Великопостный соблазн в лице бабы маниной селёдки

(От лица о. Федора)
Великий пост. Время сугубой молитвы, воздержания и… невероятного усиления всех гастрономических фантазий. Особенно к концу второй недели, когда организм окончательно осознает, что «хлебус и вода» – это не шутка, а суровая реальность. И душа, и желудок начинают тосковать по чему-то… эдакому. Солененькому. С дымком.
Именно в такое состояние легкой гастрономической фрустрации меня и застала Баба Маня. Не просто застала – она пришла ко мне домой, в скромную приходскую квартирку рядом с храмом. В руках у нее был таинственный сверток, обернутый в несколько слоев газеты «Православный вестник». От свертка исходил аромат. Аромат, который в обычное время вызвал бы лишь приятное оживление слюнных желез, но сейчас, в пост, бил прямо в мозг, как запах жареной дичи голодному охотнику.
– Батюшка, – прошептала Баба Маня, оглядываясь так, будто принесла контрабанду оружия, а не еду. – Вижу я, вижу… Исхудал ты! Лицо постное, как у пророка Ионы после кита. Матушка Аня, конечно, святая женщина, кормит по уставу строго… Но мужик-то ты! Силы нужны! Паству окормлять! Службы долгие! На! – И она сунула мне в руки сверток. – Возьми. Спрячь. Тайком. Когда Анюта на собрании в воскресной школе будет. Это тебе… поддержка.
Я, как загипнотизированный, взял сверток. Руки сами знали, что делать. Аромат усилился. Сквозь газету проступали жирные пятна. Сердце заколотилось.
– Баба Маня, – попытался я вставить голос разума, но он прозвучал как-то слабо и неискренне. – Пост же… Строгий пост. Селедка? Это же рыба! Только в Благовещение и Вербное…
– Какая рыба?! – фыркнула она. – Это же… подкрепление духа! Для служения! И потом, – она понизила голос до конспиративного шепота, – это не просто селедка. Это моя особая! Прямо под шубой… только без шубы! Лучок, маслица, уксусцу капельку… И картошечка вареная, мелкими кубиками. Совсем чуть-чуть! Для сытости. Чтоб не свалиться. Поешь – и как заново родишься!
Она быстро перекрестила меня, сунула в карман подрясника еще и кусок черного хлеба («чтоб закусить!») и так же стремительно исчезла, оставив меня наедине с греховным свертком и бушующей внутренней бурей.
Соблазн был ужасен. Я стоял на кухне, держа в руках эту бомбу замедленного действия. Разум кричал: «Нельзя! Пост! Соблазн! Предательство идеалов!» Но ноздри предательски втягивали волшебный запах лука, уксуса и жирной сельди. Желудок издал звук, напоминающий рык голодного льва. В голове поплыли картинки: янтарные кусочки селедки, нежный лук, пропитанный маслом, рассыпчатая картошечка…
«Но это же рыба! – пытался я оправдаться перед внутренним цензором. – А рыбу… ну, в конце концов, апостолы ловили…» Цензор молчал. «И потом, Баба Маня права – силы нужны! Вечерняя служба скоро! А я шатаюсь!» Цензор поднял бровь. «И потом… это же без шубы! Значит, легче! Почти постное!» Цензор явно усмехнулся.
Матушка Аня действительно ушла в воскресную школу. Дома было тихо. Слишком тихо. Сверток на столе лежал как обвинение. Я схватил его и, крадучись, как вор, понес в свой маленький кабинет – единственное место, где меня, возможно, не застанут врасплох. Половица подозрительно скрипнула. Я замер. Показалось.
Запер дверь на щеколду (как будто это что-то меняет перед Всевидящим Оком!). Развернул газету. Там стояла обычная литровая банка. Но ее содержимое… О, Господи! Это было произведение искусства! Крупные, сочные куски селедки, переложенные слоями нежно-розового лука, золотистого картофеля, все это купалось в прозрачно-янтарной заливке из масла и уксуса. Аромат ударил в нос с новой силой. Слюна предательски наполнила рот.
«Ну, чуть-чуть… – капитулировал разум. – Один кусочек. Чтобы силы обрести для молитвы. И всё!»
Я взял вилку (забыв даже про хлеб!), поддел самый аппетитный, жирный кусок с луковой подушкой… И отправил в рот. Вкус был… небесным. Соленым, пикантным, насыщенным. Постная тоска мигом отступила. Я зажмурился от блаженства. «Еще один… ну, совсем маленький…»
Через пять минут я сидел за столом, с упоением уплетая селедку «прямо под шубой, только без шубы», макая кусочки хлеба в восхитительную масляно-уксусную заливку. Грех? Да. Но какой вкусный грех! Я почти забыл про пост, про службу, про все на свете. Остался только я и Баба Манина селедка. Мы понимали друг друга с полуслова. Вернее, с полухруста.
И тут… Щелчок ключа в двери квартиры. Шаги. Легкие, быстрые, знакомые. Матушка Аня! Она вернулась раньше! Видимо, собрание отменили.
Паника! Ужас! Я вскочил, как ошпаренный. Банка! Вилка! Хлеб! Пятно масла на требнике! (Да, я ел за рабочим столом, прямо поверх раскрытого Последования ко Святому Причащению – вот уж воистину «седина в бороду, бес в ребро»!).
Я схватил банку и судорожно огляделся. Куда?! Шкаф? Нет, она пахнет! Под стол? Слишком заметно! Окно? Жалко селедку! В порыве отчаяния я сунул банку… в ящик стола, где лежали чистые бланки метрических книг. И захлопнул его. Потом схватил салфетку, стер масло с требника, сунул остатки хлеба в карман подрясника (откуда торчал теперь угол газеты) и встал у окна, делая вид, что углубленно размышляю над… ну, скажем, над толкованием Апокалипсиса. Сердце колотилось, как колокол перед Пасхальным благовестом.
Дверь в кабинет открылась.
– Федя, ты здесь? – спросила матушка Аня. Она вошла и… остановилась. Нос ее, верный радар на все кухонные и не только запахи, дрогнул. Глаза сузились. – У нас… что, селедкой пахнет? Сильно селедкой?
– Селедкой? – сделал я самое невинное лицо, какое только смог изобразить. – Не может быть! Это… это, наверное, от Бабы Мани. Она заходила. Говорила о… о… о новых подсвечниках! Да! И, кажется, ела селедку перед этим. Наверное, запах на одежде… – Я бодро помахал рукой, пытаясь разогнать ароматное облако.
Матушка Аня медленно прошлась по комнате. Ее взгляд скользнул по столу (пусто!), по требнику (чисто!), по моему лицу (покрытому, как мне казалось, предательской испариной). Потом она подошла… к моему столу. К тому самому ящику. Положила на него руку. Я внутренне съежился.
– Странно, – сказала она задумчиво. – А запах… он вроде отсюда сильнее всего. – Она потянула ручку ящика.
Мир померк. Я готовился к разоблачению, позору и долгим постным нотациям. Ящик открылся. Матушка Аня заглянула внутрь. Там, среди аккуратных стопок бланков, стояла банка с остатками селедки, лука и картошки. Вилка торчала в ней, как пиратский флаг на захваченном корабле. Было тихо. Слишком тихо.
Я опустил голову, ожидая грозы. Но грозы не последовало. Вместо этого я услышал… тихий смех. Я поднял глаза. Матушка Аня смотрела на меня, и в ее глазах светилось не гнев, а какая-то смесь жалости, нежности и… ну да, веселого недоумения.
– Феденька, – вздохнула она, – ну что ж ты… в метрики-то? Теперь все младенцы в районе будут записаны с ароматом лука и сельди! Или ты решил, что это новая форма освящения документов?
Она достала банку, поставила ее на стол.
– Баба Маня? – спросила она просто.
Я кивнул, чувствуя себя последним идиотом и предателем великопостных идеалов.
– Она умеет, – констатировала матушка Аня. – И ты умеешь, – добавила она с легким укором, но без злобы. – Ну что ж… раз уж так все вышло… Доедай. Не пропадать же добру. Но, – она подняла палец, – во-первых, ешь здесь, на кухне, как цивилизованный человек, а не прячься, как мышь в нору. А во-вторых… – она посмотрела на меня серьезно, – помни, ради чего пост. Не ради изнеможения, а ради свободы. Свободы от того, что управляет тобой. Вот эта вот паника, это прятанье, этот жадный кусок украдкой – разве это свобода? Разве христиане постятся для того, чтобы потом в страхе прятать селедку в ящик стола?
Ее слова попали точно в цель. Я смотрел на банку, которая минуту назад была вожделенным сокровищем, а теперь вдруг стала… просто банкой с селедкой. Очень вкусной, да. Но всего лишь едой. Не врагом, не идолом, а просто едой. Страх ушел. Стыд – тоже. Осталась легкая досада на свою слабость и… огромное облегчение.
– Прости, Аня, – сказал я искренне. – Не удержался. И повел себя… как дурак.
– Прощаю, – улыбнулась она. – Иди доедай. Но быстро! Служба через час. И проветри тут хорошенько, а то у нас теперь не кабинет, а филиал рыбного отдела. И бланки эти… – она взглянула на ящик, – придется переписать. На чистых. Без "атмосферы".
Я доел селедку. Уже без прежнего жадного восторга, но с благодарностью и Бабе Мане за заботу (хоть и неуместную), и матушке Ане – за мудрость и снисхождение. И за то, что не стала читать нотаций. Она просто показала мне мое рабство от обычной селедки. И это было куда действеннее любой проповеди.
Перед службой я зашел в храм. Приложился к иконе Спасителя.
– Господи, прости меня, слабого, – прошептал я. – И… спасибо за матушку Аню. И за то, что святые угодники, наверное, видели сегодняшний мой цирк с селедкой и банкой… И, думаю, они не осудили. Наверное… они просто улыбнулись. Потому что знают: человек я не злой. Просто… очень люблю селедку. Особенно Бабы Манину. Прямо под шубой. Без шубы. Помоги же мне полюбить Тебя больше, чем селедку.
И мне показалось, что лик Спасителя на иконе стал чуть добрее. Или это просто от лукового духа, который все еще витал вокруг меня, напоминая о великом падении и великом… ну, или просто о человеческом – прощении.

Книги Алексея Королевского доступны как в электронном, так и в печатном виде на ЛитРес, Ridero, Wildberries, Amazon,  Ozon, и других онлайн-площадках.