Увольнение

Славик сидел злой и красный, коллеги косились на него с усмешками, но разговаривали на два тона тише — пусть успокоится немного, пока может. Он ещё не знает, что кулер отключен, и горячего кофе ему не видать. В другой день, он бы горестно вздохнул, и включил аппарат, ожидая свою порцию кипятка, но сегодня, когда его кресло оказалось пропитано водой, файл с отчётом — удалён, а сканер сдох, и начальник, получив распечатанную версию отчёта орал до посинения на весь отдел, что Слава — идиот, который не умеет пользоваться офисной техникой, и место его — в уборщиках... После такого утра, не получить порцию кофе — сродни контрольному выстрелу. Весь отдел ждал, когда его бомбанёт.

Славику под тридцать лет. Обычный, крепкий, здоровый мужчина, но, как говорят — типичный неудачник. Нет, сначала, всё, вроде, шло хорошо... Даже непонятно, как он свернул не туда...

Школьные годы не были лучшими в его жизни. Отношения с классом не задались из-за пустяка. После общей начальной школы, Слава был определён в сборный математический класс, с углублённым изучением информатики и компьютерных технологий. Новые ребята, новые учителя, новые предметы — всё было весело и интересно. На одном из первых уроков, учитель географии неверно прочитал фамилию Славы: вместо Мячинова он вызвал Мочёного. Класс грохнул хохотом, и прозвище Моча прилипло к пацану намертво, а вместе с прозвищем и соответствующее отношение. Стоило ему не выучить урок, опоздать, споткнуться, надеть свитер на левую сторону — в общем, допустить любую мелкую оплошность, которая бы любому сошла с рук — весь класс наполнялся ропотом и искрил насмешками: позор Моче, место Мочи — в унитазе, Моча воняет, в Моче нет мозгов... Он пытался поставить зачинщиков на место, но и это вызывало лишь новую волну насмешек: у Мочи недержание гнева, Моча ударила в голову Пупкина... Год он терпел издёвки. Мать гладила его, ревущего перед сном, по вихрастой голове, утешала, что скоро лето, всё забудется, и он верил... Учёба ему нравилась, успеваемость была отличная, учителя любили Мячинова: добрый, покладистый, отзывчивый, умный мальчишка. Но одноклассники вызывали в нём дрожь и ненависть. Страха не было, была огромная обида. Тяжёлое чувство несправедливости и раздражения, доходившие до отчаяния — "Сколько можно?! Когда им уже надоест?!" Ни одного дня не проходило, чтобы его не обзывали, не байкотили, не ставили подножки и дали бы спокойно уйти домой. Каждый день, после занятий, его зажимали в раздевалке или между гаражами на улице, говоря всякие гадости про него и его родителей. Участвовали в унижении Славы почти все, по очереди. Основная группа его преследователей — брат с сестрой, и ещё два парня с ними — были постоянно, а соучастники менялись. Несколько человек, в основном, девочки, не принимали прямого участия, но знали о происходящем. Они сторонились Славика, как все, отказывались работать с ним в паре, есть за одним столом в столовой, сидеть за одной партой.

Год мучений прошёл, лето было свободным и радостным, Слава ездил в загородный лагерь, потом на две недели с родителями на море, а потом к бабушке с дедом до конца летних каникул. И везде он находил друзей, проводил время весело, помогал другим, чувствуя свою полезность, нужность, силу и возможности.

Но уже первого сентября, когда он, загорелый и окрепший, подошёл к школе, в него прилетел ком грязи, оставив брызги на белоснежной рубашке.

— Народ! Моча в говне испачкалась! — закричал кто-то. Начались знакомые выкрики и улюлюканье. Кто-то из девочек крикнул:

— У его мамки — или цистит, или месячные — Моча красная!

Хохот оглушил Славу. Он вошёл в школу, в туалете почистил, как смог, рубашку, прошёл в класс, и получил выговор от новой классной руководительницы: опоздал, явился в грязной мокрой рубашке, растрёпанный... Дневник на стол, замечание, язвительное шипение одноклассников.

Вернувшись домой, Слава дождался ужина и решительно заявил родителям, что хочет перейти в другую школу.

— Почему? — осведомился отец и начал есть. Не пропускать же трапезу из-за капризов мальчишки.

Мама заметно нервничала, но тоже делала вид, что ужинает, как обычно, хоть и не могла скрыть волнения. Слава же горячо рассказывал жующим родителям о проблемах со сверстниками, об издёвках, насмешках и игнорировании. Ему казалось, что он прелельно убедителен, объясняя, что терпеть такое отношение ещё год просто невозможно. Когда Слава выговорился, губы его дрожали: такая обида накатила, что хотелось заплакать, но он держался изо всех сил. Пауза затянулась. Было слышно лишь, как шумно жуёт отец, да звенькает ложкой мама. Наконец, мужчина посмотрел на сына в упор, дожёвывая кусок. И пока он смотрел, в душе Славы росла тревога. Он вдруг почувствовал себя глупым, неуместным... Разум внутри протестовал: давно надо было сказать, и перейти ещё в прошлом году! Но тревога заглушала здравомыслие.

— Ты говоришь, что тебя, принцесса, обидели, и ты хочешь убежать? — уточнил папа.

— Меня не просто обидели. Меня целый год доставали, и теперь начали снова... — решительность Славы таяла. Действительно, на словах всё звучит иначе: мелко и несерьёзно. Это когда в тебя прилетает ком грязи из кустов — ощущается, как инцидент. А когда ты говоришь: меня ребята обижают — обзываются и кидаются грязью — вроде, и нытьё какое-то, нелепое.

— Хорошо, выходит, что тебя в том году обидели. И теперь снова обижают. И ты не придумал ничего лучшего, чем плакать об этом, и бежать прочь?

Слава хотел сказать, что он вовсе не плачет, но боялся разреветься. А отец всё смотрел и смотрел... Равнодушно так. Он на всё так равнодушно смотрел: на поделки Славика, на его пятёрки, на список литературы на лето или список необходимого к учебному году... Он, если не зол, то равнодушен. А если не равнодушен, то лучше ему не попадаться. И теперь мальчика терзала другая мысль — только бы папа не разозлился, тогда ещё и от него достанется... С чего он, Славик, вообще решил, что папа захочет понять и заступиться? В книжках читал? В кино видел? Так там всё вымышленное. А его папа — вот он, реальный, настоящий. Как врежет — мало не покажется. Где в нём сочувствие? Может, где-то и есть, да не для сына, явно. А если бы в него так комом грязи бросили? Что бы он стал делать? Как Рембо, выцеплял бы всех по одному? Ну и сел бы, лет на десять. А что должен делать Слава? Терпеть? Драться? С кем драться, с девочками? Со всем классом?

Наконец, папа устал смотреть на своего никудышного сына. Он отодвинул тарелку, выпил кофе с крендельками, громко поставил чашку на блюдце, от чего мама подпрыгнула и покраснела, и встал из-за стола.

— Это — несерьёзно, — скривился он, проходя мимо Славы, — я твоего лепета не слышал.

Он сел в скрипучее кресло, включил телевизор, и уже из комнаты крикнул:

— Ото всех проблем не убежишь, сынок! Решай свои проблемы по-мужски, стойко!

Послышался голос комментатора — шло соревнование биатлонистов. Отец прибавил звук, знаменуя, что разговор окончен.

Мать бесшумно выскочила из-за стола, собирая остатки ужина, составляя посуду в мойку.

— Славочка, милый, везде такие козлы найдутся... Что теперь, вообще не учиться, что ли? Ну, уйдёшь ты в другую школу... Там, что ли, лучше будет? Иди, поешь. Поешь, не кобенься... Папа прав — от проблем не убежишь. Я, вот, в своё время тоже пыталась... Была у нас в классе отвратительная стерва. За что она меня ненавидела, не знаю. Проходу не давала. А тут мама заболела, меня к бабушке увезли, до школы добираться далеко... И решили перевести, временно, в ту, что поближе. Я так радовалась! Ну, такая, вот, дура была... Что не увижу эту мымру больше... Перешла. А там — весь класс такой. Представляешь?! Сколько я выревела тогда, просто ужас. Меня тоже всю школу обижали. Видимо, судьба у нас такая, сынок, на лбах написано... Я не знаю. Где гарантия, что будет лучше? Вон, в новостях показывали, мальчика избили, инвалидом сделали... И ничего им не будет — малолетки. А ты переведёшься, а если там такие же звери попадутся?... Ну, рубашку испачкали... Отстираем. Ну, обозвали... Не слушай!

Слава бросился в комнату и захлопнул за собой дверь. Он чувствовал себя самым лишним на этой планете. Зачем, вообще, его родили?! Чтобы этим уродам было, над кем издеваться?! Зачем ему эта долбанная школа?!

Со временем, он смирился. Не лез на рожон, замкнулся. Учиться, конечно, стал хуже — интерес пропал. Ждал окончания девятого класса, как освобождения из мест заключения. Папа прочитал ему лекцию о необходимости поступления в десятый класс, но Слава уже не боялся его к тому времени. А не уважал уже давно. Так что пропустил эту лекцию мимо ушей, ощутив лишь раздражение, как от скрипа металлической губки по дну кастрюли. Фу, какая мерзость, наконец-то прекратилось.

Он поступил в колледж в соседний регион, уехал из дома с чувством облегчения, уверенный, что детство, слабость, и все свои страхи, он оставляет здесь, в родительском доме. Теперь Слава — взрослый и самостоятельный. Работу нашёл, на удивление, легко. Пришёл грузчиком на склад, а когда, случайно, выяснилось, что он программу склада знает лучше действующего кладовщика, их поменяли местами. Кладовщик, ставший грузчиком, часто заходил к Славику в каморку на чай, приносил списанное печенье из разбившейся коробки, и рассказывал местные сплетни. Он был рад переменам, говорил, что никогда не дружил с компьютером, работал через силу, хотел уходить. А тут — спасение в лице молодого сотрудника.

Учился Славик хорошо, в группе особо не выделялся. Часто прогуливал лекции из-за работы, но всегда вовремя сдавал "хвосты", и его прощали. Сессию закрывал выше среднего, даже помогал другим студентам, но дружба ни с кем не складывалась. Он так и остался замкнутым парнем, который ото всех ждёт подвоха. Словно бы и здесь, в любой момент, из кустов может вылететь комок грязи.

Конечно, Слава не думал такого. У него и мысли не возникало, что местные ребята могут обозвать его, или унизить... Но сами ребята чувствовали его напряжение, которое, прям, искрило в воздухе, когда кто-то начинал шутить, или к Славе подходили слишком близко, или говорили что-то, что его, видимо, задевало. Он не объяснял своего поведения, потому что не замечал его, а окружаюшие сторонились. Кто-то боялся, что этот странный пацанчик окажется каким-нибудь латентным психом, а кто-то жалел его, не хотел лишний раз нервировать.

Слава хотел бы завести друзей, хотел бы больше общаться, но видел, что его сторонятся, и не проявлял инициативы. Он вообще не привык проявлять инициативу. Как-то не доводилось. Только с напарником, бывшим кладовщиком, сложились приятельские отношения, завязанные на болтовне ни о чём и разговорах по душам, и на любви к халявным сладостям.

Потом заочка, университет. Потом работа. И если в универе всё было, как в колледже, то работа оказалась тотальным откатом к школьным годам. Начальница — грымза, хуже классной, ушла в декрет, а на её место пришёл бесчувственный чурбан, сильно напоминающий Славику отца. Если ты из кожи лезешь и всё делаешь хорошо, он тебя не замечает, и это — высшая его похвала, но стоит тебе где-то накосячить — соберёт всё в одну кучу, и то, что к твоей профессиональной деятельности или компетенции не относится, тоже. Он орал на весь отдел, чтобы все соседи слышали, какой он ответственный воспитатель. Он ставил себя в пример, хотя не было свидетелей, подтверждающих его подвиги. Он включал шумовой фон, иллюстрируя, что разговор окончен. Славе казалось, что он попал в параллельную реальность, где он снова дома, но у него целый отдел братьев и сестёр, половина из которых — его одноклассники.

В редких встречах с бывшим напарником по складу, Слава никак не мог поделиться своими бедами. На все вопросы отвечал, что всё нормально, не хуже, чем у других. И напарник искренне радовался за него первое время. Однако, со временем, эта радость угасла, и он всё чаще смотрел на приятеля изучающе и грустно. Разговоры не клеились, и Слава хотел было совсем прекратить общение, но, настояв на очередной встрече, бывший кладовщик спросил его:

— Что с тобой не так?

Слава почувствовал прилив раздражения, но натянул улыбку:

— В каком смысле?

— В любом, я не знаю. Ты же понимаешь, что мне, в принципе, конечно, наплевать на тебя, и я могу не выклянчивать свидание с тобой, как пустующая девица, а забить хер, и больше не звонить... Но я же вижу, что у тебя какие-то проблемы. Может, девка залетела, или бросила, я не знаю. Может, подстава на работе. Может, ты нечаянно переспал с тёщей своего начальника... Чего ты лыбишься? Я тебе не отец, я не буду рвать на себе лысину от твоих закидонов, так что мог бы быть и честнее со мной. Или я заслужил твоё недоверие?

И Слава сдался. Он рассказал о начальнике, о коллегах, которые даже повода не озвучили, за что не взлюбили его. О подножках в столовой, о завязанных в узел проводах, о том, что его стул регулярно кочует то в коридор, то в туалет, то в столовую, и он вынужден бегать, искать его, тащить на своё рабочее место. О лишении его премии за просрок отчёта, который, магическим образом, исчез с памяти компьютера. О том, что вынужден всю свою работу скидывать на флешку и носить с собой...

— Почему ты не уволишься?

— Это — престижная компания, я попал туда чудом. Терять такое место из-за своры подзаборных шавок я не хочу.

— Жесть, конечно. Что-то надо делать. Я бы ушёл, и плюнул на престиж, честно... А пока, пристёгивал бы стул велосипедным замком.

— Ты серьёзно? К чему?

— Да хоть к ручке выдвижного ящика. Вряд ли кто-то захочет позориться и тащить стул с ящиком. Кроме того, сразу станет известно, кто его таскает. Гласность, Слава, решает многие вещи, ведь всякое зло творится втихаря.

С этих пор Слава стал считать кладовщика другом, и действительно начал пристёгивать стул тонким металлическим тросом к столу, через все ручки выдвижных ящиков своей тумбочки. Во-первых, перестали утаскивать стул, во-вторых, потеряли возможность лазить в его вещах. Правда, теперь уже не нужно было озвучивать повод, за что его не любят — странности на лицо. Единственной проблемой оставалась неприкосновенность файлов в рабочем компьютере. То вирус сжирал всё, то скопированные на карту памяти данные, оказывались повреждёнными. А то и вовсе, учётная запись пользователя была удалена и заменена на юзера с паролем доступа — четыре нуля. Доказать, что всё это — следствие преднамеренных действий его коллег, Слава не мог. Как не мог защитить себя от мелких пакостей, вроде воды в кармане пиджака, или рыбьего корма в кофе. Это всё — мелочи, но накапливаясь, они создают жизнь, и эта жизнь была не сладкой.

Слава начал распечатывать основные данные проведённой работы и уносил бумаги с собой, так как способов уничтожить его отчёты с компьютера оказалось великое множество. Он злился, не понимая, почему его преследует эта коллективная ненависть, ведь он не сделал никому ничего плохого... Его единственный друг продолжал вздыхать: я бы уволился, зачем терпеть такое? И на его вздохи в Славе закипала волна протеста. И вот опять он сидит, пунцовый и злой, а весь отдел делает вид, что его здесь нет. Под ним шуршит пакет, который пришлось постелить на мягкое сиденье стула, потому что оно было насквозь мокрым. Девица за соседним столом хихикнула:

— Уборщица, наверно, пролила воду... Откуда ещё здесь взяться воде... Если, конечно, ты сам сейчас не описался.

Очередной вирус в системе данных, удалённые файлы... На этот раз, наоборот — он перенёс с флешки всё, что скопировал в пятницу и доработал дома за выходные, а перенесённые файлы оказались повреждены. Возможно, вирус прятался в файлах, и теперь флешка заражена. Последняя распечатанная версия отчёта с презентацией не так хороша, как то, что он сделал дома, но даже сам факт бумажного носителя вывел босса из себя. Презентация, ссылки, фрагменты видео — на бумаге не отобразить всех требований к отчёту. Бессилие и нелепость происходящего сдавили Славику мозг. Он встал, собрал вещи, и вышел, не пристегнув своего стула. Спустившись на первый этаж, он позвонил другу:

— Я не знаю, что, но что-то происходит со мной сейчас. Ты можешь со мной поговорить? Для меня это важно.

— Конечно. Я на работе, приезжай. Сейчас машину раскидаем, как раз ты подъедешь. До следующей машины час, может, полтора. Поговорим. Хочешь, я коробку пирожных уроню?

— Нет, не нужно. Спасибо. Я... Я приеду сейчас.

Слава не понимал, что с ним случилось, но очень боялся упустить этот момент. Какой? Если б знать... Он должен что-то сейчас сказать, или услышать, или вспомнить... Что-то происходит. Ему очень нужно поговорить. Его не волновал прогул и завтрашняя выволочка, ему было наплевать на премию... Сейчас, почему-то, всё стало не важным.

— Давай, спроси меня, как обычно, почему я не увольняюсь.

Кладовщик посмотрел на Славу, как на психа, но пожал плечами:

— Зачем ты терпишь эти издевательства? — спросил он, как не раз это спрашивал прежде, — престижная работа... Главное, чтобы работа была, а уж престижная ли она — дело десятое, — говоря, он наблюдал за Славой и видел, что тот, реально, не в себе. Парень впал в какое-то оцепенение, и друг продолжал развивать свои рассуждения, слабо понимая, зачем это нужно, но боясь, что, если замолчит — как-то навредит Славику. Чувствовал, что может навредить, — кроме престижа, в работе миллион всяких составляющих: зарплата, коллектив, адекватность руководства, возможность карьерного роста, возможность обучения чему-то, повышения квалификации или изучения смежных отраслей, географическое расположение, наличие командировок, график и его удобство, стабильный оклад или бомбейшие премии... Каждый выбирает то, что ему важно. Кому-то, например, учиться хочется, и стабильную зарплату. А кто-то мега амбициозный, ему важно, чтобы потолка по заработку не было. Кому-то нужны ночные смены, а кому-то — чтобы рядом с домом. А кто-то готов ехать через весь город два раза в день, лишь бы отношение было хорошее, чтобы хвалили, премии подкидывали, и человек даже перерабатывать будет, и один за троих пахать, лишь бы услышать, что он — незаменимый и хороший... У всех своя мотивация. Конечно, по пирамиде Маслоу очевидно, что если чувак думает: "В этом месяце закрою долг за газ, а в следующем — за воду, и вот тогда можно будет купить новые штаны...", то вряд ли он захочет выполнить план дважды. У него просто нет моральных сил на спортивный интерес. А если над ним не каплет, то он может бомбить идеями, креативить, херачить... Даже, если выхлоп будет символический. Ему просто интересно. Потому что силы есть, потому что зарплата закрывает его базовые потребности. А при закрытых базовых потребностях, хочется большего. Там уже и про повышение, и про обучение, и про премии мысли будут. И если работодатель предложит, как получить повышение, как подняться на новый уровень зарплаты — поверь, ему будет похер коллектив и начальники, он из кожи вылезет и всё, как надо, сделает...

Слава не слушал. Он провалился глубоко в себя и стоял сейчас перед столом, с одинокой нетронутой тарелкой, слышал голос диктора из комнаты и полушёпот матери:

— Что теперь, вообще не учиться, что ли? Ну, уйдёшь ты в другую школу... Там, что ли, лучше будет?... Папа прав — от проблем не убежишь. Видимо, судьба у нас такая, сынок, на лбах написано... Я не знаю, где гарантия, что будет лучше? Вон, в новостях показывали, мальчика избили, инвалидом сделали... И ничего им не будет — малолетки. А ты переведёшься, а если там такие же звери попадутся?... Ну, рубашку испачкали... Отстираем. Ну, обозвали... Не слушай!...

— Что я теряю? — не заметив, что перебил, спросил Слава кладовщика.

— Увольняясь? — не моргнув, включился тот в разговор, — мизерную зарплату, хренового начальника...

— Лишение премии, уродов в коллективе, — поддакнул Слава.

— Тумбочку с велосипедным замком. Сушёных червяков в кофе. Хотя, при желании, это ты можешь взять с собой.

— Откажусь, пожалуй.

— Ты решил уволиться?

— По-моему, да.

— А твоя решимость не растворится по дороге на работу завтра?

— Не знаю. Думаю, нет. Я понял, почему я не увольнялся. Ты всё спрашивал, а я злился всегда в ответ. Злился, потому что очевидно же. Потому что, и так всё ясно. Потому что, не мог я сформулировать ответ, не мог, потому что не знал, почему. А теперь я понял. Я вспомнил. Мама защищала меня, как могла, и она боялась перемен. Лучше сидеть в своём говне, понимаешь? — запашок-то родной, привычный, чем бежать, неизвестно куда, а там ещё хуже будет.

— Но теперь-то, тебе-то, куда уж хуже-то?!

— Поэтому, думаю, моя уверенность не растворится. Ты всё спрашивал, зачем я терплю... Затем, что страшно увольняться. Страшно, вот и всё. Я пока не понял, я и не мог уйти. А сейчас понял, и это совсем не страшным кажется. Знаешь, когда всё на уровне ощущений — всё кажется серьёзым, а на словах скажешь — бред какой-то. Это иногда плохо. Когда ты — о важном, о сокровенном, а тебя не понимают, потому что слова не такие, как чувства. А сейчас это хорошо. Озвучил проблему — и нет проблемы. Одна глупость.

— Ну, дерзай. Придёшь завтра, расскажешь, как прошло?

— Приду. Спасибо тебе. Ты меня очень выручил сейчас.

— Обращайся. Трепаться — не мешки ворочать... Вон, машина едет. Завтра жду!

Слава шёл пешком и разговаривал с мамой. В его мыслях она стояла на кухне, мыла посуду, как в тот вечер, когда он просил перевести его в другую школу. Он убеждал её теперь, что перемены — к лучшему. Если будет плохо, можно уйти снова. Да, от всех проблем не убежишь, особенно, если создаёшь их сам, но зачем терпеть и позволять плохое отношение к себе, когда можно встать и выйти? Если причина в тебе — отношение везде будет паршивым, но если причина в окружении — найдётся место, где люди будут добрее и лояльнее. Совершенно неожиданно, мать обернулась к нему и выпалила:

— Что же, мне просто стоило развестись?! А как же — долг, совесть, верность, честь, в конце концов?!

Слава так оторопел, что остановился. Хорошо, хоть это видение застало его не посередь проезжей части. Он привалился к фонарному столбу и вспоминал, вспоминал, вспоминал... Все эти моменты, когда мать вздрагивала, лебезила перед отцом, всегда выслушивала его молча, никогда не спрашивала ни о чём, чтобы не разгневать... Боже, да она же попросту боялась его! Она до смерти боялась этого мужика, который не был ей "родным" мужем, он был главой того, что называл семьёй, но это и семьёй-то назвать сложно. Семья не строится на страхе.

— Да, мама, тебе нужно было развестись. И перевести меня в другую школу. Ты сделала свой выбор. Мне жаль, что у тебя не хватило смелости. И я рад, что у меня эта смелость есть. Пусть в зачатке. Пусть. Хорошо. Я разовью её!

Слава решительно вошёл в отдел кадров:

— Здравствуйте. Я хочу написать заявление на увольнение без отработки, с сегодняшнего дня.

— Здравствуйте. Вот, пишите. Но Вам всё равно придётся отрабатывать. Таковы правила.

— И если я нарушу ваши правила, что Вы сделаете? Уволите меня? Всего доброго.

Слава поднялся в свой офис, сфотографировал рабочее место: всё, выданное в пользование, на месте. Присутствующие наблюдали, хихикая, не понимая, зачем он снимает инвентарный номер на мониторе... Не прощаясь, Слава вышел, на первом этаже сдал охраннику пропуск, показал вещи, показал фото, сказал, что фотографии сохранит на случай претензий, и вышел на улицу.

Солнце оказалось необыкновенно ярким, а небо невероятно синим. Слава, улыбаясь, пошёл в центр города, не имея ни одной идеи, зачем он туда направляется. Просто захотелось бесцельно прогуляться. Через пару кварталов, он увидел небольшой офис в жилом доме, на первом этаже. На окне висело большое объявление: требуются сотрудники! Помедлив, он поднялся на крыльцо.

В разгар зимы, как раз перед встречей нового года, Слава сидел на знакомой кухне, мать привычно суетилась у стола, а отец чинно пил конъяк, подаренный сыном.

— Что ж, дела твои идут хорошо? — поинтересовался отец.

"Он даже вопросы задаёт с ноткой угрозы," — подумал Слава, и ответил:

— Да, папа, твоими молитвами.

Отец поперхнулся, глянул недобро, и встал:

— Там матч начинается. Можешь посмотреть со мной.

Он вышел в комнату, скоро послышались звуки телевизора, а Слава взял мать за руку и настойчиво притянул к столу. Она робко присела на краешек стула, готовая вспорхнуть в любой момент, и устремила на сына влажный взгляд:

— Какой ты вырос, Славочка! Гордость какая... Папа всем хвастается своим телефоном: глядите, что мне сын подарил!

— И оговаривает, при этом, что ружьё было бы полезней и логичней, чем эта "электронная пикалка"...

— Кто тебе сказал? — мать густо покраснела, — и не ружьё... А ремонт двигателя...

— Я сам придумал. Так ведь и есть... Почему ты с ним не развелась?

— Что ты, что ты?! — мама вскочила и, испуганной птицей, заметалась по кухне, — ты что такое говоришь?! Какой развод?! Я его всю жизнь люблю, отца твоего... У нас семья!

— Мам, мам! Прости, — Слава обнял мать, вынуждая её остановиться, — прости. Я не хотел тебя обидеть. Просто, ты же боишься его. Всегда боялась. И я его всегда боялся. Ты считаешь, это правильно?

В его голосе звучала такое мягкое понимание, что женщина растроганно взглянула ему в лицо, обняла крепко-крепко, и успокоилась. Она вернулась к столу, приглашая сына сесть рядом, плеснула себе вина на дно стакана, налила Славке конъяка.

— Боишься, значит уважаешь. А "жена да убоится мужа своего" ещё в библии написано. Так что, да, сынок, это — правильно. Если бы ты его не боялся, мог бы стать хулиганом и сесть в тюрьму. Ведь я — слабенькая, я бы с тобой не справилась, не смогла бы воспитать тебя мужчиной. А я... Такова женская доля. Все так живут. Да, твой отец не слишком нежный, неласковый, но он — надёжный. С ним всегда знаешь, что будет дальше.

— Он меня сейчас позвал с ним матч смотреть, это — инициация такая? Он позволил мне занять место рядом с ним?

— Да, — мать тихонько засмеялась, — он признал тебя взрослым. Теперь ты можешь смотреть спорт с ним, а не сидеть в своей комнате.

— Я, пожалуй, откажусь.

— Ты что?! Уважь старика! Вдруг он помрёт, ты же жалеть будешь...

Слава был уверен, что не будет ни о чём жалеть, но промолчал. С тех пор, как он прозрел, уволившись, когда понял всю деспотичность своего отца, и всю трусливость своей матери, он принял, что в этом доме — свои правила. Он сел рядом с отцом, поставив рядом с креслом стул. Посидел минут пятнадцать, и ушёл. Отец даже не взглянул в его сторону, не обернулся, не вышел в коридор проводить... Но до конца своих дней он не позволит убирать стул, на котором сидел с ним сын, и они смотрели матч. Под толстой бронёй этого скептика жило большое чувствительное сердце, выразить чувства которого, казалось унизительным и стыдным. Он любил своего сына. И жену любил. Но за всю свою жизнь он так и не нашёл в себе смелости выразить эту любовь.

Славик уехал, обняв мать на прощание. Он был рад встретиться с родителями, но ещё больше он был рад, что не должен жить с ними по их правилам. Теперь он сам диктует правила.

На автовокзале его встретила девушка, и они поехали отмечать новый год на дачу к её родителям. В их семье всё было совсем иначе, не так, как у Славиных, и это было хорошо. Нет, он не осуждал маму с папой. Как можно осуждать север за его снега, и сравнивать его с морским побережьем? Это глупые рассуждения. Просто вырос он на эмоциональном севере, а теперь попал на юг. Почему бы не насладиться южными широтами? Для этого не обязательно предавать свою холодную родину, наоборот. Он благодарен за жизнь, за воспитание, за надёжность. Мама правильно сказала — у них всё было предсказуемо. Это даёт чувство опоры. Теперь, опираясь на самого себя, он может оценить все блага, которые даёт ему вселенная. Хотелось бы поделиться этой радостью и с мамой, и с папой... Но это лишь выбьет их из колеи. У них другие правила, другие нормы. Папу бы удар хватил от злости, если б он увидел, как фамильярно общаются дети с родителями в этой семье. А мама умерла бы со стыда, увидев, как мужчина моет посуду.

Они разные, но не лучше, и не хуже. Просто все они делают свой выбор, каждый день, каждый час — как общаться, как реагировать, что позволить, что допустимо... И это — выбор каждого. Если маме нужно бояться отца, чтобы чувствовать себя защищённой, то никто не имеет права осуждать её за это. А если Славику нужно общаться с добрыми, открытыми людьми, чтобы чувствовать себя живым, то ни один папа этого не запретит.

Что же касается, непосредственно, праздника, то кому же ещё стоять на разливе в новый год, как не бывшему кладовщику — другу семьи, брату Славика? Так, по крайней мере, Слава всем его представлял.          *