Кто это сказал? — выступила вперед Эмилия.

По сравнению с ней наша Эмилия казалась совсем маленькой. Но это не мешало Эмилии смело вздернуть нос, и сверлить глазами соперницу, которая на целых две головы выше нее.

— Мы всегда тут занимаемся, — сложив руки крестом на груди, ответила девушка.

— А сегодня значит не будете, — язвительно продолжала Эмилия.

— Вы вообще кто такие? — презрительно ответила незнакомка. — Мы сюда третий год приезжаем. А вы вообще со своего кишлака приехали и еще тут свои права качаете. Таких малявок у нас отродясь не водилось.

— Завидуй молча. Если ты вымахала в такую корову, нечего на других отрываться.

С Эмилией препираться себе дороже. Противница сделала такое лицо, словно проглотила целый лимон. От такой дерзости ее дыхание стало прерывистом, и я заметила, как задрожал от гнева ее подбородок

— Врежь ей, Вера! — прокричали ребята стоящие за ее спиной.

Поддавшись провокации, как марионетка, Вера что есть силы толкнула Эмилию и принялась раскидывать наши вещи во все стороны, гневно приговаривая, чтобы мы убирались. Вот тут мы забыли обо всем, чему нас учила Мита. Вести себя достойно, уважать соперников, любить врагов, подставить вторую щеку. Все это просто вылетело из головы. Мы рванулись в толпу как тигрята, и завязалась не шуточная потасовка. Захлестнутые адреналином мы не чувствовали боли, от наносимых ударов. Самаркандцы были выше нас и сильнее. Но мы били их как, могли. Это была настоящая война. Слышались крики, глухие звуки ударов, треск ткани. Мне сразу вспомнилась драка корейцев на базаре, которая тоже развязалась из-за места. Правда, тогда я пострадала сильнее. Сейчас же я получила несколько ударов по лицу, потеряла клок волос, и ударилась спиной о шкаф, когда меня что есть силы отбросили. Тогда я схватила свою любимую скакалку и как прутиком отхлестала несколько ребят. Не зря я училась делать тройной прыжок. Руки мои были теперь очень быстрыми и ловкими. И скакалка руках вращалась с такой скоростью, что ее не было видно, только воздух свистел. Я с яростью отхлестала врагов по спине, по ногам, по лицу, по плечам. Никто не мог приблизиться, так как удары я наносила очень быстро. Несколько раз я случайнотударила сама себя по спине, и такая жгучая боль пронзила мое тело, что я готова была взвыть от бешенства.

Вдруг как сквозь туман я увидела Миту, которая бросилась нас разнимать. Она пыталась нас остановить, но мы были слишком поглощены происходящим. Оказавшись в самом центре бойни, Мита сама встала под прицел. Внезапно слух прорезал тонкий треск батистовой ткани. Это разорвалась белая рубашка Миты, которую она всегда носила поверх платья или топа. На мгновение все застыли. Наши обидчики отступили, вытаращив глаза. Мита сидела на ковре прикрывая собой Эмилию, у которой из губ текла кровь. Вытирая лицо Эмилии платком, Мита даже не заметила, что осталась в хлопковой майке с тонкими лямочками. Всем присутствующим открылись ее изуродованная спина, плечи, шея. В глазах нашей группы блеснул ужас. А на лице соперников поступил сначала страх, смешанный с удивлением, а затем зловещая усмешка. Мита поняла в чем дело. Она аккуратно подняла разорванную рубаку и прикрыла ею свою спину.

— Их тренер — крокодилица, — зашептались дети вокруг.

— Ты видел? У нее вся спина как тесто.

— Она просто монстр.

— Ужас. Ужас. Просто кошмар.

Услышав насмешки других ребят, довольные самаркандцы отступили назад и с кривой усмешкой сказали:

— Занимайтесь. Так уж и быть. Мы к инвалидам не цепляемся.

Нас оставили в покое, но был ли этот покой внутри нас? Из всей нашей группы я одна видела увечье Миты. Для остальных это стало шоком, повергшим в остолбенение. Мита никак не прокомментировала то, что мы увидели. И мы знали, что время тренировки — это время тренировки. Она не будет нам отвечать ни на какие вопросы. Но даже в свободное время навряд ли кто из нас осмелился бы спросить Миту об этом. Хотя она всегда была с нами очень открыта и честна, многие подозревали, что у нее полно секретов. И теперь никто бы не осмелился коснуться темы, которая принесла бы любимому педагогу страдание. Мы были в этот день особенно тихими и послушными. Я даже заметила, что мальчики разговаривали между собой шепотом. Это было хорошо с одной стороны. Потому что завтра начинался первый тур, и нам не мешало бы быть немного посерьезнее.

На ужине мы так же не проронили ни слова. Мы сидели так тихо, что нам было слышно, о чем говорят люди за соседними столами. А за соседним столом сидели два педагога из Кашкадарьи. У них на запястьях были желтые ленточки. Они с недовольством обсуждали здешнюю еду. Они обвиняли поваров в заговоре, так как считали, что хорезмцы специально откармливают гостей, чтобы они потолстели и выступили хуже.

— Второй день только, а вы уже прыгаете не как ласточки, а как пингвины, — бранился педагог на своих подопечных. — Оставь булку в покое, Лариса. Посмотри, какие бока отрастила. Скоро из штанов будешь вытекать, как масленый колобок.

И как только педагоги не оскорбляли своих учеников. За это время в Ургенче на занятиях, в столовой, в спальных корпусах, в душе, я постоянно слышала язвительные комментарии, отпущенные в сторону худых танцовщиц. Мита тоже была с нами строга. Она бранила нас, но никогда не обзывала. Она говорила нам, что слова имеют огромную силу. Что слова, произносимые над ребенком, ложатся на него как проклятие, от которого он будет страдать все свою жизнь. Я с ней согласна, так как сама порой замечала, что на детях словно лежит клеймо, которое не дает им расправить плечи и жить жизнью победителя. Проклятие всегда произносится словами. Люди не видят слова, и потому не придают им большого значения. Но слова в духовном мире могут входить в человека как посторонний дух. Или же нависать над головой и следовать за человеком как движущаяся тьма. При этом не нужно обладать сверхъестественными способностями, чтобы проклясть человека.

Когда я стояла на базаре, то в ряду попрошаек всегда замечала одну старушку. Она гадала по руке и на картах. Однажды я услышала как она, говорила молодой девушке, что поможет ей заворожить парня. Она написала ей какую-то молитву, дала несколько указаний, связанный с волосами и кровью. А затем сделала оговорку, что все это может не подействовать, если парень верует в Христа. Вот так. Оказывается, все верующие в Спасителя находятся под защитой от всякой ворожбы и проклятия. Зная это, живется так легко. Особенно в Узбекистане, где люди покупают различные веники, бусины, похожие на глазные яблоки, порошки, статуэтки. И все это делается только ради того, чтобы защитить себя и свою семью от сглаза и проклятия. Младенцев прятали до года. А на прогулку надевали на него кучу бусин с глазами или вешали сухие пучки на коляску, которые якобы защищали от сглаза. Родители боялись похвалить своих детей, и никому не давали это сделать. Так как боялись что злые силы могут навредить их ребенку из-за того что он всеми любим и хвалим. Педагоги ругали своих учеников. Все это делалось из-за глупых суеверий. Как-то Алина по глупости сказала нашей учительнице по узбекскому языку, что у той шикарные волосы. Так вот учительница стала плеваться, потом стучать по дереву, что-то бормотать, а затем горячо выругала Алину, обвинив ее в том, что она слишком языкастая. Вот такое вот безумие твориться вокруг. А мы были свободны от всех этих предрассудков и глупостей. Я знала, что наш педагог совсем другой человек, но и у нее были свои странности. Ночью перед выступлением, после того как объявили отбой, Мита собрала нас в свою комнату. Мы ютились там как у нее на чердаке.

— Что мы тут делаем? — спросил Славик, потирая глаза.

— Тише. Сейчас мы пойдем в концертный зал, — пошептала Мита.

— Зачем? — начал было возмущаться Игорь.

— Ты можешь говорить тише? — нахмурилась Мита. — Я там все объясню. Сейчас обувайтесь, и мы тихо будем передвигаться. Если кто-нибудь из вас издаст хоть шум, того я лично выброшу в окно.

Мы больше ничего не спрашивали, а лишь поспешно последовали за Митой. На секунду меня посетила мысль, что, может, она хочет нас наказать за драку. Но ведь в тот же день этот инцидент замяли, а мы уже получили свою порцию наказания в виде дополнительной сорокаминутной пробежки. Что же теперь она от нас хочет?

Миновав тихий, потонувший в чужих снах коридор, мы вышли в просторное светлое фойе. Вахтерша кивнула нам, словно она была в числе того большого заговора, который устроила Мита. Дверь отварилась, и толстые петли протяжно застонали, а потом снова стало тихо. Пробравшись через двор, мы прошли столовую, потом стадион. И вот наконец оказались в концертном зале. Мита вытащила связку ключей и отперла небольшую дверцу. Мы прошли длинный узкий коридор, и оказались в просторном закулисье. Мита включила свет, и мы так же бесшумно прошли на сцену. Большой пустой зал окутанный ночной тишиной открылся перед нами. Каждый стул был оббит красным бархатом, и был похож на маленький трон. Под потолком висела большая люстра с позолоченными подвесками. Несколько ярких прожекторов ударили нам в лицо, и мы жмурились до тех пор, пока наши глаза не привыкли.

Пока мы безропотно осматривались Мита расставила нас в таком порядке в каком мы стоим во время исходной позиции. Когда она осталась довольна, она обратилась к нам с речью:

— Завтра состоится то, к чему мы так долго готовились. Вы хорошо потрудились. Мы прошли с вами успешно два тура. Но завтра решится: поедем мы дальше или нет. И сейчас мы проведем с вами еще одну дополнительную тренировку. Тише там. Никаких вздохов и возмущений. Вам не понадобятся ваши чешки. Все что сейчас вам нужно — это закрыть глаза и представить себе завтрашнюю победу. Все что вы можете себе ясно и четко представить в уме — осуществимо. Прежде чем вы получите что-то в реальном мире, это сначала должно совершиться в духовном. Для этого нужно только в это сильно поверить. Увидеть свою мечту глазами сердца, взирать на нее и знать, что она уже осуществилась. Это и есть вера — живая и действенная. А сейчас закроем глаза и постараемся детально представить наше выступление. Людей, которые будут в зале. Шум, который будет оглушать нас. Суету вокруг, музыку, разрывающую колонки, свет, который будет слепить глаза. Завтра вы будете на этой сцене, но вы должны представить, как вы подниметесь сюда еще раз не только для танца, но и как победители. Нас очень много и наша молитва может прорвать небеса.

После этих слов Мита закрыла глаза, и мы последовали ее примеру. Не знаю, как долго мы вот так стояли. Но я сделала все так, как сказала Мита. Предвидев наше безупречное выступление, нашу радость от победы, слезы, крики, ликование. Сердце сжалось, и стало ныть от той радости, которую я испытала, ощутив себя победителем всего лишь в уме. Это было так явно, что слезы сочились из моих сомкнутых глаз без остановки. Во мне появилась такая уверенность, что все так и будет, что когда я открыла глаза, то уже не было никакого страха и тревоги. Была лишь уверенность в победе. Мы ее уже пережили так явно, что завтра не могло быть иначе.

Мита всех обняла, собрала в круг и рассказала анекдот:

— Однажды за месяц до конкурса Бог спросил архангела Гавриила: «Что делают танцоры из Ташкента?»

«Они тренируются день напролет», — ответил Гавриил.

«А что делают танцоры из Бухары?»

«Они сидят на диетах и все время занимаются».

«А что же делает «Виноградник»?

««Виноградник»» играет на берегу Сурхана, ловит стрекоз, кричит на барханы».

Когда осталась неделя до конкурса снова состоялся тот же диалог. Ташкент выучил всю постановку, отточил все движения. Бухара достигли желаемого веса, стали гибкими и пластичными, каких мир не видел. А «Виноградник» все также гонял чаи на чердаке, жарил картошку в лагере, ел лепешки с кунжутом и ловил стрекоз на болоте.

И вот за ночь до выступления Бог снова спросил Гавриила:

«Что там происходит? Как там танцоры из Ташкента?»

«Они уже готовы. Они сильны, и равных им нет».

«А как дела у Бухары?»

«Никто не сравнится с их прыжками. Они даже больше чем готовы к конкурсу».

«А чем же занимается „Виноградник“?» — спросил в последний раз Бог.

«А „Виноградник“ молится».

Лицо Бога просветлело, и Он ответил:

«Ну вот тогда им и поможем».



На следующее утро мы все так и покатились со смеху, когда увидели Мартина в бежевых ласинах. Вообще-то все мальчики облеклись в них, но именно на Мартине они смотрелись так смешно и нелепо, что невозможно было устоять. И все это потому, что именно он клялся и божился, что ни за что не натянет на себя эти унизительные лосины. А так, если без предрассудков, то выглядел он в них вполне достойно. Лоснящаяся ткань благородно выделяла его стройные длинные и ровные ноги, с хорошо продавленными коленями и выпуклыми линиями мышц. Мартин выглядел бы просто шикарно, не состряпай он такое недовольное и угрюмое лицо.

Мы были тринадцатыми по очереди, а это значит вторыми с конца. Потому нам удалось просмотреть почти все номера. С самого первого выступления мы осознали всю серьезность конкурса. И теперь выигранный районный конкурс казался сущим детским садом. Здесь все было иначе: не было странных подергиваний, корявых стоек, мелких оплошностей. Движения были продуманны, переходы вытекали один из другого. Каждая постановка имела определенный посыл. Каждый исполнял танец в своем стиле, поэтому скучать не пришлось. Некоторые районы, такие как Наманган и Хорезм включили в свое выступление акробатические элементы. Главная солистка Бухары — десятилетняя Рано Муратова гнулась во все стороны как пластилин.

Как только мы увидели Рано на репетициях, мы сразу же отметили то, насколько неправильно были сложены ее черты лица. Большие глаза, низкие лоб, крупный нос и тонкие губы. Но то, как она преподносила себя в танце, было просто бесподобно. На сцене все ее недостатки превращались в несравнимые достоинства. Она становилась настоящей красавицей. Обаятельно улыбаясь, нежно наклоняя голову, очаровательно собирая губки в розовый бантик, она уверенно чеканила каждое танцевальное движение. Рано без сомнений верила в свою красоту, грацию и изящество. Она так была в этом уверенна, что другим это передавалось по воздуху. И хотя все видели, что вблизи она совсем несимпатичная, все же считали ее прекрасной. Хотя были в их группе девочки намного нежнее чем Рано, но никто не обладал такой притягательностью как она. Ее широко распахнутые глаза просто завораживали. Будучи такой маленькой девочкой, она уже источала такую энергию и силу, что могла с легкостью охватить собой весь зал. Рано была невысокая, но двигаясь и порхая на сцене, она казалась величественной. Весь остальной состав служил ей будто бы фоном. Все хорошенькие девочки и мальчики были лишь ее тенями на сцене. И даже когда маленькая артистка уходила на задний план, предоставляя ведущую роль своим товарищам, она все равно была главной, заметной, приковывающей взгляды. Как у нее это получалось, я не знаю, но все следили исключительно за ней. Такое удовольствие было смотреть на то, как она танцует.

После окончания их номера, все аплодировали. И в этот раз мы аплодировали не только из вежливости, нас действительно охватило восхищение. Мне, к примеру, очень хотелось посмотреть ее выступление еще раз. И вообще, хотелось запечатлеть в памяти каждый ее поворот, наклон головы, элемент, шаг, прыжок. После Бухары все выступления показались скучными. Но с приближением нашей рчереди волнение нарастало, нас охватывал ужас. Ладони покрывались влагой, тело отнималось от сомнений. Белая ленточка на наших запястьях стала почти серой от пота. Наконец под зеленым ленточкой выступил Нукус, и нас попросили пройти за сцену. Пока жюри совещались. Мы в полной готовности, шепча молитвы, стояли за тяжелым занавесом. Наконец нас объявили, и мы встрепенулись, услышав название нашей группы.

Мы переглянулись так, словно для нас было большой неожиданностью, что нас пригласили на сцену. Славно мы вообще не понимали, как мы сюда попали, что мы тут делаем и зачем вдруг на сцену. Я задыхалась. Боль в груди усилилась, и на глаза накатились слезы. Эта боль появилась в тот момент, когда я увидела выступление Рано Муратовой. Она была солисткой, и я была солисткой. Но даже наши ребята понимали, что нас нельзя сравнить. Я выбранила себя последними словами за то, что взяла на себя такую роль, такую ответственность. За то, чтобы быть солисткой, я готова был на все. Готова была продать всю морковь мира, и выстоять еще одну драку с корейцами, получить еще одним тазиком по лбу, тренироваться до потери сознания. А теперь я отдала бы свою жизнь, лишь бы не стоять тут. Как же мне хотелось все изменить, но было уже поздно. Мое глубочайшее раскаяние застигло меня в тот момент, когда мы, переступая с носков на пятку, уже шли по сцене, занимая свои позиции. Я всеми силами пыталась сдержать слезы, отчего все лицо поддергивалось в мелкой судороге.

Я закрыла глаза и несколько секунд глубоко дышала. Я не должна сдаваться. Нужно срочно что-то придумать. Никогда я не чувствовала себя такой покинутой. И вдруг за несколько секунд до того, как заиграла музыка, я услышала внутри себя слова песни «Аллилуйя», которую мы исполняли в лагере. Простой припев из одного слова заиграла во мне как небесная мелодия. Я открыла глаза. Приглушенный свет выхватил из толпы лицо Миты. Она улыбалась. Под потолком, где кружили чужие переживания, волнения, страхи, любование, я заметила снова то же присутствие. С нами всегда обитает Бог, который любит нас и откликается на наши молитвы. Заиграла музыка, а в голове эхом отдавалось знакомая песня, вторившая одно и того же слово. Страх отступил, и мы закружились так как, репетировали.

Наш номер назывался «Девочка со спичками», сюжет танца был в точности таков как в сказке Андерсена. Я была той самой девочкой сжимавшей в руках длинные спички с шершавыми коричневыми головками. Я была облачена в старые лохмотья, со свисающей бахромой до самых ладышек. Эти лохмотья Мита сама сшила из мешковины. И получилось очень правдоподобно. На голове была старая белая шапочка. Она была вся в дырках и напоминала кружева. Сживая спички в руках, я умоляюще бросала взгляд на снующих прохожих. Мои глаза, которые были уже до этого переполнены слезами из-за страха, теперь понадобились мне как нельзя кстати. Сквозь блестящую пелену я смотрела на зрителя, на ребят. Девочки, облаченные в бархатные платья и шелковые платки, были знатными барышнями, которые не желали купить у меня хотя бы одну спичку. Мартин в ласинах танцевал роль злого инспектора, который гнал меня вон из базара. Федя, Андрей Тян, Адрей Аников и Эмилия были уличными отребьем, которые закидывали меня снежками. Массовка кружилась рядом, создавая зимнюю суету на улице. Они незаметно подбрасывали верх искусственный снег, из-за чего в самую августовскую жару за окном в зале вдруг стало как будто холодно. Кутаясь в жалкие тряпки, я носилась по сцене, обволакивая движениями каждую печальную ноту. Лохмотья разлетались, обнажая мои тонкие длинные ноги и высокий красивый подъем. Мне вспомнилась та грусть, которая присутствовала в танце Миты, когда она, будучи еще призраком, кружилась на стадионе.

Наше выступление двигалось к кульминации. Музыка, отражавшая печаль, тоску и страдание, взлетела вверх, а вместе с ней пробудились движения на сцене. Это была самая сложный момент, которому мы посветили большую часть наших репетиций. Перемещение по сцене стало быстрым и казалось хаотичным, хотя каждый шаг был тщательно проработан и обговорен. Толпа оживилась. Наступило напряженное действие. Я стала судорожно зажигать спичку одну за другой. Фон позади меня сменялся с белого на теплый бежевый, солнечно-желтый, а затем золотисто-рыжим. Языки пламени скакали вокруг, пока горела спичка. Да, уж… За эти яркие огненные костюмы пришлось продать ни один килограмм моркови для плова. Спичка чернела, и вместе с ней наступала тьма. Когда одна за другой спички стали обгорать, позади развязалась целая битва между огнем и тьмою, между холодом и теплом. Спички закончились и, залившись слезами, я сделала несколько прыжков, мягко растелилась на полу, протанцевала короткую партерную часть. Встав на колени, я подняла вверх глаза, словно увидев передо собою нечто величественное. Тьма и холод кружили надо мной, как голодные стервятники, приближаясь все ближе и ближе. И вот наконец они накрыли меня собой.

Затихла музыка, завяли прожекторы. И тут появился наш добрый ангел, Игорь. В эту минуту, заслоняемая тьмою, я незаметно и ловко стянула с себя широкую мешковину. И теперь я предстала в белоснежном платье, с ангельскими крыльями за спиной. Когда Игорь с диадемой на голове приблизился, протянув мне обе руки, я вдруг отчетливо услышала в голове его бурчанье: «А что сразу я?» Я едва смогла сдержать смех, но вот улыбка пришлась как нельзя кстати. И эта улыбка, как и слезы, была настоящей и искренней. Вот оказывается какую хорошую роль играют вовремя поднятые воспоминания. Мы с Игорем протанцевали нашу ангельскую партию, а массовка превратилась в небесных духов. Игорь указал рукой на зрителя, как бы говоря, что теперь как добрый ангел, я должна хранить людей от зла. Игорь вложил в мои руки длинный тонкий фонарь, похожий на большую спичку. И я с самым светлым выражением лица приблизилась к краю сцену, протягивая людям огонек тепла и света. Свет в зале приглушался, и оставив в видимости лишь меня и мою большую спичку. Музыка завершила полет, и недавно парящее пробуждение тихо угасло на сцене, как последняя спичка.

«Это победа», — успела я тихо произнести до того, как на нас обрушился шквал аплодисментов, будто бы подтверждая мои слова. Неужели все так и будет? Неужели мы поедем в Москву? Неужели мы увидим этот огромный и прекрасный город? Даже несколько секунд мечтаний и надежды на ее осуществление делали нас счастливыми. Прямо крылья расправлялись за спиной.

Мита встретила нас кулисами. Она расцеловала каждого. А меня вдобавок так крепко прижала к себе, что я ощутила запах ее розового мыла. Результаты еще не объявили. Но даже по лицам главных соперников из Бухары, я поняла, что победа будет за нами. Рано Муратова подошла именно ко мне, и так по-взрослому протянула мне ладонь, что я вся вытянулась, будто мне предстояло отдать честь как в армии. Мы пожалили друг друга руки, и Рано сказала мне простую фразу, которая и стала моим девизом в дальнейшем:

— Пусть танец творит добро и дарит надежду.

Вот так окончились для нас соревнования в Ургенче. Одна неделя показалась нам целой вечностью. Мы приехали в Ургенч как незваные малявки, а уезжал как велике воины. Мы выиграли и этот конкурс, а значит, мы обязательно отправимся в Москву. Скоро исполнится то, что должно исполниться: сказка Белоснежки должна найти свой счастливый финал.