МАТЬ И ДИТЯ

   Бесснежной декабрьской ночью Виолетта Семенова, тридцативосьмилетняя незамужняя неудачница, родила ангела.
К этому времени женщина уже успела смириться с нежеланной беременностью и оплакать свою незадавшуюся долю. На неё и так очередь из женихов никогда не стояла, а с рождением ребенка исчезла последняя надежда на семейные узы.

В отличие от большинства замужних женщин, которым нет смысла держать в памяти дату судьбоносного соития, Виолетта с точностью до минуты могла назвать день и час, когда её скучающая от долгого простоя яйцеклетка соединилась с разудалым случайным сперматозоидом. Конечно, непорочным зачатием здесь и не пахло. Случилось это событие самым естественным образом в служебном кабинете, за стеной которого сослуживцы отмечали наступающий женский праздник.

Кроме помощи гинекологу, которому не пришлось определять срок беременности на ощупь, знание это больше никому не пригодилось. Ни одному человеку на свете не собиралась открывать неудачница тайну своего физического и морального падения.

Для матери, сестёр и, на всякий случай, для дитяти была придумана незамысловатая легенда о страстном курортном романе и о том, как погиб на её глазах, спасая других туристов от всеразрушающей волны, отец будущего ребёнка. Женщину мало заботило, поверит хоть кто-нибудь в такую историю или нет. Отцы-залёточки, как и матери-одиночки давно уже перестали быть редкостью.

Виолетта ненавидела своё огрубевшее тело и изменения, происходившие в нём, но прервать беременность не решилась. До последней минуты надеялась, что не доносит. Паника от происшедшего сменилась ужасом, который в свою очередь трансформировался в полную апатию. С тупым безразличием игнорировала она рекомендации врача, не принимала витамины, не делала узи, по-прежнему посещала парилку и передвигала без надобности тяжёлую мебель. Однако скинуть не получилось, и дитя вопреки всему всё-таки увидело свет.

«Ты родила ангела, -- во все голоса твердили плачущие родственники. – Да таких детей не бывает. Это просто чудо небесное!». Ребенок действительно был особенным. В первую ночь дома он проспал почти шесть часов, а поев, заснул снова. Так продолжалось и дальше. Дитя крепко спало, хорошо ело, не плакало, требуя сухих подгузников, укачиваний на руках и вообще внимания. Бодрствуя же, младенец тихо лежал в кроватке, лишь иногда напоминая о себе деликатным покряхтыванием.

Готовая к всенощным бдениям, нескончаемому плачу и прочим сопутствующим неприятностям, Виолетта сначала растерялась, а потом насторожилась. Что-то пошло не так, как она предполагала. Новорожденный не внёс в её жизнь ни малейшего беспокойства. Действительно – ангел, да и только.

О том, что младенец особенный, она поняла ещё в родильном зале. И не только по осуждающему молчанию дежурной бригады. Оповестив окружающих о своём появлении громким, но коротким криком, он принялся рассматривать всё вокруг. Упакованный в рудое больничное одеяло, он был уложен на длинный стол рядом с такими же крохами, родившимися чуть раньше. Соседи его с бордово-синюшными личиками и пельменями вместо глаз беспрерывно орали. Дитя Виолетты не плакало. Выпученными глазами с абсолютно сфокусированным взглядом разглядывал он стены и потолок родилки.

Это повторилось и на первом кормлении. Лёжа на подушке, дитя водило вполне осознанным взглядом по кровати и прикроватной тумбочке, заставленной баночками и пакетами. Настороженно разглядывал он бледное лицо матери с покусанными губами и выступившими после бессонной ночи морщинками. Когда взгляд его опустился на оголённую, подготовленную к кормёжке материнскую грудь, Виолетта непроизвольно вздрогнула и, отчего-то смутившись, прикрылась сорочкой. Ей стало неловко.

Глаза собственного ребенка внушали тревогу. Не было сомнений, что дитя всё понимает и помнит. Понимает, что не очень-то его здесь и ждали. А вернее, не ждали совсем. Помнит день своего зачатия – скрипучий пыльный диван в тёмном кабинете и случайного папашу, который, похлопав Виолетту по плечу, удалился покачиваясь и на ходу застёгивая брюки.

Глядя в глаза младенца, роженица всё больше осознавала, что пока еще не озвученная легенда о любви с его отцом терпит крах. Но в данном случае не сработала бы ни одна из невинно стандартных сказок мам-одиночек о погибших лётчиках-испытателях или о разведчиках, работающих под прикрытием в далёких странах. Этот понимал всё.

Уже дома, отвечая суровой докторше, осматривающей ребёнка, есть ли вопросы по кормлению и уходу, Виолетта нерешительно пожаловалась – «Он всё время смотрит». «Куда смотрит?». «На меня», -- покраснела женщина. «А не разговаривает? – без улыбки отшутилась врачиха. – Не выдумывайте. Всему своё время. Пока ваш ребятёнок и не слышит, и не видит. Он ещё и глаз толком-то не умеет раскрыть. Не о том думаете, мамаша. Намучаетесь вы с ним…».

Она ловко переворачивала младенца со спины на живот и обратно. Дитя при этом хаотично дёргало ручками и пыталось приоткрыть припухшие глазки-щёлочки с плавающими зрачками.
Однако, проводив докторшу, Виолетта снова ощутила внимательный взгляд спокойно лежащего младенца. Ребёнок следил за ней, изучал. Это было очевидно. Искусно притворяясь несмышлёнышем перед посторонними, он не видел необходимости лукавить с матерью.

Безумная паника не покидала женщину ни на минуту. Со страхом и только в случае крайней необходимости прикасалась она к нежному тельцу, купая или меняя подгузники. Со страхом подносила к груди. Со страхом заглядывала по утрам в маленькую кроватку – жив ли? Ребёнок был жив. И каждый день Виолетты начинался не с детского крика (о чём она уже втайне мечтала), а с осознанного и, как ей мерещилось, вопросительного взгляда.

«Ну что смотришь, что смотришь? – иногда, срываясь, со злостью шептала Виолетта крохе. – Чего ты хочешь? Что не так? Думаешь, мне легко? Меня тоже никто не любит. Чем же я виновата перед тобой? Я ведь могла сделать, чтобы тебя не было. Но не сделала же. Живи, если уж так случилось. Ну чего тебе ещё не хватает? Накормлен, напоен, умыт… Хочешь моего покаяния? Ну прости, прости. Сама виновата, знаю. Только вот кто передо мной покается, кто меня пожалеет?» …

Дитя, не шевелясь и втянув голову в плечи, выслушивало материнскую отповедь. Глаза его при этом становились больше и темнее. Ему было то ли страшно, то ли удивительно. А может, и то, и другое вместе.

Занятая невесёлыми мыслями, Виолетта упустила момент, когда в её взаимоотношениях с ребенком произошли изменения. Когда изучающее созерцание и наблюдение закончились. На смену им пришёл страх.

Шли дни, недели. Младенец рос, крепчал, начал гулить, с готовностью улыбался бабушке, тёткам и патронажной сестре, которая приходила почти ежедневно. И только на собственную мать реакция его оставалась неизменной. Лёжа в кроватке, он с интересом разглядывал подвешенную яркую карусель, а заслышав незатейливую мелодию, начинал отчаянно колотить себя по бокам и сучить ножками. Но стоило ему увидеть мать, случайно оказавшуюся поблизости, ребёнок замирал, и выпученные глазища его наполнялись тоской и ужасом.

Виолетту не удивляло и не заботило то, что в душе её не возникало должного материнского чувства. По тому, как округлялись при виде матери глаза ребёнка, как напрягалось его маленькое тельце, а голова втягивалась в плечи, было понятно -- ребенок боится её. Боится панически, смертельно, на подсознательном животном уровне.

Не по возрасту разумное существо всем видом своим выказывало ужас. Поначалу открытие это удивило женщину. «Странно, -- думала она, готовя молочную смесь. – Ему то чего меня бояться? Не бью же я его в самом деле. Я сама его боюсь...».

Никакой любви к рождённому ею существу женщина не ощущала. И даже не пыталась.  Для нелюбви к дитяти у неё имелось множество причин. Это было, как ей казалось, естественно и оправданно. Более того, её раздражала и настораживала его безупречность.

Ребёнок был настолько хорош, что найти обоснованный повод для злости к нему или пожаловаться на несносного малыша постоянно плачущей родне было невозможно.  Хотя очень хотелось. У него практически не было недостатков, кроме одного, естественно... В целом она родила беспроблемного ребёнка, ангела, как говорили многие. И это злило безмерно, выводило из равновесия, обескураживало.

В необъявленной материнской войне дитя постоянно одерживало победу. Хотя бы тем, что в отличие от матери не выказывало низменных эмоций и чувств – презрения, брезгливости или ненависти. То ли от их отсутствия, то ли от врождённой деликатности. Один сплошной страх.

Чувства младенца абсолютно не заботили Виолетту. В глубине души она даже ощущала облегчение – ну боится, ну не любит. Не очень-то и хотелось. Да кому он вообще нужен, калека несчастный…


…Ночи этой зимой выдались как никогда тёмными. Не спасали и уличные огни от не убранных еще новогодних ёлок и рождественских растяжек над улицами. Свет их безжалостно поглощала чёрная, не покрытая снегом земля.

Виолетта проснулась от каких-то неясных звуков из детской. Это было удивительно – обычно ребёнок спал тихо, лишь иногда по-младенчески кряхтел.  Звуки были странными – булькающими, неритмичными. То прекращались, то возобновлялись вновь. Иногда к ним прибавлялось частое порывистое дыхание ребёнка. Слишком частое и пугающе громкое.

Предчувствие беды словно парализовало. Что это? Неужели агония, и он всё-таки умирает? Женщина от кого-то слышала, что ангелы долго не живут, у них на этой земле короткая миссия. Но одно дело слышать, другое – столкнуться с этим в реальности. "Только бы не умер, только бы не умер", -- стучало в висках. Лишь сейчас она поняла, что не сможет уже жить без этого худенького беспомощного тельца, не по-детски серьёзного лица, испуганного, словно виноватого взгляда. "Только бы не умер, только бы не умер...".

Собрав все силы, Виолетта поднялась с кровати и на ватных подкашивающихся ногах побрела к детской. Тело её покрылось холодным липким потом, сердце бешено колотилось, острая боль пронзила поясницу.
Дойдя до дверей детской, она буквально заставила себя посмотреть на кроватку, чуть освещённую ночником. Ребёнок был жив. Каким-то образом к короткой ручке его приклеилась погремушка в виде цветка на толстой ножке. При каждом движении младенца погремушка вздрагивала, и внутри её негромко шуршали маленькие шарики.

Звуки погремушки, похоже, приводили ребёнка в восторг. Он яростно выпучивал глаза, сучил ножками и громко прерывисто дышал от радости. При очередном взмахе руки погремушка отлипла от влажной его ручки и откатилась в угол кроватки. Малыш проследил за ней взглядом и увидел мать, безмолвно стоящую у косяка двери.

Выражение восторга мгновенно исчезло с его личика, руки напряглись и застыли, а голова ушла в плечи. Ребёнок замер в своём обычном состоянии. Виолетта всё так же медленно подбрела к кроватке и обессиленно опустилась на стоящий рядом стул.

«Ты что, малыш?.. Сынок, что ты?.. Зачем ты так пугаешь меня? Не надо, пожалуйста». Она машинально подняла погремушку и поднесла к маленькой детской ручке, лишенной пальцев. Шарики внутри игрушки зашевелились и издали нежный шелестящих звук.

"Решил поиграть? Тебе что, не спится, сыночек? -- она впервые так обратилась к ребёнку, непроизвольно назвав его "сыном", но даже не заметила того. Словно это было привычно и естественно. -- Знаешь, ты очень напугал меня, я чуть не умерла от страха. Пожалуйста, не делай так больше». Ребёнок еще немного в оцепенении смотрел на мать, а потом вдруг чуть дёрнулся, расслабился,  глаза его стали меньше и не такими испуганными.

Он протянул ручку к игрушке и неожиданно ловко ухватил её расщелиной между косточками предплечья, заменявшей ему ладонь с пальцами. Потом, всё так же не отводя взгляда от лица матери, младенец зашевелил всеми своими конечностями – и ножками, и култышками рук. Погремушка ожила, зашелестела, а беззубый рот малыша раскрылся в счастливой улыбке.

«Ты держишь?! Ты сам держишь игрушку?! — внезапно охрипшим голосом прошептала Виолетта, приподнялась со стула и склонилась над кроваткой. – Какой молодец, умничка. Ты знаешь, что ты умничка, сыночек? И ты улыбаешься? Мне?! Спасибо, родной. Какой же ты красивый, когда улыбаешься. А знаешь, всё у нас с тобой будет хорошо. Ведь ты такой умный и сильный. Сильнее, чем я. Правда же? Мы прорвёмся. Ты веришь мне – прорвёмся. Ведь ты мой ангел. И мы любим друг друга. Ты знаешь это, сынок?».

Не отрывая взгляда от лица матери, ребенок продолжал колотить в руке погремушку и улыбаться. Виолетта отчётливо видела это, потому что в комнате вдруг стало светло, как днём. За окном внезапно повалил густой снег. Впервые за всю зиму…