Сон Иванова

Есть законы, которые пишутся для порядка. А есть законы, которые пишутся от скуки, от избытка патриотизма в крови или просто потому, что в принтере осталась бумага. Новость о том, что существует проект о новых основаниях для прекращения российского гражданства, относилась к последней категории. Да, я знаю, не стоит подсказывать идиотам, как лучше обустроить дурдом, — иначе они немедленно примут это за рабочую инструкцию и начнут развешивать таблички. Но они, кажется, и без моих подсказок справлялись превосходно.

Идея была проста и гениальна в своем идиотизме. Вместо того чтобы заниматься экономикой, медициной или, не дай бог, дорогами,было решено заняться душами. А точнее, их верификацией. Газеты туманно писали о «дискредитации», «фейках» и «отсутствии лояльности», но я, как человек с богатым воображением, натренированным десятилетиями жизни в этом театре абсурда, сразу представил себе, как это будет выглядеть на практике.

Будет создана некая система баллов. Шкала патриотизма. Секретная судейская коллегия, состоящая из бывшей учительницы пения, отставного прапорщика и профессионального активиста, будет оценивать твою гражданскую состоятельность по десятибалльной шкале. И, поверьте, я бы сильно волновался, если бы мне, Иванову Ивану Ивановичу, кандидату филологических наук и обладателю врожденной аллергии на массовые мероприятия, пришлось через это пройти. Я тогда еще не знал, что мои самые смелые фантазии — это лишь бледный черновик того, что готовит реальность.

Все началось с конверта. Не электронного письма, не сообщения на Госуслугах, а настоящего, бумажного конверта цвета нестиранной казенной простыни. Он лежал в моем почтовом ящике, между счетом за капремонт и рекламой службы доставки суши. На конверте не было обратного адреса, только грозный штамп: «ФКВПГС».

— Что это за ФКВПГС? — спросила моя жена Лена, разглядывая конверт, как неопознанный биологический объект.

— Федеральный Комитет по Взысканию Последних Галлюцинаций и Снов, — пробормотал я, вскрывая его.

Внутри лежал один лист. Сверху красовалась шапка: «Федеральная Комиссия по Верификации Патриотизма и Гражданской Состоятельности». Я был почти прав. Мне, гражданину Иванову И. И., предписывалось явиться по указанному адресу для прохождения «плановой процедуры подтверждения гражданского статуса». Внизу была приписка мелким шрифтом: «При себе иметь паспорт, военный билет (при наличии) и доказательства лояльности (при наличии)».

— Ваня, что это? Розыгрыш? — Лена заглянула мне через плечо.

— Боюсь, это не розыгрыш, Леночка, — ответил я, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. — Это кастинг. Кастинг на право остаться русским.

Следующие три дня превратились в лихорадочную подготовку к самому абсурдному экзамену в моей жизни. Я метался по квартире, как лев в клетке, пытаясь наскрести те самые «доказательства лояльности».

— Матрешка! Нам срочно нужна матрешка! — кричал я, перерывая антресоли. — У нас же была, я помню! Ее тетя Тая из Сергиева Посада привозила!

— Ваня, ты ее сам отдал каким-то заезжим немцам в девяносто шестом, — спокойно напомнила Лена. — Сказал, что это «символ пошлости и китча».

Я схватился за голову. Минус три балла, как минимум. Я бросился в интернет. «Купить матрешку срочно с доставкой». Курьер привез уродливое изделие с лицом персонажа аниме. Я поставил ее на самое видное место.

Дальше — щи. Я в жизни их не готовил. Мой кулинарный потолок — это яичница и покупные пельмени. Я нашел на YouTube видео «Щи боярские по-старорусски от бабы Зины». Через два часа наша кухня пахла так, будто в ней сварили старый валенок вместе с капустным кочаном. Лена зашла, понюхала воздух и молча открыла все окна. Было минус пятнадцать.

— Ты простудишься! — завопил я.

— Лучше простудиться, чем умереть от удушья, — философски заметила она. — Ты это есть собираешься?

Я зачерпнул ложкой мутную, серо-зеленую жижу. Это было несъедобно. Еще минус два балла.

Вечером я пытался выучить наизусть первую главу «Евгения Онегина». Я, кандидат филологических наук, не мог запомнить больше четырех строк, потому что в голове у меня крутилось только одно слово: «ФКВПГС».

— А «Счастливы вместе»? Ты же его не смотрел! — осенило Лену. — А вдруг спросят?

Я скачал первый сезон. Через двадцать минут просмотра я почувствовал, как мой IQ стремится к уровню комнатной температуры. Гена Букин продавал обувь, а я рисковал продать Родину.

День X настал. Я надел свой лучший, но единственно приличный костюм. В карман пиджака я положил маленькую складную иконку, которую мне когда-то дала бабушка. Не то чтобы я был религиозен, но в бою с дьяволом все средства хороши.

Здание ФКВПГС располагалось в унылом сером строении где-то за Третьим транспортным кольцом. Внутри было тихо, пахло пылью и отчаянием. Длинный коридор, тусклые лампы, обитые дерматином двери. Меня провели в кабинет номер 404. Символично.

За столом, покрытым зеленым сукном, сидела троица. Посередине — женщина лет шестидесяти с прической «химическая война» и лицом, выражавшим вселенскую усталость от человеческой глупости. Табличка на столе гласила: «Прасковья Федоровна Гуськова, председатель комиссии». Слева от нее сидел молодой человек с горящими глазами и значком в виде буквы Ё на лацкане пиджака. «Всеволод Игоревич Залесский, эксперт-идеолог». Справа молчаливо возвышался мужчина с квадратной челюстью и взглядом, которым можно было бы колоть орехи. Таблички у него не было. Он был просто Угрозой.

— Гражданин Иванов? — проскрипела Прасковья Федоровна, не поднимая глаз от моей анкеты. — Присаживайтесь.

Я сел на стул, который, казалось, был специально сконструирован так, чтобы вызывать сколиоз.

— Итак, начнем верификацию, — объявила она. — Вопрос первый. Наличие в домохозяйстве предметов национального быта. Матрешка имеется?

— Имеется! — радостно отрапортовал я. — Семиместная! С изображением… э-э-э… юной девы в традиционном японском костюме. Глобализация, так сказать. Дружба народов.

Прасковья Федоровна подняла на меня тяжелый взгляд.

— Девы в кимоно? Это не дружба народов, гражданин Иванов. Это культурная диверсия. Минус три балла.

Мое сердце ухнуло куда-то в район ботинок.

— Вопрос второй, — вмешался эксперт-идеолог Всеволод. Его голос был полон звенящего энтузиазма. — Ваше отношение к исконно русской кухне. Щи. Как часто употребляете?

— Регулярно! — соврал я. — Наваристые, с квашеной капусткой, с дымком…

— А рецепт приготовления можете назвать? — хитро прищурился он. — Хотя бы основные ингредиенты.

Я впал в ступор. В голове всплыло лицо бабы Зины и запах валенка.

— Ну… капуста… вода… и… душа! Главное — душа!

— Душа — это хорошо, — кивнула Прасковья Федоровна. — Но без мяса щи — это похлебка для диссидентов. Минус два балла.

Она делала пометки в своей папке. Мужчина справа безмолвно сверлил меня взглядом.

— Далее. Лингвистический тест, — продолжила председатель. — Произнесите, пожалуйста, алфавит. Четко, с выражением.

Я начал: «А, бэ, вэ, гэ, дэ…». На букве «р» я споткнулся. Я с детства немного картавил.

— …э-г-г-гэ, эс, тэ…

— Достаточно, — остановил меня Всеволод. — Вы картавите, гражданин Иванов. Вы понимаете, что вы делаете? Вы принижаете величие и певучесть нашего языка! Вы коверкаете его, словно иностранный агент!

— Но это логопедический дефект… врожденный…

— Патриотизм, гражданин Иванов, должен быть врожденным, а не дефекты речи! — отрезала Прасковья Федоровна. — Минус один балл.

Дальше пошел блиц-опрос.

— Вы мерзнете при минус сорока?
— Ну… бывает, зябко…
— Непатриотично. Русский человек при минус сорока должен чувствовать бодрость духа и прилив сил. Минус балл.

— Назовите пять романов Толстого.
Я назвал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресение» и запнулся.
— «Детство, отрочество, юность»! — выпалил я.
— Это трилогия, считается за один, — безжалостно поправила Прасковья Федоровна. — Не знаете классику. Стыдно. Минус два балла.

— Сериал «Счастливы вместе» смотрели?
— Э-э-э… фрагментарно.
— «Кто притащил домой курицу?... А, Лена, это ты!» — вдруг выкрикнул Всеволод.
Я молчал.
— Это культовая фраза Гены Букина! Ее знает каждый патриот! Вы не знаете! — он был в ужасе. — Это как не знать первый куплет гимна!

И так далее, и тому подобное. Выяснилось, что я не умею жонглировать балалайками, не хожу в «Пятерочку» вприсядку, а на день рождения Владимира Владимировича всего лишь испытывал «сдержанное уважение», а не плясал кадриль. Мой профиль в социальных сетях был тщательно изучен.

— Всего две фотографии в ушанке! — констатировала Прасковья Федоровна, листая мой телефон. — Одна на лыжах, вторая — на фоне Эйфелевой башни. Это вообще издевательство.

Наконец, они добрались до главного.

— Русская баня, — торжественно произнес Всеволод. — С последующим нырянием в прорубь. Ваше отношение?

— Положительное, — осторожно сказал я. — Теоретически.

— А практически? Когда последний раз?
Я понял, что врать бесполезно.
— Никогда. У меня слабое сердце и астигматизм.

Прасковья Федоровна захлопнула папку. Звук прозвучал как выстрел.

— Итого, гражданин Иванов, у вас минус четырнадцать баллов. Для сохранения гражданства необходим положительный баланс.

Она сделала паузу. Я вцепился в подлокотники стула. Сейчас скажут: «Ваше гражданство аннулировано. Сдайте паспорт и проваливайте».

— Однако, — продолжила она, и в ее голосе впервые промелькнуло что-то похожее на интерес. — У вас остался последний шанс. Бонусный раунд. Вопрос от нашего коллеги… из смежного ведомства.

Она кивнула на молчаливого мужчину. Тот впервые открыл рот, и голос его прозвучал, как скрежет гравия.

— Воинская обязанность. Почему не служили?

Я выдохнул с облегчением. Уж тут-то у меня все было чисто.

— Белый билет. По состоянию здоровья. Плоскостопие третьей степени, сколиоз, близорукость минус шесть.

Мужчина медленно кивнул.

— То есть, вы не приспособлены к военной жизни?
— Абсолютно!
— Отжимания заставляют вас плакать от боли?
— Да!
— У вас, возможно, аллергия на камуфляж?
— Очень даже возможно! И на саму концепцию кирзовых сапог!

Мужчина снова кивнул и посмотрел на Прасковью Федоровну. Та взяла ручку и размашисто написала что-то на моем деле.

— Что ж, гражданин Иванов, — сказала она. — Ситуация у вас сложная. С одной стороны, вы — практически инородный элемент. Непатриотичный, физически слабый, культурно дезориентированный. Но с другой… — она посмотрела на меня с каким-то странным, почти научным интересом. — Наша Родина не разбрасывается своими гражданами. Даже такими… некондиционными. Мы не лишаем вас гражданства.

Я не верил своим ушам.

— Мы его… приостанавливаем.

— Что?!

— Вы переводитесь на «испытательный срок», — пояснил Всеволод с улыбкой миссионера. — Вам назначается принудительный курс патриотической реабилитации. Срок — шесть месяцев. По окончании — пересдача.

И вот моя новая жизнь. Два раза в неделю я хожу на курсы. По вторникам у нас «Балалайка и основы национальной хореографии». Нас, таких же «условных граждан», учит плясать вприсядку бывший старшина ВДВ. После каждого неудачного па я слышу его рев: «Иванов, ты Родину так же защищать будешь?! Соберись, тряпка филологическая!»

По четвергам — «Банно-патриотическое воспитание». Нас парят вениками до состояния вареных раков, а потом гонят к проруби. Первые три раза я терял сознание. Теперь просто тихо вою, окунаясь в ледяную воду.

По выходным — принудительный просмотр патриотических ток-шоу с последующим написанием эссе на тему «Роль духовных скреп в противостоянии Западу». Мои эссе регулярно признают «недостаточно искренними».

Я научился варить щи. Они все еще отвратительные, но теперь я ем их с выражением мученического стоицизма на лице. Я купил еще три матрешки. Я могу процитировать наизусть три серии «Счастливы вместе» и знаю все о проблемах с потенцией Гены Букина.

Иногда по ночам я сижу на кухне, смотрю на свою первую, «японскую» матрешку и думаю. Они не выгнали меня из страны. Они поступили хитрее. Они превратили мою страну в исправительную колонию, а мою жизнь — в бесконечную пересдачу экзамена, который невозможно сдать. Они не лишили меня гражданства. Они лишили меня права быть собой на своей собственной земле.

И самое страшное — я начинаю привыкать. Вчера, услышав по радио гимн, я поймал себя на том, что автоматически вытянулся по стойке смирно. Моя жена посмотрела на меня с ужасом. А я просто смотрел в окно, где падал снег, и думал, что минус двадцать — это, в общем-то, и не так уж холодно. Просто бодрит.

…Я резко сел в кровати. Сердце колотилось как сумасшедшее, на лбу выступил холодный пот. Рядом ровно дышала Лена. За окном занимался серый московский рассвет. Никакой Прасковьи Федоровны. Никакого эксперта-идеолога. Никаких курсов по метанию веников.

Это был просто сон. Кошмар, порожденный чтением новостей на ночь.

Я встал и подошел к окну. На кухне на полке стояла та самая уродливая матрешка с лицом из аниме, которую я так и не удосужился выбросить. Я усмехнулся. Ну не может же реальность стать настолько абсурдной. Не может же все дойти до такого гротескного, кафкианского маразма.

В конце концов, это просто сон. Кошмар, который никогда не станет явью.

Или это не точно?